Четвертый сон веры павловны: царство небесное

Видение Царства Небесного (владений «светлой царицы» и «бо­гини»), которое предстает перед Верой Павловной, — это комбина­ция профетического и научного дискурса. Экономические и биоло­гические основы процветания в этом раю обсуждаются с «матема­тической» точностью и в мельчайших подробностях (многие детали

имеют легко узнаваемые прообразы в реальном жизненном окруже­нии Чернышевского, в частности в домашних привычках Ольги Со-кратовны). Социальное устройство базируется на коммунальных принципах, близких тем, которые отстаивали Фурье, Консидеран и Оуэн, так же, как на системе рациональной организации труда, сто­ронником которой был Луи Блан, один из любимых авторов Чер­нышевского. Жилище членов коммуны, здание из хрусталя и ме­талла, напоминает о Хрустальном дворце, построенном для Лон­донской всемирной выставки 1851 года, — современном символе прогресса, ставшем также символом социалистической утопии (в частности, в «Записках из подполья» Достоевского).

Биологические основания утопии лежат в теории функций нерв­ной системы, отстаиваемой в романе доктором Кирсановым. Тео­рия эта является научным оправданием любимой идеи Чернышев­ского о том, что любовь к женщине стимулирует энергию и застав­ляет участвовать в реальной жизни. Связь между любовью и дея­тельностью (прямая их идентификация, с ясными мифологически­ми обертонами, встречается в более ранних сочинениях Чернышев­ского) тщательно мотивируется в романе с помощью принципов физиологии. Кирсанов объясняет, что любовь — это продолжитель­ное, сильное и здоровое возбуждение нервов, которое должным об­разом укрепляет нервную систему. Соответственно, умственные, моральные и физические силы растут пропорционально любви, и возбуждение, вызываемое страстью, дает человеку энергию рабо­тать. Люди будущего— обитатели фаланстеры из Четвертого сна Веры Павловны — изображены как люди с органической предраспо­ложенностью к любви, у них крепкая физическая конституция рабо­чих, сочетающаяся с рафинированностью образованных классов. Сочетание энергии и чувствительности создает нового человека — человека с другой нервной системой, человека с естественной, могу­чей и здоровой жаждой удовольствий, который наделен от рождения любовью к танцам и пению, легкостью в обращении, энергией и способностью к сексуальному наслаждению. Любовь дает дополни­тельную энергию для работы, и, напряженно работая целый день, люди готовят свою нервную систему к восторженному пережива­нию радости.

Кульминация цикла любви и труда — ежедневный бал, описан­ный с обычной для Чернышевского детализацией (включая точное описание организации пространства). В социалистической коммуне будущего «простой будничный вечер» — это то, что «по-нынешнему [...] был бы придворный бал». Это шумное, подвижное веселье, кото­рым активно наслаждается коммуна, — с «энергией веселья» неизве­стной «нам», сопровождается сексуальными наслаждениями, что легко достигается благодаря особой организации пространства. Танцевальный зал окружен отдельными комнатами, куда незаметно

удаляется та или иная пара. Царица объясняет Вере Павловне, как устроены эти помещения:

«Шумно веселится в громадном зале половина их, а где же дру­гая половина? Где другие, — говорит светлая царица, — они везде [...] но больше, больше всего — это моя тайна. Ты видела в зале, как горят щеки, как блистают глаза, ты видела, они уходили — это я ув­лекала их, здесь комната каждого и каждой — мой приют, в них мои тайны ненарушимы, занавесы дверей, роскошные ковры, поглоща­ющие звук, там тишина, там тайна» (289—90).

Герцен, под впечатлением от этой сцены, написал Огареву: «[Чернышевский] оканчивает фаланстером, борделью. Смело»⁴³.

Блестящий бал из четвертого сна— лишь апогей множества сцен шумного веселья и бурных развлечений, которые преобладают в домашней жизни новых людей (они танцуют и поют, кричат от радости, носятся друг за другам и прыгают через стулья, летом — прогулки на лодках, зимой — на тройках)⁴⁴. У многих таких сцен есть легко узнаваемые прообразы — это сцены постоянного веселья, в котором проходила жизнь Ольги Сократовны. Но в романе тема веселья имеет и символическое значение. У нее есть библейские коннотации, а также связь с шиллеровской «радостью». В Нагорной проповеди ученики Христа получают заповедь «радуйтесь и весели­тесь» (как и их предшественники в Ветхом завете, «сыны Сиона», Иоил. 2:23). «Радуйтесь и веселитесь; ибо велика ваша награда на небесах: так гнали и пророков, бывших прежде вас. Вы соль земли» (Мф. 5:12-13).

Идея пророческого видения имеет долгую культурную тради­цию. Такие видения, заимствованные из ранних христианских тек­стов, изобилуют в утопических романах. И тем не менее сны Веры Павловны, эти трактаты, в которых предлагаются тщательно разра­ботанные варианты решения современных социальных проблем (таких, как «женский вопрос» или коллективный труд), имеют ана­логию и в реальной жизни русских социалистов. Николай Огарев видел сны, сопоставимые с литературными видениями героини Чернышевского. (Самые интересные из них Огарев описал в днев­нике.) Однажды ему приснилось, как он обсуждает с крестьянами, в больших подробностях, преимущества коллективного землевладе­ния; в другом сне у него был разговор с «падшей женщиной» об от­сталости общепринятых взглядов на вопрос о половых отношениях; еще в одном сне он раздумывал над надлежащим устройством ком­муны:

«10 сент[ября 1873], середа. Сегодня во сне мне пришел на ум вопрос: каким образом может устроиться коммуна? Какая разница Между понятием коммуны и равенства? Каким средством уравнять владение почвой и всяким иным имуществом? Каким средством сплотить силы труда отдельных лиц в общинный труд? Можно ли

дело кончать равным разделом посемейно илипоголовно, илираз­делить только труд, т. е. доход?

Вопрос не так легок, как кажется»⁴⁵.

Поскольку Огарев видел эти сны в 1870-е годы, после публика­ции романа Чернышевского, трудно сказать, имеем ли мы дело с искусством, заимствующим материал из жизни, или с жизнью, за­имствующей материал из искусства. Отразил ли Чернышевский ре­альные жизненные привычки своей среды или его читатели транс­формировали литературные сны героини в реальность индивиду­ального человеческого сознания (вернее, подсознания)? Вопрос, как сказал бы Огарев, не так легок, как кажется.