Ii. искусство середины xviii века

Конец 1720—1730-е годы были мало благоприятной порой для развития русского искусства. Имен­но в эти годы, как мы знаем, оказался в заточении в Петропавловской крепости, а затем сослан в Сибирь Иван Никитин, в конце десяти­летия казнен архитектор П.М. Еропкин. Как писал В.О. Ключев­ский, после смерти Петра «престол был отдан на волю случая и стал его игрушкой. С тех пор в продолжение нескольких десятилетий ни одна смена на престоле не обходилась без замешательства, кроме разве одной: каждому воцарению предшествовала придворная сму­та, негласная интрига или открытый государственный заговор. Вот почему время со смерти Петра I до воцарения Екатерины II можно назвать эпохой дворцовых переворотов» (Ключевский В. О. Курс русской истории//Соч. В 9 т. М., 1989. Ч. 4. С. 258). После смерти Петра около престола оставались его сподвижники, но это были или, по словам Ключевского, «цепные слуги преобразователя, однако, затаенные противники его преобразований», или «свора иноземцев, посыпавшихся на Россию, как сор из дырявого мешка», среди которых первую скрипку играл «вестфальский попович, граф Остерман, камердинер голландского вице-адмирала в ранней мо­лодости и русский генерал-адмирал под старость, робкая и предательски каверзная душа». «Недостроенная храмина», как называли Россию после Петра, достраивалась уже не по петровскому плану, и Феофан Прокопович погрешил против истины, сказав в своей знаменитой проповеди при погребении Петра в утешение осиро­тевшим россиянам, будто преобразователь «дух свой оставил нам».

После смерти Екатерины I и падения Меншикова началось недолгое бесславное правление внука Петра — Петра II, при бес­церемонном вмешательстве Долгоруких. Об этом времени немало писали отечественные историки, напомним о нем словами современников-иностранцев. Так, испанский посол де Лириа сообщал своему государю, что «управление в России идет дурно; царь не занимается делами, да и не думает заниматься; денег никому не платят, каждый ворует сколько может» и «мало-помалу начинают забывать о всем хорошем, что сделал Петр I, каждый думает о своем собственном интересе». «Посему этот двор теперь настоящий Ва­вилон» (Дюк де Лириа. Письма из России в Испанию//Осмнадцатый век. Исторический сборник. Изд. П. Бартеневым. В 4 кн. М., 1862. Кн. 2. С. 119).

Неожиданная болезнь и последовавшая за ней быстрая кончина Петра II принесли России не избавление, а новое засилье времен­щиков, на этот раз иностранных и в тысячу раз более опасных, а с ними и самое печальное десятилетнее правление в русской истории XVIII в.—царствование Анны Иоанновны. Устами де Лириа выра­жены сложность и трагизм атмосферы у русского трона в 30-е годы: "Вирой и Левенвольд управляют императрицей как хотят, и русские ненавидят этих немцев. Но сзади их стоит Остерман и управляет империей» (Дюк де Лириа. Указ. соч. С. 163).

Находились и соотечественники, которые характеризовали 30-е годы как «опасное и суетное время» (Артемий Волынский). Импе­ратрица Анна унаследовала от своей матери Прасковьи Федоровны, успешно делившей время между церковью и ассамблеей, между юродивыми, шутами и театральными зрелищами, суеверие и само­дурство. Ум Анны не был развит ни образованием, ни облагорожен воспитанием. Она распространила все свои нравственные качества и на управление огромной державой, не занимаясь делами, предо­ставив их на пагубное ведение иностранцам; ей было не до коренных вопросов, не до решения выдвинутых Петром задач. Как писали историки, тогда дворец и крепость стояли рядом, поддерживая друг друга и обмениваясь жильцами. И судьбой русского престола она распорядилась беспрецедентно, заставив присягнуть на верность еще не существующему ребенку от еще не осуществленного брака 13-летней племянницы с даже еще не выбранным для нее мужем. Последовательно и методически в ее правление происходило только искоренение русских родовитых людей — Голицыных, Долгоруких, Волынских,—и возвышение захудалых иностранцев. Русские, ис­пытав при Меншикове и Долгоруких русское беззаконие, при Бироне и Левенвольде вкусили беззаконие немецкое. «Остерман ненавидел Волынского, как немец русского, как государственный деятель своего политического противника, как худородный — ро­довитого человека, но, не изъясняя ничего прямо, он выговаривал все темными терминами и втайне готовил Волынскому западню и гибель» (Корсаков Д.А. Из жизни русских деятелей XVIII в. Историко-биографические очерки. Казань, 1891. С. 316—317).

Казни, кровь, колесование, четвертование, сожжение, отправ­ление в ссылку с вырезанными ноздрями, пытки во вновь восста­новленном Преображенском приказе, называемом теперь Тайной канцелярией, становятся привычным делом. Князь М. Голицын, получивший европейское образование, волею императрицы превра­щен в шута; архиепископа Феофилакта Лопатинского пытают в Тайной канцелярии (за защиту книги Стефана Яворского «Камень веры»). А при дворе царит роскошь, превосходящая своим велико­лепием все европейские дворы, не исключая и французского. Один за другим сменяются «машкерады», то при дворе, то у великого канцлера, то у вице-канцлера, то у фельдмаршала. Эти блестящие празднества мастерил Левенвольд, «перещеголявший злокачествен­ностью» (слова Ключевского) своего брата, лифляндского графа, обершталмейстера. Но этот феерический маскарад, являвший взору все виды искусства, был сказочной декорацией и не мог скрыть черт действительной жизни. Искусство этой поры неуловимо но­сило черты мрачного величия, гнетущей тяжести, несмотря на все великолепие бесчисленных балов и иллюминаций. Дома, похожие на крепости, с массивной и неуклюжей мебелью, платья, ложив­шиеся огромными негнущимися складками, напыщенные, как их владельцы, украшения, усеянные каменьями,— во всем До мелочей быта сказалось то, что в итоге царствования с таким поразительным проникновением в его суть выразил скульптор Растрелли в образе самой Анны Иоанновны: смесь европейской роскоши с азиатской тяжеловесностью, вульгарной силой и варварской грубостью. От этого времени не случайно осталось так мало памятников искусства — они погибли или были уничтожены ненавистью тех, кто не мог забыть это время. Сама атмосфера жизни двора была тяжелой, вульгарной. Исследователями правильно подмечено, что в правле­ние Анны Иоанновны уживались любовь к итальянской опере и интерес к балету (было создано даже нечто вроде балетного учили­ща) с шутовством «Ледяного дома», с грубыми фарсами, на пред­ставлениях которых потешались над сыплющимися со сцены оплеухами. Впрочем, это было характерно для всего европейского Просвещенного XVIII в. Позже Ф.Ф. Вигель напишет свои знаменитые слова о том, что иностранцы при Петре нас учили, а при Анне мучили (Вигель Ф.Ф. Записки. В 7 т. М., 1892. Ч. 2. С. 31).

Однако дело Петра было начато. И как бы ни стопорились его начинания, общественная мысль продолжала развиваться и в это неблагоприятное время. Как писал Пушкин, «по смерти Петра 1 движение, переданное сильным человеком, все еще продолжалось в огромных составах государства преобразованного. Связи древнего порядка вещей были прерваны навеки; воспоминания старины мало-помалу исчезали» (Пушкин А С. Заметки по русской истории XVIII в.//Полн. собр. соч. в 10 т. М.; Л., 1951. С. 121). Русское шляхетство при Анне — уже не служилые люди XVII столетия. Продолжается процесс формирования европеизированной после­петровской дворянской интеллигенции. В 1732 г. в Петербурге открывается Сухопутный шляхетский корпус («Рыцарская акаде­мия»), приготовляющий молодых дворян к государственной службе. Из его стен вышли впоследствии А.П. Сумароков, М.М. Херасков. Именно в эту пору первый русский поэт и просветитель Антиох Кантемир напишет свои знаменитые сатиры (правда, напечатанные только через 18 лет после его смерти). В 1730 г. Василий Тредиаковский («выскочка», плебей, всеми помыкаемый и осмеянный, поэт-эрудит, выученик Сорбонны, в которую проник тайком, убе­жав из России) переведет роман Поля Тальмана «Езда в остров любви», ставший первым светским романом на эту тему в России. И тонкости любовной культуры, разработанные во французской беллетристике, прославляющие утехи любви и галантное поведение, впервые откроются перед русским читателем. В 1735 г. он напишет свой первый теоретический трактат о стихосложении, положив начало преобразованию русского стиха; с 1738 г. примется за титанический труд перевода многотомной «Истории древнего мира» Роллена, и поколения русских будут изучать историю Греции и Рима по его труду. Но в провинции, куда Тредиаковский уезжает работать над Ролл сном, у него даже не будет элементарного материального обеспечения. Только с 1745 г. он станет профессором Академии наук.

Тем не менее сама Академия наук (размещавшаяся тогда в бывшем дворце Прасковьи Федоровны) превращалась как будто вопреки суровому времени в солидное научное и художественное заведение со Словолитной и Слово резной, Инструментальной и Гравировальной палатами, с Физической камерой, Переплетной и Книжной лавкой, с типографией, печатавшей на русском и немец­ком языках, из которой выходили учебники, словари, карты, планы городов: здесь печатались «Санкт-Петербургские ведомости». При Академии наук существовала библиотека, основой которой явилась библиотека Петра Великого — вывезенное им из Москвы собрание книг московских царей, сюда были присоединены в разное время библиотеки Я. Брюса, А Виниуса, П. Шафирова, сестры Петра Натальи Алексеевны, медицинские книги Аптекарского приказа и т. д. При Академии существовала гимназия, а также Кунсткамера с Анатомическим театром и грандиозным музеем — собранием всяких «чудес» от Восковой персоны до Готторпского глобуса. В царствование Анны Иоанновны в Академии работали величайший математик Леонард Эйлер, астроном Ж. Делиль, историк Г.Миллер — вечный оппонент М.В. Ломоносова; замечательный историк В.Н. Та­тищев, попытавшийся в своем труде систематизировать 1000 лет истории России.

Воцарению новой императрицы Елизаветы Петровны предше­ствовало недолгое (длиной в год) «убогое правление» (слова Клю­чевского) Анны Леопольдовны, регентши при несчастном малолетнем императоре Иване Антоновиче, которое было прервано легко и бескровно. «...Удачной ночной феерией разогнан был курляндско-брауншвейгский табор, собравшийся на берегах Невы дотрепыватъ верховную власть, завещанную Петром Великим своей империи» (Ключевский В.О. Указ. соч. С. 245).

Двадцатилетнее правление дочери Петра, разумеется, не изме­нило ни форм государственного устройства, ни общественных отношений, и все-таки Россия 40-50-х годов не похожа на Россию предыдущего десятилетия. И прежде всего Москва и Петербург, где были собраны лучшие творческие силы науки и где в основном проходила жизнь художников, о которых пойдет речь.

Время это рассматривалось историками XIX столетия как чуть ли не идиллическая пора. Петр Бартенев писал в 1878 г.: «После судорог петровского времени и ужасов бироновщины наступили дни тихого, беззаботного жития» (Бартенев П.И. Императрица Елизавета Петровна и ее записочки к Василию Ивановичу Демидову//Русский Архив. 1878. Кн. 1. С. 10). Правда, он вынужден тут же признать, что сама императрица не была идеалом монархини, отмечая вскользь, например, что «подобно многим другим госуда­рям, своим современникам (из которых исключением являлся Фридрих Великий) сама Елизавета Петровна не прилежала к пись­менному делу». Из всех искусств императрица больше всего ценила пение, особенно церковное. Историки часто пересказывают факт, как для своевременной доставки голосистых дьяконов из Москвы в Петербург к Великому четвергу по ее требованию приостановили все почтовое движение между обеими столицами.

Но несомненно также, что это было и время блистательного расцвета искусства, прежде всего архитектуры, и наук. Успехи добывались «нелегко и небезгрешно», и «туманно занималась заря русской школы просвещения». Ключевский говорил это в связи с гимназией Глюка, про более раннее время, но многое было сведено на нет в десятилетие Анны Иоанновны, и вполне можно отнести эти слова и к 1740—1750 гг. Так или иначе заря занималась, и после правления Анны Иоанновны время дочери Петра выглядит неиз­меримо более благоприятным. Действительно, изменения были: отменена смертная казнь, смягчились нравы, ушли в прошлое ужасы «бироновщины». А главное — росло национальное самосознание русских людей, чему, несомненно, способствовали и успехи России на международной арене. Победы над «первым стратегом своего времени» Фридрихом II, взятие Берлина, битвы при Цорндорфе и Кунерсдорфе — знаменитые события Семилетней войны — пока­зали миру, каким мощным самостоятельным государством является Россия.

Усилились связи с Западом, культурные в том числе. Вместе с тем была подготовлена национальная почва, на которой могли возникнуть (и вскоре возникли) русские институты образования и культуры. Общественно-политические и прочие изменения вызвали к жизни творческие силы художников во всех сферах искусства. В правление Елизаветы Петровны, в которой русские люди видели не просто императрицу, а «дщерь Петрову», т. е. продолжательницу дел Петра, в связи с бурным дворцовым строительством наступает блестящая пора для развития всех видов искусства, в первую очередь монументально-декоративной живописи. Бесконечные празднест­ва, фейерверки, «машкерады», триумфальные шествия требовали декоративно-красочного оформления и напряжения всех творче­ских сил Канцелярии. Отметим, что общий патриотический подъем захватил не только русских, но и иностранных мастеров, лучшие из которых обрели в России поистине свою родину. И «обер-архитектор граф де Растреллий» недаром говорил, что творит «для единой славы Российской». Растрелли и явился подлинным создателем стиля русского барокко в архитектуре.

Не забудем, однако, что барокко утверждалось во всех видах искусства и силами многих мастеров. Мифологические и аллегори­ческие сюжеты декоративной плафонной живописи, трактованные в барочном духе, усиливали впечатление праздничности, эффект­ности, блеска возводимых дворцов и других сооружений. Огромный коллектив мастеров самых различных специальностей и степеней таланта участвовал в создании грандиозных архитектурно-декора­тивных ансамблей елизаветинской поры. Это были именно ансам­бли, где архитектура, живопись, скульптура, прикладное искусство представали в синтезе. И если уже говорить о пышном, царствен­но-величественном, чувственно-эмоциональном барокко, привив­шемся на русской почве и обретшем здесь свои, отечественные черты, то именно в елизаветинское время искусство шпалеры, ювелирное дело (серебро, финифть, чернь), начало фарфорового производства (в эти годы был основан Императорский фарфоровый завод, начинает свою деятельность предприимчивый англичанин Гарднер), расцвет всех видов и жанров — от украшения табакерок и окладов книг до монументально-декоративных росписей —пре­вращает период 1740—1750-х гг. «в одну из самых художественных страниц русской истории», по определению знатока искусства ХУШ в. Н.Н. Врангеля (Императрица Елизавета и искусство ее времени//Аполлон. 1912. № 7. С. 21).

Это также время сложения и расцвета русского театрального искусства.

При Анне Иоанновне ко двору приезжали и немецкая опера, и итальянская комедия дель'арте. Более чем через 100 лет, в 1863 г. журнал «Северная пчела» (№150) так описывал Оперный дом того времени, размещавшийся недалеко от анненского Зимнего дворца. Он «имел вид большого овала с двумя галереями, а вокруг театра были тоже две галереи, одна над другою. Театр был внутри прекрас­но украшен живописью и скульптурой. Вокальная и инструменталь­ная музыка была несравненна. Государыня, не могшая более, по причине суровой погоды, наслаждаться стрельбой, которая для ее удовольствия почти ежедневно устраивалась в Петергофе летом, являлась теперь всякий раз со всем двором, когда давали оперу, комедию или интермедию. Сверх того, всякому прилично одетому иностранцу, а также знатному бюргеру в Петербурге дозволено было присутствовать в числе зрителей, и при том без всякой платы, если только имевшие желание бывать в театре являлись вовремя, потому что караул получал затем приказание не впускать никого больше. В Оперном доме могло поместиться до тысячи человек».

Театральное действо с его декорациями, «махинами», костюма­ми было поистине зрелищем феерическим, и роскошь эта еще более усилилась при Елизавете Петровне (знаменитый театр Локателли). Феерическими в середине столетия были также фейерверки, «огненные потехи», роскошные, многокрасочные, с многими тысячами свечей и фонарей и очень сложные технически, с привлечением современной инженерии и пиротехники.

Расцвет театра в середине столетия предопределяет успех прежде всего драматургии среди других жанров литературы той поры.

В 1740—1750-е годы АЛ. Сумароков — выдающийся поэт и первый русский драматург трагедий «Хорев» (1747) открыл началь­ную страницу в истории русской драматургии, С Сумарокова на­чался русский классицизм. Возглавляя русский театр во второй половине 50-х годов, он неустанно пропагандировал идеалы клас­сицизма.

Но несомненно, центральной фигурой русской культурной жиз­ни середины XVIII столетия был Михаил Васильевич Ломоносов. Борьба за идеи просветительства, корни которых лежат еще в петровском времени, и создание национальной светской культуры связаны в большой степени с его именем. В личности Ломоносова как бы сконцентрированы лучшие национальные черты: энергия» воля, творческая одаренность, патриотизм, страсть к науке, сме­лость в разрушении отжившего и стремление к созиданию, опере­жающие свое время. Размах, всеобъемлющий характер, зрелость мышления, классическая ясность, последовательность идей харак­терны для Ломоносова. Только в его деятельности прогрессивные стороны петровской эпохи нашли свое полное выражение. Недаром Пушкин сказал о нем: «Великий сподвижник великого Петра». Во многом благодаря Ломоносову Академия наук, открытая еще в 1725 г., становится очагом отечественной науки (а русским ученым в ее стенах всегда было очень непросто!). Создание в Москве универси­тета (1755) дало возможность русским дворянам (причем, преиму­щественно из средних и даже мелкопоместных слоев) получать образование у себя на родине, не уезжая в далекие края. Среди первых воспитанников университета были Н.И. Новиков и Д. И. Фон­визин.

В 1756 г. в Петербурге открывается Российский театр, созданию которого немало способствовала ярославская труппа прославлен­ного Федора Волкова. В 1758 г. в Казани организуется гимназия, выпускником которой станет Г.Р. Державин. В 1759 г. происходит первый набор в Пажеский корпус.

Приобретает свое лицо и русская журналистика. С 1755 по 1764 г. издается научно-популярный и литературный журнал Академии наук «Ежемесячные сочинения, к пользе и увеселению служащие». С 1759 г. выходит первый настоящий литературный журнал Сума­рокова «Трудолюбивая пчела». Позже, с 1760 по 1762 г. при Мос­ковском университете под руководством М.М. Хераскова, ведавше­го университетской типографией и театром, затем ставшего директором и куратором университета, появляется журнал «Полез­ное увеселение».

«Ломоносовское время» вызвало к жизни и расцвет пластиче­ских искусств. В 1757 г. была организована «Академия трех знат­нейших художеств». Это время дало всем искусствам новое направление и смысл. Вишняков, Антропов, Чемесов, Баженов, Кокоринов, Рокотов, Левицкий — одни уже творили, другие только начали свой путь в этот период, но их объединяет сам дух эпохи, оживление национального чувства.

«Ломоносовскую пору национальной культуры, — писал Б.Р. Вип­пер, — характеризует рост национального самосознания, пафос тор­жества и могущества национальной государственности. Отсюда — мажорность, красочность русской культуры этого периода, ее брыз­жущий здоровьем оптимизм, полный величественности, но совер­шенно свободный и от мистической экзальтации, и от жеманной утонченности, свойственных западноевропейской культуре того времени. Отсюда же и все растущее проникновение в дворянскую культуру элементов фольклора, воспринимавшего дворянской сре­дой не столько как стихия народного творчества, сколько как традиция исконно русского феодального искусства. Наиболее пол­ное воплощение дух культуры середины XVIII в. получил в торже­ственной оде, величайшим мастером которой был Ломоносов и громкозвучные формы которой призваны были прославлять успехи России, победы русского оружия, величайшую торжественную при­поднятость национального самосознания.

Те же особенности присущи и архитектуре середины века с характерным для нее широко растущим участием русских художни­ков в творческой жизни страны и все рельефнее формирующимся своеобразием русского барокко» (Виппер Б.Р. Русская архитектура первой половины XVIII в.//Архитектура русского барокко. М., 19781 С. 65).