Угрозы девальвации культурных сценариев современности: событие – миф – мифологема – симулякр

Цель параграфа – проанализировать угрозы девальвации культурного сценария социального дискурса современности: событие – миф – мифологема – симулякр. В качестве лингвокульурологического материала использованы прецедентные имена, содержащие прилагательные-определения «петербургский», «ленинградский», «питерский». Выбор материала обусловлен тем, что апелляция к этим прецедентным именам связана с резонансными событиями в политической жизни страны.

События социальной и политической жизни страны (государства) оставляют след в обыденном языковом сознании народов виде прецедентных феноменов. В топосах, связанных с номинативами Санкт-Петербург, Петроград, Ленинград, выделились самостоятельные концепты – петербургский, ленинградский, питерский: петербургский стиль, петербургский текст, ленинградская блокада, ленинградское дело, ленинградский рок-клуб, питерская погода, «питерские», «питерские юристы».

Одна из моделей отражения действительности – миф. Изучением мифа как формы культуры занимались Гегель, Фрейд, Юнг, А.Ф. Лосев. В культурологическом понимании миф– это способ человеческого бытия и мироощущения, целиком основанный на смысловом породнении человека с миром[252]. В мифе человек воспринимает смыслы в качестве изначальных свойств веществ, следовательно, миф есть проекция человека в окружающий мир, где человек всего лишь его часть, поэтому для того, чтобы выжить человеку в этом мире ему нужно найти себе могучих покровителей (богов), которых он одновременно и боится, и надеется на них. Миф не приносил человеку свободы, ибо миф и магия выражали не стремление к свободе, а стремление к выживанию за счет подавлений любых проявлений свободы. Миф вырастает и опирается на ту часть нашего восприятия, которая сформировалась и действует без сознательного анализа и осмысления. В классическом виде мифы появились в эпоху, когда критическое мышление ещё не возникло, когда форма ещё не отделялась от содержания и поэтому символический (мифологический) образ представлял и заменял действительность, которую он моделировал. И сейчас у каждого человека в детстве неосознанно и некритично формируется огромный пласт представлений, передающих культурную эстафету. Но, оказалось, что и у взрослых информация, не попадающая в фокус сознания, живет по законам мифа, опираясь на эмоционально обусловленную шкалу предпочтений, что обеспечивает мифотворчество внутренней эффективной защитой от посягательств разума.

По мнению Р. Барта, любое культурно значимое явление представляет собой речевое высказывание, дискурс, являющиеся носителями мифического сообщения. Раскрывая коннотативные механизмы мифотворчества, Барт подчёркивал, что миф носит побудительный характер, одновременно выполняет различные функции: обозначает и оповещает, внушает и предписывает. При этом не скрывает свои коннотативные значения, а «натурализует» их, стремится выглядеть как нечто естественное, «само собой разумеющееся»: миф – это коммуникативная система, которая пытается выдать себя за систему фактов[253].

Многими исследователями утверждается, что сознание современного («постмодернового») массового общества агностично и мистифицировано. «По собственному признанию французского учёного, стимулом к его размышлениям над проблемами мифотворчества явилось стремление к демистификации таящегося в знаковых системах современного общества, в том числе и различных видов коммуникации, идеологического обмана. Одна из наиболее блестящих работ Барта “Мифологии” была задумана как серия разоблачительных очерков мистифицированного сознания массового общества. По мысли Барта, семиология должна служить для разрушения господствующих идеологических языков, выполнять критическую функцию. Рассматривая различные явления повседневной культуры – еды, жилища, досуга, структуры города, моды, масс-медиа, литературы, сферы межличностного общения – Барт приходит к выводу, что современная масс-культура в цивилизованном обществе нисколько не менее мифологична, чем первобытная культура. Суть мифа остаётся та же – обращение продуктов культуры в “природные вещи”. Миф питает сознание людей, живущих в мире вещных ценностей»[254].

По мнению современного философа Сергея Строева, термин «социальное мифотворчество» двузначен. Он указывает на два взаимосвязанных явления – во-первых, на творчество социальных мифов, целенаправленное создание элементов мифосимволической системы, затрагивающей политические, социально-исторические и иные аспекты человеческой жизни; а также, во-вторых, на социальное творчество мифов, которое социально в том смысле, что, осуществляясь в коллективном сознании, лишено черт преднамеренности и индивидуальной целенаправленности. Можно сказать, что первое – это искусственное взращивание мифического, а второе – процесс его самопроизрастания[255].

Одна из форм мифопорождающего коммуникативого события – сканда́л (от греч. – ловушка, соблазн, преткновение) – получивший широкое публичное освещение инцидент, связанный с заявлениями о правонарушениях, позорных или аморальных проступках.

Скандал как семантический (семиотический) феномен есть переход актантом границы взаиморедуцирующих, взаимоисключающих семантических полей. Это событие без событийности, «вспышка» спровоцированаяа напряжением между ценностными полюсами взаиморедуцирующих парадигм. Естественно, скандал – феномен контекстуальный.

В технике манипуляции особое место занимает политический скандал – «…получившее многократную… разножанровую реализацию публичное конфликтное общение вокруг события, нарушающего этические нормы, и влияющее на политическую ситуацию»[256]. Политический скандал может быть интерпретирован как политический нарратив-симулякр, поскольку обладает его главными свойствами: сюжетно-ролевой структурой, множественностью изложений, взаимодействием оппозиций этических ценностей и идеологий, протяженностью во времени, ангажированностью, тенденционной подачей и т.д. Конститутивными признаками политического скандала как сложного дискурсивного образования являются: 1) наличие элемента опозоривания главных действующих лиц в силу нарушения ими этических норм; 2) влияние скандала на политический процесс; 3) жанровая вариативность скандала, в частности, присутствие текстов художественного дискурса (включая фольклор), а также бытового дискурса в виде жанра разговоров о политике и слухов.

В высказываниях скандальная новость служит поводом для почти ритуальной интеграции и дифференциации персонажей публичной политики и главной семиотической оппозиции политического дискурса «свой – чужой»[257] Происходит мифологизация и демонизация оппонента за счет эксплуатации концептуальной оппозиции «сила – слабость»[258]. Это наблюдается, например, в цепочке питерские – питерская команда – питерские юристы – питерские юристки – «женский батальон питерских юристок», вызывающие и отражающие отрицательную эмоцию в обществе как реакцию на разоблачения в ведомствах министерства обороны (декабрь 2012 г.).

Скандал может быть основан как на фактах, так и на ложных утверждениях. В обиходе скандалом обычно называется бурный спор, дебош, ругань. Любая стадия процесса «спор, переходящий в драку»[259]. «Обратим внимание на то, что герои мифов – заядлые скандалисты. Кража огня Прометеем скандальна»[260].

Любой политический скандал по определению предполагает «активное отношение со стороны аудитории» и «утрирование противоречий в окружающей действительности». Неудивительно поэтому, что развитие реакции на скандал часто проходит именно в форме комических жанров.

Следующая категория – мифологе́ма (от др.-греч. сказание, предание и др.-греч. мысль, причина) – термин, используемый для обозначения мифологических сюжетов, сцен, образов, характеризующихся глобальностью, универсальностью и имеющих широкое распространение в культурах народов мира. Мифологема имеет амбивалентную природу: это и мифологический материал, и почва для образования нового материала[261]. Жизнь мифологемы в культуре проявляется в выполнении ими функций: познавательной (в качестве априорного аргумента, – причин или пословицы), аксиологической (фиксируется отбор необходимой для саморазвития социума информации), номинативной (обживание мира в именах и реформы жизненного мира через операции переименования), коммуникативной (в качестве «слов» словаря общения), регулятивной (как образ запрета-разрешения и инструмент иерархизации в мифологии власти, отношений обмена и конкуренции). Крайне важна эстетическая функция мифологем: в них отработаны правила сочетания элементов и режимы овладения выразительным возможностям языковой и культурной архаики[262].

Одна из базовых мифологем – противостояние Москвы и Санкт-Петербурга: «Стремительная статусная эволюция претендующего на первые роли нового амбициозного административного образования на самом северо-западном краю огромного государства воспринималась непростительным вызовом старой патриархальной Москве»[263]. «После такого принципиального выпада Москвы начался, что называется, обмен любезностями, длящийся с переменным успехом до сих пор. Петербург обозвал Москву “большой деревней”, а москвичей – “пролетариями”. С издевательской насмешливостью москвичи воскликнули: “Что за петербуржество?” – и бросили в сторону Петербурга оскорбительное: “Аристократы”. На московском сленге идиома “петербурщина” стало выражением крайне презрительного отношения ко всему петербургскому. Северная столица не замедлила с ответом: “Отольются Москве невские слезки”. А Москва и не скрывала своего отношения к Петербургу: “При упоминании о северной столице у членов правительства меняются лица”. Петербург отвечал тем же: “По ком промахнется Москва, по тому попадет Питер”»[264].

Следующая мифологема создана филологом В.Н. Топоровым – петербургский текст: «Устами Петербургского текста говорила Россия, и прежде всего Москва. Потрясение от их встречи с Петербургом ярко отражено в Петербургском тексте, в котором трудно найти следы успокоенности и примирённости. Но не только смятенное сознание, поражённое величием и нищетой Петербурга, находилось у истоков Петербургского текста. Как повивальная бабка младенца, оно принимало на свои руки сам город с тем, чтобы позже усвоить его себе в качестве некоего категорического императива совести. Именно поэтому через Петербургский текст говорит и сам Петербург, выступающий, следовательно, равно как объект и субъект этого текста (удел многих подлинно великих текстов)»[265].

Если в предыдущие периоды концепт «петербургский» воспринимался в научном и обыденном сознании в оппозиции «московскому» (начиная от комедии А.С. Грибоедова и далее, см.: петербургский и московский тексты В.Н. Топорова), то уже второе десятилетие «петербургский» выделился в самостоятельный прецедент, но девальвировался в обиходно-просторечное «питерский» с явной отрицательной коннотацией. Петербургские мифы превратились в мифологемы и вырождаются в симулякры: пародии, карикатуры, анекдоты, стеб.

В частности:

1) Мифологема «ленинградский рок-клуб»:

А) «Едет в поезде паренёк узкоглазый с гитарой, напротив сидит металлист – в коже, шипы, прикид – всё при делах: – Зёма? – ты куда? А гитара нафиг? Неужто играть умеешь? – В Ленинград… – А на фига? – Хочу рок-группу создать и стать известным музыкантом. – В Ленинград, с гитарой и рок-группу создать?! Не, ну ты корки мочишь – это просто Кино, какое-то!!!»

Б) « БГ– не то, что Высоцкий. Напьется бывало Высоцкий и пишет: “Где был я вчера не найду днем с огнем, только помню, что стены с обоями”. БГ – интеллигент с похмелья пишет: “Я помню было небо – я не помню где... “».

2) мифологема «ленинградская (питерская) погода»: «Сочи. Огромный пляж, толпы загорелых спортивных людей... и среди них выделяется такой хууденький бледно-синий мальчик. Его спрашивают: Мальчик, а ты откуда? – Я, дяденька, из Питера. – А чего такой нездоровый? У вас там что, лета в этом году не было? – Да не. Лето-то у нас было, только я в тот день болел...»

3) мифологема «культурная столица»: «Петербург настолько культурный город, что даже чайки, пролетая над ним не гадят ... терпят»; «Питер настолько культурный город, что там даже старушки в общественном транспорте сверяют паспортные данные, и младшая уступает место»;

4) мифологема «сосули»: «Хорошо, что не построили “Охта-центр” в Питере! – Почему? – Я не представляю, какие бы были сосульки на нем!!!»

Кроме «питерских анекдотов» появились анекдоты «про питерских»: «Муж – жене: – Я на выходные еду в Питер покупать хомячка. – Зачем нам хомячок? – Вот ты не понимаешь! Сейчас важно, чтобы в каждой семье был кто-то питерский!»

Представляется, что «симулякр» и «пустота» – это ключевые интеллектуальные символы эпохи постмодерна начала ХХI века. Более того, интеллектуальные символы «пустота» и «симулякр» жестко связаны с самой природой символов.

Независимый эксперт О.Ю. Маслов предложил подборку высказываний современных интеллектуалов о концептах «пустота» и «симулякр». В, частности, мнение С.Строева: «Постмодернистская культура имеет качественно иную суть. Она опустошает символы, лишая их смыслового содержания; она не придает осмысленность и ценность природным и социальным явлениям реальности, а, напротив, обезличивает и обесценивает их. Созданный ею симулякр – искусственный фантом – обладает большей сенсорной и эмоциональной насыщенностью, чем образы реального мира»[266].

Из словаря можно узнать, что «симулякр (от лат. simulatio – видимость, притворство) – явление, поведение, предмет, имитирующие с какой-либо целью другое явление, поведение, предмет». О.Родионова выделяет симулякр в рамках генезиса кодов: «Одним из наиболее ангажированных понятий современной философии, культурологии, эстетики стало понятие симулякра. В словаре “Культурология ХХ век” читаем: “Симулякр (франц. – стереотип, псевдовещь, пустая форма) Эра знаков, характеризующая западноевропейскую эстетику Нового времени, проходит несколько стадий развития, отмеченных нарастающей эмансипацией кодов от их референтов. Отражение глубинной реальности сменяется ее деформацией, затем – маскировкой ее отсутствия и наконец – утратой какой-либо связи с реальностью, заменой смысла анаграммой, видимости – симулякра”. Следовательно, мы находимся в матрице, окруженные пустыми формами…»[267]

«Представление о политической реальности как о симулякре является интересным, по крайней мере, по той простой причине, что это позволяет анализировать политическую реальность не в отживших свой век понятиях модерна.«Недавно Майдан-симулякр праздновал симулякр-революцию. Симулякру радостного народа предъявили симулякр-единую команду, которая была фоном для странной речи, с которой выступил симулякр-президент. Позже симулякр-оппозиция раскритиковала то, что сказал симулякр-президент, а симулякр-эксперты сделали симулякр-анализы, которые распространили симулякр-журналисты. Добро пожаловать в страну-симулякр – Украину», – так описывал политическую реальность Украины Ю. Романенко, главный редактор «Политэ»[268].

Как отмечает Е.А. Артемова, «существование жанра политической карикатуры и специфика его жанрообразующих признаков обусловлена конструктивным взаимодействием вербального и изобразительного компонентов сообщения, а также принадлежностью жанра к разным типам дискурса (институционального и неинституционального)»[269]. В качестве иллюстрации можно предложить поэтическую карикатуру на современного чиновника:

Утром мажу бутерброд –

Сразу мысль: а как народ?

И икра не лезет в горло,

И компот не льется в рот!

Ночью встану у окна

И стою всю ночь без сна –

Все волнуюсь об Расее,

Как там, бедная, она?[270]

Как пишет исследователь О. Николаева, «задача постмодернистской цивилизации в том, чтобы создать вокруг этого среднего человека такой мир, в котором он мог бы чувствовать себя самоуверенно и самодовольно. И потому все духовные вершины должны быть понижены, все пропасти выровнены, все сакральное – профанировано, все чудесное – банализировано, все существенное – спародировано. В любой святыне, в любом образе святости среднему человеку мерещатся репрессивные черты, и потому всякий идеал должен быть скомпрометирован, усреднен и подогнан по его стандартам. И напротив, более нет такой человеческой низости, которая не могла бы найти себе оправдания в новом сознании, и нет такого злодейства, которое не отыскало бы себе адвоката: все “подпольное” и темное должно быть реабилитировано, дабы средний человек мог навсегда избавиться от мук совести и томления духа»[271].

Таким образом, мы приходим к выводу, что постмодернистская пустота как отражение дивергентных процессов в культуре не рождает положительных эмоций, лишает человека способности к духовному катарсису.

Задание 1. Проанализируйте текст, выделите сущностные черты постмодернизма в нравственной картине мира современников.

«Татьяна Вольтская: Пробиться <...> к пониманию, что же такое постмодернизм как направление в искусстве, как состояние ума, что он дает человеку, томимому духовной жаждой, в этом и состоит цель разговора.

Людмила Зубова профессор Петербургского государственного университета: Это агностицизм – убеждение в непознаваемости мира, признание изменчивости и случайности всех сущностей, то, что больше всего вызывает недоумение и возмущение, этический и эстетический плюрализм, это отказ от дидактической функции текста, это эклектика, это ориентация на то, что разные читатели имеют право по-разному воспринимать текст. Еще декларируется устранение авторского «Я» и смерть автора. Конечно, цитатность, смешение стилей, иронический тон высказывания, установка на эпатаж в большой степени.

Любовь Гуревич, искусствовед: Постмодернизм, на деле – запрет на все те функции искусства, которые оно прежде выполняло. Осталось единственное – деструкция, то бишь разрушение, в том числе и разрушение искусства, отмена самой ценности искусства. Есть два важных фактора для художественной ситуации в настоящий момент. Это отмена критерия качества и отсутствие критерия вообще. <...> В нашей ситуации, ленинградской, главным талантом художника считается грандиозность лжи. Допустим, я говорю то, что я думаю, а теоретики мне объясняют, что правды нет, что бы я ни сказала, все будет неправдой. Надо выбрать наиболее выгодную для себя ложь.

Алексей Машевский: Это не что иное, как конечная, распадная стадия большой эпохи в искусстве, которая называется модернизм. Когда для вас новизна – основной критерий оценки художественного произведения. Потом, к концу 20-го века, оказывается, что все новое это хорошо забытое старое, и по этому поводу начинается сплошная детская рефлексия. Ничего уже нового не придумать, поэтому осталось только держать фигу в кармане, иронизировать, шутить, играть. Играть только потому, что сам этот критерий новизны оказался битым, оказался преодоленным. И Бог с ним. Искусство, слава богу, существовало веками без всякого критерия новизны.

Люди хотят вернуться к нормальной ситуации, когда искусство не есть тотальная игра, а есть выражение чего-то подлинного. Для себя я это определяю так: наступает эпоха, когда основным критерием качества будет выступать подлинность. Вы меня спросите, что это такое. Я отвечу: ведь это все было в истории, эпоха постмодернизма это, например, эпоха софистики в Афинах, и мы помним прекрасно, как с этим разбирался Сократ, который не случайно переходит к автономной этике, то есть к той же самой подлинности, объявляя, что внешнего критерия этой подлинности нет. Совесть, вот, что есть. А если ее нет у кого-то, то простите»[272].

«Количество сказанного, услышанного, количество информации, размножающейся и распространяющейся по всем коммуникативным каналам таково, что все новое оказывается уже известным, уже усвоенным и вызывает в реакцию предельного пресыщения: «Цивилизация, как и отдельные ее представители, пресыщена информацией до предела, до полного физического отвращения к ней, до отторжения и отвращения к любым идеологиям, к любым лозунгам». Особенности постмодерна как стиля – не только в искусстве, но во всех сферах жизни от быта до экономики, от науки до политики – фрагментарность и клиповость, иррациональность и подчеркнутое отсутствие точности, последовательности и законченности. Это «опрокидывание и растворение всех оппозиций, в первую очередь оппозиции объекта и субъекта. Это предельный релятивизм (логический, эстетический, этический), доведенный до исключения всякой точки и меры отсчета, особенно в отношении категории ценности»[273].

Задание 2. Прочтите тексты, проанализируйте концепт «скандал». В чем основа его амбивалентности?

1. «Максим Суханов, актер: «Скандал – для меня – содержательный синоним ненужного. Того, что быть не должно. Я не воспринимаю как скандал актерскую “защиту Туминаса” или ситуацию с “Охтацентром”. По-моему, это нормальная человеческая реакция на несправедливость. Люди защищают незыблемые для них принципы.

Но, безусловно, скандал разразился в Европе, когда там узнали о договорных матчах. В демократическом обществе, мне кажется, такие случаи обречены на публичность. На выявление. Потому что для того общества это нонсенс.

А у нас скандал это не столько последствие обязательного всплытия безобразий, сколько форма подачи новости. Когда лидирует острота формулировок. И скандал становится способом достучаться, доораться. Поток информации сегодня огромен. И измеряется он не только количеством купленных телевизоров, но и пропусканием сквозь себя всего прожитого за день – начиная от лжи соседа и кончая известием о пермской трагедии. И череда таких трагических событий, как взрыв "Невского экспресса", сгоревшая дискотека, взрывы складов в Ульяновске, прорыв Саяно-Шушенской ГЭС, делает глупостью и пошлостью муравьиные скандальчики, связанные с личной жизнью публичных людей. Время трагедий – не время скандальчиков. Хочется говорить о причинно-следственных связях трагических событий. Но мы почему-то громко затихаем по поводу трагедий. И даже за ними у нас увязываются скандалы. Например, неожиданное зерно скандала, вызванное пермской трагедией, – в спектакле “Тартюф” в Ленкоме и “Дон Жуан” в театре имени Вахтангова запретили сцены с огнем. “Дон Жуан” уже четыре года идет на сцене театра, за которой со времен Вахтангова все утыкано пожарниками с брандспойтами и пропитано противопожарным составом. Не взяли в расчет и то, что человек, ставящий нам номер, этому специально обучался, и то, что по сути там лишь свечки горят в железных чашках. Пришли пожарные, представители прокуратуры и чуть ли не ФСБ и... запретили одно из художественных решений в спектакле. А вот мне интересно, те же самые свечи в церквях они запретили тоже?! Это все уже напоминает сюжет из Салтыкова-Щедрина. <...>

То, что наше публичное пространство замусорено скандалами, связанными с личной жизнью известных людей, связано с изобилием в нем в качестве героев случайных, неглубоких людей и несущностных событий. На них делаются деньги, они заполняют собою все публичное пространство. Но поскольку в их жизни не происходит событий, связанных с искусством, с настоящим творчеством, то они, не желая терять публичность, поддерживают память о себе любыми путями. И скандал тут лучший способ. Но не будем забывать, что эти люди случайны в качестве события. По-настоящему они не могут на него претендовать. Все, что их окружает, это псевдособытие. А скандал – это жанр трансляции псевдособытия.

Помните у Жванецкого: если раздуть свои радости до размеров неприятностей, то и от них можно получать удовольствие. Тоже формула скандала»[274].

2. «Лев Аннинский, литературный критик: – Скандал не может быть способом решения проблемы или даже приближением к ее решению. Но поскольку человеческая психика несовершенна, очень часто дело доходит до того, что скандал оказывается единственной формой куда бы то ни было продвинуться. И, к сожалению, приходится это терпеть.

Эпатаж в культуре или в общественной жизни никогда сам по себе результата не приносит. Результат приносили творческие поиски, а эпатаж и скандал – это сопутствующие явления, и, как правило, они свойственны людям, которые в данный момент не очень верят в свои силы. Чем нам интересен Есенин? Тем, как он стихи писал? Или тем, как хулигана из себя изображал? Или Маяковский? Желтой кофтой? Или “Про это”? Скандальность творческой натуры – это сублимация общественного состояния, когда оно доведено до ручки: везде дураки и идиоты, надо обязательно что-то своровать, чтобы обратить на себя внимание. Художник нарисовал себе дирижабль на лбу не просто так, а потому, что знает: все ждут чего-то в этом духе. Когда в обществе такие запросы, обязательно кто-то подвешивает рояль к колосникам или раздевается до гола у всех на виду. У меня на это одна реакция – не обращать внимание»[275].

3.«Скандал – самое главное оружие в арсенале спинера (специалиста по “раскрутке”): “Всякая популярность начинается со скандала”, “Публика любит того, кто вначале скандализировал ее” – эти афоризмы давно стали общим местом. К отличительной особенности скандала относится его неожиданность, спонтанность. После того как скандал, кризис разгорелся, им надо умело управлять, повернуть в нужную сторону или же у всех на глазах умело потушить. В предвыборных кампаниях часто используется прием “бэтман”. Действующая власть провоцирует кризис в каком-то районе или на предприятии. Естественно, люди возмущаются. И вот в разгар событий на место происшествия мчится главный начальник, который ругает прилюдно местных начальников, обещает народу все исправить, а потом – исправляет. Такое “бэтманизирование” происходит в международных масштабах. Один американец русского происхождения недавно написал для американцев книгу, якобы помогающую им понять Россию. Он избрал такую метафору: “Во дворе мальчишка может добиться авторитета двумя способами: либо заработать на велосипед, либо – наоборот – сломать велосипед у других. Путь зависти к богатым – это путь России, а путь труда и созидания – это путь Америки”. Метафора эта миллион раз звучала в демократической пропаганде в начале 90-х, да и сейчас звучит, но никто не попытался выяснить, а кто в этой метафоре who?» [276].

Контрольные вопросы:

1. Какие угрозы усиливаются в культуре в эпоху постмодерна?

2. Что такое симулякр?

3. Как вы понимаете выражение «профанация сакрального»?