Теория имагинативного мышления
Автор теории – русский ученый XX века Яков Голосовкер. Эта теория является своего рода антиподом теории Леви-Строса. Голосовкер доводит до предела некоторые идеи Леви-Брюля и Кассирера. По сути, пафос теории – это пафос религиозного интуитивизма. Голосовкер полагал, что миф есть сфера внелогической интуиции. Мифологическое мышление – это мышление образами, смыслами. Его движущая сила – творческая энергия, воображение (имагинацио – представлять).
Творческое мышление не нуждается в рассудке, в аристотелевских силлогизмах. Его закон – свобода. Логика мифологического мышления не статична, как кристалл, она подобна движению реки, воды: это логика потока, спонтанно выбирающего себе и вбирающего в себя русло. «Искусство созерцать воображением непосредственно суть вещей и оформлять ее в идеи-образы (в отличие от дискурсивного мышления) приводит мыслителя-созерцателя именно к той самодвижущейся, саморазвивающейся логике, которая есть логика воображения. Эта логика спонтанно, т. е. сама по себе, завивается смысловой спиралью».
Воображение не равнозначно фантазии. Это не пустая игра, не механическое комбинирование, когда истина если и угадывается, то слепо. Воображение – познавательная творческая, духовная сила. Мифологическое мышление – зрячее мышление, угадывани смысла, искусство созерцать непосредственно суть вещей и оформлять ее в идеи-образы В нем возможны и заблуждения, и прорывы в суть вещей, прозрение загадок мира.
Такое познание Голосовкер определял как энигматическое (греч.: энигма – за гадка). Энигматическое знание связано с особым способом проникать в мир, не упрощая его до схемы, а сохраняя тайну и бесконечную глубину, познавать мир «во всем великолепии, ужасе и двусмыслии его тайн», читать его криптограммы, прозревать и загадывать загадки, получая синтетическое представление о мире. Оттого миф непреодолим' загадочен в своей основе.
Акцент на фантазию, воображение оказался вполне приемлем для многих учены» придерживающихся и других взглядов на мифологическое сознание. В мифах ищут и на ходят «праздник воображения».
Теория сублимации
Эта теория, выдвинутая Фрейдом, нам уже знакома. Согласно Зигмунду Фрейду в основе мифологического мышления лежит механизм сублимации. В сознании бушует либидо – сексуальный инстинкт. Но на него наложен общественный запрет. Сексуальные комплексы вытеснены в недра бессознательного с поверхности сознания. Поэтому на поверхность сознания подавленные желания выходят в замещенном виде. Сублимация есть подмена, замещение инстинкта его символическим подобием, каковым, в частности, является и миф. Миф оказывается шифром инстинкта. Образы мифа – язык бессознательного, язык инстинктивных желаний.
Тем самым мифотворчество снижает либидонозные напряжения путем иллюзорного исполнения желаний.
Конкретные процессы мифологического мышления могут быть выявлены специалистом-психоаналитиком. Фрейд искал в образах мифа и фольклора завуалированны сексуальные подтексты. Так, сказочный волк (в сказках о волке и семерых козлятах Красной шапочке) у него есть символический образ отца-мстителя, таящего в себе утро эту кастрации. Все удлиненные предметы (палки, стволы, ножи, пики) соотносились мужским началом; все емкости – с женским (ящики, шкафы, печи, сосуды). Лестниц и лабиринт – образы сексуального акта. Образы стрижки волос и потери зубов – выражение угрозы кастрации.
Теория архетипов
Создал эту теорию Карл Густав Юнг. Она нам также уже знакома (см. тем; «Происхождение и сущность мифа»).
Миф есть проекция, репродукция и трансформация структур сознания, выявлен» имманентных реальностей человеческого сознания, архетипов. Архетипы всплывают и подсознания сами собой. Это мышление без усилия. Тем самым оно противопоставлен рационалистическому мышлению – упорной и утомительной работе, вызывающей усталость. Универсальная интерпретация архетипа невозможна, его содержание может быть понято только в конкретном контексте. Содержание архетипа не может быть предметом научного анализа. Оно может быть выражено только иносказательно и не до конца постижимо. Архетип вырастает в душе человека, как цветок. Следует, по Юнгу, не столько искать смысл цветка (ломать цветок), сколько понять его цель (восстановление равновесия личности, компенсация внутренних конфликтов).
Часть 6. ТРАНСФОРМАЦИЯ МИФА
Не только содержание мифа сообщает о первичной реальности, предшествующей любой другой. Сам миф как форма культуры предшествует многим другим форма культуры, может быть – является их базой, лоном.
Мифологи (А. Лосев, Я. Голосовкер, В. Шубарт, О. Шпенглер) часто говоря ,что миф моделирует собой прочие формы культуры, определяющим образом влияет и язык, на общественную жизнь, на историю народа, детерминирует видение мира человеком, включенным в мифическую сферу. Культура в этом контексте воспринимается какразвитие базисных мифов, исходных мифических интуиции. Здесь уместна аналогия гипотезой, которую выдвинули Эдвард Сепир и Бенджамин Ли Уорф применительно отношениям языка и общества. Они говорили, что реальность строится на Языковы привычках общества; возможности и свойства языка обусловливают образ мира, который складывается у человека.
Культура стремится к предельно полному переживанию-изживанию мифа в разных формах. Важно сознавать эту культуроабразующую роль мифа. Так, индийская культура складывается в значительной степени под влиянием мифа о жертвоприношении прачеловека – Пуруши. Один из самых смыслоемких мифов в русской культуре – миф Tретьего Рима – также приобрел большое количество смысловых выражений. В Росси шло культурное строительство по сакральному образцу, в сверке с трансцензусом: вс культурная жизнь входила в контакт с символикой Третьего Рима, становилась художественным свершением. Происходили глобальная культурно-государственная символизация, духовно-эстетическое осмысление и оформление русского самодержавия, русского искусства, личностных проектов – и вокруг этого процесса складывался целокупный культурный синтез.
Однако культура – это не только диалог с живым, актуальным мифом. Ecли мифы, которые в принципе невозможно изжить. Таким является христианский миф. Н немало и других, вполне, как показал исторический опыт, изживаемых мифов. Много явления культуры возникают на кризисной почве, в процессе деактуализации мифа. По мере такого изживания, исчерпания слабеет и гибнет воплощающая миф культур Так в своем историческом воплощении исчерпал себя нововременный европейский ми о чудесной силе разума и науки. Еще быстрее пришли к самоотрицанию все тотализационные идеологические мифы XX века. Важнейшие формы посткризисной культуры v вырастают из мифа, а являются следствием его распада. Поэтому их нужно скорее противопоставлять мифу, чем сближать с ним.
Трансформация мифа – это протяженный процесс. Он включает в себя такие моменты: рационализация мифа; затем потеря веры в него; изменение качеств и статуса персонажа; изменения в хронотопе, изменение формы.
Процесс рационализации мифа хорошо проявлен в некоторых культурах. Древние мифы подвергались переосмыслению в соответствии с логикой здравого смысла, логикой рассудка. В древнем Китае ученые-конфуцианцы рационализировали старые мифы. В древней Греции миф также проходил рационалистическую переработку силами философской мысли. Как выразился один исследователь греческих мифов, в них происходило очищение «от слишком явных следов первобытности и азиатского деспотизма, религиозной нескладицы и древнего суеверия» (М. А. Лифшиц). Уже в наше время некоторые исследователи-библеисты пытались рационализировать евангельский миф. На протяжении XX века подверглись рефлексивному рационалистическому осмыслению и новые тоталитарные идеологии.
Постепенно сводится к минимуму и вовсе пропадает чудесное в мифах. Они начинают восприниматься как средство воспитания, а потому возникает вопрос о необходимости их отбора, селекции. Об этом писал еще великий древнегреческий философ Платон в «Государстве», указывая, что детей нужно знакомить только с такими мифами, которые направлены к добродетели. Миф, прошедший моралистическую переработку, нередко ставится на службу государству и обществу.
Рационализация представлений о богах требует теодицеи, понятного объяснения того, почему боги допускают зло. Поиск такого оправдания богов приводил, например, к тому, что они освобождались от забот о мире и человеке (так считал древнегреческий философ Эпикур). Забота объявлялась несовместимой с вечным блаженством. Теодицея христианства сочетает идеи человеческой свободы и искупительной жертвы Бога.
Подчас боги превращаются уже в иносказания тайной премудрости, в аллегории различных вещей или качеств. И это та фаза в эволюции мифологических представлений, на которой миф уже превращается в нечто иное. Пропадает вера в конкретное содержание мифологических образов-символов.
Миф, говорят, оканчивается там, где возникает сам вопрос об истине. Именно вопрос, открытое вопрошание, нуждающееся не просто в вере, а в доказательном свидетельстве. Иногда ответ на этот вопрос хоронит миф.
Так возникает, например, философия. Древняя и новая натурфилософия подчас бывает внешне очень похожа на содержание мифов о космосе. Однако в любом случае философия отличается от мифа тем, что являет собой индивидуальные предположения, гипотезы о сущности мироздания. Так, основоположник греческой философии Фалес утверждал, что первооснова сущего – вода, что все в мире одушевлено, всё полно богов. А Анаксимандр учил об алейроне-–первовеществе, «беспредельном», об обособлении вещей, являющемся их виной, что должно смениться возвращением в беспредельное и затем новым подобным циклом. Философия – это не собственно мифологическое, не абсолютно-утвердительное, а гипотетическое мышление, предполагающее возможность вариаций, индивидуальных позиций, уточнений и опровержений.
Когда миф подвергается рационализации, в его сферу проникает историзм, дают о себе знать титанизм и антропоморфизация представлений о высшем мире. Он становится предметом рассудочной критики. Он уже трактуется иногда как вымысел, как обман.
Когда человек теряет веру в миф, миф в свою очередь теряет действенную силу, ритуальную значимость, умирает. Происходит это не вдруг, но сопровождается угасанием ритуальной и магической практики, уходом целостного мифоритуального сознания. Происходит «разволшебствление мира» (Макс Вебер). В некоторых поздних мифах эта ситуация зафиксирована образными средствами. Эдип разгадал загадку Сфинкс – и Сфинкс бросилась в бездну. Одиссей (Орфей) не поддался пению сирен – и они погибли.
При распаде мифоритуальной бытийной целостности из нее, как из чрева пораженного дракона, выделяются локальные, специализированные формы духа и культуры: философия, наука, искусство, политическая теория и пр. Современная культура – в значительной степени результат разложения мифа.
Язык, подчиненный иррациональной в основе своей логике мифа, постепенно становится инструментом рационалистического мышления. Он приспосабливается для выражения логических понятий и суждений. «От свойственного ему первоначально конкретного концептуального и эмоционального содержания, от его живого тела остается лишь скелет», – говорил Э. Кассирер.
Кризис актуализации оставляет от мифа только собрание историй, которые перерабатываются в жанры словесного фольклора, теряя сакральное измерение. Фольклор есть, с одной стороны, явление деградации мифа, его разложения. С другой стороны, его можно считать недовоплощенным, не в полную меру реализованным мифом.
Миф и легенда.Легенда (быличка) – это устный рассказ о имевшей месте встрече конкретного человека со сверхъестественным существом. Как и миф, легенда исходит из предположения о полной достоверности фантастических, на первый взгляд, событий (превращений, чудес, необычайных перемещений и др.). Сверхъестественное предлагается считать подлинно сущим. С мифом легенду сближает и ореол событий: в ней происходит нечто необыкновенное, непостижимое, внушающее ужас. От мифа в легенде – чудесные существа. Ими могут быть домовой, банник, леший, кикимора, водяной, русалка, привидения, оборотень, вампир, колдун, ведьма, барабашка, киборг, инопланетяне, существа с НЛО и т. п. Поскольку чудесные персонажи легенд обычне демоничны, последствия встречи с ними нередко оказываются зловещими для человека Отличие легенды от мифа в том, что она повествует об однократном событии, имеет характер свидетельского показания, не претендуя таким образом на рассказ о вечном, с вечно сущем и вечно актуальном. События происходят здесь в конкретном прошлом, с реальными людьми.
Миф и эпос. Взаимоотношения мифа и эпоса осмыслены Е. Мелетинским, В Проппом и др. Среди персонажей эпоса есть и персонажи мифа. Но божества обычно присутствуют здесь на втором плане, они дистанцированы по отношению к слушателю лишенному возможности приобщиться к их миру (как в мифе). Герои мифа в эпосе теряют космические масштаб и характер своих задач. Их цель – проявить мужество идоблесть при защите интересов конкретного общества, народа, государства. Герой чаете становится этическим образцом. Нередко он нарушает моральный кодекс, тогда такое небезупречное поведение расценивается в эпосе как его личная вина. Эпос – это события, отнесенные в прошлое, но не простое (как в легенде) и не в вечность, не в правремя (как в мифе), а в героическое, эталонное, однако не воспроизводимое время.
Миф и сказка. Взаимоотношения мифа и сказки подробно осмыслены В. Проппом, П. Гринцером и Е. Мелетинским. Сказка сохраняет многих персонажей мифа, а также может воспроизводить чудесную логику мифического повествования. Однако она не претендует на подлинность. Сказка – это волшебный вымысел. При характеристике героя акцент делается на индивидуальной судьбе главного героя, судьбы же космоса и общества не проблематизируются. Реалии сказки не космичны и не ритуальны, как в мифе; они связаны с индивидуальными судьбой и ценностями. Целью героя является личное благополучие, «домашний триумф» (П. Гринцер). Сказка не интересуется космогоническими вопросами. Ученые отмечают, например, что мотив змееборства может перейти из класса «космизация хаоса» в класс «инициация», а затем в класс «трудные задачи в сватовстве». «Герой сказки добивается локальной, в пределах своего микрокосма, победы, а герой мифа – всемирно-исторического, макрокосмического триумфа». Правда, понимание личного успеха в сказке может быть различным, далеко не всегда оно сводится к элементарной сытости, подчас сопрягаясь с исканием красоты, мудрости. В сказке может происходить социализация героя. Он, например, предстает бедняком, сироткой, т. е. существом, социально униженным. Тем существенней в координатах сказки его успех. Меняется характер испытаний героя. Проверяются нередко не его магические способности, а способность к тем или иным услугам, вежливость, доброта в обращении с испытателем (спасение птенцов чудо-птицы, угощение голодного и т. п.). Волшебство иногда становится предметом купли-продажи. Герою дается выбор между двумя женскими персонажами. Один из них – вещая невеста, мудрая дева. Другой – баба-яга, лесная людоедка из избушки на курьих ножках, которая летает в ступе и заметает свой след пестом, а дома сидит на печи и имеет кота (традиционного животного – медиатора между мирами). Считается, что в сказке в бабу-ягу превращается мифологическая хозяйка ада. В сказке возникает отсутствующая в мифе проблема несовпадения видимости и сущности. Так, авторство подвига может присвоить себе тот, кто его не совершал. Прекрасные качества может иметь герой, наружно невзрачный или даже ужасный. Неслучайно появляется испытание на идентификацию. Истинный герой знает правила поведения, о которых не подозревает герой ложный; он может ответить на любой вопрос, соглашается на трудный вызов, выполняет сложное поручение и т. п.
Иной по отношению к мифу является и функция сказки. Как нередко говорят, сказка «отражает мечту о возможном». Добавим: или о невозможном. Но прекрасном. Герой получает в награду за подвиги принцессу. По замечанию размышлявшего о русской сказке философа Евгения Трубецкого, «от бедности и скудности жизни происходит все наше человеческое искание неизреченного, волшебного богатства», поиск «иного царства», «нового места».
Миф и загадка. Загадка требует разгадки, миф же стремится к полной ясности изначально. Загадка называет вещь метафорически, однако в этом случае метафорическое мышление не связано с сакрумом, а представляет собой свободную игру ассоциациями и аналогиями. Кроме того, загадка может провоцировать ложную отгадку (на самом деле предполагая два итоговых значения). Характерно, однако, что отгадка актуализирует радостью опознания неочевидной связи вещей ту остроту осознания истины, которая характерна для мифосознания, проникающего в суть бытия.
Подобно фольклору и другие формы культуры несут на себе печать мифа. Однако эта печать обозначается по-разному.
Миф и наука.Нам известна теория о том, что наука приходит на смену мифу. Однако более современный взгляд склоняется к тому, чтобы видеть и в научных данных вариант мифа. Наука опирается на аксиомы, которые не подлежат доказательству. Она не может обойтись без фундамента веры.
Миф и искусство. Миф дает о себе знать и в профессиональном искусстве –на стадии своего затухания (или,можно сказать, в обедненном состоянии) – мотивами, персонажами и др. Однако они напрочь выпадают из сакральной сферы, лишаются претензий на подлинность, входя в контекст авторского замысла-вымысла. Произведение искусства воспринимается как иллюзия, что ставит непреодолимую грань между ним и человеком, его воспринимающим. Возможности ритуального воспроизведения здесь утрачены. Вместе с тем миф и искусство сближают особенности их образного языка. Искусство символической глубиной своих образов может свидетельствовать о глубинных истинах бытия, его произведения оказываются сродни мифам. Одним из средств такого свидетельства в искусстве становится обращение к традиционным образам мифа, которые интерпретируются как универсальная матрица человеческого бытия. Так, в романе Джеймса Джойса «Улисс» жизнь обычных дублинцев начала XX века строится по логике мифов об Одиссее.
По словам Карла Кереньи, мифология, подобно отсеченной голове Орфея, продолжает петь даже после смерти, и пение ее доносится издалека. Миф, искусство, наука – разные пути постижения единых мировых первоначал.