Телевидение как технология разрушения сознания.

Выше говорилось об учении Антонио Грамши, создавшего новую теорию революции. Он учил, что надо действовать не в лоб, не штурмуя базис общества, а через надстройку — силами интеллигентов, совершая «молекулярную агрессию» в сознание и разрушая «культурное ядро» общества. Собьешь людей с толку, по­дорвешь культурные устои — бери всех тепленькими, перерас­пре­де­ляй собственность и власть как хочешь. Важным условием успешной манипуляции, как уже говорилось, является разрушение психологической защиты человека, тех устоев, на которых держится его способность к критическому восприятию информации.

В революции «по Грамши» телевидение стало главным оружием, посильнее тачанки Чапаева. Больше того, теория Грамши положена в основу совре­мен­ной рек­ламы. Ведь, в принципе, задачи схожи — убедить человека купить абсолютно ненужную вещь или выбрать в парламент Хакамаду. А сегодня оказалось, что соединение этих двух типов рекламы умножает силу «молекулярной агрессии». Так небольшая профессиональная группа — творческие ра­бот­ники телевидения превращаются в организацию, в особую спец­служ­бу, ве­­ду­щую войну против сознания и мышления всей мас­сы своих соотечественников.

Надо признать, что Запад сделал большой скачок в интеллектуальной технологии манипуляции. Не­важно, что в целом мышление «среднего че­ло­века» там осталось ме­­ханистическим, негибким — кому надо, эти новые технологии ос­воил. Специалисты и эксперты, советующие по­литикам, освоили но­вые научные представления, на которых ос­но­ва­на «философия не­ста­бильности». Они научились быстро анали­зи­ро­­вать состояния не­оп­ределенности, перехода стабильно дейст­вую­щих структур в ха­ос и возникновения нового порядка. Историки отме­ча­ют как важный фак­тор «гибридизацию» интеллектуальной эли­ты США, вторжение в нее большого числа еврейских интеллигентов с несвойственной англо-саксам гибкостью и парадоксальностью мы­ш­ле­ния.

Политэкономический смысл тех «цепей», что привязывают к телеэкрану пещерных людей ХХ века, в рыночном обществе лежит на по­верх­­ности. Говорят, что сейчас главным является рынок образов, даже такой товар как автомобиль сегодня есть прежде всего не средство передвижения, а образ, который представляет его владельца. Рынок образов диктует свои за­ко­ны, и их продавец (телекомпания) стремится приковать внимание зрителя к сво­­ему каналу. Если это удается, он берет плату с остальных продавцов, ко­то­рые ре­кла­мируют свои образы через его канал. На Западе реклама дает 75% дохода газет и 100% доходов телевидения (в США реклама занимает около 1/4 эфирного времени). Даже немногие оставшиеся государственными каналы в большой степени финансируются за счет рекламы (во Франции два государственных канала зависят от рекламы на 66%; наиболее независимо телевидение ФРГ). В конце 80-х годов на американском телевидении плата за передачу 30-секундного рекламного ролика во время вечернего сериала составляла в среднем 67 тыс. долларов, а во время популярных спортивных состязаний — 345 тыс. долларов. В 2000 г. показ 30-секундного ролика во время финального матча чемпионата США по американскому футболу будет стоить 1,5 млн. долларов[161].

Соединение телевидения с рекламой придает ему совершенно новое качество. В рекламе «молекулярная» потребность предпринимателя в продвижении своего товара на рынке в условиях конкуренции соединяется с общественной потребностью буржуазии в консолидации общества (обеспечении своей культурной гегемонии). Именно этот кооперативный эффект сочетания потребностей вызвал взрывное развитие рекламы как особой культуры и индустрии[162]. Мы не будем углубляться в сложную и далеко еще не выясненную природу рекламы и отметим лишь интересующую нас сторону. В современном буржуазном обществе в целом идеологическая роль рекламы намного важнее, чем информационная. Реклама создает виртуальный мир, построенный по «проекту заказчика», с гарантированной культурной гегемонией буржуазных ценностей. Это — наркотизирующий воображаемый мир, и мышление погруженного в него человека становится аутистическим. В общем такие люди образуют общество спектакля в чистом виде — они знают, что живут среди вымышленных образов, но подчиняются его законам.

В США в течение 10 лет (начиная с 1986 г.) велось организованное Фондом Карнеги большое исследование подростков в возрасте с 10 до 14 лет. Доклад, опубликованный в октябре 1995 г. впечатляет во многих отношениях, на здесь нас интересует один вывод: «Телевидение не использует своих возможностей в воспитании и дает пищу самым отрицательным моделям социального поведения... Пассивное созерцание рекламы может ограничить критическое мышление подростков и стимулировать агрессивное поведение».

Это действие рекламы, как уже говорилось, резко усиливается, когда она увязывается с, казалось бы, достоверными объективными сообщениями информационных выпусков. Возникает синергизм двух типов сообщений, и сознание людей расщепляется. Воображаемые образы рекламы по контрасту убеждают зрителя в правдоподобности известий, а теперь уже «заведомо истинные» известия усиливают очаровывающий эффект рекламы: бесстрастный репортаж создает инерцию «доверия», которое распространяется на идущую вслед за ним рекламу, а реклама, возбуждающая эмоции, готовит почву для восприятия идей, заложенных в «бесстрастном» репортаже. . Поэтому увязка рекламы и последних известий на телевидении — вопрос большой политики. С другой стороны, реклама, разрывающая ткань целостного художественного произведения (например, кинофильма), резко снижает его благотворное воздействие на сознание человека. В начале 90-х годов в Италии коммунисты добились запрещения прерывать рекламой кинофильмы категории «высокоху­до­жественные». Принятие закона сопровождалось тяжелым правительственным кризисом, это было одно из самых острых за последние годы политических столкновений. Удаление рекламы с экрана всего на полтора часа — вопрос принципиальной важности, существенно изменивший положение в общест­ве. Уже этого време­ни в сочета­нии с оздоровляющим воздействием неразрушенного фильма достаточно для починки сознания.

Реклама влияет на всю культурную политику телевидения. Часто указывают на тот очевидный факт, что телевидение в своей «охоте за зрителем» злоупотребляет показом необычных, сенсационных событий. Конечно, уже этим телевидение искажает образ реальности. Однако важнее другое: самый легкий способ при­влечь зрителя, а значит, и рекламодателя, — обра­титься к скрытым, подавленным, нездоровым инстинк­там и же­ла­ниям, которые гнездятся в подсознании. Если эти желания гнездятся сли­ш­ком глубоко, зри­те­ля надо развратить, искусственно обострить нездоро­вый ин­терес. Один западный телепродюсер сказал об этом откровенно: рынок заставляет меня искать и показывать мерзкие сенсации; какой мне смысл показывать свя­щен­ника, кото­рый учит людей добру — это банально; а вот если где-то свя­щен­ник изнасиловал малолетнюю девочку, а еще лучше мальчика, а еще лу­ч­ше ста­ру­ш­ку, то это вызо­вет интерес, и я ищу та­кие сенсации по всему свету. А свет велик, и такого материала для ТВ хва­тает.

Особо выгодным товаром оказываются для ТВ именно образы, запрещенные для созерцания культурными запретами. Перечень таких образов все время расширяется, и они становятся все более разрушительными. простая порнография и насилие уже приелись, поиском оставшихся в культуре табу и художественных образов, которые бы их нарушали, занята огромная масса талантливых людей. Вот, недавно телесериал «Бруксайд», отснятый коммерческим четвертым каналом британского ТВ, получил «замечание» Совета по контролю качества телепрограмм (есть такой в демократической Англии). Ради привлечения зрителя режиссер «без всякой необходимости» показал сцену инцеста — полового акта брата и сестры. Дело усугублялось еще и тем, что для этого были приглашены очень привлекательные актеры, играющие обычно положительных героев (Джон Сэндфорд и Элен Грейс). Как же оправдывался режиссер? Мы, сказал он, включили сюжет с инцестом, потому что это позволяет «атаковать последнее табу». Лучше не скажешь.

Таким образом, уже рынок, независимо от личных качеств теле-предпринима­те­лей, заставляет их развращать человека. Если это совпадает и с полити­че­ски­ми интересами данной социальной группы, то ТВ становится мощной раз­ру­ши­­­тельной силой. Что же мы знаем о разрушении культурных устоев с помощью ТВ? Прежде всего, ТВ интенсивно применяет показ того, что люди видеть не должны, что им запрещено видеть глубинными, неосо­знанными запретами. Когда человеку это показывают (а запретный плод сладок), он приходит в возбуждение, с мобилизацией всего низменного, что есть в душе. Набор таких объектов велик, обычно упирают на порнографию. Но упомянем таинство смерти. Смерть — важнейшее событие в жизни человека и должна быть скрыта от глаз посторонних. Культура вырабатывает сложный ритуал показа по­кой­ного людям. Одно из главных обвинений ТВ — срывание покровов со смерти. Это сразу пробивает брешь в духовной защите человека, и через эту брешь можно внедрить самые разные установки.

На частом показе смерти настаивают рекламодатели. Специалисты по рекламе, следующие принципам школы фрейдизма считают, что зрелище смерти, удовлетворяющее «комплексу Танатоса», сильнее всего возбуждает внимание и интерес зрителей. А. Моль отмечает, что это мнение очень распространено среди редакторов прессы и телевидения: «Смерть» является несомненной ценностью, так как человек с удовольствием узнает, что кто-то умер, в то время как он сам продолжает жить»[163].

В то же время люди чувствуют, что манипуляция образом смерти разрушает культуру. Поэтому здесь — область важного, хотя часто скрытого общественного конфликта. Верх берет то одна, то другая сторона. Знаменитый фото­граф Запада, который выставил высокохудожественные снимки смерт­ной агонии своего отца, негласно изгнан из общества. Не­давно застрелился французский фотограф, автор лучшего снимка десятилетия: ма­лень­кая девочка в Сомали бредет к пункту пита­ния, а в двух шагах за ней вприпрыжку гриф — дожидается, когда она упадет. Во Франции фотографа спросили, отнес ли он девочку. Нет, сказал фотограф, я только гонец, приносящий вам вести. Его французы, по сути, казнили[164].

Вообще, Сомали стала важнейшим полигоном для ТВ эпохи постмодерна. Оно неявно, но эффективно внедряло в сознание за­пад­ного обывателя мысль, что африканские племена хоть и напо­ми­нают людей, но, вы же сами видите, это низший, беспомощный под­вид. ТВ периодически (видимо, с оптимально вычисленной часто­той) показывало сома­лий­ских детей в нечеловеческих условиях, с разрушенным нехваткой белка организмом, умирающих и иногда умерших от голода. Рядом, как стандарт человека, показывался розовощекий морской пехо­тинец или очаровательная девушка из ООН, с лицом активистки «Общества защиты животных». И ни один гуманист не ворвался на ТВ с криком, что это преступление — по­ка­зывать такие образы, а потом рекламу шампуня (а иногда эти об­разы даже составляли часть рекламы). По литературе можно су­дить, какова квалификация пси­хологов и экспертов ТВ, и при­хо­дится отбросить предположение, что они не понимали, что творят: приучая своих зрителей к образу умирающих африканцев, они вовсе не делают бе­лого человека более солидарным. Напротив, в под­со­знании (что важнее дешевых слов) происходит легитимация социал-дарвинистс­кого представления об африканцах как низшем подвиде. Надо за­ботиться о них (как о птицах, попавших в нефтя­ное пят­но), по­сылать им немного сухого молока. Но думать об эти­ке? По от­ношению к этим тощим детям, которые глупо улы­баются пе­ред тем как умереть? Что за странная идея. Сама постановка вопроса при­во­дит среднего интеллигента в недоумение.

Но представим, что умирает ребенок у европейца. И врыва­ют­ся, отталкивая отца, деловые юноши с телевидения, со своими ка­мерами и лампами, жуя резинку. Записывают зрелище агонии. А на­завтра где-нибудь в баре, какой-то толстяк будет комментировать перед телевизором, прихлебывая пиво: «Гляди, гляди, как от­ки­дывает копыта, постреленок. Как у него трясутся ручонки». Как-то на Западе, участвуя в дебатах о ТВ, я предложил этот «мысленный эксперимент». Всех передернуло. Но ведь ваше ТВ, сказал я, это делает регулярно по отношению к африканцам — и вы не видите в этом ничего плохого.

В самих США ТВ буквально го­няется за любой возможностью показать «смерть в прямом эфире». Вот сообщение: судья Балтиморы дал разрешение на видеозапись казни в газовой камере осужденного Джона Таноса. Крупная система платного телевидения считает, что трансляция казни в прямом эфире станет передачей века и принесет прибыль в 600 млн. долл. Потом был суд над звездой футбола О. Симпсоном — он обвинялся в зверском убийстве жены и ее приятеля. Процесс, на который истрачено 3 млн. долл, стал национальным шоу. Судья разрешил телетрансляцию, хотя получил 15 тыс. писем протеста. Ожидался невероятный спрос на открытку с фотографией казни. Адвокатам не давали проходу на улицах и в магазинах — просили автографы. А 1 мая 1998 г. на всей территории США была прерваны детские передачи, чтобы показать в прямом эфире самоубийство на улице Лос Анжелеса человека, который узнал, что болен СПИДом. Это был великолепный спектакль: сначала он поджег свою машину, в которой запер собаку, потом вылез оттуда в горящих брюках с ружьем, потом выстрелил себе в голову, залив кровью всю улицу. Все это снимали с вертолетов. По всей стране дети вынуждены были смотреть эту сцену, что вызвало протесты родителей. Телевизионные компании, надо отдать им должное, принесли родителям извинения.

Не вполне объяснена цель, но надежно установлен факт: ТВ западного общества формирует «культуру насилия», делает прес­ту­п­ное насилие приемлемым и даже оправданным типом жизни для зна­чительной части населения. ТВ резко преувеличивает роль на­силия в жизни, посвящая ему большое время; ТВ представляет насилие как эффективное средство решения жизненных проблем; ТВ создает мифический образ насильника как положительного героя. Эксперты ТВ говорят, что показывая «спектакль» насилия, они якобы отвле­кают от насилия реального: когда человек возвращается в жизнь, она оказывается даже лучше, чем на экране. Мол, «создается куль­тура насилия, которая заменяет реальность насилия» (это так называемая гипотеза катарсиса). Пси­хологи же утверждают, что культура насилия не заменяет, а узаконивает реальность насилия. Более того, в жизни акты насилия изолированы, а ТВ создает на­си­лие как систему, что оказывает на психику гораздо большее воздействие, чем реальность. Психолог Э. Фромм считает, что по­каз насилия ТВ — попытка компенсировать страшную скуку, овла­дев­шую лишенным естественных человеческих связей индивидуумом. Он «испытывает пассивную тягу к изображению преступлений, ка­тастроф, кровавым и жестоким сценам — этому хлебу насущному, которым ежедневно кормят публику пресса и телевидение. Люди жа­дно поглощают эти образы, ибо это самый быстрый способ вы­з­вать возбуждение и тем облегчить скуку без внутреннего усилия. Но всего лишь малый шаг отделяет пассивное наслаждение насилием от активного возбуждения посредством садистских и разрушительных действий». ТВ становится «генератором» насилия, которое выходит из экрана в жизнь. Во всяком случае, для части населения это надежно подтверждено.

Уже ясны многие истоки этого нигилизма и тоски — платы за лишение ми­ра его святости и благодати. Важная причина — духовная пища, те образы, которые человек получает через ТВ. Человек жадно глотает их, чтобы защи­тить­­ся от тоски, но ТВ создало такой тип образов, которые легко по­требляют­ся, но из которых выхолощена суть, это огромный поток штампов. Они обла­дают гипнотическим действием и формируют суррогат мнения, но по­давляют всякую творческую, духовную активность человека. Это — вывод специалистов, и доказывается он сложными и тонкими наблюдениями.

В результате, как и в случае наркотиков, человек должен потреблять все большее количество и все более сильных и грубых образов — пока он не бу­дет разрушен как личность или не перейдет к другому способу отвлечения. Де­сять лет назад средний класс США нашел такое развлечение — обмен же­на­ми на уик-энд. Но сегодня это уже пресно. И возник новый бизнес под жар­гон­ным названием snuff (что-то вроде «понюхать»). Людей похищают, чтобы затем пытать их до смерти в подпольных студиях, где на хорошей аппаратуре запи­сы­вают видеофильм: пытку, агонию, смерть. Эти кассеты идут по очень высо­кой цене, и бизнес цветет[165]. В Англии, по сведениям Скотланд-Ярда, распространением видеофильмов только о пытках детей заняты около 4 тыс. продавцов. Но это — совершенно логичный этап той спирали «фиктивного» насилия, которую развернуло ТВ.

Буржуазное общество сотворило нового че­ловека и совершило богобор­ческое дело — сотворило новый язык. Язык рациональный, порвавший связь с традицией и множеством глубинных смыслов, которые за века наросли на сло­ва. Сегодня телевидение, как легендарный Голем, вышло из-под контроля (эта аллего­рия тем более поразительна, что в иудейской легенде раби Лев оживил Го­ле­ма, написав у него на лбу слово Эметх — «Истина». То же самое слово бук­ва­ль­но написано на лбу у телевидения). Оружие, которым укрепи­лось западное общество и которым оно разрушает своих со­перников, разру­шает и «хозяина». Запад втягивается в то, что философы уже окрестили как «молекулярная граж­данская война» — множественное и внешне бессмысленное насилие на всех уро­внях, от семьи и школы до верхушки госу­дарства. Спра­виться с ним не­возможно, потому что оно «молекулярное», оно не организо­ва­но никакой пар­тией и не преследует никаких определенных целей. Даже не­воз­можно успо­ко­ить его, удовлетворив какие-то требования. Их ни­кто прямо и не выдвигает, и они столь про­тиворечивы, что нельзя найти никакой «золо­той середины». На­силие и разру­шение становятся самоцелью — это болезнь все­го общества.