Марк Полайн: Театр жестокости в стиле «Хэви-Метал»
У Марка Полайна крепкое рукопожатие.
Что само по себе примечательно, поскольку у него на правой руке только три пальца, два из которых подозрительно напоминают обрубки. Странные выпуклости покрывают край его ладони; кусок искалеченной плоти выступает между большим и первым пальцами. Это рука чудища, приделанная человеку.
Пальцы на руке Полайна — это, на самом деле, пересаженные пальцы ноги. В 1982 году он потерял четыре пальца (в том числе большой), работая над реактивным двигателем для одного из своих представлений. Произошел взрыв, отшвырнувший Полайна на несколько футов. «Я лежал на земле, а кровь заливала мне глаза сплошной красной пеленой,— вспоминает он. — Я смотрел на ладонь, потому что она выгладела странно, и видел одни кости».{282}
Хирургам удалось пришить один относительно невредимый палец, залатать искалеченную ладонь куском кожи и сделать новые пальцы из двух пальцев ноги Полайна. Полайн не так ловко действует правой рукой, как раньше, но, к счастью, он левша. Совсем недавно он обсуждал с пластическим хирургом Джозефом Розеном возможность (пока еще из области научной фантастики) однажды заменить покалеченную кисть руки Полайна кистью здорового донора. Розен мечтает, что в будущем он мог бы снабдить художника бионической конечностью, микросеть которой преобразовывала бы нервные импульсы в электрические сигналы, позволяя Полайну управлять мощными искусственными пальцами так же легко, как он когда-то шевелил своими собственными.
Сага Марка Полайна обладает всеми компонентами готического романа ужасов, действие которого происходит в промасленной механической мастерской: бродяга-механик бросает вызов Судьбе и теряет правую руку — руку, которая в психологии Юнга символизирует логику и рациональность — наказанный божественным возмездием. Он отдаленно напоминает доктора Франкенштейна, которому едва удалось избежать смерти от руки созданного им чудовища, и сильно напоминает Ротванга — изобретателя из «Метрополиса» Фрица Ланга, прячущего под черной перчаткой руку, покалеченную в ходе неудачного эксперимента.
Еще одну литературную параллель можно провести с доктором Эддером — хирургом с «огненной» рукой из одноименного фантастического триллера К.У. Джитера. Эддер носит излучающую вспышки перчатку — грозное психическое оружие, пересаживаемое на культю футуристического палача, руку которого приходится для этого ампутировать. Он оказывается в плену у техники. И больше, и меньше, чем человек, он колеблется между естественным и искусственным; его искусственная рука, подобно ноге Ахава из китового уса, усиливает душевные изъяны, хоть и скрывает физические аномалии. В одном месте Джитер отсупает от основного повествования, чтобы описать этот стальной смертоносный протез как «печальный архетипический образ двадцатого века,:отражающий увлечение деструктивными артефактами, желание сделать их частью себя [и] страх перед теми, кто в этом преуспел».{283}
Искусство Марка Полайна, которое едва не стоило ему руки, отражает подобные страхи и увлечения. Перформансы SRL затрагивают тему взаимопроникновения плоти и техники, являющуюся центральной в киберкультуре, подтверждая ощущение Маршала Маклюэна, что «достижения техники — это самоампутация наших собственных органов». Маклюэн считает, что «человек в процессе использования техники (или своего продолженного различными приборами тела) постоянно претерпевает психологические изменения и, в свою очередь, находит новые способы изменить свою технику».{284} Расширив свои возможности через «самоампутацию», мы вновь обретаем целостность путем встраивания техники в свою физиологию: изготовитель инструментов сливается со своими инструментами. «Человек становится половыми органами мира машин,— писал Маклюэн,— позволяющими ему оплодотворяться и эволюционировать в новые формы».{285} Теоретик постмодернизма Мануэль де Ланда продолжает мысль Маклюэна, сравнивая эволюцию разработчиков машиностроительной техники с «промышленными насекомыми, опыляющими цветки-машины, не имеющие собственных репродуктивных органов».{286}
Кстати, первый опыт Марка Полайна в области механического перформанса назывался «Секс машин» (1979). Сдабривая социальный портрет абсурдистким юмором, художник критикует вызванный нефтяным кризисом конца семидесятых ура-патриотизм в резкой экзистенциальной форме. Одетые арабами мертвые голуби кромсались вращающимся лезвием под оглушающий грохот модно-мрачной популярной песни группы Cure «Killing an arab», навеянной повестью Альбера Камю «Посторонний».
Полайн переехал в Сан-Франциско в 1977 почти сразу после получения ученой степени в колледже Экерд в Санкт-Петербурге в штате Флорида. Устав от мира традиционного искусства, он принял участие в серии разрушительных творческих экспериментов по разрисовыванию рекламных щитов, раскрывающему их подоплеку. Порча рекламных щитов была для Полайна средством антиискусства — «способом вынести идеи на публику: где мою работу могли бы посмотреть больше людей, чем если бы это было в маленькой комнатке с голыми стенами, прекрасным освещением и особой атмосферой».{287}
Однако вскоре он пришел к выводу, что рекламное хулиганство действует недостаточно сильно. В поисках более сильного средства он обратил внимание на доступность сломанной или списанной техники в промышленном районе города. «Сан-Франциско в тот момент был в состоянии промышленнного спада,— вспоминает Полайн в интервью журналу Re/Search. — Я подумал «Вот оно — все эти места с брошенными машинами. Я знаю, как сделать техническую, механическую работу. Я знаю, как поставить спектакль — я учился этому в школе:.может быть, и в самом деле удастся повеселиться и сделать что-то по-настоящему новое».{288}
Механик-самоучка, Полайн провел несколько лет между школой и колледжем, работая на полуприцепах, строил роботы-мишени для военных самолетов и пусковых ракетных установок на авиационной базе в Эглине, штат Флорида и сваривал трубы на нефтяных промыслах в Санта-Барбаре. В отличие от многих художников, его влекло к технике. «У творческих людей никогда не было подобного промышленного оборудования и техники; она всегда их отвергала,— говорил он в интервью. — Это связано с идеалистическим, романтическим представлением 19 века о том, что творческие люди — это такие хрупкие, болезненные, одухотворенные оболочки, способные в любую минуту улететь и испариться, если вдруг мы повернемся спинами к их жалким, вымученным потугам. Поэтому другой частью моей задачи было развенчать это представление и сделать что-то на самом деле сильное. Сейчас главная возможность для мощного самовыражения — это с помощью техники».{289}
«Секс машин» привлек внимание авангардной общественности Сан-Франциско. В 1982 году в SRL вступил Мэтт Хекерт, а вскоре после него Эрик Уэрнер. Хекерт был механиком-самоучкой, который часами ковырялся в старой семейной колымаге; Уэрнер работал на нефтеразработках в Вайоминге и в аэрокосмических фирмах в округе Ориндж, штат Калифорния. Оба учились в институте искусств в Сан-Франциско.
С 1982 по 1988 это трио сделало тринадцать конфронтационных и с каждым разом все более претенциозных постановок. (1987 и 1988 соответственно Уэрнер и Хекерт ушли из SRL, чтобы начать сольную карьеру.) «Жестокий и безжалостный заговор для порчи тел животных в неправедных целях» (1982), поставленный в Сан-Франциско был смесью худшего кошмара антививисекциониста и самого страшного сна набивщика чучел. В шоу использовались «органические роботы», что вызвало незатихающее возмущение активистов движения за права животных. Гротескная «Чучельная карусель» состоит из высушенных трупов животных, пасти которых застыли в безмолвном рыке, и машины, соединенной с останками собаки, водруженной на арматуру и прикрепленной к радиоуправляемой тележке. Приведенная в действие, собака-машина бросается вперед, а ее голова вертится в омерзительном подражании мультипликационному насилию.{290}
«Использование мертвых животных начиналось как прививка для аудитории, чтобы удержать ее от выбора легкого пути диснеефикации, который манит к себе, как только они увидят какой-нибудь механический кукольный спектакль,— объясняет Полайн. — Это отличительная черта, потому что вы знаете, это не воск или резина, как в запекшейся крови Голливуда — единственного другого места, где люди видят спецэффекты, напоминающие им о хрупкости человеческой оболочки, вывернутой наизнанку».
«Намеренно ложные утверждения: комбинация трюков и иллюзий, гарантированные для демонстрации искусного манипулирования фактами» (1985) также поставленный в Сан-Франциско, был веселым Армагеддоном. «Винтовая машина» — радиоуправляемый робот весом 1400 фунтов,— убегал по спиральной лестнице, хватал гидравлической рукой устройства, которым не посчастливилось, и швырял их на землю со страшной силой. «Ходящая и клюющая машина», придуманная и построенная Хекертом, быстро ходила на деревянных ногах и зубчатых колесах, ударяя другие машины с помощью изогнутой в форме птичьего клюва арматуры. С трудом продвигающийся вперед на паукообразных металлических руках «Трусливый солдат» воссоздает образ распотрошенного миной умирающего солдата с ужасающим реализмом.
«Несчастья желания: действующие в вымышленном месте, символизирующем все, что стоит иметь» (1988) охарактеризованный Полайном как «Потерянный рай SRL» проводился на парковке стадиона Ши в Нью-Йорке. Устроенное напротив наскоро сооруженного Эдема со множеством пальм и клумб, шоу использовало «Шагающую машину» весом в одну тонну — огромную коробку на четырех ножках. Двадцатифутовая землемерка — отвратительное орудие, чьи саблезубые пасти придавали ей вид гигантской венериной мухоловки — тоже была впечатляющей. Когда движение грозило стать слишком медленным, огнемет, выбрасывая сорокафутовые языки пламени, оживлял действие. Время от времени пушка «Взрывная волна» разражалась чудовищным грохотом, сотрясавшим окна и внутренности.
Перформансы SRL являются военными играми в буквальном смысле слова — сочетанием поля битвы и карнавальной гущи — направленными на разрушение в развлекательной форме созданных средствами массовой информации мифов о хирургически точном ударе и незначительном вреде войны. Всегда двусмысленная, часто с открытым финалом, Circus Machinus Полайна дает простор для множественных, часто противоположных, интерпретаций. Она не столько критикует наши отношения с техникой, сколько делает их более заметными. Театр боевых действий SRL можно рассматривать как размышление о близкой к игре природе военной стратегии, как наглядный урок по театральной нереальности войны, или как комедию в стиле черного юмора о пролиферации[72]рук. Напоминающие в равной степени сумасшедший дом и «пещеру неожиданностей»[73], перформансы SRL вызывают тошнотворную смесь ужаса и бурного веселья. «Я делаю оружие, чтобы рассказывать истории об оружии,— говорит Полайн. — Шоу SRL — это сатира на убийственную технику, абсурдистская пародия на военно-промышленный комплекс».
Он со своей дюжиной с лишним сотрудников, в основном мужчин, собрали целый арсенал в мастерской, где они живут и работают, на окраине района Мишн в Сан-Франциско. Одно приспособление — электромагнитная рельсовая пушка — может превратить в жидкость металическую полосу и распылить расплавленные капли по воздуху. «Ответ SRL на призыв Джоржа Буша к «тысяче огоньков»[74],— художник делает кислое лицо.
Сейчас SRL работает над созданием группы роботов в человеческий рост под названием Свормерсы[75], поведение которых управляется работающей во встроенном компьютере программой, имитирующей жизнь. Программа, которую программист SRL Рэймонд Дрюри создал на основе кода, написанного программистами MIT, похожа на программы, использующиеся для создания эффекта «стадности» в компьютерной анимации — косяков рыб, вороха падающих листьев. К данному моменту в SRL сделали уже четырех Свормерсов — минимальное число, нужное для демонстрации спонтанного поведения. У каждого робота есть устройство, сочетающее излучатель и детектор, программа предписывает ему двигаться к ближайшему роботу, но как только он оказывается на определенном расстоянии от другого Свормерса, то начинает поспешно отступать. Полайн описывает этот эффект в целом как «загадочное поведение, когда они собираются все вместе в одну толпу». Он называет машины с манией «ответом на усилившееся влияние психологии толпы на события в мире».
Генератор низних частот — портативный радиоуправляемый реактивный двигатель — создан по образцу самолета-снаряда V-1, чей леденящий душу звук наводил ужас на Лондонцев во время Второй Мировой войны. «Мы включаем его, и его слышно почти за двенадцать миль,— с удовольствием говорит Полайн. — В вечерних новостях несколько раз просили позвонить в полицию всех, кто что-нибудь знает о странном рокоте, раздающемся по всему заливу. Когда стоишь рядом с этой штукой, то, что она делает с твоими мозгами, это что-то :величественное. Чувствуешь, будто у тебя в груди крысы. Она так сильно трясет глазные яблоки, что в глазах темнеет и снова появляется свет сорок пять раз в секунду, создавая стробоскопический эффект. Такой вещи больше нигде на Земле не найдешь».
Вскоре после войны в Персидском заливе SRL построили телеуправляемую пневматическую метательную установку, которая использовала струю сжатого углекислого газа, чтобы выбросить снаряд с огромной силой. Телеуправление, которое журналист Ховард Рейнголд определил как «человеческий опыт видения глазами машины и использования естественных жестов, чтобы заставить машины управлять физичесим миром», было разработано для военных целей, таких как орудия с дистанционным управлением и промышленное использование в подводных нефтяных буровых установках, атомных электростанциях и других средах, вредных для работников-людей.{291} Когда оператор двигает своей соединенной с компьютером головой, то голова находящегося на расстоянии робота, «рабски подчиняясь» его движениям, поворачивается соответствующим образом. Когда оператор жестикулирует руками, одетыми в чувствительные к движениям создающие виртуальную реальность перчатки, манипуляторы робота двигаются точно так же.
Оператор воздушной метательной установки SRL носит легкое снаряжение, размещающееся у него на плечах; его маска состоит из двух видоискателей видеокамер Hi8, прикрепленных к глазам оператора специальными чашечками, и погружающих оператора в стереоскопическую проекцию того, что «видят» видеокамеры, укрепленные на стволе метательной установки. Шлем виртуальной реальности соединен с сервосистемой, дающей стволу метательной установки возможность следовать за движениями головы оператора.
«Машина выстреливает пивной банкой, заполненной бетоном, примерно восьмьюдесятью граммами мощной взрывчатки и контактным детонатором, со скоростью примерно 550 футов в секунду,— говорит Полайн. — Там есть эргономичный контроллер, позволяющий включать те кнопки, которые ты нащупываешь, нажатием большого пальца и блокирующий пушку, как только ты попал в цель. В фокусе на расстоянии около четырех футов есть крест окуляра, и когда совмещаешь его с мишенью, то стреляешь и эта штука просто изничтоживает цель».
Длительное погружение в надетую на голову виртуальную видеосистему воздушной метательной установки вызывает ощущение, известное под названием «телеприсутствие», т.е. иллюзия нахождения вне своего тела, возникающая когда зазор между чувственным восприятием и имитируемой реальностью (или, как в данном случае, реальными видеоизображениями настоящей окружающей обстановки) достаточно узок, чтобы пользователь поверил, что он действительно там — погружен в виртуальный мир (или в мир со средством дистанционного управления). «Сила восприятия невероятная, и как только ты все правильно приладишь, то просто погружаешься в это,— говорит Полайн. — Начинаешь представлять свое тело по-разному, как ты делал бы, находясь в изолированном резервуаре, [техника] становится незаметной благодаря высокому уровню комфорта, являющемуся отличительной чертой любого из этих устройств ввода информации. Как только вы перестаете замечать технику, начинают происходить интересные вещи. Это не требует больших усилий, потому что мозг:активно старается слиться с чем бы то ни было. Дисплей виртуальной реальности еще тесней связывает оператора с машиной. Это похоже на то, как если бы твою голову приставили машине, как будто ты летишь на реактивном снаряде».
На перформансах SRL установленные на пушке видеокамеры проецируют изображение цели, которое видит оператор в специальных очках, на большой экран, расположенный рядом со зрителями. Сразу всплывает в памяти зеленоватое фосфоресцирующее изображение с камер, установленных на «умные» бомбы во время войны в Персидском заливе. Глядя «глазами SRL на порнографию разрушения» (слова Полайна), зрители вспоминают, что во время войны они выступали в роли извращенцев, подглядывающих в замочную скважину, а также об ошеломляющей нереальности первой в истории «виртуальной» войны — телевизионных минисериях, предварявшихся лаконичными логотипами и забойной воинственной музыкой, напоминающей анонсы Голливудских блокбастеров.
«Я собираюсь использовать воздушную метательную установку для вразумления,— говорит Полайн. — Я покажу, как ее можно было бы использовать, чтобы разрушить федеральную инфраструктуру точно так же, как они говорили о разрушении инфраструктуры Ирака. — Вялая, безрадостная улыбка промелькнула на его лице. — Это шутка».
Если и так, то это злая шутка в стиле «коктейля Молотова» — острота, брошенная в лицо обществу. В руках Полайна рельсовые пушки, Свомерсы, генераторы низких частот и телеуправляемые воздушные метательные установки становятся актерами в мрачном фарсе, вызывающем злое веселье при мысли о бескровной «умной» войне, обещанной американской публике размахивающим кулаками президентом и промывающими мозги средствами массовой информации.
Война в Персидском заливе описывалась в свое время как безоговорочно победоносная, успех в которой достигался благодаря высокотехнологичному вооружению. «С технической точки зрения,— пишет Джон Э. Барри,— война была испытательным полигоном для «умного оружия», такого как ракеты «Пэтриот» и «Томагавк», которые никогда не проверялись в бою и рисковали лишиться финансирования Пентагона. Их очевидная эффективность в условиях настоящего сражения вдохнула в них новую жизнь и привела комментаторов к мысли, что эта война была также первой «войной технологий»».{292}
К сожалению, официальная версия впоследствии оказалась фантазией, подобной играм Nintendo. Основной ущерб был нанесен врагу не «Пэтриотами» — победителями «Скадов», а досадно «глупыми» бомбами. Джон Р. Мак-Артур, который называет парадокс «умного» и «тупого» оружия «одной из самых больших тайн войны в Персидском заливе», пишет, что после войны
«Военно-воздушные силы сообщили, что на долю бомб и ракет с лазерным и радарным наведением пришлось всего 7 процентов всех взрывчатых веществ, сброшенных на Ирак и Кувейт. Остальные 93 процента составили обычные «тупые» бомбы, которые сбрасывают непосредственно с высоко летящих В-52 еще со времен Вьетнама».{293}
Тем не менее, как заметил Мак-Артур, выступая на радио WNYC 16 мая 1993 г. в радиопередаче On the Media: «Если посмотреть, как освещались события, создавалось впечатление, что каждая бомба была «умной бомбой», попадающей в машину». Телевизионный показ войны в Персидском заливе как видеоигры, в которой «Патриоты» сбивали «Скады» в воздухе, а ракеты с лазерным наведением сметали все постройки, напоминает пропагандистский мультфильм времен Второй Мировой войны «Победа с помощью авиации». Сделанный Диснеем для министерства обороны, мультфильм должен был показать эффективность крупномасштабных стратегических бомбардировок. Критика Джэймса Эйджи встревожило то, что боевые действия были показаны как бескровная борьба антропоморфного оружия:
«Я заметил, причем не сразу, что за этой рекламой бомб не видно страдающих и умирающих мирных жителей вражеской страны, вообще никакого гражданского населения, фактически : эта победа в вакууме:с моральной точки зрения сводится к простому : пожиранию одной машины другой».{294}
Почти полвека спустя идея выдать мрачный, беспорядочный бедлам войны за «морально простое» столкновение добрых и злых автоматов всплыла вновь в официальных выдумках о «чистой» войне. К сожалению, при ближайшем рассмотрении война в Персидском заливе оказалась отнюдь не «чистой». Смертельный поток бомб, обрушившийся на отступающие иракские войска на дороге в Басру незадолго до прекращения огня, оставил после себя растянутую на тридцать миль вереницу покореженной техники и обгоревших трупов.
Иногда высказывается аргумент, что война, ведущаяся исключительно машинами, могла бы сохранять человеческие жизни. Когда я спросил изготовителя роботов Родни Брукса, беспокоит ли его возможность, пусть отдаленная, что его машиниы могли бы закончить свои дни на поле битвы роботов, он высказал именно такое мнение. «Сражение, ведущееся одними роботами — это было бы неплохо, правда? — сказал Брукс. — Похоже, это гораздо более гуманный способ уладить противоречия. Конечно, вызывает интерес любой способ ведения войны, который ограничит потери с нашей стороны, это очень гуманистическая точка зрения по мнению «медных касок»[76].
Аргумент кажется разумным, хотя слово «гуманный» звучит странно в таком негуманном контексте. Тем не менее кто-нибудь мог бы возразить: не было бы дипломатическое урегулирование еще более гуманным? И при разговоре о той войне с ее крайним безумием, вызванным крушением здравого смысла, не кроется ли абсурд в самом понятии «безопасной», «рациональной» войны? Не должны ли народы, чей уровень технического развития достаточно высок для создания «умного» и автономного вооружения, быть интеллектуально способными найти выход из конфликта, не доводя его до вооруженного столкновения?
Тем не менее вредная выдумка насчет умной войны характеризуется удивительно долгим периодом полураспада. Она продолжает жить в статьях, например, в положительной оценке автоматизированного поля боя будущего, которая появилась в журнале Compute через несколько месяцев после окончания войны. На одной фотографии изображался «Огненный муравей» — телеуправляемый «умный убийца», разрабатываемый в национальной лаборатории Сэндиа в Альбукерке, штат Нью-Мексико. Приплюснутую тележку направляет к нужному месту, останавливает и приводит в боевую готовность находящийся на расстоянии оператор, наблюдающий за обстановкой при помощи маленькой телевизионной камеры, прикрепленной сверху к «Муравью». Когда датчики распознают вражеское транспортное средство, тележка-робот фиксирует цель и стреляет шестидюймовыми бронебойными снарядами, пролетающими 6600 футов за секунду. На второй фотографии были изображен омерзительный результат укуса «Огненного муравья»: охваченный пламенем танк М-47. «Каждый из роботов, изображенных на прилагающихся фотографиях, существует:для того, чтобы уберечь людей от опасности,» — утверждает автор.{295}Автоматизация гарантирует миру войну роботов.
Мечты об автоматических противолодочных кораблях и солдатах-роботах в бронированных экзоскелетах[77]не новы. В 1919 новатор-изобретатель Никола Тесла описал жюльверновскую войну, которую вели умные машины под названием «телеавтоматы». В журнале Science and Invention редактор Хьюго Джернсбэк похвалил «истинно научную войну» Тесла, в которой «одни лишь машины будут сражаться в смертельном бою».{296} Полвека спустя генерал Уильям Уэстморлэнд, возглавляя командование армии США, предсказывал: «На поле боя будущего вражеские войска будут обнаруживаться, прослеживаться и браться на прицел почти мгновенно благодаря использованию баз данных, компьютерной оценки разведданных и автоматического управления огнем. Мне предсталяется поле боя, на котором мы сможем разрушить все, что только удастся обнаружить, путем мгновенной связи и почти мгновенного нанесения : смертельного удара».{297} В 1971 один писатель рассказал в «San Francisco Chronicle» поучительную историю о мире войны проводов — «работающей без участия человека, дуракоустойчивой, гигантской смертельной машине, из которой никогда ни сможет выбраться ни одно живое существо». Автор предупреждал, что «весь мир, если правильно натянуть провод, мог быть стать огромным лабиринтом из электрических проводов и оружия, джунглями, в которых те, кто сойдет с прямой дорожки от дома до магазина, будут моментально уничтожены».{298} Кошмарное поле битвы из «Терминатора-2» — усыпанное камнями кладбище, к которому подкрадываются красноглазые стальные охотники за людьми — кажется ужасающе близким.
Перед операцией «Буря в пустыне» в серии научно-популярных передач «Nova» на канале PBS был показан сюжет, посвященный «умному» вооружению, под названием «Машины-убийцы». В нем было интервью с Томом Клэнси, автором популярных техно-триллеров, замечания которого были, пожалуй, самыми страшными моментами в передаче. «Одна из вещей, касающихся «умного» оружия, о которых люди не слишком задумываются,— это психологических фактор,— сказал Клэнси с натянутой улыбкой. — Одно дело, когда на вас охотится человек, у которого есть жена и дети, мечты и идеи. И совсем другое дело, когда на вас охотится машина, которой нет никакого дела до того, что вы живой человек с мечтами и надеждами, у которого есть возлюбленная. Она знает только, что вы нечто, что ей надо убить. Это на самом деле страшно».
Тем не менее гораздо страшнее осознавать, что комментарии Клэнси, представленные как факты, звучат как научная фантастика. Они подозрительно похожи на мрачный монолог Кайла Риза — уличного бойца с роботами из «Терминатора». «С ним невозможно договориться,— говорит Риз о своем механическом противнике. — Его нельзя вразумить, он не чувствует ни жалости, ни угрызений совести, ни страха, и он не остановится, пока вы не умрете».
По мере того, как доверие к эпизоду из передачи Nova пошатывается, все назойливее всплывает вопрос: если все это так страшно, почему Клэнси улыбается? Может быть, потому что он, как и Полайн, считает смертельное оружие пугающим, но притягивающим. Человекоподобная пушка из фильма Westworld или одержимый мыслью об убийстве робот из культового фильма Hardware привлекательны, потому что это ожившие идолы — заводные штуковины, порожденные человеческой изобретательностью. И они пугают именно по этой причине: они бесчеловечные, механические создания, которым безразлично, что оцепеневшее под лазерным прицелом существо — это «живой человек с мечтами и надеждами, у которого есть возлюбленная». Подобно жуткому бомбардировщику «Стелс» с его дьявольским силуэтом или похожему на саранчу вертолету «Апаш», хищные машины извлекают воспоминания из коллективного бессоззнательного — пожирающих человека чудищ, злых богов.
И наконец, такие устройства эротичны (на некрофильский вкус). На их матово-черных загадочных поверхностях мы запечетлеваем наше поклонение смерти, наш изысканных страх перед неизвестным. В западной христианской традиции человеческая личность уверена в своих границах, однако парадоксальным образом те же самые границы, которые изолируют сам остров, отделены со всех сторон безграничным проливом между ним и всем, что им не является. «Мы бесконечные существа, индивидуумы, которые погибают в изоляции на середине несравненного приключения, но мы боремся за нашу утраченную целостность»,— пишет Жорж Батай в книге «Эротизм: смерть и чувственность».{299} Отсюда вытекает двойственность смерти, которая обещает вернуть нас в эту целостность — в ту утробу, где мы были соединены с питающей оболочкой, которая была нашим космосом — через могилу, пугающую тем, что может навсегда разрушить нашу личность.
Половой акт, в котором мы подвергаемся риску индивидуального расстворения ради экстаза слияния, похожим образом двусмыслен. Культуролог Клаудиа Спрингер отметила «похожую на смерть потерю индивидуальности:связанную с сексуальным удовольствием», эта двусмысленность нашла отражение во французском эвфемизме, обозначающем приступы слабости, которые некоторые любовники испытывают после оргазма: la petite mort («маленькая смерть»).{300} В рассказах Уильяма Берроуза эта двойственность перерастает в неразрешимый конфликт, идущий из самой глубины человеческой сексуальности: в произведении The Ticket That Exploded половые отношения — это неудачное «расположение в пространстве, при котором два существа пытыются занять одни и те же точки в трехмерной системе координат».{301} Или, как более поэтично сказано на следующей странице: «Смерть — это оргазм — это возрождение — это смерть в оргазме».{302}
Некрофильская фантазия сдаться разрушительным машинам, с которыми «нельзя договориться», подобно техно-мазохисту в «Счастье в рабстве» скрывает максимальную цену «утраченной целостности» Батая: ритуальную жертву целостного самосознания, без которого западный технический разум не мог бы существовать. Человеческая жертва, пишет Батай, наполнена «религиозным эротизмом, заключающимся в слиянии живых существ с миром за пределами повседневной реальности».{303} Тот, кто приносит жертву, «получает свободу — свободу внезапно выйти за пределы самого себя».{304}
Полайн — философ-самоучка — с подозрением относится к высокопарной премудрости. Но он осознает внешнюю противоречивость позиции высмеивающего общество сатирика, прельщенного военно-промышленной технологией; он допускает, что в самой глубине его критики убивающих машин кроется двусмысленность. «Я испытываю определенное влечение к этим устройствам,— признается он. — Они экстремальные, они сильные, и исторически они всегда пугали, но и притягивали людей. С другой стороны, я не делаю орудий, которые убивают. Я никогда не буду частью военщины — это, по-моему, одна из самых отвратительных вещей на свете».
Перформансы SRL, во время которых машины-самоубийцы сталкиваются друг с другом или предают себя огню, можно расценивать как критику постоянно нацеленной на войну экономики, сохраняющейся в Соединенных Штатах со времен Второй мировой войны. «Каждый год с 1951 по 1990,— утверждает Сеймур Мелман — бюджет Министерства обороны превосходил совокупную прибыль всех американских корпораций. Пентагон использует 75 процентов правительственных фондов на исследования и развитие, имеет больше сотрудников, чем все остальное правительство вместе взятое, а его техническая оснащенность затмевает технику многих корпораций».{305}
Для Полайна гонка вооружений — это упущенная возможность как следует повеселиться. «Когда [машины] начинают делать специально для того, чтобы убивать,— говорит он,— они становятся гораздо менее интересными. Я имею в виду, что если хотя бы часть денег, которые пошли на создание реактивного истребителя, пошли бы на создание действительно необычной машины, которая делала бы забавные вещи, что-то, в чем люди могли бы принять участие? Техника должна была бы делать жизнь интереснее, и я искренне верю, что она это может, хотя обычно этому мешают другие вещи, такие как заколачивание денег или демонстрация политической власти».
Для кого-то, однако, эстетика Полайна — наполовину мачизм, наполовину «машинизм» — утверждает поклонение технике, на низвержение которой направлена, как он настаивает, его работа. Одна феминистка осуждает оргии насилия SRL за то, что в них «подавленная мужская сексуальность проявляется через разрушение».{306} Другой критик выступает против «увлечения жестокостью и насилием»:
Доктор Нелен Кэлдикотт кратко описывает явление примитивного мужского увлечения артиллерией, пытками и смертью в своей недавно вышедшей книге «Ракетная зависть», где она называет это явление главной причиной растущей гонки вооружений. Члены SRL — прекрасный пример этого «ракетно-завистливого» типа. Они упрямые, сильные, всегда уверенные в себе, никогда не допускают ошибок, никогда не выказывают никаких эмоций, кроме бравады, и сильно зависят от групповой поддержки людей своего пола.{307}
Анализ Джима Помроя особенно убедителен:
Пока напыщенная поза [Полайна] призывает к сопротивлению и контркультурному выживанию в насыщенном техникой мире, его небрежно поставленные спектакли вызывают нечто большее, чем сильный катарсис от переживания насилия и тотального разрушения. Играющие в западне и танцующие на краю, SRL ставят много вопросов, дают мало ответов, и уходят со сцены, оставляя тлеющие руины и металлический звук в ушах от их задымленного сборища. SRL — это мальчишеские игрушки из преисподней, цинично воплощающие маскулинистские фантазии Дж. Г. Балларда и Уильяма Берроуза.{308}
Вопрос, порождено ли его искусство мальчишеством, которое побуждало пьяного Арчи Банкера бросать из окон наполненные водой пакеты, вызывает у Полайна некоторое изумление: «Хм, то, что я делаю, является весьма сложными и хитроумными вариациями бросания водяных бомб на мостовую, подобающими человеку моего возраста. Конечно, я испытывают от этого восторг, который можно назвать подростковым. Но назвать так исключительно потому, что по мере того, как люди взрослеют, они решают быть «взрослыми». Вот одна из причин того, что бы живем в статичном, скучном обществе, где все весьма предсказуемо».
Полайн свирепеет, когда ему говорят, что перформансы SRL являются способом высвобождения подавляемой мужской сексуальности, аналогичные воскресному пейнтболлу, когда бравые коммандос палят друг в друга игрушечными наполненными краской пулями. Он не согласен с популярным среди институтских феминисток мнением о том, что техника и насилие над природой, свойственные патриархату, неразрывно связаны между собой.
«Такого рода деятельность почему-то называют мужской, а это не так,— говорит Полайн. — Трактовать то, что мы делаем, с точки зрения пола — сексуальная дискриминация. Это значит, что женщина пассивное существо, о чем им все время говорят и чем большинство из них, разумеется, является. Но женщинам, которые работают в SRL, по душе устраивать бучу, и у нас они выступают в первых рядах, а не прячутся за спины парней».
Какие бы объяснения ни были придуманы, немногие критики будут отрицать то, что Полайн является пионером типично киберпанковской формы искусства — механического перформанса. Для многих SRL воплощает собой технолибертарианский этос, служащий четким, устойчивым центром киберпанковской идеологии, не отличающейся особой определенностью, гибрид кибернетического и органического, современного искусства и уличной техники, типичный для киберпанковской эстетики. В кругах фантастов формальное влияние SRL на киберпанк не обсуждается: это общеизвестный факт. Брюс Стерлинг и Джон Ширли неоднократно пели этой лаборатории дифирамбы, а Уильям Гибсон сделал ей самый большой подарок: среди героев романа «Мона Лиза овердрайв» есть Марк Полайн, который выведен под именем Слика Генри, неформального механика, собирающего машины вроде «Судьи» — ходящего монстра, вооруженного пилами. А боевой дроид-предатель из малобюджетного киберпанковского фильма Hardware несомненно списан с SRL-овских роботов, о чем косвенно свидетельствуют его имя (Марк-13, в честь Марка Полайна) и видеофильмы SRL, которые мелькают на экране телевизора главного героя.{309}
Внутренний посыл SRL зрителю не требует объяснений. Их лучшие перформансы — это механизированный экзорцизм, мощнейшие психодрамы, представляющие собой нечто среднее между французским театром ужаса Grand Guignol и «Смертельной гонкой 2000»[78], дохристианскими ритуалами типа сжигания соломенных кукол и ритуалами «синих воротничков» в духе «гонок на уничтожение». Машины, которые они создают,— чудо оккультной инженерии, металлоломные монстры, бьющие лапами о воздух и извергающие шарикоподшипники. Эти движущиеся скульптуры можно назвать юмористической, в духе черного шоу, версией инсталляции Эдварда Кейнгольца «Мадам Рокси» — набальзамированной комнаты, в ко