О ЛЮБВИ И ЖАЛОСТИ, или «Бедные люди» (не по Достоевскому)
Много можно назвать параметров, по которым разнятся исторические эпохи: идеология, тип государственного правления, экономический уклад, ценностные приоритеты, культура, мода и проч. А есть маркер, который стоит отнюдь не в первом ряду, но является довольно колоритным показателем времени. Это… обвинения, предъявляемые противникам. Государственные обвинения обычно звучат более грозно: «измена королю», «враг народа», «отравитель колодцев», «пособничество терроризму». Общественные — помягче, но все равно нелицеприятно: «трус», «коварный», «низкий человек», «морально неустойчив», «стукач», «ловкач», «ни стыда ни совести», «ретроград»… Сейчас, в эпоху скоростной смены ценностей, почти все старые обвинения сняты, а то и превратились в похвалы.
Похвальные пороки
Трусом быть уже не позорно. Многие московские (и не только) парни не стыдятся заявлять, что им страшно пойти в армию, и требуют, чтобы родители их «отмазали». Слово «коварство» вообще выведено из оборота, а его младшая сестра хитрость теперь в почете. «Ты будь похитрее», — советует трехлетнему внуку бабушка и укоряет родителей: «Как он у вас жить-то будет? Совсем его не воспитываете! Другие в его возрасте уже вон какие ушлые, а наш лопух все готов отдать, всем уступить. Кем он у вас будет? Неудачником?».
Низкое — поведение, жаргон, стиль, вкусы — стало престижным. «Моральная неустойчивость» теперь переведена в ранг сверхдостоинства и именуется внутренней раскрепощенностью, освобождением от комплексов. Детей призывают «стучать» на родителей и педагогов омбудсмену — уполномоченному по правам ребенка. Ловкачество тоже многими одобряется. Про таких людей говорят: «умеет устроиться», «умеет жить», «молодец, вовремя подсуетился». Стыд объявлен пещерным предрассудком. Совесть же все больше упоминается не сама по себе, а в правозащитной идиоме «свобода совести». Разве что «ретроград» (правда, теперь чаще говорят «мракобес») по-прежнему порицаем.
С другой стороны, новое время породило новые обвинения — например, в нетолерантности, в экстремизме… Для их понимания необходимо владеть новоязом. А в одном новомодном обвинении, наоборот, фигурирует даже не старое, а вечное слово — «любовь». Звучит это обвинение, правда, несколько по-иностранному: «В тебе (в нем, в них) нет (мало) любви». Еще недавно так не говорили.
Теперь же говорят сплошь и рядом. Причем не только выясняя личные отношения, но и когда хотят заткнуть рот противнику в споре. Это что-то вроде словесного кляпа. Аргументы по существу вопроса можно даже не подбирать. Главное, первому заявить об отсутствии любви — и дело в шляпе. Твой оппонент вынужден замолчать. А что ему, бедолаге, остается делать? Доказывать, что любовь у него есть? Но, во-первых, не очень-то принято рекламировать свои добродетели даже в тех случаях, когда в них кто-то сомневается. И, во-вторых, это недоказуемо: на каких весах взвесить, какой линейкой измерить любовь?
Хотя, конечно, педалирование темы любви возникает сейчас не на ровном месте. Народу вернули право верить в Бога. Теперь все, даже далекие от Церкви люди знают, что Бог есть Любовь и что надо любить друг друга. Да и свидетельств оскудения в мире любви предостаточно: миллионы абортов, социальное сиротство, семейные конфликты, разводы, рост числа убийств, самоубийств, похищение детей, терроризм. В общем, неудивительно, что людей так беспокоят вопросы любви, ее отсутствие или нехватка. Только вот понимают под любовью разные вещи. Подчас даже диаметрально противоположные. И разногласия идут по двум основным линиям: кого любить и что понимать под христианской любовью.
«Бедные старички»
По первому пункту отчетливо наблюдается тенденция отдавать предпочтение носителям зла и порока, а не их жертвам. Попробуй заикнись о смертной казни для наркодельцов и о принудительном лечении для наркоманов. Ты жесток и немилосерден! У тебя репрессивное мышление! О наркодельцах вообще стараются не упоминать: дескать, все равно с ними ничего не поделаешь, что понапрасну сотрясать воздух? А о наркоманах, если не хочешь, чтобы тебя обвинили в нехватке любви, нужно говорить исключительно как о страдающих личностях. Страдания же их близких: родителей, умирающих раньше времени от горя, жен и малых детей, живущих в аду, прохожих, ограбленных и покалеченных ради дозы, — все это любвеобильных гуманистов нисколько не трогает.
Не трогают их и нравственные страдания миллионов людей, вынужденных ходить по улицам городов, оскверненных непристойной рекламой, жуткими афишами, похабщиной в витринах газетных киосков и на книжных развалах. Глаза девать некуда — повсюду пошлость и грязь. Для людей мало-мальски чувствительных это все равно как вдыхать зловонные испарения.
Но гуманисты гораздо больше заботятся о том, чтобы не страдали блудники и извращенцы. Разве позволительно ущемлять их право на свободу информации и культурный досуг? Невозможно забыть, как пекся о «бедных старичках» режиссер С. Говорухин, когда в конце 90–х, в бытность свою депутатом Государственной Думы, продвигал закон, который (будь он принят) фактически легализовал бы порнографию в нашей стране. Среди православных этот закон так и назывался — «говорухинский». Попечение депутата о «старичках», правда, выглядело довольно экзотично. «Противники нашего закона совершенно не думают о пенсионерах! — патетически восклицал депутат. — Старики ведь немощны, сами уже не могут. Так пусть хоть по телевизору посмотрят про это , сходят в магазин интимных товаров, молодость вспомнят, взбодрятся…» (Цитируем по памяти, поэтому за словесную точность не ручаемся, но смысл высказывания был именно такой.)
Как вы догадываетесь, обобранные и униженные пенсионеры в таком «милосердии» нуждались меньше всего. Закон нужен был порнодельцам и людям с признаками сексопатологии. Но подавалось все под соусом гуманизма и заботы о социально незащищенных.
Любовь к развратникам и маньякам уже привела к тому, что дети в крупных городах лишились возможности нормально развиваться и взрослеть. Всего 20 лет назад они, начиная с пяти лет, самостоятельно гуляли во дворе. А чуть попозже сами ездили (конечно, недалеко) в кружки или в музыкальную школу. Теперь об этом не может быть и речи. Во двор если и выпускают, то гораздо позже, лет в девять — десять. В «самостоятельное же плавание» и вовсе в подростковом возрасте.
В результате упускаются так называемые «сензитивные» (оптимальные) периоды для выработки навыков самостоятельности, ответственного поведения, умения дружить, играть в команде, спокойно проигрывать, не выпячивать себя и т. п. Короче говоря, у многих детей вовремя не вырабатываются качества, совершенно необходимые для нормального взросления, то есть возникает задержка психического развития.
А развитие физическое? То, что сейчас лишь частично и не всем удается компенсировать спортивной секцией, еще недавно ребенок получал безо всяких материальных затрат во дворе. В буквальном смысле слова играючи. Салки, прятки, вышибалы, классики, прыгалки походя развивали ловкость, быстроту бега, скорость реакции, прыгучесть.
Но вместо того чтобы запретить пропаганду разврата и насилия (каковая, разумеется, ведет к умножению числа маньяков), а также усилить охрану общественного порядка, либералы кричат, что это возвращение к полицейскому государству. И предлагают — в целях безопасности — детей до двенадцати лет никуда не выпускать без сопровождения взрослых, инструктировать их в каждом постороннем человеке подозревать потенциального насильника и потому никогда, ни при каких обстоятельствах не вступать с ним в контакт. А некоторые даже поговаривают, что хорошо бы детям давать с собой оружие! К примеру, газовые баллончики и пистолеты. (Пока, правда, законодательство до четырнадцати лет этого не позволяет. Но законы меняются. Было бы желание…)
«Вы недолюбили свою дочь!»
Мы много раз спрашивали тех, кто рассуждает о любви с позиций либерального гуманизма: почему они так избирательны в своих чувствах? Почему им жалко строго наказать педофила и не жалко детей, ставших его жертвой? Не жаль убитых горем родителей? И не получали внятного ответа. Даже наоборот. Стоило заговорить о страданиях родителей, как те моментально делались объектом нападок: дескать, любовь у них недостаточная, от этого все беды.
Ловко устроились растлители всех мастей! Пробили законы, позволяющие беспрепятственно развращать детей, загадили все культурное пространство демонстрацией насилия, непристойности, демонизма, а вину сваливают на «плохих» родителей. Пожалуй, апофеозом такой наглости была передача «Солнечный круг», посвященная детям-жертвам сатанинских сект. Героиней передачи стала четырнадцатилетняя девочка, о которой мы уже однажды писали. Она приобщилась к модному нынче молодежному течению «готтов», широко разрекламированному в интернете и в печатных изданиях. Среди адептов этого течения, как выяснилось, практикуется вампиризм. Девочка тоже стала вампиром и производила впечатление повредившейся в рассудке.
Ее мама, не выдержав потрясения, незадолго до передачи скончалась от разрыва сердца. На отца же больно было смотреть — такая маска страдания застыла на его лице. Однако он согласился принять участие в передаче, чтобы предупредить других родителей о страшной опасности, нависшей над детьми. Но когда речь зашла о необходимости серьезной борьбы с сатанинскими сектами, в которые попадают сотни, если не тысячи подростков, и отец девочки сказал, что нужно убрать из открытого доступа информацию о «готтах», на их защиту тут же ринулась приглашенная в качестве эксперта известная феминистка.
«Опять информация виновата?! Дело не в информации! Надо любить детей, и все будет в порядке. Вы просто недолюбили свою дочь», — не постеснялась она заявить несчастному отцу.
Эту сцену трудно описать словами, ее надо было видеть. Наглая особа, сделавшая неплохой бизнес на обслуживании реальности, в которой детей можно губить беспрепятственно, — и тихий, раздавленный горем человек, потерявший жену и фактически потерявший дочь. Он не знает, как спасти девочку, он уже истерзался самообвинениями. И его, лежачего, наотмашь бьет «эксперт по вопросам родительской любви».
Похоже, бить лежачего принято у современных гуманистов. В русской культуре как-то само собой разумелось, что в милосердии и защите больше всего нуждаются слабые. Вспомним хотя бы столь приглянувшуюся нашим отечественным писателям тему «маленького человека». У апологетов любви часто бывает наоборот: слабого, несчастного еще и обвиняют. Особенно ярко это проявлялось в ельцинские времена, когда «гуманисты» дорвались до власти. Тут они мигом позабыли про свои воздыхания о «слезинке ребенка». Слезы потекли рекой, но у них это не вызывало ни малейшего сочувствия. Наоборот, они не стеснялись объяснять крушение жизни миллионов людей «совковой» ленью, тупостью и неумением встроиться в рыночную экономику. Разве не бить лежачего — платить людям гроши (да и те задерживать по полгода!), но при этом назойливо рекламировать по телевизору «сладкую жизнь» — дорогие машины, недвижимость в Испании и на Кипре?
Сейчас, когда либералов малость отодвинули, такого демонстративного издевательства уже нет. Однако до того, чтобы сочувствие к слабым стало доминантой нашей жизни, еще очень далеко. Что означает перевод медицины на платные рельсы? А то, что бедные люди, питаясь хуже, чем богатые, с большей вероятностью могут заболеть и «в условиях рынка» остаться без квалифицированной медицинской помощи. А эвтаназия? Что это как не осуществление сатанинского принципа «падающего толкни»? Зловещая шутка «пристрелить, чтоб не мучился» в ряде стран звучит уже вполне серьезно, без тени юмора. Только вместо выстрела — укол.
«Бедная» молодежь
В православной среде понятие о любви к ближнему, слава Богу, столь грубо не искажается. Но все же отдельные нотки этих мотивов нет — нет да и проскальзывают. Помнится, не так давно, во времена дикого капитализма (или первоначального накопления капитала, как кому больше нравится), участь «новых русских бедняков» и тут волновала далеко не всех. Разговоры о социальном расслоении казались чуть ли не крамолой, кто-то называл их «зюгановщиной». К счастью, такая, откровенно говоря, позорная для христиан позиция стала анахронизмом. Теперь о необходимости восстановления социальной справедливости открыто говорят с трибун высшие церковные иерархи. Из выступления митрополита Смоленского и Калининградского Кирилла на XI Всемирном русском народном Соборе: «Благодаря экспорту природных ресурсов… богатеет очень незначительная часть общества. С другой стороны — большинство населения страны живет в нищенских условиях. Можно было бы сказать: „Не надо завидовать, а надо работать“. В том-то и дело, что люди работают, а получают за свой труд гроши. Если в прежние времена такую зарплату компенсировала мощная социальная система, доставшаяся в наследие от советских времен, то с каждым годом она все больше тает… Преодоление вопиющего неравенства в России — это в первую очередь вопрос выживания нашей страны. В других странах мира в условиях подобного разрыва между уровнями жизни происходят социальные беспорядки и даже революции. Мы не можем наступать на одни и те же исторические грабли, индифферентно относясь к столь резкой материальной пропасти между богатым меньшинством и бедным большинством. В начале XX века такая беспечность обошлась нам слишком дорогой ценой, чтобы платить ее еще раз».
Но если отношение к бедным, несмотря на массированную контрпропаганду, все же вернулось в русло православной традиции, то об отношении в целом к «сирым и убогим» этого сказать пока нельзя. С каким нескрываемым презрением говорят иные публицисты и даже священнослужители о стареньких прихожанках! Они и глупые, и невежественные, и погрязшие в обрядоверии, и заедающие век молодых. И к мощам-то они любят прикладываться, и чудесам верят, и за крещенской водой готовы простаивать часами, и исповедуются во всякой ерунде. Даже если эти упреки отчасти справедливы, все равно такое отношение мало сопрягается с декларируемой христианской любовью. Да какая там любовь! Элементарной языческой жалости к старым больным людям — и той в помине нет!
Какую бурю негодования вызывает ставший уже типичным образ «старухи у подсвечника»! Она обязательно злобно шипит, делает замечания, и оскорбленный молодой человек, впервые переступивший порог храма, покидает его, чтобы больше никогда не вернуться. Образ старухи в этих ламентациях вырастает до размеров мифологического чудовища — фурии, гарпии, Медузы Горгоны. А молодой человек предстает этакой жертвой — маленький, слабый, ранимый, беззащитный, как младенец. Такие картины охотно рисуются в православной прессе, на молодежных интернет-форумах, в выступлениях миссионеров. Но выйдешь на улицу, посмотришь по сторонам — и возникает совсем иное впечатление. Нет, конечно, бывают и застенчивые, и ранимые молодые люди. Но они, во-первых, держатся скромно, даже скованно. И, боясь совершить ошибку, стараются не нарушать норм поведения, принятых в том или ином месте. А во-вторых, не они сейчас задают тон в молодежной среде и не о них идет речь в подобных дискуссиях. Речь идет о молодежи, находящейся под сильным влиянием современной масс-культуры, которая всячески возгревает своеволие, эгоизм, бунтарство, неуважение к старшим. Поведение таких молодых людей каждый из нас многократно наблюдал в самых разных ситуациях и местах. Например, в общественном транспорте. Наблюдаем мы и поведение стариков, которые за постперестроечные годы уже смирились с ролью «униженных и оскорбленных». Вот они-то как раз слабые, беспомощные и забитые. Забитые настолько, что боятся попросить молодого парня уступить им место. А если за них это делает кто-то другой (что бывает нынче редко), они еще больше пугаются и лепечут: «Не надо-не надо! Сиди, сынок, мне скоро выходить».
Интересно, злобные гарпии, которые так притесняют стремящуюся в храм молодежь, передвигаются по городу каким-то иным способом? На такси, на личных самолетах, на метле? Или, покинув храм, они вдруг превращаются в безответных «Божьих одуванчиков»? Вряд ли. Скорее, образ, столь полюбившийся церковным либералам, не совсем соответствует действительности. Во всяком случае, нынешней. Раньше и вправду старики чувствовали себя свободней и не боялись делать замечания молодежи. Да, порой не в очень корректной форме, мы это помним по своему детству и юности. Сейчас ситуация совершенно иная.
Ну, а даже если какая-нибудь пожилая женщина, прислуживающая в церкви, одернет молодежь, явившуюся в неподобающем виде? Или — о, ужас! — зашипит? Почему надо на нее ополчаться? Продолжим сравнение с транспортом и представим себе вошедшую в вагон метро старуху, которая не стала покорно смиряться с тем, что здоровые парни сидят развалясь и не собираются уступать ей место, а начала возмущаться. Разве пассажиры дружно встанут на защиту молодых? Нет. Слава Богу, до такого освинения наше общество еще не дошло. Может быть, далеко не все (увы!) ринутся защищать старуху, но и осуждать ее всем миром не посмеют.
А ведь церковная старушка не за сидячее место бьется, не о себе радеет. Она хочет, чтобы в доме Божием соблюдались приличия. Конечно, всегда лучше сохранять спокойствие и помнить о вежливости. Но если у старой и, скорее всего, больной женщины сдали нервы, то благородным людям (каковыми, по идее, должны быть истинные христиане) не подобает на нее обрушиваться или ее высмеивать. Не подобает из уважения к возрасту, из сострадания к старческой немощи. Даже если она не права! (А в данном случае, когда люди ведут себя в храме развязно, приходят в пляжном или нетрезвом виде, она по сути права!)
Не странно ли? Невоцерковленные в массе своей пассажиры метро проявляют по отношению к старости большую воспитанность, чем иные христианские наставники. (Они, конечно, оправдывают это заботой о будущем — чтобы не отпугнуть юношество от Церкви. Но гораздо опасней взращивать юношеское хамство и потакать своеволию. К чему это привело в западных Церквях, по выражению Ф.М. Достоевского, «слишком известно».)
«Бедные» мужья, сыновья и дочери
От старых женщин плавно перейдем к молодым. Сколько ни доказывай, что наши современницы сильней и выносливей мужчин и что словосочетание «слабый пол» давно устарело, женщина продолжает по своим врожденным особенностям быть намного слабее мужчины. И то, что ей пришлось сейчас взвалить на себя такую тяжкую ношу, должно, казалось бы, вызывать сочувствие, желание поддержать, ободрить, защитить. «Русская долюшка женская» никогда-то не была особо легкой, но сегодня груз, лежащий на женских плечах, вдобавок отягощен морально. Одно дело работать за двоих, быть детям и за мать, и за отца, потому что муж геройски погиб на войне. И совсем другое, если он оставил семью, не желая за нее отвечать (по современной статистике, 80 % детей — инвалидов брошены отцами), или печется о своем здоровье, когда речь идет о том, чтобы напрячься и подзаработать для семьи. Но на выпивку, курево, телевизор, компьютерные игры у него и сил хватает, и здоровья, и денег.
Казалось бы, это так очевидно, что не нуждается в дополнительных разъяснениях. Еще недавно и не нуждалось. Это, как почтение к старикам, было неотъемлемой частью нравственного кодекса более или менее окультуренного человека. А по-настоящему любящие, благородные сердца не только теоретически, но и своим реальным участием старались облегчить женскую долю. Духовные чада о. Иоанна (Крестьянкина) вспоминают, что он именно к женщинам испытывал какое-то особое сострадание, никогда не уставал их утешать и ободрять, одаривал такой отеческой любовью, что самая разнесчастная уходила от него окрыленной.
Сейчас не так уж редко можно наблюдать противоположную тенденцию. Несчастную женщину не только лишают сочувствия, но и норовят ее заклевать, свалить всю вину на нее. Дескать, муж пьет не потому, что из-за своего слабоволия стал жертвой оголтелой политики спаивания народа, а потому, что жена его пилит, недооценивает, лишает инициативы. И подросток не потому перестал ходить в церковь, что сегодняшняя подростковая субкультура «рока — секса — наркотиков» уводит от благочестивой христианской жизни, да и отец вкупе с другими родственниками никогда не поддерживали мать в ее попытках оградить ребенка от растления, а потому, что она «достала всех своей верой». Примеры подобного перевода стрелок можно наблюдать и в быту, и в публицистике. Сошлемся на статью Ю. Максимова «О семье, неофитах и компьютерных играх», полемизирующую с нашим очерком «Критика чистой радости» (ознакомиться с обеими работами можно на сайте «Православие.Ru»).
Мы нарисовали портрет женщины страдающей. Такие женщины, по крайней мере, нам попадаются очень часто, и обстоятельства их жизни мы знаем достаточно глубоко, поскольку наша психокоррекционная работа с ребенком предполагает тесный контакт с его семьей. Женщины описанного нами типа обычно бывают совсем не вздорными, покладистыми, милыми, интеллигентными, они теряются от грубости и хамского напора. Им присуще повышенное чувство ответственности, совестливость и альтруизм. Чего у них нет — и в этом, собственно, и состоит их проблема — так это твердости характера, умения дать в каких-то случаях решительный отпор. Поэтому им легко сесть на шею, что нередко и делают самые разные люди. Такие женщины вовсе не командиры. Наоборот, ими командуют все кому не лень. В том числе, к сожалению, и дети.
Надо было сильно постараться, чтобы превратить эту жертву в агрессора. У нас она «терпит, молится, исповедуется», пытается, по совету батюшки, «не обострять» <отношения>. То есть, избегает ссор. В трактовке уважаемого Ю. Максимова, она принимается непрестанно «обличать неправедный образ жизни своих родных», призывает выкинуть телевизор, разломать диски с компьютерными играми, вырвать <обратите внимание на подбор глаголов! — Авт. > пирсинг из пупка, назойливо приглашает сходить на литургию или исповедь, навязывает собственные мнения, сопровождая все это запретами, приказами, угрозами и ссорами. Вдобавок она еще глупа и невежественна. Ю. Максимов советует ей: «Прежде чем подсовывать Библию сыну, стоит самой для начала прочитать ее; и прежде чем призывать мужа принять христианство, самой как следует уяснить истины веры».
То есть воображение автора, нисколько не согласуясь с логикой выведенного нами характера, приписало нашей героине не совместимые с подобным характером свойства. Автор при этом ссылается на свой «скромный опыт» работы в воскресной школе для взрослых, где ему доводилось видеть немало таких неофиток. Спорить не будем. Может, в воскресную школу и на психологическую консультацию приходят совершенно разные люди. Скажем только, что у таких исступленно-истеричных особ, какой выглядит наша героиня в статье «О семье, неофитах и компьютерных играх» бывают совершенно иные результаты «построения близких на подоконнике». Муж под каблуком, дети боятся пикнуть, чтобы не вызвать очередной скандал. Если бы сварливой жене, изображенной в статье Ю. Максимова, активно не нравилось то, что ее муж регулярно (как написано у нас) засыпает с включенным телевизором под звуки выстрелов и сексуальные стоны, он бы не смел и помыслить о подобных усладах. Иначе «ящик» был бы обрушен ему на голову, и под эти стоны заснуть не удалось бы никому.
Так что полемизировать желательно с авторским текстом, идеями и образами, а не с фантомами собственного воображения. (Хотя второе, безусловно, легче.) Впрочем, куда интересней другое: почему полемист, так проникновенно говорящий о христианской любви, не проявил ее к описанной нами страдающей женщине, а наоборот, поспешил ее обвинить? Только ли мужская солидарность тому причиной? Конечно, сварливые, крикливые «генералы в юбке» тоже встречаются среди наших современниц (в том числе и в кабинете психолога), но, повторяем, мы-то описали совсем иной характер и иную судьбу.
Право же, стоило бы воздержаться от вышеприведенного примера, если бы это был некий частный случай. Но, увы, он свидетельствует об определенной тенденции.
«Бэдный парень!»
Что же нам напоминает тенденция перевода стрелок с обидчика на обиженного? Лирическое напоминание — сказка о «Золушке». Помните, как мачеха с дочерьми издевалась над падчерицей и ее же во всем обвиняла? Но читатели на протяжении нескольких столетий все-таки солидаризировались с Золушкой. Сейчас же, когда все чаще берется на вооружение право сильного и жертву норовят превратить в виновника, когда даже дети, с чуткостью флюгера реагирующие на нравственно-культурные сдвиги, нередко сочувствуют не положительным, а отрицательным персонажам, популярная сказка того и гляди получит другую трактовку. Золушку обвинят в том, что она своим постным видом и назойливой (хотя и молчаливой) проповедью христианских добродетелей раздражала женщину, заменившую ей мать, и сводных сестер, которые не знали, куда деваться от ее ханжества и которым так претил ее мизерабельный, псевдохристианский облик — заношенная одежда и стоптанные башмаки.
А второе напоминание двадцатилетней давности, это уже не лирика, а скорее, «черный юмор». Отдых на Кавказе в абхазской семье. Утро. Завтрак с хозяевами дома. Неожиданно в столовую врывается юноша — сосед и, взволнованно жестикулируя, рассказывает о страшной трагедии, разыгравшейся в близлежащем селе. Обезумевший от ревности муж зарезал жену и размозжил голову грудному ребенку, ударив его с размаху о стену. После чего скрылся в горах, и теперь его разыскивает милиция.
— Ай-ай-ай! Ай-ай-ай! — хозяин дома так распереживался, что выскочил из-за стола и начал метаться по комнате.
Московские постояльцы уже открыли рот, чтобы выразить сочувствие невинно убиенным матери и младенцу, но не успели. Хозяин рухнул на стул и простонал:
— Бэдный парень! Бэдный парень! Если поймают — всю жизнь загубят!
Тогда оплакивание убийцы при полном игнорировании зверски убитых было настолько диким и нереальным, что воспринималось как скверный анекдот. Теперь же без всякого преувеличения можно сказать, что почти в любой аудитории найдутся подобные печальники о «бэдном парне».
Для тех, кто думает, что мы преувеличиваем, маленькая цитата. «Газета. Ru» от 7 июня 2007 г.: «Дети убивают детей. В Новосибирске подростки задушили 5–летнего ребенка, в Оренбурге 14–летний школьник убил 4–летнюю соседку. Мотивы преступлений непонятны. Милиция обвиняет в трагедиях родителей, невнимательно следивших за своими детьми». Не за подростками, конечно, как явствует далее из заметки, а за убитыми малышами, которые — в провинции это пока по-прежнему распространено — всего-то навсего гуляли под окнами во дворе. Что тут скажешь? Еще недавно, даже если бы родители малышей действительно были в чем-то виноваты, не у всякого повернулся бы язык заикнуться об этом в разгар трагедии. Все ж таки у людей горе… Их пожалеть, а не обвинять надо.
Милосердие или жестокость?
Наверное, у кого-то напрашивается возражение: а что, не должно быть жалко, особенно людям верующим, того, кто губит свою душу, — наркомана, развратника, убийцу? Христос-то пришел к грешникам. Он тоже их жалел больше всего. И потом, разве они не жертвы дурного воспитания, тяжелой жизни, духовной непросвещенности?
Конечно, жалко. И, конечно, жертвы. Но, во-первых, как мы уже сказали, в здоровом обществе, где не попрано чувство справедливости, пострадавших от преступления жалеют все-таки больше преступников. А во-вторых, надо разобраться, что означают жалость и любовь в данной ситуации. То, что у Пушкина в стихотворении «Памятник» названо «милостью к падшим».
Надеемся, никто не будет спорить с тем, что человек должен печься о спасении своей души. Об этом нам постоянно напоминают Священное Писание, святые отцы, молитвы, батюшки в проповедях. Но спасением своей души дело не ограничивается. «…Прошу и умоляю иметь великое попечение о своих детях и постоянно заботиться о спасении души их», — призывал святитель Иоанн Златоуст.
Но не только дети должны входить в круг нашей заботы. Еще раз процитируем Златоуста: «Мы дадим страшный ответ и в том, что теперь кажется маловажным, ибо Судия с одинаковой строгостью требует от нас [попечения о спасении] и нашем, и наших ближних. Поэтому апостол Павел везде убеждает: „Никто не ищи своего, но каждый пользы другого“ (1 Кор 10: 24); поэтому он и коринфян сильно порицает за то, что они не попеклись и не позаботились о впавшем в прелюбодеяние, но оставили без внимания опасную рану его (см.: 1 Кор 5: 1–2); и в Послании к галатам говорит: „Братия! Если и впадет человек в какое согрешение, вы, духовные, исправляйте такового“ (Гал 6: 1). А еще прежде их он убеждает к тому же самому и фессалоникийцев, говоря: „Увещевайте друг друга и назидайте один другого, как вы и делаете“ (1 Фес. 5:11)».
Когда читаешь дальше, кажется, что это написано сегодня, будто великий святитель Константинопольский послушал дебаты воцерковляющихся интеллигентов о личном спасении и решил закрыть эту полемику словами: «Чтобы кто-нибудь не сказал: „Что мне заботиться о других? Погибающий пусть погибает, а спасающийся пусть спасается. Это нисколько меня не касается, мне повелено смотреть за собой“. Чтобы кто-нибудь не сказал этого, апостол Павел, желая истребить такую зверскую и бесчеловечную мысль, противопоставил ей такие законы, повелевая оставлять без внимания многое из своего, чтобы устраивать дела ближних, и требует во всем такой строгости жизни. Так и в Послании к римлянам он заповедует иметь великое попечение об этом долге, поставляя сильных как бы отцами для немощных и убеждая их заботиться об их спасении (см.: Рим 15: 1). Но здесь он говорит это в виде увещания и совета, а в другом месте потрясает души слушающих с великой силой, когда говорит, что нерадящие о спасении братий грешат против самого Христа и разрушают здание Божие (см.: 1 Кор 8: 12)».
Далеко, однако, зашли нынешние игры в толерантность. Сейчас даже за обвинение кого-то в равнодушии можно схлопотать ярлык экстремиста, а святитель Иоанн Златоуст не боялся назвать вещи своими именами. «Зверская и бесчеловечная мысль », — пишет он. А что? Разве не бесчеловечно давать ближнему погибнуть и иезуитски уверять окружающих, что это и есть настоящая любовь?
Ну, а теперь вернемся к «падшим» и спросим себя: в чем должна проявляться христианская любовь по отношению к ним? Если печься о спасении их души и считать это попечение главной стратегической целью, то необходимо добиться выполнения двух тактических задач: 1) чтобы они раскаялись и 2) больше не предавались своему пороку, не совершали преступлений.
В жизни, правда, часто приходится менять местами первое и второе, так как человек, порабощенный пороком, далеко не всегда хочет (и может) от него освободиться. Поэтому ему необходимо помочь, создать условия. С этих позиций помещение преступника за решетку гораздо больше соответствует духу христианской любви, чем оставление его на свободе. В тюрьме или в колонии он хотя бы на время теряет возможность убивать, грабить, насиловать. А при добросовестной воспитательной работе еще и имеет шанс раскаяться, изменить жизнь к лучшему.
И по отношению к остальным гражданам это есть акт любви, поскольку, изолируя преступника от общества, власти сохраняют кому-то жизнь, кому-то имущество, кому-то здоровье и достоинство.
Если же преступник, и так-то склонный плевать на запреты и нравственные ограничения, вдобавок уверится в своей безнаказанности, то «гуманисты», создающие ему для этого условия, становятся соучастниками его преступлений, способствуют погублению его души (не говоря уж о своей собственной).
Конечно, надо всячески защищать невинно осужденных, потому что несправедливое лишение свободы тоже злодейство. И издеваться над заключенными нельзя, и сурово наказывать за чепуховую провинность. Но борьба с этими нарушениями не должна приводить к извращенному понятию о христианской любви.
А какая на самом деле жестокость — так называемый «недирективный подход к алкоголикам и наркоманам»! Сколько раз доводилось читать (в том числе в православной прессе), что на «зависимого» не следует давить. Пусть он, мол, достигнет дна, оттолкнется от него и начнет сам выплывать. Тогда ему и можно будет помочь (если он, конечно, захочет). А вдруг «зависимый» не выплывет и утонет — умрет от передозировки, погибнет в пьяной драке, замерзнет, уснув на улице? Сколько таких «утопленников» похоронили в последние десятилетия российские семьи!
Ну, а если даже выплывет… Сколько грехов еще совершит наркоман или алкоголик, пока будет на дно погружаться, сколько горя принесет, сколько людей может пристрастить к своему пороку! Когда любишь, разве будешь спокойно ждать, пока утопающий достигнет дна?
«Не смейте говорить о грехах и пороках!» — поспешат одернуть вас специалисты по христианской любви. Потом процитируют что-нибудь из святых отцов на тему «займись лучше своей душой вместо осуждения ближнего» и добавят, что алкоголизм и наркомания представляют собой тяжелые, практически неизлечимые болезни. И говорить больному про его грех — это ли не жестокость? Так можно только окончательно добить несчастного.
Как, однако, скуден арсенал либеральных манипуляций! В конце 1990–х, когда православный народ начинал свою борьбу с сокращением нашего населения под видом «планирования семьи», излюбленным аргументом «планировщиков» было: «Да, аборт вредит здоровью женщины. Но не смейте говорить, что это грех детоубийства! Женщина может впасть в депрессию, наложить на себя руки. Надо быть милосердными!»
И некоторые, испугавшись обвинения в жестокости, покорно замолкали. Хотя «милосердие» это было за чужой счет — за счет убитых младенцев.
Ну, с «планированием семьи», допустим, ясно. Об их уловках и на Западе, и у нас уже известно немало. Но то, о чем мы пишем сейчас, далеко не всегда носит характер осознанной манипуляции и преследует корыстные цели. Часто причина в другом — в нашем неразличении духовной христианской любви и любви душевной, которая нередко (особенно когда имеешь дело с человеческими страстями и пороками) оборачивается грехом человекоугодия.
Об этом прекрасно сказал И. Ильин: «Душевная любовь ослабляет дух, она неопределенна и беспредметна. Она враждебна волевым порывам. Она тяготеет к всепримиряющему и всеприемлемому нейтралитету. Это бесцельная любовь. Она не несет в себе ни духовного задания, ни духовной ответственности. Это самоценное наслаждение. Кто не позволяет ничему внешнему вывести себя из этого состояния, тот объявляется правым. Такая любовь не сближает любящего с другими людьми, ибо самодовольна и безразлична к их судьбе. „Главное, чтобы я любил, а остальное не в моей власти“»[17].
Конечно, в жизни бывают сложные ситуации. А главное, сложные чувства, когда нелегко отделить душевную любовь от духовной, эгоистическую от жертвенной. Но сейчас даже в довольно простых случаях порой возникает путаница. Приведем весьма характерный пример. Подобные истории слышишь в православной среде нередко. Муж был хроническим алкоголиком, регулярно приходил (а то и приползал) домой, по модному нынче выражению, «никакой». Но жена ему ни разу ничего не сказала, а лишь кротко укладывала в постель. И наутро тоже не заводила с ним разговоров о его пьянстве и уж тем более не упрекала. Все терпела — ведь любовь долготерпит — плакала втихомолку, молилась… И Бог услышал ее молитвы! Муж довольно скоро умер от цирроза печени.
— Вот это вера! Вот это смирение! — заключила одна из рассказчиц. — Я лично своего бросила, не выдержала. Жить с алкашом никому не пожелаешь: это сущий ад. А она… Ни одного слова упрека! Вот что значит христианская любовь!
И сердце уже готово отозваться согласием на такую оценку. Но если подумать, подключить к сердцу ум, то станет не очень понятно, чем тут восхищаться. Муж жил, как свинья, и умер без покаяния. А жена его своей якобы христианской люб