Укоренённость в непостижимом

Я вновь намерен подчеркнуть значение непосредственного как тайны, сквозь которую сущее открывается для нас всякий раз в некоторой своей неповторимой проекции. Ценность может переживаться нами как недосказанность непосредственного в его тайне. Как то, что предохраняет от автоматического определения и служит для нас основой особого отношения к тому, по поводу чего для нас существует ценность. Мы как бы бережём этот повод и предостерегаемся от какого-либо его определения, опасаясь тем самым ограничить его для себя и для всего существующего. Нам важна его свобода. Поток происходящего вовне, весь природный и существующий хаос не оставляли бы от нас ни одного живого непосредственного места, интимность не имела бы никакого отличия от публичности, если бы мы не имели этой своей непосредственной тайны в сердцевине своего существа. Непостижимость непосредственности как фона, на котором нам всё дано и через который мы имеем то, что имеем, есть наша свобода от всякого ограничения в мысли и чувстве. И именно так становится возможным переход от одного определения в мысли или чувстве к другому, но при этом всегда всё равно внешнему и второстепенному определению по отношению к непосредственному средоточию.

Оттенки красоты

Для меня невероятно мучительным стал вопрос о красоте и её онтологическом значении. Особенно же он актуализировался в несравненности двух единичностей красоты, которые явили для меня квинтэссенцию прекрасного облика. И та, и другая были автономны, но как будто имели единый субстрат своего выражения. Сравнение же в их сопоставлении оказалось напрочь парализованным, они не имели, не предоставляли возможности для сравнения, они как бы изначально происходили не сравниваемыми, и в этом, в том числе, состояло их бытийственное значение. Данное обстояние словно выражало их исконное право на молчаливое переживание себя за пределами сравнений разума, без оглядки на какие-либо определения и иные отвлечённые от себя манипуляции. Они преодолели для меня отстранённость в сравнении. Несравненность явилась в качестве преимущества их красоты над остальным, и она же тем самым губила всякую возможную мысль о себе. Это прекрасное не имело в себе противостояния и деления ввиду отсутствия возможности сравнения. Напротив же, знание, сплошь и рядом основанное на сравнении, выявило своим основным орудием отрицание во всяком определении, что задаёт собой известный результат противопоставления в существовании людей, порождает всевозможные формы сегрегации и культурного насилия. Красота безвопросна, неделима и не противопоставима, её онтологическое значение состоит в выделении некоторой обратной перспективы в отношениях между существующими, которые были бы независимы от определения господствующим знанием.

Красота и наглядность

Оставленность как существование в наглядном предопределяет самоопределение не как процесс, а как определение на некоторой ступени, как остановка и замирание на месте. Самоопределение оставляется в лице определения, динамика переходит в статику. При этом жизнь вне Бога не даёт возможности для переориентации в самоопределении, противостоящей всякому внешне налагаемому определению. Другими словами, дистанция между готовыми определениями и моей собственной непосредственностью уничтожается в отсутствии трансцендентного. Трансцендентное вносит Логос как синтезирующий и исправляющий элемент в непосредственное, и тем самым раскрывает потенциал Софии как преодоление неудовлетворительных определений теперешнего бытия. Здесь же красота как универсальное целое, выражаемое в тех или иных частностях и единичностях, демонстрирует в них как бы своё единое и непосредственное существо по отношению ко всякому ограниченному своей вещественностью определению. Для существующих это оборачивается несвойственной для повседневности тоской по переживанию вне ограниченности, определённости данного в опыте. Явленность и тем самым определённость в овнешнении выражают собою красоту, но выражают её опосредованно определением, лишь некоторым моментом в раскрытии сущего, а потому сама красота в своей ещё несказанности и нераскрытости только предчувствуется нашим метафизическим существом. Красота утверждает метафизику и делает её возможной. Красота демонстративно не ограничивается косностью, пассивностью, материальностью и, даже можно сказать, конкретностью наглядного сущего, она его преодолевает, размыкает его здесь и сейчас определения во времени и пространстве.

Ты гори, ты гори, мой цветочек,

Забирая все силы зимы.

И лети, и цвети, разлагайся,

А уж в полночь так снова гори.

Вижу ночь, вижу ясно я вьюгу,

А тебя уж совсем рядом нет,

Ты гори, ты гори, мой цветочек

И буди же во мне дальний свет.

Дальним светом с тобою мне ближе,

Да не вздумай вовек не грусти.

Мы с тобой тоскою лишь ближе,

Чуть шепни правду мне – и гори.