Соотношение религиозного и политического начал в исламском обществе

В условиях отсутствия универсальной церкви, ясно противопоставляющей себя мирянам, дихотомии «светского» и «религиозного» начал и т. п., всеподавляющее господство религиозной идеологии не в состоянии было сделать Религию и Политику двумя сепаратными и конкурирующими идеологиями, что могло бы привести к свободной игре политических сил, к полноценному компромиссу между религиозной терпимостью и политическими свободами, к созданию структуры, в которой конфликтующие конЦепты сохранялись бы так, чтобы можно было легко и действенно сплачивать усилия для достижения общих целей. Этим, с одной стороны, ослаблялась реальная и политическая власть религиоз»ого института, никак не могущего претендовать на формальную

монополизацию исламских символов, а с другой — укреплялись общие позиции ислама как относительно независимого фактора, оказывающего огромное влияние на многообразные социальные действия (в том числе и на политические).

В теории любое исламское государство руководствуется шариатом и только шариатом — Божественным Законом, торжественно неизменным, но повсеместно изучаемым и высокочтимым. И сколь бы ни были на практике принципиально важны для социальной динамики указы халифов, султанов, эмиров и т.д., они никогда не считались законодательством как таковым и, следовательно, никогда не имели сакрального статуса. Лишь согласие муджахедов, их юридическое заключение — фетва — придавало действенность указам, податным уставам, судебным решениям халифов.

Суннитский халиф лишен харизматических качеств Пророка. Олицетворение судебной, административной и военной государственной власти, халиф, однако, не мог воспринимать даже откровение, ибо откровение, содержащееся в Коране, — полное и окончательное, и, следовательно, халиф не является носителем сакральной благодати, не вправе вносить ничего нового ни в одну из сфер жизни. Религиозный институт контролировал осуществление шариатского правосудия (причем судьи действовали в соответствии с корпоративно принятыми стандартами), образовательную систему (в принципе единую для всех исламских регионов) и повседневную религиозную практику, ибо она опиралась на шариат — эту квинтэссенцию мусульманства, его главное звено.

Основывая свой авторитет и власть на универсальной идеологии и универсальном законе, религиозный институт был той силой, которая всего активнее поддерживала примат супернациональных исламских ценностей и обязательств, — вопреки грозящим стереть его центробежным лояльностям и ориентациям. Но тем самым религиозные функционеры обеспечивали свою главенствующую роль в духовной жизни мусульманских обществ. Да и никто другой не имел на это больших оснований.

Еще в IX-X вв., закрыв «врата иджтихада» (т.е. право на автономное толкование Корана и Сунны) и тем доведя до предела формальную ригидность правовой системы, суннитские легисты ослабили собственные же позиции, открыли дополнительные каналы для влияния на них государственной власти. И в то же время именно эта потеря гибкости в правовой сфере (т.е. все большее и большее стремление опираться лишь на прецеденты) увеличивала возможность обороны от внешних притязаний, благо вообще профессиональные легисты выказывали нередко стойкую преданность общим, иногда даже универсальным, принципам, заложенным в

онтологической основе шариата, не позволяя этим превращать его в средство решения ситуации в соответствии с интересами правителей.

Как бы то ни было, обладая в общем незначительной властью, религиозны и институт мог почти непрестанно оперировать конфессиональной символикой в целях контроля над различными компонентами структурного целого и лишь в его руках сконцентрировался тот в сущности и составляющий понятие «идеология» набор идей, который одновременно дает своим приверженцам возможность еамоидентификации, оценку текущей ситуации, цели социальной деятельности, всевозможные императивы.

Этим создавался сильный барьер на пути дальнейшей социальной, культурной и символической дифференциации мусульманских обществ (и, значит, для трансплантации определенных секуляризованных концептов и установок) и упрочения в силу этого автономности собственно политической сферы.

Все это уменьшало удельный вес явно политических ценностей, критериев и установок в пользу все того же Божественного Закона, шариата. Никогда полностью не реализовывавшийся, скорее полуидеал, полуфикция, он, однако, на много столетий сохранил религиозно-культурное единство мусульманского мира. В истории этого мира только шариат остается ведущим конститутивным и унифицирующим элементом, а это, в свою очередь, делало доминирующей позицию прочно отождествившего себя с ним религиозного института.

Эта позиция была прежде всего надлокальной и наднациональной — вследствие универсальности самой исламской идеологии, материализованной в шариате, который абстрагирует права и обязанности от статуса и ожиданий территориальных, этнических и прочих «естественных» групп и судит по критериям «благочестия», а не «крови». Ислам в лице его религиозного института с течением времени стремился все более «воспарять» над всякого рода партикуляристскими феноменами, хотя бы тем, что, сохраняя неизменным шариат, отказывался поэтому от бесконечной конкретной символизации треволнений земного бытия и усиливал ориентацию на изменение его все большим абстрагированием своего сущностного ядра.

Наконец, сколь бы ни была на практике лишь химерой эгалитаристская идея ислама о праве равного участия всех мусульман в процессе выработки и принятия всех социально важных решений, об их равной ответственности за деятельность правительства, — уже само ее формальное существование могло служить тормозом тоталитаристским устремлениям политической элиты.

Конечно, даже номократия не знает полной тождественности религиозной и других сфер социальной жизни, вследствие чего и появляются в том же исламе многочисленные относительно специализированные религиозные роли, занимавшие дифференцированные позиции и все более склонные придерживаться самостоятельной ориентации в борьбе с политической элитой и бюрократией.

Этот конфликт, красной нитью проходящий через всю историю мусульманского мира, хотя и шел с переменным успехом, окончился победой религиозной элиты. И это понятно. Ведь бюрократии имманентна лишь функция нахождения средств и способов достижения инструментальных целей («бюрократическое знание»). А с социетальной точки зрения значимость социальных позиций, требующих— пусть даже и наивысшей— бюрократической квалификации, всегда меньше, чем значимость социальных позиций, связанных с выдвижением, интеграцией и ритуалистическим выражением общепризнаваемых целей. А эти функции осуществляла только исламская идеология посредством прежде всего религиозного института.