Как папа охотился на тигра

Когда папа был маленьким и учился в школе, он один раз охотился на тигра. Тигр тоже был маленьким. И хотя он не учился в школе, но жил на школьном дворе. Вот как всё это вышло.

Однажды весной, после уроков, маленький папа и его товарищ сидели на школьном дворе и грелись на солнышке. На солнышке было хорошо. Ребята разговаривали, как и все ребята на свете: сразу обо всём. Они говорили о футболе, о завтрашнем диктанте, о вчерашней драке, о кинофильме «Багдадский вор», о том, кто какое мороженое любит, и о том, кто поедет в пионерский лагерь, а кто будет скучать на даче с родителями. Пока все разговаривали, маленький папа читал какую-то книгу. Я уже не помню, что он читал. Наверно, Майн Рида или Эмара Густава. А может быть, Жюля Верна. И вот, когда все замолчали, маленький папа вдруг сказал:

— Эх, хорошо бы поохотиться на тигра.

Тогда все засмеялись. А Миша Горбунов, которого все звали Горбушка, громко закричал:

— Чур, со мной!

И тут все ребята закричали:

— Чур, со мной! Чур, со мной! Потом кто-то из ребят крикнул:

— Чур, всем классом!

И все закричали:

— Чур, всем классом!

— А как на них охотятся? — спросил Миша Горбунов.

— Очень просто, — ответил маленький папа. — Садят­ся на слонов и едут в джунгли. Это такой тропический лес, очень густой. Там обезьяны, бананы, лианы...

— Диваны, сарафаны, митрофаны... — подхватил Гор­бушка. — Ты про тигра говори.

— Я про тигра и говорю. Тигр прячется в этих джунг­лях. Потом он выскакивает и бросается на слона. Тут в него стреляют. А слон хватает его хоботом, бросает на землю и топчет ногой. Вот, смотрите! Тут всё нарисовано.

Все ребята долго смотрели на картинку в книжке. Потом Горбушка сказал:

— Значит, так. Ты, ты, ты, ты и ты будете слонами. Я, он, он и он будем охотниками. Наш двор — это джунгли. А вместо ружья каждый охотник берёт палку. Взяли? Теперь сели на слонов и поехали. А вот и тигр. Смотрите, какой полосатый!

— Да это же котёнок, — сказал маленький папа.

— Молчи! Ты ничего не понимаешь! Слушать мою команду! Слоны, вперёд!

Маленький папа был охотником. Сидя на своём слоне, он видел, как полосатый котёнок с удивлением смотрел на слонов и охотников, он даже не пытался бежать, так он был ошеломлён. Но тут Горбушка скомандовал:

— Пли!

На котёнка обрушился град палок и камней. Маленький папа не удержался и тоже бросил свою палку, но он не попал. Котёнок испугался и бросился бежать. Но тут чей-то камень ударил его в голову. Он дёрнулся два раза и затих.

— Тигр убит! — крикнул Горбушка. Но кто-то из ребят закричал:

— Котёнок-то умер!..

И все побежали смотреть на котёнка.

Он лежал маленький, тихий, полосатый. Лежал и не двигался. И вдруг маленький папа понял, что котёнок-то был живой. А стал мёртвый. Никогда он теперь не будет прыгать, бегать, играть с другими котятами, никогда он не будет большим, взрослым котом. Не будет ловить мышей, не будет мяукать на крыше. Ничего не будет. Наверно, он со­всем не хотел играть в охоту на тигра. Но его ведь никто не

спросил об этом. Ребята стояли около котёнка и молчали. Молчал даже Горбушка. Вдруг кто-то заплакал и закричал:

— Ой, мой котик, мой котик... — Это плакала малень­кая девочка с большим голубым бантом.

Она подняла котёнка и унесла его в дом. А ребята разо­шлись, не глядя друг на друга.

С тех пор маленький папа никогда не обижал ни кошку, ни собаку, ни других животных. И ему до сих пор жалко того котёнка.

Радий Погодин ПАРАЗИТ

После обеда Коля пришёл на мостки, к которым лодки причаливают. На этих мостках мальчишка и две девчонки во что-то играли. Смотрели в воду и хохотали. Впрочем, хо­хотал только мальчишка. Девчонки, похоже, всхлипывали, и глаза у них были совсем не весёлые.

— Здравствуйте, — сказал им Коля Уральцев. — Вы кто?

— Мы здешние, — ответил мальчишка. — Это Тань, Тань-перестань. — Он показал на девчонку в голубом платье. — А это Нитка. — Он показал на девчонку в трусах и в майке.

— Он Лёнька Каша, — сказали девчонки. Мальчишка кивнул.

— Потому что у нас такая фамилия — Кашины. А ты Колька-дачник.

Коля удивился: откуда мальчишка знает?

— А я всё знаю, — сказал мальчишка. — Я вокруг себя на двести километров всё знаю. И всегда вперёд всех узнаю.

Коля проникся к нему почтением и уважением.

— А что вы делаете? — спросил он.

— Ершиный бой, подводный, — ответил ему Лёнька. — Веселье. Смехота.

— Ершиный бой, — повторили за ним девчонки и снова не то засмея­лись, не то всхлипнули, не то икну­ли и посмотрели на Лёньку пугливо.

— Хочешь покажем? Смотри! — Лёнька наклонился с мостков.

Коля Уральцев тоже за ним на­клонился. Стал глядеть. В этом месте была тень. В неглубокой воде у песча­ного дна крутились ерши. Их было не­сколько.

Плавали они медленно. Натыка­лись друг на друга. Расплывались и снова сталкивались. Некоторые ерши на боку плавали, едва шевелили хвостами. Некоторые стояли вверх брюхом.

Коля пригляделся внимательнее, к самой воде лицо приблизил. И сам себе не поверил: у каждого ерша глаза были насквозь проткнуты спичкой.

— Они же слепые, — прошептал Коля.

— Ага, — сказал Лёнька. — Я им спичками глаза проткнул.

— Зачем? — спросил Коля.

— А для смеху. Миноноски. Подлодки. Бей! Бомбёжка! Стыкайся! Торпеды! — заорал Лёнька и ударил кулаком по доске.

— Они все подохнут.

— А-а-а... — Лёнька плюнул. — Живучие твари. Вто­рой день крутятся. У меня от смеха живот болит.

Девчонки всхлипнули. Теперь Коля отчётливо рас­слышал, что они всхлипнули. Коля повернулся к Лёньке и сказал:

— Живодёр ты. Паразит. Вот ты кто.

— Это как? — спросил Лёнька оторопело.

— А как слышал, — сказал Коля Уральцев. Девчонки примолкли. Лёнька сжал кулаки, но драку не затеял, только закричал громко:

— А ты убирайся! Чего такие слова произносишь. Ещё при девчонках такие слова произносишь. А ещё городской.

— Это слово самое правильное для тебя, — сказал ему Коля.

Девчонки заплакали.

— А вы чего загудели? — спросил их Лёнька. — Не ревите. Я сейчас побью Кольку-дачника — и мы с вами на лодке поедем.

— Никуда мы с тобой не хотим, — сказала девчонка Таня. — Мне ершей жалко.

— Чего тебе ерши сделали? — сказала девчонка Нитка. Лёнька закричал ещё громче:

— Чего? Чего? Подумаешь, ерши. Их в озере миллионы. А тебе, — он пододвинулся к Коле, — я по шее надаю. Спрошу у братьев, что такое паразит. Если ты мне непра­вильно объяснил, по шее надаю. Берёшь назад «паразита»?

— Не беру, — сказал Коля.

— Берёшь назад «паразита»?

— Не беру, — сказал Коля.

Лёнька размахнулся и ударил Колю кулаком по лбу. Коля зажмурился.

— Не беру, — сказал он и ещё сильнее зажмурился и голову в плечи втянул.

Но удара в лоб не последовало. Вместо этого Коля услы­шал громкий всплеск воды, шумное бульканье и кашель. И сквозь кашель крик:

— А вы что? А вы что? Дурочки сумасшедшие! Коля открыл глаза и увидел: Лёнька в воде сидит по

самую шею, на мостках девчонки стоят, кулаки в бока упёрли.

— Вы ведь только что плакали, — сказал Коля. Девчонки ответили:

— Мы за ершей плакали. А этому Лёньке Каше мы всегда надаём.

— Тань, Тань-перестань! — закричал Лёнька, ото­двигаясь в воде от мостков. — Нитка, Нитка, где твоя иголка?! Колька-дачник, неудачник! Я вас по одному изловлю. Вот увидите.

— Увидим, — согласились девчонки бесстрашно. — А ты ему в следующий раз сдачи давай, — сказали они Коле Уральцеву.

Коля расхрабрился:

— Я ему сейчас дам.

— Сейчас не нужно. Сейчас он уже битый.

Борис Алмазов ЛЯГУШОНОК

Пристрастился Тимоша Есаулов стругать. Ещё весной попала ему в руки чурка, на корабль похожая. Он кухон­ным ножом подровнял её немного, мачты приладил — по­лучилась каравелла, совсем как та, на которой Колумб Америку открыл.

Показал Тимоша каравеллу деду Аггею. Дед всегда у своего дома на завалинке сидит, корзины плетёт. Он в войну у фашистов в плену был, там его искалечили: ноги у него отнялись, не ходят. Вот он и сидит — корзины плетёт.

Дед Тимошкину каравеллу похвалил:

— Чистая работа! Одно слово — модель!

С того дня Тимоша всё стругал да стругал. Коня вы­стругал. Собаку. Домик по брёвнышку сложил, столярным клеем склеил. Крыша тесовая, ставни и двери на петлях, открываются.

Попала ему в руки книжка про корабли, так он стал по картинкам разные суда вырезать. Целая флотилия уже на окне стоит.

Утром идут хуторяне в поле и смотрят: что Тимоша нового выстругал? Все Тимошины изделия на окне дедова дома стоят, а дед прохожим пояснения даёт.

Одна беда: не хватает у Тимоши инструмента. Рубанок, правда, есть, плоховатый, буравов пара, а вот ножа хоро­шего нет. Кухонный за два месяца сточился почти весь, да и ручка у него неудобная, мозоли набивает. Вот у Антипа, сына деда Аггея, нож так нож! Антип слесарем в мастер­ских работает и нож этот сам сделал, там и лезвия лучшей стали, и подпилки, и буравчики, и шило, и ножницы! Таким ножом не то что корабли — кружева вырезать можно. А главное — ручка удобная, ухватистая, не то что у мага­зинных ножей.

Ну да ничего! У Тимоши и кухонным ножом получается неплохо. Валька Кудинов вон как к Тимоше пристаёт: «Давай меняться! Давай меняться!» Уж чего он за эти корабли не сулил, даже радиоприёмник на батарейках.

— На что тебе, Валёк, корабли-то эти? — спросил его Тимоша.

— В Москву на выставку пошлю! — сказал Валька. — Мне за них грамоту дадут.

— Да ведь не ты ж их вырезал! — сказал дед.

— Ну и что?

— Горазд ты на чужом горбу в рай скакать! — ответил дед и больше с Валькой не разговаривал.

Только плести стал быстрее да руки у него так затряс­лись, что несколько пруточков сломалось. Тимоша знает: как у деда начнут в пальцах лозины ломаться, значит, рас­строился он.

— Ты, дедуня, не сомневайся! — сказал Тимоша. — Я с Валькой меняться не стану. Лучше вон детишкам ма­леньким раздам — пускай в пруду балуются с ними.

Но только расставаться с кораблями Тимоше было не­множко жалко, да и не вся флотилия ещё изготовлена.

Вот сидят они с дедом на завалинке, в тени. Разговари­вают о том о сём. Дед донышко у корзинки заплетает, а Тимоша корму у фрегата выстругивает.

Ослепительно сияет белая пыльная дорога. Тихо в хуто­ре. Жарко. Только подсолнухи тянутся к солнцу да малень­кие мальчишки, сидя в колеях, сыплют пыль на свои бритые макушки. Кто больше холм насыплет, тот и победит.

Того из конца в конец улицы все по очереди будут на закор­ках возить. Тимошка уже в эту игру не играет. Вырос.

Вдруг к мальчишкам Каська Мотнев подбежал. Руками замахал, зовёт куда-то, показывает что-то. Каська — самый суматошный мальчишка на хуторе. Недаром у него прозви­ще — Звонарь. Он все новости, все слухи первым узнаёт и по всему хутору разносит.

Мальчишек как ветром сдуло. Дед Аггей перестал плести и сказал Тимоше:

— Ну-ко, Тимофей, поглянь: кудай-то они? Не надела­ли бы пожару.

Тимоша положил нож и кинулся искать мальчишек. Он пробежал переулком и за Кудиновым куренём увидел сгру­дившихся пацанов. Они что-то рассматривали.

Тимоша протиснулся в середину.

В центре стоял Валька Кудинов и давал объяснения:

— Это научное достижение! Ещё никто в мире не мог вырастить лягушонка в пузырьке! Может, я этого научного лягушонка в Москву повезу! Мне премию дадут и по телеви­зору покажут. А, резчик-позолотчик! — увидел он Тимош­ку. — Иди смотри! Это тебе не чурочки стругать.

Он протянул Тимоше плоский пузырёк из-под одеколо­на. Там, распластавшись в мутной тесноте, сидел маленький серый лягушонок с тоненькими прозрачными лапками.

— Потляси! — сказал беззубый Христя Беглый. — Он длыгаться будет.

— Ух ты! Как же ты его туда засадил?

— В том-то и штука! — Васька Калмыков говорит. — Горлышко-то узенькое, только спичку можно просунуть, а лягва здоровая...

— Ха! — отвечает Валька. — В большую-то бутылку любой дурак может лягушонка посадить. А тут научное достижение. Я в пузырёк махонького головастика затолкал, а уж он там сам вырос.

— Видал! — ахнул Христя.

— Я, конечно, воду менял, подкармливал его...

— Вот у человека терпение! — говорит Васька. — Это ж надо: и воду менять, и подкармливать.

— Ещё бы! — отвечает Валька. — Тут без терпения и браться нечего. У меня, может, десять головастиков в пузырьках сидели, да все передохли, а этот вот выжил. Значит, эксперимент получился.

Все мальчишки после таких научных слов даже за­молчали.

— Вот я вам показать вынес, а то, думаю, и этот сдохнет, вы так ничего и не увидите!

— Ловко! — сказал Тимоша и пошёл обратно к деду на завалинку.

— Там Валька научного лягушонка показывает, в пу­зырьке вырастил! — И он рассказал деду про Валькин опыт.

— Сидит, значит, — вздохнул дед и примолк.

Он не удивился, не похвалил Вальку за терпение. И пруток в его больших пальцах вдруг хрустнул и сломался.

Тимоша посмотрел на дедовы ноги и подумал о лягушон­ке, бледном, прозрачном и совсем на лягушонка не по­хожем. Лягушонкины товарищи в пруду скачут, а этот сидит и не может ни поплавать, ни попрыгать...

Нож у Тимоши из рук выпал, а он и не заметил. Он пред­ставил, что это они с дедом Аггеем сидят вот так, распла­ставшись, в душной горячей прозрачной банке. Чьи-то огромные глаза приближаются и рассматривают их, потом встряхивают, и они больно ударяются о стенки пузырька и от боли двигаются.

У Тимоши даже дыхание перехватило.

«Что делать? — думал он. — Кинуться на Вальку и от­нять пузырёк? Не получится. Валька сильнее. Да и не­известно, за кого хуторские мальчишки горой станут. Не растил лягушонка, а тут прибежал отнимать! Что же делать?» — томился мальчишка.

И вдруг его как током ударило: обменять! Обменять на коллекцию!

Он кинулся снимать с подоконника корабли. А перед глазами у него так и стояли прозрачные лапки лягушонка на грязном стекле.

— Он его в пузырёк! Живого в пузырёк! — приговари­вал Тимоша. Корабли не помещались у него в руках и пада­ли на землю. — Врёшь! Глаза твои, Валечка, завидущие, сменяешь! Посылай ты их куда хочешь! Тоже мне опыт! Живого в пузырёк запихивать!

— Корзинку возьми, — сказал дед Аггей каким-то странным голосом, словно хотел ещё что-то добавить.

Тимоша оглянулся на старика и увидел, что брови у него не насуплены.

— На-кось корзинку.

Ребята всё толпились у кудиновского дома, правда, их поубавилось. Валька рассказывал про жизнь в космических кораблях.

«Только бы не успел он сказать: эна-бена, на лягушку нет обмена», — приговаривал про себя Тимоша, протиски­ваясь к пузырьку.

— Что просишь — не знаю, — выдохнул он, — эту вещь меняю.

По древним мальчишеским законам, которые свято чтились на хуторе, после этого нужно было обязательно меняться.

— Это же научный лягушонок! — Валька покраснел от досады, потому что знал: все мальчишки, которые только что так восторженно рассматривали лягушонка и хвалили его за терпение, теперь стеной против него встанут и даже могут поколотить за нарушение неписаного закона. — Лошадь на вошь! — сказал он нехотя. — Что просишь, что даёшь?

Обмен мог ещё и не состояться, если предложения были бы не равноценными.

— Коллекцию!

— Ух ты! — ахнул Васька. — Да на эту коллекцию можно тыщу таких лягушек сменять.

— Эва! — закричал Каська Мотнев. — Лягва сама растёт, а на корабли талант надо иметь.

— Меняй! — заторопил Васька. — Корабли век про­стоят, а лягва сдохнет, и всё! Вон уже и не шевелится!

— Меняю! — Уже Валька опасался, как бы обмен не расстроился.

Тимоша схватил пузырёк и, отбежав на порядочное расстояние, закричал:

— Эй вы! Сволочи! Вас бы так в пузырёк! Для науки! Живых в пузырёк! Живодёры чёртовы!

Ребятишки даже рты пооткрывали. Тимоша забежал в проулок. Прислонился к плетню. Лягушонок в пузырьке был совсем неподвижен.

— Ты чего? — сказал Тимоша. — Ты, что ли, умер? Ты не умирай! Пожалуйста! Я тебя сейчас оттуда вытащу!

Он нашёл два камня. Но когда положил на камень пузы­рёк, то подумал, что может поранить лягушонка. Он поднёс пузырёк к глазам. Лягушонок смотрел на Тимошу печально. Ему, наверное, было очень душно в этом пузырьке с кап­лями влаги на стенках.

— Ты потерпи! — сказал Тимоша. — Потерпи. Я, по­нимаешь, боюсь тебя осколками порезать. Я к Антипу по­бегу, к дедову сыну. Он в мастерских, у него стеклорез... он аккуратно пузырёк разрежет. Ты потерпи! Я мигом. Тут всего километра три бежать. Ты не умирай только!

Тимоша сорвал лопух и, завернув в него горячий, лип­кий пузырёк, припустил по раскалённой степной дороге.

В мастерских было пусто. Только у горна возился чёр­ный полуголый кузнец.

— Антипушка! — крикнул Тимоша.

— Обедает, — ответил кузнец.

Тимоша обежал мастерскую. Тут под навесом стоял стол, и человек десять мастеров ели окрошку.

— Антипушка! Вот! — задохнувшись, сказал Тимоша и поставил пузырёк на стол.

— Ну! — закричала кухарка. — Пакость всякую на стол.

Антип отложил ложку и стал рассматривать лягушон­ка. Тут и Валькин отец сидел.

— Ишь ты! — сказал он, беря в руки пузырёк. — Как же это ты его туда засадил?

— Вот ребятня! — сказал отец шепелявого Христи. — Чего только не удумают. Это ж надо: в пузырёк засадили!

— Акселерация! — сказал старший механик.

— Антипушка! — едва отдышавшись, взмолился Тимо­ша. — Вынь ты его оттуда. Он же живой! Это Валька его туда головастиком ещё затолкал, он и вырос в неволе! Сидит, как дед Аггей в плену сидел! — Тимоша не выдержал и шмыгнул носом.

За столом стало тихо.

— Убью сукиного сына! — сказал Валькин отец и бряк­нул ложкой о стол. — Живодёр! А я-то, дурак, обрадовался было... — Он словно извинялся перед товарищами. — Ну погоди, я ему вложу ума вечером.

— Ума ему не надо! — сказал деревянным голосом Антип. — Ума у него в достаточности...

Он принёс из мастерской стеклорез и осторожно отрезал горлышко у пузырька. Лягушонок выпал на сухие доски стола.

— Что ж вы его на сухое! — сказала кухарка.

Она растолкала склонившихся над лягушонком рабочих и поставила на стол блюдечко с водой.

Антип большими чёрными пальцами осторожно взял жидкое тельце и опустил его в воду.

— Ну поплыви! Поплыви! — умолял Тимоша.

И лягушонок, словно услышав, сделал слабое движение ногами, оттолкнулся.

— Живой! — заулыбались все.

— Плывёт! — К самому блюдечку вдруг протиснулась кудлатая голова Христи-шепелявого. — Ула!

— А ты откуда взялся? — спросил его отец.

— А я за Тимоней бежал. Знаешь, он на эту лягушонку всю коллекцию выменял! Теперь Валька в Москву за племией поедет.

— Как же! Так ему премию и дали. Там, в Москве, знаешь, — сказал отец Христи, — тоже не дураки сидят. Скажут: «А ну-ка, товарищ дорогой, вырежь нам что, к примеру». Тут вся правда и явится.

— И не жаль коллекцию-то было? — спросил Антип, кладя на спину Тимоше тяжёлую, горячую руку.

— Да я ещё вырежу, — ответил мальчик, любуясь, как, почуяв волю, плавает в блюдечке лягушонок.

— А вот, на-ко! — сказал Антип и положил перед Ти-мошей свой замечательный складной ножик.

— Ух ты! — ахнул Христя. — Это ему насовсем?

— За науку следует, — сказал отец Христи. — Что вот, значит, такой поворот мыслям дал, на жалость.

Антип раскрыл лезвия и легонько ткнул Тимошу в руку, по старому казачьему обычаю, чтобы подаренный нож не причинил никому зла.