Психоаналитическая теория происхождения культуры

З.Фрейд[14] в книге “Тотем и табу” пытался раскрыть культурогенез через феномен первобытной культуры. Он пытался разгадать первоначальный смысл тотемизма и показал, что для истолкования феномена культуры огромное значение имеет система запретов, то есть табу.

По мнению Фрейда, каждый человек имеет определенную систему запретов. Табу есть результат амбивалентности чувств. (Амбивалентность с лат – одновременная двойственность чувств: когда один и тот же объект вызывает любовь и ненависть, удовольствие и неудовольствие и т.д.) Амбивалентность свойственна человеку, но не животному миру. Но это качество не является врожденным. Оно возникает неожиданно, потому что в самой природе человека заложена возможность такого благоприобретения. Эта возможность есть совесть, которая способствовала выделению человека из царства животных. А он, в свою очередь, создал феномен культуры.

Как появляется совесть? Фрейд объясняет это так: пралюди совершили первородный грех – убийство своего отца из-за права обладать матерью («Эдипов комплекс»). В тотемизме это выражено как ритуальное убийство главы рода и захоронение его. Страшное преступление пробудило раскаяние. Дети поклялись больше не совершать таких деяний. Так произошло, по Фрейду, рождение человека из животного. Раскаяние породило и феномен культуры как средства преодоления навязчивых видений.

Таким образом, получается схема: Врожденное бессознательное влечение к матери, сестре вызывало грех (убийство), который привел к раскаянию (совести) и табу (запрету). Совершив коллективное преступление, пралюди соорганизовались в экзогамный род, то есть обрели способность к социальной жизни, что и содействовало превращению животного в человека.

Культура, по мнению Фрейда, демонстрирует две свои стороны.

- знание и умение, приобретенное людьми, дающее возможность получить от природы материальные блага для удовлетворения своих потребностей.

- установления, которые необходимы для упорядочения взаимоотношений между людьми, а особенно для распределения достижимых материальных благ.

У людей имеются разрушительные, следовательно, противообщественные и антикультурные тенденции. Каждая культура, по словам Фрейда, создается принуждением и подавлением первичных позывов (кровосмешения, каннибализма и страсти к убийству).

Культурогенез обусловлен наложением запретов. Главная задача культуры, чтобы защищать нас от нашей же природы. Фрейд считал, что религия оказала культуре огромные услуги. Она активно содействовала укрощению асоциальных первичных позывов[15].

Фрейд пытался генетически объяснить социальную психику человека (совесть), но он целиком остался внутри магических кругов этой раздвоенной психики – самосознания, обреченного распутывать клубок враждующих вожделений, подглядывать внутрь себя, противопоставлять себя самому себе в качестве внешней цели и подавлять в себе внутреннего врага этого созидания.

Фрейд подчеркивает, что мы ничего не знаем о происхождении амбивалентности человеческой психики. В таком случае, неясно, какова реальная причина тех действий прачеловека, которая привела к появлению феномена совести. Если же не удается объяснить генезис нравственности, то и теория культурогенеза оказывается абстрактной. Ведь она целиком строится на факте благоприобретения совести.

Фрейд связывает генезис культуры с животностью человека, с тем, что люди наделены звероликой природой. При этом сама культура оказывается средством обуздания животных инстинктов[16].

Игровая концепция культуры

Многие европейские философы и культурологи усматривают источник культуры в способности человека к игровой деятельности. Игра в этом смысле оказывается предпосылкой происхождения культуры.

Й. Хейзинга[17] в книге “Homo Ludens” («Человек играющий») отмечал, что многие животные любят играть и если проанализировать любую человеческую деятельность она покажется не более чем игрой. Человеческая культура возникает и развертывается в игре. Сама культура носит игровой характер. Игра рассматривается не как биологическая функция, а как явление культуры и анализируется на языке культурологического мышления.

Хейзинга считает, что игра старше культуры. Понятие культуры, как правило, сопряжено с человеческим сообществом. Человеческая цивилизация не добавила никакого существенного признака к общему понятию игры. Все основные черты игры уже присутствуют в игре животных. Важнейшие виды первоначальной деятельности человеческого общества переплетаются с игрой. Человечество все снова и снова творит рядом с миром природы второй, измышленный мир. В мифе и культе рождаются движущие силы культурной жизни.

Игра – это прежде всего свободная деятельность, детерминирована только биологически, только логически или только этически. Она не есть «обыденная» жизнь и жизнь как таковая. Все исследователи подчеркивают незаинтересованный характер игры. Она необходима индивиду как биологическая функция. А социуму нужна в силу заключенного в ней смысла, своей выразительной ценности.

Раньше, чем изменять окружающую среду, человек сделал это в собственном воображении, в сфере игры.

Хейзинга оперирует широким понятием культуры. Она не сводится к духовной культуре; функционирующая культура рассматривается всегда как система, в которой взаимодействует все: экономика, политика, быт, нравы, искусство.

Все животные обладают способностью к игре. Откуда же берется «тяга к игре»? Архаическое общество играет так, как играет ребенок, как играют животные. Внутрь игры мало-помалу проникает значение священного акта.

Культура возникает в форме игры. Вот исходная предпосылка данной концепции. Культура первоначально разыгрывается. Те виды деятельности, которые прямо направлены на удовлетворение жизненных потребностей (например, охота), в архаическом обществе предпочитают находить себе игровую форму. В этих играх общество выражает свое понимание жизни и мира.

Игровой момент в целом отступает по мере развития культуры на задний план. Он в основном растворяется, ассимилируется сакральной сферой, кристаллизуется в учености и в поэзии, в правосознании, в формах политической жизни.

Тем не менее, во все времена и всюду, в том числе и в формах высокоразвитой культуры, игровой инстинкт может вновь проявиться в полную силу, вовлекая отдельную личность или массу людей в вихрь исполинской игры.