Христианские корни благотворительности на Руси и ее последующее развитие

Благотворительность - социокультурная форма милосердия, призрения, бедных и покровительства образованию, искусству и ремеслам в России, как и в Европе, стала складываться с принятием христианства'⁸ Долгое время на Руси господствующей оставалась стихийная христианская благотворительность в основе которой лежала не рациональная идея, а живое чувство любви и состра­дания к ближнему.

Исследователи этого феномена в российских условиях напрямую связывали благотворительность в истинном смысле именно с христианством. Служители церкви неустанно призывали к благотворительности и указывали на нее как на одну из главнейших добродетелей христианства.

Феномен благотворительности в России еще длительное время мало привлекал к себе внимание современных исследователей. А между тем он для русской культуры в различные эпохи ее развития был дыханием време­ни, нормой жизни. Это осознавала русская дореволюционная обществен­ность, которая, изучая особенности русской культуры, отмечала: «Потреб­ность делиться своими избытками с неимущими и нуждающимися прису­ща природе человеческой. Эта потребность на высших ступенях своего раз­вития создает обширные учреждения, деятельность которых сглаживает не­правды судьбы и общественного строя по отношению к отдельным лицам и содействует правильному движению человеческого общества на пути улуч­шения своего быта»⁴⁰.

Такое отношение к жизни было присуще многим состоятельным рус­ским людям. Оно предопределило появление и существование в России боль­шого числа «великодушных граждан, сердце которых доступно заботе о благе общественном»⁴¹.

Если в Европе благотворительность постепенно, но неуклонно сближалась с филантропией, то в российской духовной культуре понятие благотворительно­сти оказалось тесно связанным с понятием милосердия. При этом обычно в милосердии органически соединяются два аспекта - духовно-эмоциональный (переживание чужой боли как своей) и конкретно-практический (порыв к реаль­ной помощи нуждающимся). Милосердствовать означает на Руси соболезновать, сострадать, жалеть или желать помочь. Как таковое милосердие предпола­гает наличие определенных морально-нравственных и душевных свойств лично­сти, являющихся основой бескорыстной благотворительной деятельности.

Анализируя эту сторону российской жизни, выдающийся историк XIX в. B.C. Ключевский писал: «Благотворительность - вот слово с очень спорным значением и очень простым смыслом. Его очень многие различно толкуют, и все одинаково понимают»⁴².

В.О. Ключевский выделял государственную и общественную благотво­рительность, с одной стороны, и частную благотворительность, т.е. благотво­рительность в собственном смысле, с другой стороны. Это индивидуальная, личная благотворительность, и она «может руководствоваться лишь нрав­ственным побуждением, чувством сострадания к страдающему.... Так пони­мали у нас частную благотворительность в старину; так, без сомнения, пони-чаем ее и мы, унаследовав путем исторического воспитания добрые понятия и навыки старины... Древнерусский благотворитель, »христолюбец» менее помышлял о том, чтобы добрым делом поднять уровень общественного благосостояния, чем о том, чтобы возвысить уровень собственного духовного совершенствования»⁴³.

Однако с точки зрения социальных последствий частная благотвори­тельность, в основе которой специфическое понимание ее религиозно-нравственных основ, ориентированное на идею личного «спасения» перед лицом всевышнего благотворителя, страдает некоторыми неудобствами. Обычно такая благотворительность спонтанна и стихийна, она оказывает случайную имимолетную помощь и зачастую не настоящей нужде. В этом смысле она легко доступна злоупотреблению: «...вызываемая одним из самых глубоких и самых нерасчетливых чувств, какие только есть в нравственном запасе человеческого сердца, она не может следить за своими собственными следствиями. Она чиста в своем источнике, но легко поддается порче в своем течении. Здесь она против воли благотворителей и может разойтись с требо­ваниями общественного блага и порядка»⁴⁴.

Появление на Руси благотворительности как специфической формы под­держки нуждающихся тесно связано с деятельностью монастырей, церков­ных приходов, крестьянской общины (мира). В этом смысле можно сказать, что на Руси получила распространение живая, стихийная общественная благотворительность, т.е. благотворительность мало или вовсе практически не формализованная.

Идеологически, морально и даже практически были оправданы пожертвования мирян на дела церкви, но столь же оправданными были и благотворитель­ные дела церкви по отношению к мирянам. Священники и их прихожане осно­вывали больницы, богадельни, скудельницы (места общего захоронения), при­юты для детей-сирот и больных, старались поддерживать беднейшие семьи. «На протяжении многих веков монахи наряду с культовой службой занимались лече­нием больных»⁴⁵. «Древнерусский монастырь, - как пишет В.О. Ключевский, -всегда был запасной житницей для нуждающихся, ибо церковное богатство, как говорили пастыри нашей церкви - нищих богатство⁴⁶.»

Эта христианская позиция нашла даже своеобразное теоретическое обо­снование при развитии монастырской жизни на Руси после падения Византии. Так, Иосиф Волоцкий - видный русский теоретик этой жизни - и на практике проявлял благотворительную заботу об окрестных Волоколамскому монасты­рю крестьянах: «Когда кто из них терял лошадь или корову-кормилицу семьи, то Иосиф покупал ему потерянную скотину»⁴⁷.

Православная церковь, ее монастыри и иные службы в голодные годы бес­корыстно поддерживали русское население. В русской истории немало приме­ров, подтверждающих это. Так, «в начале XVI века на Руси появилось первое богоугодное заведение для нищих и старцев в Переяславском Троицком монас­тыре»⁴⁸. В годы правления Петра I этот опыт был узаконен специальным указом и использован при создании богаделен.

Не единожды в неурожайные и голодные годы государственные и монас­тырские хранилища открывались для помощи бедному люду. Тот же Иосиф Во­лоцкий во время неурожая и голода, когда «люди начинали есть вместе со скотом листья, кору и сено, и даже больше того, есть то, чего не ест и скот,... подражая Иосифу египетскому, рискнул всеми хлебными запасами монастыря. Открыл его житницы. Прихлынули толпы голодных. Стеклось до 7000. Ежедневно корми­лось в монастыре до 500 человек. Изголодавшихся детей своих крестьяне броса­ли у стен монастыря. Нельзя было отыскать родителей. Иосиф подобрал их, при­шлось устроить особый сиротский дом и годами заниматься трудовым воспита­нием ... Слух об этом жертвенном подвиге широко распространился по русской земле. Сам великий князь Василий Иванович посетил лично голодающую оби­тель и приказал выдать из своих запасов 1000 четвертей ржи, 1000 овса «да 100 рублев денег»»⁴⁹.

Аналогично в Послании Ивана Грозного в Кирилло-Белозерский монастырь (1573 Г.) говорится: «До сих пор Кириллов монастырь прокармливал целые области в голодные времена»⁵⁰. Русский самодержец явно намекает на то, что не единственный случай в церковной благотворительности, а широко распространенная практика. Примечательно и то, что именно при монастырях стро­нь первые богадельни и больницы в городах, прежде всего в Москве. В ней до сих пор в Новоспасском, Новодевичьем и Донском монастырях сохранились здания XVII в., в которых когда-то находились лечебницы. При монастырях и на монастырские средства также создавались школы для обучения юношества раз­ных сословий.

Однако эта, в целом полезная, практика породила на Руси, аналогично Европе, такое негативное явление, как профессиональное нищенство. С этой проблемой серьезно столкнулось правительство Петра I, занявшегося реформированием традиционной российской жизни, в ходе которого произошло массовое обнищание русского населения, традиционно искавшего себе пропитание в церковной и мирской милостыне и даже паразитировавшего на ней. Для государства и его целей это была очень серьезная проблема. Поэтому в силу необходимости царю пришлось пойти на непопулярные меры: нарушить традицию и выступить против частной милостыни во имя общего отечественного блага.

Государь, надо полагать, ознакомившийся с опытом европейских стран в решении данного вопроса, ограничил неконтролируемое поле частной благотворительности и на освободившемся месте заложил основы общественной благотворительности в форме учреждения системы богоугодных заведений, которые должны были действовать как на государственные средства, так и на учитываемые государством частные пожертвования. Петр I в интересах об­щества и государства попытался ограничить личную духовную свободу право­славного человека творить милостыню по своему усмотрению и разумению, но взамен этого создал новый для русской культуры институт социальной под­держки нуждающихся.

При этом царь из государственно-прагматических соображений затро­нул очень важную культурную составляющую русской жизни, где нищен­ство имело не только собственно социальный, но и духовный смысл. Дело в том, что в русском обществе нищий был не просто обездоленным челове­ком, а орудием душевного спасения для русского человека, особенно в минуты важных семейных и личных событий, независимо от его социального положения, возраста и отношения к власти. Нищий не просто страдал. По большому счету, он выполнял воспитательную функцию, предоставляя окружающим его людям возможность на практике утвердиться в сознании своей христианской принадлежности. Как писал В.В. Розанов, «если бы чудовищным актом законодательства или экономического прогресса и медицин­ского знания вдруг исчезли бы в древней Руси все нищие и убогие, кто знает! - может быть древнерусский милостивец почувствовал бы некоторую нравственную неловкость, подобно человеку, оставшемуся без посоха, на кото­рый он привык опираться»⁵¹.

Петр I попытался лишить русских людей такого посоха, решив пробле­му нищенства государственными средствами, позволявшими, как ему пред­ставлялось, отделить действительно убогих и недееспособных от тех, кто вполне осмысленно паразитировал на идее христианского милосердия. Для реше­ния этой проблемы потребовалось государственное вмешательство, которое должно было, как представлялось царю-реформатору, поставить стихийную благотворительность под строгий государственный контроль. Оценивая эту культурно-историческую ситуацию, В.О. Ключевский писал: «Тяжелые ис­пытания привели к тому, что государственная власть своевременными мера­ми может ослабить и предотвратить бедствия нуждающихся масс и даже на­править частную благотворительность»⁵².

Это совершенно справедливое мнение замечательного русского исто­рика. Но, учитывая особенности исторического развития России, к нему сле­дует добавить мысль о том, что петровские преобразования способствовали секуляризации русской жизни и что в годы правления этого самодержца го­сударственно-социальный, общественно-принудительный смысл правитель­ственной политики в области призрения бедных стал доминировать над тра­диционно религиозным смыслом русского социокультурного бытия и бла­готворительной деятельности.

Бюрократизация управления благотворительной деятельностью попы­талась направить ее в нужное государству русло, но, одновременно, она при­ходила в противоречие в сущностью христианского милосердия, так как дело призрения бедных нуждается не в одних только материальных средствах. Для его успешного осуществления не менее необходимы личные духовные уси­лия благотворителей, их индивидуальные заботы о бедных и непосредствен­ное сострадание к ним.

Конечно, с методологических позиций культурно-исторического про­гресса русская государственная благотворительность является более высо­кой формой цивилизованной поддержки нуждающихся, чем благотворитель­ность индивидуальная, частная, стихийная, побуждаемая религиозным чувством. Однако государственная благотворительность имеет по сравнению с л ичной как преимущества, так и недостатки. Например, она более рациональна, а потому разборчива и действенна по своим практическим результатам, оказы­вая помощь именно нуждающимся, а не паразитирующим на личном милосер­дии. Однако государственная, организованная и институциализованная благо­творительность уступает личному милосердию в энергии и качестве побужде­ний, хотя и не игнорирует полностью последних.

Благотворительность имеет в России богатую традицию» а истоки ее просматриваются в весьма отдаленных временах. История становления и развития феномена благотворительности свидетельствует о достаточно высокой и сложной духовной, а следовательно, и культурной жизни, кото­рую вело русское общество. Мирское бескорыстие жертвователей на об­щественные и культурные нужды явно приходит в противоречие с идеями примитивного прагматизма, стяжательства и накопительства, которые во мм я первоначального накопления капитала порой провозглашаются, и про­пагандируются в качестве движущих сил общественного прогресса.. Конечно, во все времена жертвователями двигали различные чувства. Среди них можно, разумеется, встретить и назвать мирское самолюбивое стремление к привилегиям и престижу, желание получить государственную награду или почетный чин «генерала от благотворительности», патриотизм и благородность ответственность за судьбу своего народа и государства. Однако более значащим было все-таки традиционно религиозное воспитание в рамках христианской культуры, побуждавшее творить милостыню ближнему, по­рой острое переживание чувства вины за неправедно нажитые капиталы и желание искупить ее перед людьми и обществом благими делами. Подлин­ная благотворительность в России предполагала наличие, прежде всего, ду­ховных побуждений.

В благотворительной деятельности участвовали все слои русского об­щества, но летописные и иные исторические источники прославили, прежде всего, общественно значимые дела русских государей и благочестивых дво­рян-филантропов, которые стали так называться под влиянием филантропи­ческой культуры Западной Европы. У самых истоков русской благотвори­тельности мы находим дела Владимира Святого, крестившего Русь и способ­ствовавшего ее христианскому просвещению. Этот князь со всей силой сво­ей души, воспринял христианскую истину и попытался утвердить ее на прак­тике в русской жизни. «Православная вера, христианская этика и мораль сыг­рали очень большую роль в деле помощи ближнему. К числу важнейших христианских обязанностей относились молитва, пост, милостыня. Именно милостыня, подаяние в различных формах стали на многие столетия основ­ной формой благотворительности»⁵³.

Владимир первым прославился как поборник просвещения, справедли­вости и благодеяния. Следуя духу христианского учения, «он старался просве­тить россиян. Чтобы утвердить веру на знании книг божественных, еще в IX веке переведенных на славянский язык Кириллом и Мефодием и, без сомне­ния, уже давно известных киевским христианам, Великий князь завел для отро­ков училища, бывшие первым основанием народного просвещения в России. Сие благодеяние казалось тогда страшною новостию, и жены знаменитые, у коих неволею брали детей в науку, оплакивали их как мертвых, ибо считали грамоту опасным чародейством»⁵⁴.

Аналогичным образом Владимир «был истинным отцом бедных, которые всегда могли приходить на двор княжеский утолять там голод свой и брать из казны деньги. Сего мало: больные, говорил Владимир, не в силах дойти до палат моих - и велел развозить по улицам хлебы, мясо, рыбу, овощи, мед, квас в боч­ках. «Где нищие, недужные?» - спрашивали люди княжеские и наделяли их всем потребным. Сию добродетель Владимирову приписывает Нестор действию хри­стианского учения. Слова евангельские: блажени милостиви, яко тии помиловани будут, с Соломоновы: дая нищему, богу в заим даете - вселили в душу Вели­кого князя редкую любовь к благотворению и вообще такое милосердие, кото­рое выходило даже из пределов государственной пользы»⁵⁵.

Конечно, современный читатель древнерусских летописей может усом­ниться в объективности изложения в них событий и мотивов поведения тех, кому они посвящались. Возможно, многие исторические события и исто­рические портреты представлены в них тенденциозно, в угоду тем, кто был заинтересован соответствующей интерпретации их деяний. Однако следует учитывать и то обстоятельство, что идеализированные образы и события выполняли в отношении последующих поколений роль примеров для вос­питания и подражания, т.е. жили реальной исторической жизнью, составляя часть объективной культурной и социальной действительности. Если это была мифология, то мифология культурная, способная формировать жиз­ненно важную для русского общества систему ценностей.

Поэтому реальные или мифологические начинания по формированию образцов и принципов благотворительности были продолжены в русской ис­тории и русскими государями, и знатными, и простыми людьми. В результате практика подаяния постепенно становится на Руси повсеместным явлением и приобретает характер общественной добродетели. «Забота о «малых сих» считалась необходимым условием жизни во Христе и практически выража­лась в том, что верующий обязывался накормить голодного, напоить жаждущего, посетить заключенного в темнице и, вообще, так или иначе проявить свое милосердие»⁵⁶.

Сами древнерусские цари накануне больших праздников, рано по утрам, делали тайные выходы в тюрьмы и богадельни, где из собственных рук раздавали милостыню арестантам и призреваемым. Не пренебрегали они также посещением и отдельно живущих убогих людей".

В 1601 г. в Москве и прилегающих к ней землях случился трехлетний голод. С одной стороны, он был вызван неблагоприятными климатическими условиями, а с другой стороны, создан искусственно. Хлеба в государстве оставалось достаточно от урожаев прежних лет. Но «при первых признаках неурожая стала разыгрываться хлебная спекуляция. Крупные землевладель­цы заперли свои склады. Скупщики пустили все в оборот, деньги, утварь, Дорогое платье, чтобы забрать продажный хлеб. Те и другие не пускали зерна на рынок, выжидая высоких цен, радуясь, по выражению современника, барышам... Хлебные цены были взбиты на страшную высоту: четверть ржи с 20 тогдашних копеек скоро поднялась до 6 р.,... т.е. вздорожала в 30 раз! Царь (Борис Годунов. - Л.Л.) принял строгие и решительные меры против зла, запретил винокурение и пивоварение, велел сыскать скупщиков и бить кнутом на рынках нещадно, переписывать их запасы и продавать в розницу по-1«многу, предписывал обязательные цены и карал тяжкими штрафами тех, |ГГО таил свои запасы»⁵⁸.

Приводит В.О. Ключевский и удивительный пример частной благотворительности, которая осуществлялась в то время «внизу, на местах, когда царь боролся с народным бедствием наверху»⁵⁹. Это рассказ о вдове-помещице, жене зажиточного провинциального дворянина, Ульяне Устиновне Осорьиной. «Это была простая, обыкновенная добрая женщина древней Руси, скромная, боявшаяся чем-нибудь стать выше окружающих. Она отличалась от других разве только тем, что жалость к бедному и убогому, - чувство, с которым русская женщина на родится, - в ней была тоньше и глубже, обнаруживалась напряженнее, чем во многих других и, развиваясь от непрерывной практики, постепенно наполнила все ее существо, стала основным стимулом ее нравственной жизни, ежеминутным влечением ее вечно деятельного сердца... Она глубоко усвоила себе христианскую заповедь о тайной милостыне»⁶⁰.

Всю жизнь Ульяна помогала бедным и убогим, голодным и раздетым, всемнуждающимся. Этому она посвятила и свое достояние, и свой труд, и свою душу. «Она и умерла вскоре по окончании голода, в начале 1604 г Предания наше­го прошлого не сохранили нам более возвышенного и более трогательного образ­ца благотворительной любви к ближнему»⁶¹.

Постепенно побуждаемая христианством русская частная благотворитель­ность простиралась и за пределы сострадательной помощи нищим, голодным, больным и убогим. По мере выработки и укрепления знаменитой идеи «Моск­вы - Третьего Рима» в умах наиболее просвещенных русских людей начинает формироваться сознание не только рабской подданности, но и гражданственно­сти, т.е. личной сопричастности государственной жизни, нравственной необхо­димости служения не только государю, но и обществу, народу.

Последнее становится возможным особенно благодаря тому, что начиная с XVI в. Русь начала активно интегрироваться в европейскую политику и торгов­лю, а с конца ХУЛ в. приступила к осмысленному и целенаправленному овладе­нию достижениями западной цивилизации, ее вне религиозными идеями. Зна­комство с иными формами науки, образования и культуры могло найти свое практическое применение в русских условиях, прежде всего, в формах благотво­рительного просвещения верхов русского общества в духе европейской ученос­ти. К этому начинают стремиться уже не только государство и церковь, как это имело место ранее, но и частные лица.

Одними из первых примеров такого рода благотворительности являются устройство первой гражданской больницы⁶² для русских людей и открытие в 40-х годах XVII в. в Москве боярином Ф.М. Ртищевым на его личные средства первой частной светской школы для обучения молодых дворян, где наряду с греческим и новым в то время для русского общества латинским языком препо­давали также риторику и философию. «Школа функционировала до 1667 г. Она положила начало изучению латинского языка в Русском государстве, что спо­собствовало усилению контактов с западноевропейской культурой, в частности с педагогикой»⁶³.

Пример образовательной благотворительности Ф.М. Ртищева интересен еще и тем, что в основе его лежит не религиозный мотив, как это было в обычае, а идея государственной пользы, которой может послужить гражданину не по государеву указу, а по своему просвещенному знанием и опытом разумению.

лись идти вровень с ним, либо перешибать его деньгою. А мизинные торговые люди тоже раскошеливались более пропорционально состоянию, чем это дела­лось обыкновенно при других благотворительных затеях других, менее автори-| тетных филантропов»⁸³.

Усилиями Алексеева для города создавались больницы, богадельни, учи-) лиша. «О нем кричит каждая московская улица в каменном поясе Садовой. Он ее) облагообразил и украсил. О нем напоминают москвичу грандиозные бойни, одни из лучших, если не лучшие в Европе, городские ряды, и размерами и красо­той далеко оставившие за собой петербургский гостиный двор и с невероятной быстротой выросшие на месте старых, чуть не допетровских развалин и гнилу­шек. Он оставил Москве в наследство водопровод; еще год - и это наследство было бы увенчано канализацией. Тридцать новых городских училищ, Канатчи-кова дача, Баевский дом призрения, новая Дума... куда не повернись, - Алексеев, Алексеев и Алексеев. Точно тень его невидимкою летает по Москве, ища приюта в созданиях рук своих»⁸⁴.

Такая масштабная деятельность требовала больших организаторских уси­лий по аккумулированию капиталов, которые в то время могли дать на нужды города только весьма состоятельные люди, задетые за живое красивой идеей, небывалым замыслом, способным возвысить и прославить тех, кто принял уча­стие в их реализации. В результате традиционная^лаготворительность и побуди­тельные причины к ней перерастают свои пределы и постепенно начинают вы­ливаться в деятельность, близкую к благотворительности, но все же не со­всем тождественную с ней -в меценатство. Все большее число людей начина­ет принимать участие в финансировании и поддержке культурно значимых про­ектов, имеющих не только городское, но и общероссийское значение.

Это подтверждается и тем фактом, что именно под влиянием и давлени­ем Н.А. Алексеева Москва получила в подарок знаменитую Третьяковскую галерею и сделалась тем самым центром русского искусства. Н.А. Алексеев в качестве душеприказчика С.М. Третьякова настоял на том, чтобы пожертвован­ная городу Третьяковская галерея была передана наследниками последнего в городское владение сразу же, без всяких отсрочек и промедлении.

-