В Большом социальном государстве постмодернисты ус- мотрели ненавистные им черты Большого субъекта, мороча- щего людям голову своими устаревшими «метарассказами».

И вот, когда общими усилиями Большой субъект — в ли- це социального государства или умеющей защищать себя от криминальных приватизаторов нации был устранен (или, во всяком случае, предельно ослаблен и деморализован), мы получили разительный эффект разрушения Большого рынка современности, связанного с системой общего цивилизаци- онного накопления В мгновение ока исчезло все то, что свя- зано с долговременными национальными инвестициями в будущее — система сбережения и развития человеческого капитала, включая поддержку семьи, материнства, охраны здоровья и т. д., а также информационно-образовательная

Искушение глобализмом 227

Система, связанная с развитием средств научного производ- ства и их конвертированием в средства материального про- изводства.

Большой рынок цивилизации, работающий как система долговременного стратегического накопления, сменяется мозаикой малых рынков, в которых такие стратегии немыс- лимы. Это мгновенно отразилось на статусе молодежи, кото- рую модерн превратил в референтную группу — объект под- ражания со стороны других групп. В самом деле, в условиях жизни в нестабильной высокоизменчивой среде уже не ста- рики — аккумуляторы векового опыта, а молодые становятся законодателями поведения. Эпоха модерна возложила на мо- лодежь незаменимые функции, наделяющие ее статусом авангарда: быть особой группой, предназначаемой общест- вом для ускоренного освоения новой территориальной, со- циокультурной, технико-производственной и профессио- нальной среды. Аванс, некогда выдаваемый обществом арис- тократии как аккумулятору высших достижений культуры, эпоха модерна передала молодежи, наделив ее полномочия- ми быть полпредом будущего.

Молодежь относится к специфическим образованиям эпохи Просвещения, равно как молодежный возраст. Тради- ционное общество знало только два возраста: детство (до по- лового созревания) и взрослость, продолжающуюся до самой смерти. Это возрасты конформизма: детство — конформизм послушания и имитации старших, взрослость — конфор- мизм приспособления к наличным обстоятельствам. Про- свещение открыло третий, нонконформистский возраст, наступающий в промежутке между концом детства, ознаме- нованным бунтом против отца, и наступлением профессио- нальной взрослости. По критериям информационного обще- ства молодость — это возраст, когда нам позволено получать общую культурную и научную информации, пока что не за- ботясь о ее утилитарном применении. Собственно, это и есть информационное накопление. Рыночные реформы монета- ризма, равно как и социокультурные реформы постмодерна, прямо направлены против молодежи, с ее ориентацией на

228А. С. Панарин

«метарассказ» прогресса и информацию фундаментального типа, не сулящую немедленной прикладной отдачи.

Совсем не случайно рыночные реформы в России сопро- вождаются переменами в гражданском и трудовом законода- тельстве, прямо направленными на всемерное сокращение молодежного возраста. Паспорта стали выдаваться не в 16, а в 14 лет и с этого же возраста молодежь приглашают «не бить баклуши» в системе общего образования, а поскорее идти на производство или, если таковое свертывается, в прислуги бизнесу и просто в прислуги кому бы то ни было.

Ради точности следует сказать, что современное крими- нализированное общество предлагает свою специфическую форму открытия молодежного возраста, но связана она не с системой социализации молодежи, а с практиками ее десо- циализации — выпадения из общей нормативно-ценностной системы цивилизации и переходом в ряды внутреннего вар- варства, терроризирующего окружающую среду.

Итак, постмодерн оказался «пятой колонной» алчной и скаредной «взрослости» — реваншем Отца над юношей Эди- пом. Молодежь доверилась постмодерну, обманутая стилис- тикой рафинированного нигилизма и эпатажами против

«репрессивных систем». На деле демонтаж Большого мифа, обращенного в будущее, оказался и демонтажом системы об- щего информационного накопления, превратившей моло- дежь в привилегированную группу.

Там, где исчезает функция накопления, обращенного в более или менее отдаленное будущее — ибо «малые субъек- ты» не интересуются большим будущим, — молодежь теряет аристократические привилегии. Общество, представленное сиюминутно ориентированными малыми рыночными субъ- ектами, с новым подозрением относится к молодежи, как к

«романтикам будущего», которого на самом деле нет. Как со- знается Лиотар, в таком обществе и знание не передается и не будет в дальнейшем передаваться молодым людям цели- ком и раз и навсегда, еще до начала их активной жизни. Оно передается и будет передаваться «на выбор» взрослым, на- чавшим трудовую деятельность или собирающимся начать

Искушение глобализмом 229

ее, с тем чтобы повысить их компетенцию и профессиональ- ное продвижение...»41

В самом деле только, молодежь выступала в роли субъек- та, оправдывающего накопительные социокультурные стра- тегии Просвещения. Именно она выступала в эпоху модерна преимущественным, если не исключительным потребителем такого знания, которое, вместо того чтобы служить приклад- ным практикам «здесь и теперь», было ориентировано на бу- дущее, то есть служило эквивалентом общего накопления.

Чем больше общетеоретической, «поливалентной» ин- формации содержало знание, тем живее оно захватывало мо- лодежь, которая чувствовала в себе призвание самого про- гресса: не воспроизводить, не копировать уже сложившийся опыт, а обновлять его с помощью общей теоретической и со- циокультурной информации. Эта интенция молодежи в точ- ности совпадала с установками Просвещения, больше всего ценившего то знание, которое не обслуживало систему опы- та, а служило системе общих новаций. И вот постмодерн в корне меняет эти установки цивилизации. Сбросив с пьедес- тала Большого субъекта с его большими целями («метарас- сказами»), постмодерн возвращает нас к той далекой эпохе, когда знание было целиком рецептурным, ремесленничес- ким и адресовано было мастерам, заранее хорошо знающим, как и для чего они будут его использовать. Само собой разу- меется, что это выносит за скобки фундаментальные иссле- дования и другие формы общего интеллектуального накоп- ления, о которых нельзя заранее сказать, в какие конкретные практические результаты они выльются. Не грозит ли пост- модернистский переворот разрушением большого творчес- кого воображения как такового, подменяемого меркантиль- ными расчетами на злобу дня? Некоторые теоретики постмо- дернизма чувствуют это и спешат нас успокоить.

Так, Лиотар предлагает сравнить две проблемных ситуа- ции: с неполной информацией, которую еще только пред- стоит произвести, и с полной, которую просто предстоит отыскать в наличном банке данных. В первом случае нам могут пригодиться романтики классической науки, которые в ходе смелой мозговой атаки родят неожиданные идеи. Во

230 А. С. Панарин

втором случае никакие романтики нам уже не нужны — их заменяют находчивые операторы, умеющие работать с систе- мой Интернета, как резервуаром уже готового знания. Ин- тернет — это информационный «конец истории», ибо здесь процесс производства нового неведомого знания заменяется машинной обработкой сведений, уже наличествующих в ин- формационных сетях. «...В играх с исчерпывающей инфор- мацией наилучшая результативность не может заключаться (гипотетически) в получении дополнительной информации. Она получается из новой организации данных, что собствен- но и составляет «прием». Допустимо изображать мир знаний эпохи постмодерна как мир, управляемый игрой с исчерпы- вающей информацией, в том смысле, что она в принципе до- ступна для всех экспертов: здесь нет научного секрета»42.

В этой фразе запечатлено главное отличие пространст- венных стратегий глобального открытого общества от вре- менных (исторических) стратегий общества, вышедшего из Просвещения. Просвещение меньше заботилось о том, что- бы максимально открыть национальные сообщества друг другу, чем о том, чтобы повысить способность каждого из них творчески открывать будущее — на основе смелого поле- та инновационной мысли. Постмодерн боится открытого — то есть непредсказуемого будущего, а пуще всего боится та- ких субъектов, которые способны организовать «метафизи- ческий» бунт против настоящего, вооружившись вдохнови- тельными «метарассказами».

Призывая кастрировать эту опасную плодовитость, пост- модернисты одновременно предлагают компенсацию: не надо бояться иссякания романтического вдохновения (за ко- торое человечество заплатило слишком большую цену) — система глобального открытого общества позволяет нам за- менить производство нового знания — со всеми его риска- ми — более надежной и безопасной системой обнаружения готовых данных. Вертикальная открытость будущему должна быть заменена горизонтальной открытостью культур, кото- рым отныне запрещено иметь секреты друг от друга.