Глава 13 (В.Шубкин). Сюрпризы в исследовании

Если на минуту оторваться от цифр, таблиц, графиков, то что же можно сказать нового о страхах россиян? В чем они совпадают и в чем они отличны от стереотипов и привычных схем, распространяемых политологами, социологами, средствами массовой информации?

Поскольку аналогичных обследований в других странах не проводилось, и поскольку в нашей выборке более 90% русские, мы в качестве основы для сопоставлений попытались использовать некоторые данные, почерпнутые в одной из лучших книг последних лет по этим вопросам (К.Касьянова “О русском национальном характере”). Она привлекала нас не только теоретической позицией автора, опирающейся на сформулированное Эмилем Дюргеймом в своем труде “Элементарные формы религиозной жизни” позиции: “Общество основывается... прежде всего на идее, которую оно само о себе создает”. “К чему обычно апеллируют при постановке каких-то общенародных задач? — пишет К.Касьянова. — К представлениям народа о самом себе: что он народ может, чего хочет. А это последнее представление обязательно включает в себя понятия не только о том, как должно данному народу жить (в смысле создания себе определенных условий быта и деятельности), но и о том, чему он должен служить, т.е. к чему он призван в общеисторическом мировом процессе, представления о котором также входят в культуру любого, даже самого малого по размерам, этноса”. (41)

Согласно развиваемой К.Касьяновой концепции, ценностная структура личности “погружена” в ее архетипы, а те элементы, которыми личность соприкасается с окружающим миром — “типичные действия” — и составляют ее этнический характер, лежащий в основе характера индивидуального. Для изучения социальных архетипов необходима разработка такой методологии, которая учитывала бы не только те ценностные ориентации, которые могут быть выявлены путем опроса, но и бессознательные структуры социальных архетипов, которые находятся за пределами вербальной сферы. Для получения таких данных автор книги использует тест ММРI — Миннесотсткий многофакторный личностный опросник, который впервые был предложен в 1941 г. американскими учеными Хозевеем и Мак-Кинли и который был адаптирован к российским условиям.

Сопоставление американских и российских данных по одним и тем же переменным позволило констатировать разницу между нашей этнической культурой и тем эталоном, который постоянно принимается нашей русской интеллигенцией за выражение более высокой степени общечеловеческого развития, и которого мы вроде бы не можем полностью достигнуть в силу нашей извечной отсталости, дикости и неразвитости. Автор приходит к выводу, что наши этнические архетипы чрезвычайно устойчивы и главная наша культура в отличие от западноевропейской исходит из другого представления о мире и о месте человека в нем и потому (а не по причине незнания, неумения или неразвитости) задает другую модель поведения.

Так, анализируя шкалу Р (репрессия) как глобальную модель “ответа” на ситуацию, К.Касьянова рассматривает два главных принципа существования общества и культуры: либо изменение и приспособление к себе окружающей среды, либо сохранение ее и приспособление себя к ней. Первый принцип максимизируется сейчас в западноевропейской культуре; там человек борец, созидатель, преобразователь окружен благовейным почтением и эти его качества стали ценностью, эталоном. Мы же на уровне “социальных архетипов”, по-видимому, реализуем второй принцип. Сознание нашего народа единодушно с православной религией, которая в отличие от протестантизма, видящего в труде смысл и предназначение человека в мире и главное средство очищения и созидания его души, отрицает за трудом такое значение.

“В целом, — пишет К.Касьянова, подводя итоги своего исследования русского характера, — перед нами предстает культура очень древняя и суровая, требующая от человека сильного самоограничения, репрессии своих непосредственных внутренних импульсов, репрессии своих личных, индивидуальных целей в пользу глобальных культурных ценностей. Все культуры в какой-то степени построены на таком самоограничении и на такой репрессии, без них нет культуры вообще. Но здесь важна так же и сама степень. В нашей культуре эта требуемая от человека степень необычайно высока.”

И затем, рассмотрев возможности нерепрессивной культуры, ориентированной на идеалы чувственные и гедонистические, не ограниченные никакой религиозно-моральной нормативностью, автор приходит к выводу, что это величайший соблазн и весьма опасно для современного мира. “Западная культура сделала всему миру “прививку” активности и динамичности, теперь она сама нуждается в “прививке”, которая бы подняла в ней ценность самоограничения”. Это требуется прежде всего в сфере экологии, где извечное равновесие между человеком и природой нарушено.

Из этой основополагающей черты характера произрастают и отношения русских ко многим угрозам и опасностям современной жизни.

Главным сюрпризом, безусловно, в том числе для исследователей, явились данные о том, что наибольшие тревогу и страх вызывают возможности экологических катастроф. Среди многих и в России, и на Западе распространено мнение, что россияне характеризуются весьма низким экологическим сознанием. Дескать, страна велика и обильна и поэтому население привыкло брать у природы сколько ему вздумается. Однако тот факт, что самой главной опасностью россияне признают химическое и радиационное заражение воды, воздуха и продуктов, что этот показатель страшит больше, чем нищета, что он выше, чем у иммигрантов в Бостоне и Нью-Йорке, опровергает эту точку зрения. Может быть, она и была справедлива несколько десятилетий назад. Однако после Чернобыля, после ряда других катастроф, кажется, ситуация изменилась.

Здесь полезно еще раз вернуться к ПРИЛОЖЕНИЮ с тем, чтобы подчеркнуть, что практически и по всем другим экологическим показателям страхи и тревоги россиян значительно выше, чем у иммигрантов. Выпишем их:

Действительно богатство природных ресурсов в России многие столетия стимулировало то легкомысленное, то хищническое отношение к ним. Теперь же, судя по серьезной обеспокоенности населения, в России начинает складываться новое экологическое сознание.

Патриотизм, насилие над человеком, насилие над природой

Экологические заботы оказываются в своеобразной связке с патриотизмом. К сожалению, за последние годы это понятие стало едва ли не ругательным. Его все время пристегивают то к тем, то к другим политическим движениям и в ходе межпартийной борьбы используют как оскорбительный ярлык.

Между тем быть патриотом — это совершенно естественное состояние нормального гражданина, который заботится о своей стране, своих соотечественниках, своей земле, воздухе, морях, озерах и реках. Уже из этого перечня видно, что патриотизм как бы накладывается на экологию страны, а в иных случаях почти совпадает с ней. Патриотизм — это не только предмет гордости.

Владимир Соловьев едко высмеивал такой патриотизм, основанный на демографическом зазнайстве. “Прислушиваюсь к разговорам, — свидетельствует Владимир Соловьев в 1898 году в статье “Россия через сто лет” после путешествия в вагоне второго класса пассажирского поезда Николаевской железной дороги. — Доказано наукою, — возглашает звучный баритон, — что Россия через сто лет будет иметь четыреста миллионов жителей, тогда как Германия только девяносто пять миллионов, Австрия — восемьдесят, Англия — семьдесят, Франция — пятьдесят. А потому...” (42)

Высмеивая эти некорректные расчеты, основанные на экстраполяции данных восьмидесятых годов прошлого века, автор продолжает: “Для человека, не покупающего свой духовный хлеб готовым в какой-нибудь булочной, а вырабатывающего его собственным трудом, какие мучения приносит хотя бы, например, чувство патриотизма! Если вы не верите, чтобы патриотам мог доставлять действительные мучения, я согласен выразиться мягче, — скажу мучительные тревоги. В каком состоянии находится отечество? Не показываются ли признаки духовных и физических болезней?

Изглажены ли старые исторические грехи? Как исполняется долг христианского народа? Не предстоит ли еще день покаяния? — Все это только варианты двух роковых вопросов, в корне подрывающих наивный и самоуверенный оптимизм “почтеннейшей публики”. (43)

И автор решительно выступает за патриотизм — размышляющий и тревожный. Именно такой патриотизм сегодня является основой для возрождения России — дела, к которому весьма неравнодушны миллионы россиян.

Только 25% иммигрантов считают, что религия играет важную или очень важную роль в их жизни. Что касается россиян, то 59,4% относят себя к православным. При этом 54,4% считают, что их вера помогает им преодолевать страх перед опасностью, которой они боятся больше всего.

Здесь, конечно, легко впасть в соблазн некритического отношения к результатам опроса. Возможно, некоторые считают себя верующими без серьезных оснований. Но то, что они стали об этом задумываться, дает основание надеяться, что они из тех, кто свой духовный хлеб вырабатывает собственным трудом, что они из патриотов размышляющих и тревожатся о своей Родине.

Всегда, когда сталкиваюсь с разницей в вере на Западе и в России, приходит в голову мысль, что дело-то в том, что христианство на Западе само умирает, а в России было насильственно убито. Потому оно и возрастает теперь так быстро. А там, где оно своей смертью умерло, — там надежды нет.

Таблица 1

Политические предпочтения россиян и

иммигрантов “это мне наиболее близко” (в %)

	В России	У российских иммигрантов
В Нью-Йорке	В Бостоне
1. Партии и движения, отстаивающие идеалы социализма	27,7	9,3	18,6
2. Партии и движения, отстаивающие курс на продолжение рыночных реформ и включение России в мировое сообщество	51,7	62,8	62,8
3. Партии и движения, выступающие за восстановление России как великой державы	69,7	23,3	18,6

Ведь если чем-то решительно отличаются россияне от своих бывших сограждан, проживающих ныне в США, то заботой о восстановлении России как великой державы. Процент респондентов по этому показателю превышает процент иммигрантов в Нью-Йорке в три, а в Бостоне почти в четыре раза. И, конечно, здесь не следует забывать и данные, на основе которых был сделан вывод о том, что тот, кто тревожится об экологии своей страны не де юре, а де факто является патриотом.

“Во дни благополучия пользуйся благом, а во дни несчастий размышляй...” — говорил Екклезиаст. Может быть, потом, что так много на Руси дней несчастий здесь раньше других философы серебряного века стали размышлять о единстве социума и природы. В нем находит отражение и то космическое сознание, которое в отличие от рационалистического, индустриального было более свойственно русским мыслителям. А известно, что русский космизм “альтернативен” социоцентризму. “Русская самобытная философия, — писал А.Ф.Лосев, — представляет собой непрекращающуюся борьбу между западноевропейским абстрактным racio и восточнохристианским, конкретным богочеловеческим Логосом и является беспрестанным, постоянно поднимающимся на новую ступень постижения иррациональных и тайных глубин космоса конкретным и живым разумом”.

Современную эпоху многие мыслители называют реставрационной. В самом деле она, прежде всего, является постиндустриальной, характеризуется экологическими прозрениями и запретами на безудержный технологический активизм. Но она же является и посттоталитарной, связанной с культурологическими прозрениями и запретами на революционаристские эксперименты с обществом. “Раньше всех соответствующие предостережения сформулировала причем на достаточно рафинированном научном языке русская культура серебряного века. По сути, она совершила попытку российской цивилизационной альтернативы западным принципам жизнестроения, породившим крайне жесткие промышленные и политические технологии, эгоистично не рассчитанные на завтрашний день человечества”. (44)

Большая часть наших респондентов, скорее всего, не очень разбирается в рафинированном научном языке русской культуры серебряного века. Но то, что сегодня среди них наибольшую тревогу и страх вызывают эти проблемы, что начинает все более отчетливее проявляться новое экологическое сознание — все это дает основания полагать, что предвосхищения русских философов не только вызывают возросший интерес среди ученых мужей, но и все больше проникают в народную массу.

Сейчас, после конца холодной войны, глобальные проблемы существования человечества все еще не осмыслены и не решены. Мир вновь на распутье. Только очень недалекие люди могут считать, что правда на стороне победителя. Перефразируя Симону Вейль, можно сказать, что истина, как и справедливость, всегда беглянка из стана победителей. И совсем не очевидно, кто сегодня предложит человечеству выход из тупика, в который оно само в очередной раз загоняет себя. Кто знает, может быть России, сполна испытавшей в ХХ веке все мыслимые и немыслимые страдания и беды, цена которым десятки миллионов жизней, суждено предложить миру новую цивилизованную альтернативу — понимание, что, наряду с проблемой ликвидации тоталитаризма, политического насилия над человеком, сегодня будущее нашей планеты определяется, преодолевающей эгоизм людей, нации, стран, борьбой всего человечества с индустриальным насилием над природой.

Так что же лучше: насилие над человеком или насилие над природой? Оба хуже, но насилие над природой не оставляет никаких надежд. Горбатого лишь могила исправит. И это будет могила всей нашей планеты.

Глава 14 (В.Ядов). Структура и побудительные импульсы тревожнго сознания

Предметом нашего исследования является катастрофическое сознание. Но сущность и рамки этого феномена требуется уточнить, опираясь на фактические данные. В какой мере мы сталкиваемся с эффектом повышенного невротизма (например, страх перед нашествием инопланетян) и социальной тревожностью, имеющей реальные основания в сегодняшней жизни? Что, собственно, следует отнести к катастрофизму в массовом сознании, а что — к иным его состояниям (например, тревожности, озабоченности)? Какова латентная структура массовых страхов и тревог? И, наконец, какие действия для самосохранения (защиты себя и других) от разного рода опасностей люди предпринимают или намерены предпринять? Программа исследования предусматривала возможность поиска ответов на эти вопросы, хотя бы в первом приближении[1].