Глава 6. ценностная природа культуры

Феномен культуры, как было установлено, генетически связан с поиском смысла бытия, с постижением сакрального.С этой точки зрения можно определить культуру и без обнаружения поямон ее связи с культом. В близком или отдаленном прибли­жении к религиозным основам культура тем не менее ценностна, то есть имеет аксиологическую природу. Можно, судя по всему, конкретную культуру определить как комплекс определенных ценностей, образующих смысловое ядро феномена.

Культура ведет свое происхождение от культа. Дело вовсе н< только в этимологии слова. Эти понятия глубинно связаны между собой. В религиозных концепциях прослеживается не только генезис культуры, но и ее зависимость от культа как специфи­ческого феномена. Само строение культуры, ее предназначение не могут быть осмыслены без иерархической природы культа. Как бы ни толковалась связь культуры и цивилизации, религиозные мыслители видят, что именно в религии коренятся глубинные сокровенные основы культуры.

Ценностная теория культуры (В.Виндельбанд, Г.Риккерт)

Представление о том, что культура уникальна, постижима только как неповторимый объект, проникло в философию культуры в конце прошлого столетия. Видные неокантианцы В.Виндельбанд (1848—1915) иГ.Риккерт (1863—1936), какуже отмечалось, проводили различие между «науками о природе» и «науками о культуре». В качестве основы такого различения они видели понятиекеннос /пн.

Огромный интерес к кантовской философии в 60 е годы прошлого столетия был вызван желанием неокантианцев создать всеобъемлющую и всепроникающую рациональную картину действительности. Основнаятенденцияэтогонаправлениясостояла в сознательном отвлечении познания от целостного процесса жизни, выведении его (познания) из субъекта, из самого мышле­ния с его априорными законами. Именно сверхиндивидуальное сознание обрело у них онтологический характер. Теория неокан­тианцев целиком строится на оторванности бытия от субъекта.

Опираясь на Канта, Виндельбанд толковал философию как всеобщую науку о ценностях. Так наука обрела объект по существу вне и сверхнаучный, а ценности хотя и признавались объектив­ными, но не существовали в действительности, а «значили». «Наука о ценностях, — писал по этому поводу Н.А. Бердяев, — есть в конце концов один из видов метафизики сущего, метафизи ill

ки смысла мира, и всего менее — научной. Научно ценность не только нельзя исследовать, но нельзя и уловить».

Неокантианство в целом пыталось освободить познание от всякогоантропологчзма, придать ему трансцендентный характер. Философия осмысливалась, таким образом, как нормативное учение, а история — как процесс осмысления и олицетворения ценностей. Именно поэтому В. Виндельбанд стремился углубить проведенное еще В. Дильтеем разделение наук на «науки о природе» и «науки о духе». В основе классификации Дильтея лежало различение по предмету. Виндельбандуже казалось, что такое разграничение лучше провести по методу. Он разделял науки на номотетические, имеющие дело с законами, и идеогра­фические, изучающие единичные, неповторимые явления.

По мнению Виндельбанда, развитие культурологии было менее ощутимым, нежели естественных наук. Ее ценность не получила достаточно широкого признания. Но по своей внутрен­ней значимости и по своей научной важности развитие культу­рологии оказалось столь же выдающимся и успешным, как в своей области развитие естествознания. «И если все отдельные ветви такого понимания — развитие государств и хозяйственных отношений, литературы, искусства, религии — стремились в конечном счете в одну «историю культуры», то научная обработка исторического космоса, к которой сводится вся работа наук о 1 культуре, предстает как явление, равноценное физическому космосу, в картине которого должны соединиться все результаты естествознания». \

Культурный процесс в трактовке В. Виндельбанда представ­ляет собой распад старых форм жизни и появление новых ценностных мотивов. В культурной жизни повсюду возникают сложные проблемы политического, социального, интеллектуаль­ного движения. Это, по словам В. Виндельбанда, создает в ценностном понимании жизни совершенно новые моменты и глубоко идущие изменения такой силы, о которых прежде и не 1 подозревали. Чего можно ждать от философии? Виндельбанд 1 разъясняет: мы ждем от нее размышления о вечных ценностях, , которые, возвышаясь над меняющимися временными интересам " обоснованы высшей духовной действительностью. В это ,g поегословам, вопрособобщеобязцтел^ности ценносте.. ^ т культурно философское значение. ^ Что представляет собоинаука о культуре" В каком отношени пится она к исследованию природы? Эти вопросы нашли я жцнт в философииРиккерта. Свою задачу философ вияел ^ м чтобы в качестве исходного пункта представить выработку ух основных форм научного мышления. Науки о культуре, как итал Риккерт, должны защищать свою самостоятельность от атурализма, провозглашающего естественнонаучный метод един­ственно правомерным.

Еще Кант, как подмечает Риккерт, подорвал господство понятия природы, по крайней мере в философии. Он лишил естественнонаучное миросозерцание его абсолютного характера. Но понятие природы только выиграло от такого ограничения. У естественных наук появилась солидная традиция. Никто не станет утверждать того же о науках о культуре. Они получили развитие лишь в XIX столетии. Их исследования разрозненны и ограничи­ваются лишь отдельными областями.

Понятие ценности Риккерт выводит из рассуждений о при­роде и культуре. Эти слова, по его мнению, далеко не однозначны. Продукты природы — это то, что свободно произрастает из земли. Продукты же культуры, как разъясняет философ, производит поле, которое человек раньше вспахал и засеял. «Следовательно, природа есть совокупность всего того, что возникло само собой, само родилось и предоставлено собственному росту. Противопо­ложностью природе в этом смысле является культура как то, что непосредственно создано человеком, действующим сообразно оцененнымимцелям, или, если оно ужесуществовалораньше, по крайней мере, сознательно взлелеяно им ради связанной с ним ценности».

Во всех явлениях культуры мы всегда найдем воплощение какой нибудь признанной человеком ценности, ради которой эти явления или созданы, или, если они уже существовали раньше, взлелеяны человеком. Все, что возникло и выросло само по себе, не имеет никакого отношения к ценностям. В объектах культуры, следовательно, заложены ценности. Риккерт называет их поэтому благами, чтобы отличить в качестве ценных частей действительностиотсамихценностей кактаковых, не представляющихсобо] реальности. От них можно отвлечься.

Если от объекта культуры отнять ценность, он точно так» станет частью простой природы. Именно ценности превращаю части действительности в объекты культуры и выделяют те) самым их из природы. О ценностях, следовательно, нельз говорить, что они существуют или не существуют. Можно сказат1 что они значат или не имеют значимости. Культурная ценност может считаться общезначимой, если ее индивидуальное значени постулируется хотя бы одним человеком. Объекты культуры следовательно, важно отделить, прежде всего, от всего того, чт оценивается и желается только инстинктивно, а так же и отток что имеет ценность блага, если не на основании одного тольк инстинкта, то благодаря прихотям настроения.

Явления культуры, по мнению Риккерта,могутбытьрассмот рены не только по отношению к ценности, но также и п отношению к оценивающему их психическому существу, потом что ценности оцениваются только психическим существом. Су ществует, следовательно, связь между противоположением при роды и культуры, с одной стороны, и природы и духа — с другой. поскольку в явлениях культуры всегда должна участвоват. оценка, а вместе с нею и духовная жизнь.

Как считает Риккерт, недопустимо отождествление духа с оценкой общезначимой ценности, поскольку под духом разуме­ется психическое. Он предлагает проводить логическое различие между духовным бытием или психическими актами оценки, содной стороны, и самими ценностями и их значимостью — с другой. Отсюда определение культуры, которое дает философ: «Будем понимать под культурой совокупность объектов, связан­ных с общезначимыми ценностями и лелеемых ради этих ценнос­тей, не придавая ей никакого более точного материального определения».

Только благодаря принципу ценности становится, по Риккер ту, возможным отличить культурные процессы от явлений при роды с точки зрения их научного рассмотрения. Исторически индивидуализирующий метод — это метод отнесения к ценности в противоположность естественнонаучному методу, который уста навливаетзакономерные связи и игнорируеткультурные ценности.

^д^^ериккерттолкуетпонятиеценно^ ^ii? Поегомнению. „g представляютсобой действительности, ни физической, ни ццеской. Сущность их состоит в их значимости, а не в их ^пости. Но ценности связаны с действительностью, и связь ^д^но видеть в двух смыслах. Ценность может, во первых, присоединиться к объекту, что последний тем самым делается гом. Она может также быть связанной с актом субъекта так, акт этот становится тем самым оценкой. Блага и оценки можно рассматривать с точки зрения значи­мости связанных с ними ценностей, то есть так, что стараются установить, заслуживает ли какое нибудь благо действительно едкого названия и по праву ли совершается та или иная оценка. Значимость ценности никогда не является проблемой истории. Ценности играют в ней роль лишь постольку, поскольку они фактически оцениваются субъектом. И еще потому, что неко­торые объекты фактически рассматриваются как блага.

Оценивать значит высказывать похвалу или порицание. Относить к ценностям — ни то, ни другое. Претендующая на значимость система культурных ценностей может быть найдена только в исторической жизни, и только из нее она постепенно может быть выработана. «С точки зрения объективности наук о культуре достаточно напомнить следующее: в сущности все мы верим в объективные ценности, значимость которых является предпосылкой как философии, так и наук о культуре…^

Понятие ценности

Роль ценностей в строении и функционировании культуры ни у кого из исследователей не вызывает сомнений. Более того, чаще всего культуру как социальный феномен определяют именно через ценностные ориентации. «Культура есть выявление смысла мира в общности людей, в их практике и в идеалах, разделяемых ими сообща», — отмечал в своем пленарном докладе на XVII Всемирном философском конгрессе Ф. Дюмон. В современных

социально философских постижениях культуры основатслы актуализируется ее аксиологическая природа.

Однако само понятие ценности употребляется в современн и философской литературе в различных значениях. Естествен} .. [to эти оттенки и расхождения создают спектр неожиданнь\. зачастую противоречивых представлений о культуре. Наибол распространенным оказывается расширительное истолкованпс ценности, при котором трудно выявить специфику и содержание понятия.

Осуществляя опыт понятийно терминологического анализа, хотелось бы прежде всего указать на сложившиеся в философской литературе специфические подходы к определению ценности:

1) ценность отождествляется с новой идеей, выступающей в качестве индивидуального или социального ориентира;

2) ценность воспринимаетсякакраспространенный субъектив­ный образ или представление, имеющее человеческое измерение;

3) ценность синонимизируется с культурно историческими стандартами;

4) ценность ассоциируется с типом «достойного» поведения, с конкретным жизненным стилем.

Ценность фиксируется и обозначается через определенные жизненные представления. Ее содержание раскрывается с по­мощью конкретного комплекса идей. Однако ценность ни в коси мере не может быть отождествлена с идеей, ибо между ними пролегает существенное, принципиальное различие. Идеи могут быть истинными или ложными, научными или религиозными, философскими или мистическими. Они характеризуются через тот тип мышления, который дает им нужный импульс. Главный критерий в данном отношении — степень истинности той или иной идеи.

Что же касается ценностей, то они тоже ориентируют челов ческую деятельность в определенном направлении, однако i всегда в соответствии с результатами познания. Например, нау] утверждает, что все люди смертны. Это вовсе не означает, ч каждый индивид воспринимает данное неопровержимое сужд ние как безусловное благо. Напротив, в сфере ценностно] поведения человек как бы опровергает безоговорочность прив^ денного суждения. Человек в своем поведении может отверга конечность своего существования. Более того, традиции некот< рых культур опровергают идею смертности человека.

Человек сам определяет, что для него свято, какие святыни емдороги. Однако многие духовные абсолюты у людей тождествен одинаковы. О том, что у человека могут быть безмерно " гие для него жизненные установки, знали давно. Однако ^ц^ринятого слова, которое закрепляло бы данное понятие, не д дд оно появилось только в XIX в. Незыблемую сокровенну данную ориентацию философы назвали ценностью. Это и сть то, без чего человек не мыслит полноценной жизни. тддддедователи подразумевают под ценностью то, что свято для ^днкретного человека, для меня лично…

Личность далеко не всегда стремится жить по науке. Напро­тив многие с опаской относятся к ее чисто умозрительным оекомендациям, хотят погрузиться в теплый мир мечты, презрев общезначимые реальности. Люди часто ведут себя так, словно они бессмертны. Человек черпает жизненную энергию в том, что по существу противостоит холодному научному постулату. Стало быть ценность — это нечто иное, нежели одухотворяющая истина.

Наука по своему определению отдалена от ценностей. Предста­вим себе такую картину. На лужайке пасется ягненок. Вдруг появляется волк и разрывает его на части. Наука, разумеется, способна объяснить, что тут произошло. Однако само это истол­кование, по существу, не затронет вопроса о смысле эпизода. Ученый может сказать: хищники поедают травоядных, так устро­ен мир. Однако от чего и во имя чего ягненок оказывается жертвой? Увы, такой вопрос не соотнесен с логикой науки как средства объяснения мира.

Возможно, кое кто удивится: как же так, ведь мы познаем реальность, чтобы понять ее законы. Это верно. Но откуда взялись эти законы? Как они соотносятся с нашими ожиданиями, запросами? Скажем, Николай Коперник открыл, что Земля вовсе не центр Вселенной. Оказывается, человек живет в огромной, поистине колоссальной Вселенной, которая совершенно равно­душна к судьбе человека, к его переживаниям и чувствам. Объективная констатация науки далеко не всегда годится как ориентир человеческого поведения. Философы интуитивно дога­дывались, что истины науки можно дополнить чем-то более значимым для человека, вырастающим из самых глубин челове­ческого существа.

Ценности, стало быть, родились в истории человеческого рода как некие духовные опоры, помогающие человеку устоять перед лицом рока, тяжелых жизненных испытаний. Ценности упорядо­чивают действительность, вносят в ее осмысление оценочные моменты, отражают иные по сравнению с наукой аспекты окружающей действительности. Они соотносятся не с истиной, а ; прслс i авлением об идеале, желаемом, нормативном. Ценное^ 7ридают смысл человеческой жизни.

Столь важные культурные императивы, как справедливое i, сосуществование, сотрудничество, мир и свобода, лежали в осно не­человеческих действий на протяжении всей истории, — отмечен HaXVII Всемирном философскомконгрессеЛ. Сеа. Следователь­но, с философской точки зрения нет основания называть ценное тями новые идеи, которые возникают в диапазоне сознания.

Однако, с другой стороны, было бы неоправданно отожде­ствлять ценность с субъективным образом, с индивидуальным предпочтением, возникающим в противовес аналитическому. всеобщему суждению. Разумеется, спектр ценностей в любпц культуре достаточно широк, но не беспределен. Человек воле и выбирать те или иные ориентации, но это происходит не в результате абсолютного своеволия. Иначе говоря, ценности обус­ловлены культурным контекстом и содержат в себе некую нормативность.

Факты, явления, события, происходящие вприроде, обществе жизни индивида, осознаются не только посредством логической системы знания, но и через призму отношения человека к миру, его гуманистических или антигуманистических представлений, нравственных и эстетических норм. Хотя ценности более субъек­тивны, а научные истины объективны, они далеко не всегда противостоят друг другу. Я, скажем, вряд ли могу доказать, что добро— это благо. Однако, с другой стороны, приверженность добру— глубинная человеческая потребность, а не только мой индивидуальный выбор. Познание и оценка не одно и то же, но это не означает, будто они фатально разъединены.

Человек соизмеряет свое поведение с нормой, идеалом, целью, которая выступает в качестве образца, эталона. Понятия «добро» или «зло», «прекрасное» или «безобразное», «праведное» или «неправедное» могут быть названы ценностями, а связанные с ними взгляды, убеждения людей — ценностными идеями, кото­рые могут оцениваться как приемлемые или неприемлемые, оптимистические или пессимистические, активно творческие или пассивно созерцательные.

Именно в этом значении те ориентации, которые обусловл и вают человеческое поведение, называют ценностными. Люд д^осоизмеряютсвоидействиясосвоими i^^imii, обще "^ нанными нормами. В истории сталкиваются различные "^^ абсолюты и святыни. В каждой культуре обнаруживается ^ нностная природа, то есть наличие в ней стойких ценностных

ориентаций. • например, технократическое сознание предлагает людям слевать социоинженерным рецептам. Общество в целом представ­ая им грандиозной машиной, где отлажены все человеческие ^ Однако люди поступают нередко вопреки этим императи ам Технократы с горечью констатируют: «Человек неуправля­ем» Многие поэтому отказываются рассматривать науку как единственное и всесильное средство разрешения любых челове цц^ш проблем. Они даже отвергают науку как способ достиже­ния гармонии на путях рационально спроектированного миро порядка.

Ценности также более подвижны, нежели культурно-исторические стандарты. В рамках одной культуры может произойти смена ценностных ориентаций. Американский культуролог Дани эльБелл в работе «Культурные противоречия капитализма» пока­зал, что на протяжении исторической судьбы капиталистической формации радикально менялись ценностные ориентации от про­тестантской этики до модернизма, то есть совокупности новых жизненно практическихустановок.

Наконец, хотелось бы оспорить и четвертое толкование ценности как прямой ассоциации со стилем поведения. Ценности далеко не всегда находят прямое отражение в социальной прак­тике. Иначе говоря, можно иметь и умозрительные идеалы. Те ил^ иные ориентации могут не подкрепляться реальными пocтупкaм^ и, следовательно, не получать воплощения в жизненном стиле Скажем, индивид воспринимает доброту как безоговорочнук ценность, однако реальных добрых поступков не совершает.

В чем же тогда можно разглядеть специфику ценности ка1 компонента культуры? На наш взгляд, ценность выражает чело веческое измерение культуры, воплощает в себе отношение i формам человеческого бытия, человеческого существования. Они как бы стягивает все духовное многообразие к разуму, чувствам и воле человека. Таким образом, ценность — это не только «осознанное», но и жизненно, экзистенциально прочувствованное бытие. Она характеризует человеческое измерение общественног сознания, поскольку пропущена через личность, через ее внутрен­ний мир. Если идея — это прорыв к постижению отдельных сторон бытия, индивидуальной и общественной жизни, т ценность — это скорееличностно окрашенное отношение к миру, возникающее не только на основе знания и информации, но и собственного 1 жизненного опыта человека. ]

Бурное отвержение традиционных ценностей, нарождение новых ориентаций усиливает меру ответственности человека^ Поляризация ценностей ставит его в положение выбора собствен 1 ных жизненных установок. Мы, скажем, живем в эпоху реши 1 тельной ломки вековых ценностных ориентаций. Протестантская^ этика в прошлом рассматривала труд как потребность, как смысл,1 и содержание всей человеческой жизни. Сегодня во многих! странах говорят о крушении этики труда. Возвеличивание семей i ных добродетелей в духе культуры «бидермейер» сменилось) сексуальной революцией. Представление о прогрессе замещается) апокалиптическими сюжетами. \

Процесс смены ценностей, как правило, длителен. К тому же) ценностные ориентации могут возрождаться, обретать новое) звучание в другую эпоху. С этой точки зрения культура челове 1 чества обладает неким фондом абсолютов и святынь. Культура вс) многом архетипна, ибо она постоянно воспроизводит определен ) ные жизненные ситуации, с которыми люди встречаются во acq времена. Речь идет о проблемах долга, любви, жертвы, трагедии] героизма, смерти. Разумеется, поведение человека в этих ситуа ) циях далеко не одинаково. Каждая культура несет на себ( отпечаток ценностно нравственного ядра.

Различные зоны культуры имеют разный аксиологическот потенциал. Религия как форма сознания ценностно окрашенапризвана ответить на смысложизненные вопросы. Вот почему рациональное опровержение религии требует формирования та­кой системы ценностей, которая отвечала бы объективным психологическим и нравственным запросам человека. Поэтому религия в течение двух тысячелетий удерживает центральное место в структуре общественного сознания. «Несмотря на все успехи науки в технократических обществах Запада, даже вопреки им, религия продолжает мыслиться западными идеологиями как единственная сила, способная сплотить общество и дать покой мятущейся человеческой душе».

д^дц по-разному относятся к жизни и даже к самой е ости, к труду, к преобразованию бытия как к смыслу ^ веческого существования, к радостям жизни, к нравственным ^ ^а^ Иногда возникает иллюзия, будто ценностные ориента "^ носят вечный, внеисторический характер. Однако это не так. ^ каждой культуре рождаются, расцветают и умирают свои ценностные ориентации.

рДревнихАфинах Сократ, приговоренный к смертной казни, дам выпил бокал с цикутой. «И вот, мои судьи, — сказал философ,— не следует ожидать ничего плохого от смерти, и уж если что принимать за верное, так это то, что с человеком хорошим не бывает ничего плохого при жизни, ни после смерти и что боги не перестают заботиться о его делах. И моя участь сейчас определилась не сама собой, напротив, для меня ясно, что мне лучше умереть и избавиться от хлопот». В поступке Сократа отразилась ценность человеческого достоинства.

«Помню с детства старинную картинку, — пишет российский критикЛев Аннинский, — варвар врывается в Сенат и, обнажив короткий меч, бежит к сенатору, который ждет его сидя в кресле. Меня поразило спокойное величие этого старика. Не спасается, не просит о пощаде, не блажит о «мире и сотрудничестве» — спокойно ждет».

Однако в ту же эпоху подданный восточной империи вовсе не считал за благо личную гордость и независимость. Напротив, в соответствии с иными культурными стандартами он принимал за счастье возможность раствориться в величии монарха, целуя пыль, на которую ступала нога владыки. Ценностные ориентации нередко противостоятдругдругу. Возможнали втаком случае их типология?

Иерархия ценностей

Каждый человек не просто выбирает ценности. Он придает им различную значимость, то есть выстраивает в определенной иерархической системе. Существуют ли вечные ценности? Неко­торые святыни сопровождают историю человеческого рода о самых истоков. Без них человечество не было бы тем, чем оно является. Эти ценности сохраняют в себе статус всечеловеческого. Святость жизни, достоинство свободы, величие любви, лучезар­ность истины, немеркнущий свет красоты, неиссякаемый исток добра…

Истина, добро, красотА.Вера, надежда, любовь. В этих двух триадах испокон веков воплощалась идея высших духовных ценностей человека. В трудах многих выдающихся мыслителей понятие культура раскрывается в терминах классической фило­софской традиции, а именно Истины, Добра и Красоты. Культура есть научное и вдохновенное приближение к разрешению пробле­мы человечества, — отмечает, скажем, Николай Рерих. — Куль­тура есть красота во всем ее творческом величии. Культура есть точное знание вне предрассудков и суеверий. Культура есть утверждение добра — во всей его действительности.

В разное время эти универсальные ценности могут восприни­маться внутри конкретной иерархии. У древних мыслителей в триединстве Истины, Добра и Красоты на первом месте было Добро, в Новое время — Истина. Наш русский писатель Федор Достоевский устами одного из своих персонажей возвестил: «Красота спасет мир». Красота в иерархии ценностей нашего времени господствует и у Н.К. Рериха.

Однако определить статус универсальных ценностей не так-то просто. Возьмем, к примеру, ценность жизни. Кажется, ее истолкование как святыни бесспорно. Ведь если нет земного существования, остальные ценности утрачивают свою непрелож­ность. Человечество не сможет продлить собственное бытие, если оно перестанет воспринимать жизнь как суперценность.

И все таки ценность жизни в различных культурах оказыва­ется неодинаковой. У отечественного поэта ВладимираЛифшица есть такие строчки:

Мне как-то приснилось, что я никогда не умру, И, помнится мне, я во сне проклинал эту милость Как бедная птица, что плачет в сосновом бору, Сознаньем бессмертья душа моя тяжко томилась…

поэтическая интуиция подсказывает: бессмертие отнюдь нереальное благо… У истоков человечества бесконечною ^цпн вовсе не оценивалась как безусловная ценность. Ф.Энгел ьс, например, подчеркивал, что представление о бессмертии на ^ределенной стадии развития человечества оборачивалось неот „д^имостью судьбы. Довольно часто оно не только не утешало, д напротив, воспринималось как настоящее несчастье…

в древнеиндийской культуре, где господствовала идея мно­гократного воскрешения души, люди часто бросались под колес­ницы или в воды Священного Ганга, чтобы завершить очередное кармическое существование и вернуться на Землю в новом телесном обличье…

Воспринимали ли античные греки жизнь как некую ценность? По мнению Ф. Нищие, эллин видит ужасы и скорби мира. Смысл жизни для него теряется. Как только повседневная действитель­ность входит в сознание, она принимается с отвращением. Человек повсюду видит абсурды и ужасы бытия. Стало быть, жизнь утрачивает ценность…

Иначе трактует мироощущение древнего грека В.В. Вересаев. «Вовсе он не обвивал истины священным покровом поэзии, не населял «пустой» Земли прекрасными образами. Земля для него была полна жизни и красоты, жизнь была прекрасна и божествен­на — не покров жизни, а жизнь сама». Вывод В.В. Вересаева: неискоренимо крепко было в душе эллина основное чувствование живой жизни мира.

Однако если в античности представление о краткосрочности земной жизни, которая в своем значении представлялась величай­шим благом, беспокоило умы, то позже возникает сознание ничтожности этой жизни в холодном и бесстрашном космосе. Идея бессмертия как наказания воплощена в образе персонажа христианской легенды позднего западноевропейского христиан­ства — Агасфера. Во время страдальческого пути Иисуса Христа на Голгофу под бременем креста Агасфер отказал ему в просьбе о кратком отдыхе. Он безжалостно повелел ему идти дальше. За это Вечный Жид получил Божье наказание. Ему было отказано в покое могилы. Он был обречен из века в век безостановочно читаться, дожидаясь второго пришествия Христа. Только тот мо снять с него проклятие. Этот сюжет и различные его интерпре­тации вошли в мировое искусство. Легенда об Агасфере становит­ся достоянием литературы с XIII в. По рассказу английского монаха Роджера Уэндоверского, архиепископ, прибывший в Англию из Великой Армении, рассказывал, что лично знаком с живым современником и оскорбителем Христа. В 1602 г. выходит анонимная народная книга «Краткое описание и рассказ о некоем еврее по имени А.». Хотя эта легенда в XVIII в. становится объектом насмешек, образ Агасфера вместе с тем оказывается объектом творческой фантазии, позволяющей осмыслить бес­смертие в контексте новой эпохи. К этому сюжету обращается молодой Гёте.

Легенда об Агасфере давала романтикам возможность перехо­дить от экзотических картин сменяющихся эпох и стран к изображению обреченности человека и мировой скорби. Э. Кине превратил Агасфера в символ всего человечества, пережившего свои надежды, но чудесно начинающего свой путь заново. Современный вариант «агасферовского» сюжета о проклятии тяготеющего, безрадостного бессмертия дал аргентинский писа­тель Х.Л. Борхес в рассказе «Город бессмертных».

Мы видим, стало быть, что, казалось бы, универсальные ценности на самом деле обнаруживают свою ограниченность в контексте человеческой истории. Обратимся, скажем, к такой святыне, как свобода. Издревле человека, который стремился обрести свободу, казнили, подвергали изощренным пыткам, предавали проклятиям. Но никакие кары и преследования не могли погасить свободолюбие. Сладкий миг свободы нередко оценивался дороже жизни… На алтарь свободы брошены бесчис­ленные жертвы. И вдруг обнаруживается: свобода вовсе не благо, а, скорее, жестокое испытание.

Соотнесемся хотя бы с собственным опытом. Как долго мы грезили освободе… Казалось, когда оковы тяжкие падут и рухнут ^ темницы, все стороны нашего бытия обретут состояние гармонии и блаженства. Теперь мы пьем ее, вожделенную, большими глотками. Но с каждым новым вздохом охватывает оторопь. Нам предстоит на собственной судьбе прочувствовать неизмеримые долгосрочные последствия распада Союза. Каждый уже сегодня испытывает на себе отголоски ничем не ограниченных противо­стояний. Свобода предпринимательства — она тоже обернулась кошмарными неожиданностями.

Рождается вопрос, который Артур Шопенгауэр формулировал в виде парадокса: «Свободен ли тот, кто свободен?» И в самом деле, ^g отягощен ли бременем нынешний демократ, который вдруг обнаруживает авторитарные замашки? Свободен ли тот, кто удачен эгоистическими вожделениями? А может быть, прав ^рдсмертный Гёте: «Свободен только первый шаг, но мы рабы

другого…»?

Поразмыслим: правда ли, что свобода во все века восприни­малась как святыня? Увы, история подтверждает не только истину свободы. Она полна примеров добровольного закабаления — красноречивых иллюстраций психологии подчинения. Накануне звездного часа нацизма и сталинщины Эрих Фромм описал специфический культурный и антропологический феномен — бегство от свободы… Именно так называется его первая книга.

Оказывается, человек массы вовсе не тяготеет к свободе. Психологически ему гораздо уютнее, когда его жизнью, его волеП и разумом распоряжается тоталитарный лидер. Еще не выветри лись из нашей памяти поразительные строчки, когда человек благословляет свою готовность не быть собою: «Мы так вам верили, товарищ Сталин, как, может быть, не верили себе».

Не вырабатывается ли на протяжении веков инстинктивный импульс, парализующий волю человека, его спонтанные побуж­дения? Кому мы более верны сегодня — себе или политическому лидеру? Отчего мы демонстрируем фанатическую привержен­ность не идеям, а популистским лидерам? Возможно, правы публицисты, которые все еще видят в нашей стране огромную тюремную зону с вышками на каждом километре?

Свободен ли человек? О чем идет речь — о политическом положении или о внутреннем самоощущении? Человек, закован­ный в кандалы, крайне стеснен в своих поступках. Но его гордый дух, возможно, непреклонен… Варлам Шаламоврассказывал, что он никогда не чувствовал себя таким внутренне независимым и свободным, как в тюрьме. Другому индивиду никто не чинит препятствий, он волен распоряжаться собой. Однако, вопреки счастливым обстоятельствам, он добровольно закабаляет себя.

У свободы различные лики. Ее связь с моралью крайне разноречива. Независим ли, к примеру, тот, кто обуздывает собственные вожделения? Как совместить радостную идею суве­ренитета с опасностью своеволия индивида? Теперь только и слышишь отовсюду: о, дайте, дайте мне свободу. Но мало кто готов искупить свой позор…

Свободапредстаиляется многимчем тосамоочевидным. Очем тут рассуждать? Каждый человек, задумавшийся над своим предназначением, не сомневается в том, что при любых обстоя­тельствах способен возвыситься над самим собой и условиями. Все зависит от его духовных усилий, напряжения воли. Если он захочет, свобода окажется его союзницей. Не проявляются ли в подобном ходе мысли обычные житейские предрассудки? Мы постоянно видим, как человек оказывается заложником собствен­ных шагов, из которых только первый свободен…

Свобода не призыв, не благопожелание, не субъективная настроенность и далеко не всегда сознательный выбор. Это, скорее всего, онтологическая проблема. Она, скажем, может ассоцииро­ваться с полным своеволием, но она может отождествляться и с сознательным решением, с тончайшим мотивированием челове­ческих поступков.

Сколько сарказма извели наши публицисты по поводу лон­донского Гайд парка. Не забавно ли: человек встает на картонньи i ящик и начинает вещать о вселенских проблемах? Тут же и слушатели — тоже случайные пророки. Но ведь это такое естественное право: быть для самого себя мудрецом, высказывать ся по проблемам, которые выходят за узкий горизонт собствен ного существования. Междутем ограничимся предостережением свобода всегда возникает как отрицание чего то… Отвергая. поразмыслим, где мы окажемся, когда отречемся. Теперь-то нам ясно, что стало с нашей исторической судьбой. Мы жертвами пали в борьбе роковой…

Итак, во многих культурах свобода вообще не воспринимается как ценность. Люди бегут от этого дара, хотят, чтобы бремя свободы не отягощало их. Для конформистски настроенною филистера свобода тоже не является абсолютом. Он готоп соблюдать заповеди общества, которое берет на себя обязанность быть его поводырем. Наконец, когда страна сбрасывает с себя тоталитарное ядро, оказывается, что появляется такое множество проблем, о которых раньше никто не подумал. Выходит, несвобода тоже может восприниматься как благо…

Вместе с тем успошмся:уннверсальные общечеловеческие цен ности существуют. Однако природа сложна, противоречива. Вот почему на протяжении человеческой истории они нередко оспа­ривались. Многим, возможно, кажется, что провозглашенные нами общечеловеческие ценности мгновенно вросли в ткань общественного сознания. Однако мы еще не успели утвердиться на новом ценностном пространстве, как со всех сторон посыпались

достережения и доводы против общечеловеческого. Постоян • атаки в философской литературе и публицистике ведутся, " ^цо сказать, и «справа» и «слева». Чаще всего подчеркивается, д^щечеловеческие ценности важны только тогда, когда речь ^ 06 устранении вселенской катастрофы. Во всех иных сферах довеческого бытия, как предполагается, лучше руководство д^ся конкретными интересами нации, класса, державы или политического союза.

Консервативно настроенные политики, философы, публи­цисты толкуют о том, что общечеловеческие ценности не рожда­ются в готовом виде, в панораме конкретной истории, они существуют в форме классовых, каковым и надлежит отдать предпочтение. Пророчествуют о космополитическом забвении национального, идеологически конкретного. Пугают идейным разоружением. Размышляютотом, что вдиалектике общечело­веческого и классового мы неправомерно увлеклись (когда только успели!) первой стороной названного соотношения.

Но