Научное знание и научный текст
Вопреки мифологизированным представлениям о науке, истинные идеи не "вычитываются" непосредственно из научных текстов и не передаются "из рук в руки" кем угодно, когда угодно и где угодно. Более того, научное знание как общественный феномен, как факт общественного сознания вообще не является тем, что может быть достигнуто "здесь и сейчас", в данном научном тексте или данном эксперименте.
Для того, чтобы разобраться в том, каким образом результат индивидуального творчества ученого обретает статус научного знания, рассмотрим то общее, что объединяет научную деятельность с любой другой разновидностью текстовой деятельности.
Научные тексты ( устные и письменные) представляют собой основную форму объективации, опредмечивания научной мысли. Вне этой формы научное знание не может существовать как общественный феномен, не может сохраняться и передаваться в процессе научных коммуникаций.
Любая система научного знания существует и функционирует в научном сообществе в виде совокупности научных текстов. Однако, подобно любому другому продукту духовной культуры, опредмеченное знание перестает быть собственно знанием, умирая, угасая в вещественной форме.
Книги, журналы, кассеты, дискеты и прочие материальные носители содержат записи научных текстов, но не само научное знание. Подобно тому, как нотная запись - это еще не музыка, страница, исписанная формулами, - это еще не само математическое знание, если нет сознания, способного прочесть эти записи и извлечь из них мысль или мелодию.
Знание - это идеальный образ реальности и в этом качестве оно может существовать только и исключительно в сознании, как его компонент, как "живая мысль".
Только деятельность самих людей способна "оживить" содержание культурных текстов, "написанных" на языках всех видов и типов человеческого творчества, а потому проблема социального наследования любых продуктов культуры - это прежде всего проблема сохранения живой связи поколений внутри непрерывного процесса совместной деятельности, формирующей саму способность раскодировать материальные носители идеального содержания. Иными словами:
если в тот или иной момент развития научного познания ни один ученый на Земном шаре не сможет раскодировать, распредметить содержание научного текста, то это будет означать, что общество утратило некое знание и что, обладая материальным носителем результата научно-познавательной деятельности предшествующих поколений, ученые не могут раскрыть содержание самого знания, закодированного, объективированного в этом научном тексте.
Так, например, если наступит такой момент - пусть даже это будет всего лишь миг! - когда никто из людей не сможет расшифровать формулу теоремы Пифагора или понять смысл таблицы Менделеева, то это будет означать, что в тот момент человечество будет обладать не знанием теоремы Пифагора или системы Менделеева, а всего лишь потенциальной возможностью знания. Превратить же эту возможность в действительное знание смогут лишь те, кто восстановит саму способность раскодировать смысл унаследованных материальных носителей. В противном случае, с любыми формулами и таблицами произойдет то же, что и с египетскими математическими папирусами, содержащими результаты решения некоторых математических задач древними египтянами. Во многих случаях современные историки науки дают прямо противоположные интерпретации одних и тех же задач, поскольку не могут сказать, что знали сами египтяне и как именно они сами решали эти задачи ( 14 ).
Распредмечивание содержания научного текста, как и любого иного текста культуры: музыкального, литературного, технического, политического и т.п. - осуществляется в сложном процессе коммуникативно-познавательной деятельности, на некоторые особенности которого следует обратить особое внимание.
Для того, чтобы обрести, понять, усвоить ( т.е. распредметить) знание, потенциально содержащееся в научных текстах, ученый должен прежде всего "научиться читать" эти тексты, другими словами, он должен научиться извлекать из текстов то содержание, которое будет осознано им как знание. В процессе профессиональной подготовки и общения с членами научного сообщества ученый усваивает язык, понятия, идеи, принципы той или иной научной традиции и обретает не только социальный статус члена научного сообщества, но и соответствующий данной традиции способ интерпретации научных текстов.
В процессе интерпретации научный текст выступает объектом изучения, усвоения, критического анализа, опровержения, рассматривается через призму различных познавательных целей и задач, культурно-исторических и индивидуально-личностных особенностей стиля мышления ученых. И хотя для воспроизведения научной мысли не требуются инструменты и исполнители, результат, получаемый в процессе истолкования научного текста, в такой же мере является плодом "совместной активности" его автора и воспринимающего субъекта, в какой результат прослушивания музыкального произведения является плодом "совместной активности" композитора, исполнителей его сочинения и слушателей.
Судьба объективированной, зафиксированной к научном тексте идеи или концепции самым непосредственным образом зависит от авторской формы выражения знания, поскольку проблема понимания индивидуальных особенностей теоретического языка и логики рассуждений автора оказывается подчас не менее сложной, чем та научная проблема, которую он решает.
Даже при беглом знакомстве с историей науки трудно не заметить тех фактов, которые свидетельствуют о существенном влиянии "формы выражения научных истин" на их восприятие членами научного сообщества. Для того, чтобы отыскать тот факт, который я сейчас приведу в качестве примера, мне понадобилось в буквальном смысле протянуть руку и взять с книжной полки ближайшую из книг по истории науки. В результате этой вполне случайной выборки передо мной оказался3-ий том "Истории физики" П.С.Кудрявцева, в самом начале которого автор сравнивает классическую работу Г.А.Лоренца "Опыт теории электрических и оптических явлений в движущихся телах" и книгу Д.Д.Лармора "Эфир и материя".
"Влияние обеих этих работ на развитие физических идей было неодинаково, - пишет П.С.Кудрявцев. - Работа Лоренца часто цитировалась и является одной из самых известных его работ. Книга же Лармора была забыта, и, кроме "прецессии Лармора", пожалуй, ни один из ее результатов не упоминался в последующих работах физиков ХХ в. Виною этому была трудность книги. Изложение Лармора очень тяжелое и запутанное. Борн, который слушал лекции Лармора в студенческие годы, называл его курс для себя "бесполезным"(15). Между тем, в "неудобоваримой", даже по мнению таких выдающихся физиков, как М.Борн, книге Лармора содержались в зачаточном виде основные идеи теории относительности.
На вопрос: "Что, собственно, подтверждает или опровергает этот факт? Ведь идеи теории относительности все равно стали достоянием физики и суть этих идей не зависит от того, кто именно их впервые высказал: Лоренц,Лармор, Эйнштейн или кто-то другой", - хочу ответить следующее: приведенный факт опровергает индуктивное обобщение: "Научная информация не зависит от формы выражения", - так как вне конкретной логической и языковой формы, которую определенная информация получила в работе Лоренца, она вообще не была воспринята научным сообществом. (Между прочим, отыскать этот факт оказалось несравненно проще, чем найти белую ворону, существование которой, как известно, превращает в ложное индуктивное обобщение "Все вороны черные").
Анализ процесса развития научного познания свидетельствует о том, что как рождение, так и наследование идей в науке управляется не динамическими законами, когда каждое последующее действие однозначно определено предшествующим, а - статистическими, в соответствии с которыми судьба каждой конкретной публикации, непосредственно содержащей результат индивидуальной научно-исследовательской деятельности ученого, - непредсказуема. Вероятность включения того или иного результата в корпус научного знания определяется сложным переплетением объективных и субъективных факторов, среди которых значительную роль играет форма выражения знания в авторском тексте и характер проявления авторского начала в нем.
Ученый, воспринимающий и интерпретирующий научный текст, ведет внутренний диалог с автором текста, оставаясь в то же время наедине с собственными мыслями, руководствуясь собственными мировоззренческими представлениями, методологическими установками и теоретическими предпочтениями. Эффект понимания "чужого" текста возникает лишь тогда, когда этот текст становится источником мысли для воспринимающего его ученого, когда в результате совпадения "смысловых фокусов" автора и интерпретатора ученый выявляет в тексте содержание, способствующее такому решению стоящей перед ним проблемы, которое он считает приемлемым, согласующимся с его собственной концепцией. Именно поэтому каждая последующая интерпретация научного текста может выявлять в нем новые смыслы, открывать некое новое содержание, иногда весьма далекое от первоначального авторского замысла.
Если мы обратимся к истории коперниканской революции, то увидим, что Кеплер потому лучше понимал Птолемея, чем Коперник и Галилей, и потому иначе, чем Галилей, понимал самого Коперника, что искал ответы на те вопросы, которых ни Коперник, ни Галилей перед собой не ставили. Более того, именно Кеплер, будучи убежденным коперниканцем, внес решающий вклад в изменение первоначального замысла Коперника, полностью разрушив в кинематической схеме Коперника именно то, в чем сам автор видел основной смысл гелиоцентризма: принцип равномерных круговых движений планет!
В конечном счете, говорить о возможности "абсолютно адекватного перевода научной информации на любой язык" можно лишь применительно к наиболее формализованной части языка науки - математическому аппарату, хотя именно математический аппарат в переводе и не нуждается. Однако уже перевод теоретического комментария к математическому формализму неизбежно будет связан со смысловыми потерями, возрастающими по мере усиления концептуальных различий в теоретических языках. Даже на уровне лингвистического выражения чувственно воспринимаемого существуют значительные различия, которые возрастают на уровне теоретического объяснения. "Дефлогистированный воздух" и "кислород" - это не просто разные названия одного и того же газа, выделяемого при нагревании окиси ртути, это - понятия двух различных концепций горения, и смысл этих понятий не может быть адекватно выражен на языке несовместимой с ними теории.
Необходимо помнить, что концептуальность так же глубоко пронизывает язык науки, как родной язык пронизывает язык художественной литературы. Но если "язык Шекспира" - это отнюдь не только английский язык, но и вся совокупность художественных средств создания драматургии и поэзии Шекспира, то "язык Ньютона" - это вовсе не английский или латинский языки, а язык создаваемой им классической механики. И "язык Ньютона" в такой же мере переводим на "язык Эйнштейна", в какой "язык Шекспира" переводим на "язык Ионеско" (одного из основоположников театра абсурда). Несовместимость художественных средств приводит к столь же полной потере художественного содержания, как несовместимость теоретическая - к утрате первоначального концептуального смысла.
И тем не менее: наука, в отличие от искусства, не только безразлична к этим смысловым потерям, но и сознательно включает их в свою гносеологическую программу.
Нельзя игнорировать того, что даже если представление об однозначности, неинтерпретируемости, независимости научной информации от формы выражения и личности ученого является иллюзорным, то порождается и поддерживается эта иллюзия самими учеными в процессе реальной научно-исследовательской деятельности. С чем это связано? Попробуем разобраться.