Значение древнегреческих имен (в порядке появления в тексте)

П Р О М А Х

Вышел с печалью на сердце из отчего дома Промах кривоногий

Много чудес и страданий ему олимпийцы послали в дороге.

Фрагмент неизвестной древнегреческой поэмы.

Часть первая: Аркадия

1. Сын Бога

Имя мое – Промах, идущий впереди битвы. Но так получилось, что я оказывался позади всех битв и потому стал героем.

Моего отца Келея изгнали из города Рипа, о чем он не любил вспоминать. Он остался в Аркадии и построил свой дом на неприступной скале с видом на плодородную и цветущую долину. Рассвет никогда не будил нас, а закат растекался по холмам, окрашивая каждый вечер в волшебные цвета.

Когда первая жена Келея умерла, оставив ему двух сыновей, он женился на молодой красивой девушке Эфре - моей матери. К тому времени, как я подрос, Келей был старым человеком, и его тяжелый характер становился с каждым годом все хуже и хуже.

Мои старшие братья Иапет и Долий, возомнившие себя не иначе как Кастором и Полидевком, изводили меня бесконечно, и благодаря этому, и еще воле богов, я так быстро бегал, что даже мой отец всерьез задумался о моих будущих победах в атлетических играх. И в те редкие моменты, когда я не убегал от своих братьев, Келей заставлял меня упражняться в беге по всей долине.

Слуги часто со смехом называли меня "сыном бога", и, с одной стороны, это льстило моему детскому самолюбию, а с другой, злило, потому что в то время я, как мне казалось, был безразличен богам. На все мои молитвы с просьбами избавить меня от изнурительных физических нагрузок, они долгие годы отвечали молчанием.

Мне было двенадцать, когда мои мольбы были услышаны. В одной из своих злых забав Иапет и Долий зашли слишком далеко. Охотясь за мной с тупыми стрелами, они загнали меня на крутой уступ, откуда я, спасаясь от них, спрыгнул, сломав обе ноги.

Тот год, когда они заживали, стал одним из самых счастливых в моей жизни. Слуги выносили меня на улицу, и специальный раб следил за тем, чтобы старшие братья не смели ко мне приближаться. Их сурово наказали, но не из жалости ко мне, а за испорченного атлета, несомненно, принесшего бы славу и доход Келею.

Звали раба Меламп. Он часто пел он мне песни о героях и дальних странах, о богах и чудовищах, о битвах и о любви.

Всем известно, в молодости годы кажутся длиннее. Сидя без движения, глядя на долину, на смену дня и ночи, на проходящий дождь, на работу людей, на созревание плодов, я обрел свой божественный дар. Я стал видеть, замечая то, что ускользает от внимания других людей, различать мелкие детали и обозревать всю панораму одновременно.

Если б отец отпускал маму сидеть со мной почаще или если б у меня был друг или хотя бы собака, всего этого бы со мной не случилось.

Даже мои воспоминания с тех пор полны деталей, лиц и других подробностей. Многие из них я хотел бы забыть, а многие так дороги моему сердцу, что и сейчас я не хочу ни с кем ими делиться, как единственным сокровищем. За любой дар боги требуют расплаты, и часто они лично напоминали мне об этом.

После того, как мои ноги срослись, я обнаружил, что могу бегать еще быстрее. Мне хватило ума никому не рассказывать о моем секрете. Благо срослись они криво, и, желая сохранить свою тайну, при ходьбе я нарочно стал сильно хромать. И вскоре свыкся с этим. Слуги дразнили меня сыном Гефеста, но к этому времени я начал понимать, что сыном бога меня называют не из-за божественного зачатия, а по причине почтенного возраста моего отца и красоты моей матери.

Я унаследовал часть прекрасного облика Эфры, и этого мне хватило, чтобы всю жизнь нравиться женщинам, иногда мужчинам, нимфам и даже сатирам и кентаврам. Все равно это лишь бледная копия лица моей матери. Она искренне любила меня, но боялась гнева своего мужа, а ему не нравилось делить ее, пусть даже со своим ребенком. В те редкие минуты, когда она оказывалась рядом, ее тревога передавалась мне, и в конце концов я был рад подолгу не видеться с ней.

Когда мой второй десяток заканчивался, умер Келей. Сразу после его смерти разум моей матери омрачился, и она начала чахнуть. Когда я понял, что Иапет и Долий травят ее, было уже слишком поздно. Умирая, она призналась мне, что была женой Пана, по преданию, часто посещавшему холмы нашей родной Аркадии, и он оставил мне в наследство свою свирель. На этом жизнь покинула ее, и я положил монетку ей под язык. Но последние слова умирающего, пусть даже сказанные в бреду, навсегда остаются в памяти. К тому же другого наследства, кроме ее слов, у меня не было.

Братья быстро распустили слух, что я сын неизвестного странника. Не дожидаясь пока меня отравят или погонят настоящими стрелами, я взял немного денег, еды, теплый плащ, два копья, опоясался мечом и ушел из дома, унося в своем сердце месть и надежду.

1. Царь леса

Куда мне было идти? Умнее всего было бы податься на восток в Арголиду, сесть на корабль и уплыть под чужим именем на один из Кикладских островов. Но мысли о свирели Пана крепко засели в моей голове, и за ответами я решил обратиться к предсказателю. Ближайший оракул жил в городе Рипа, откуда изгнали моего отца, и где сам я ни разу не был.

Туда вела единственная дорога, а ориентиром мне служила гора Ликей, под ней и стоял город Рипа. Тропа была пустынна, колея, проложенная телегами торговцев, заросла травой, на вид около трех лет назад. А на дороге, где не бывает товаров и путников, не встретишь и разбойников.

Так я и шел в одиночестве навстречу своей судьбе, рассматривая сквозь листву, как увеличивается с каждым днем гора Ликей.

Утром седьмого дня пути, по моим подсчетам, я должен был войти в город. Услышав журчанье воды, я решил омыть свое тело, но подойдя ближе увидел, что некогда полноводная река, сбегавшая со склонов Ликея, превратилась в ручей. Я смог умыть только лицо, вслух поблагодарил нимфу источника, и легкий ветерок, пробежавший по камышу, дал мне понять, что я услышан.

Много раз простая учтивость помогала мне в чужих краях, так было и на этот раз. Доев последние припасы и утолив жажду из того же источника, я опять вышел на дорогу. Наверное, с этого момента боги и обратили на меня внимание. Из-за поворота на меня вылетел человек, умоляя о помощи, вслед за ним выбежали трое, по виду знатных юношей, с яростью на лицах.

Незнакомец стоял у меня за спиной, напоминая беспрестанно о священном статусе тех, кто просит о защите. Трое же преследователей стояли в нерешительности, в руках у них были камни, а у меня два копья.

Один из них, смуглый и высокий, первым с силой метнул в меня камень. Копье мое любимое оружие, никогда я не владел искусством обращения с ним, а когда не знаешь, точно ты поразишь врага или нет, выбор всегда остается за богами. В тот раз они отклонили копье, и оно чуть задело ногу незнакомца. Этого было достаточно, чтоб обратить нападавших в бегство.

- Кажется, ты ранил Мекона. Как твое имя? – спросил незнакомец, выходя из-за моей спины.

- Мое имя Телегон, - соврал я, - иду в город Рипу. А кто ты?

- Я Левкипп, царский конюх, то есть был им, - его загоревшее лицо искажалось в страданиях при каждом произнесенном слове, в разговоре он медленно поднимал руку и тут же опускал ее, словно сам себя обрывая.

- За, что они тебя преследовали, бывший конюх Левкипп?

- Я и сейчас конюх, но не только, и за это…, - ему удалось прервать самого себя. – Телегон, я не забуду твоей помощи. Позволь мне для начала отблагодарить тебя советом. В дурное время ты пришел в Рипу. И сразу ранил Мекона, сына царя. Спасибо тебе, но возвращайся обратно, откуда пришел.

- Не могу, Левкипп, видно сами боги меня сюда привели. Мой отец оставил здесь одну вещь, и пока я не отыщу ее, нельзя мне возвращаться назад, - самому себе, а не бедному Левкиппу говорил я это вслух.

- Тогда забери эту вещь и уходи скорее. Боги давно отвернулись от этого города. Много лет назад наш царь Демофонт привез проклятье из похода. Его самого с тех пор никто не видел, он не выходит из дворца долгие годы. Обряды не справлялись, жертвы богам не приносились.

Мы шли по дороге, и Левкипп в отчаянии размахивал руками, как дерево ветвями на ветру.

– Один год урожай побьет градом, а потом встанет жара. Урожай все хуже и хуже, собирали что могли, и того до зимы не хватало. Зимой без корму скотина хиреет, и к этой весне только у Демофонта еще кони остались, а весной пришел мор и все перемерли. Некому было сеять, а кто не заболел, тот свою семью схоронил, а что посеяли, то дождь этим летом смыл, кто до конца этой зимы дотянет, мне неизвестно.

За этим разговором дорога пошла вверх, и вскоре мы оказались на вершине холма, откуда открывался вид на город. Справа от меня высилась гора Ликей, склоны ее были покрыты травами и деревьями, а над ней в облаках пряталось солнце, оставляю Рипу в тени. Дома были разбросаны без порядка вдоль пересохшего русла реки. Еще я увидел проплешину площади и густую дубовую рощу среди полей.

За рекой прямо под Ликеем стоял большой дом из камня, его окружала местами развалившейся стена, и был он отделен от города мостом через сухую реку. Это был царский дворец, построенный древними людьми, навсегда покинувшими этот мир.

Ливкипп на прощание еще раз посоветовал мне повернуть обратно и скрылся из виду. Я же, прихрамывая, стал спускаться под горку и вошел в город. Улицы его были пусты, а на площади не было никого, кроме голого старика с грязной длинной бородой. Пораженный этим ужасным зрелищем я покрыл его своим плащом из уважения к его годам.

- Ответь мне старец, где мне найти оракула? – спросил я, и только его униженный вид помешал мне заметить сразу безумие в его глазах. И тут его беззубый рот раскрылся, и он изрек:

- Ты счастливо начал, Промах,

Оракул найден,

Но не таким скорым будет конец,

Где ты найдешь свирель Пана, тебе скажет

Живой мертвец.

Рот старика остался открытым, и из него потекла слюна. Оракул дал мне ответ, и спрашивать больше было нельзя. Я же повторял про себя строчки и задавал себе вопросы без ответов. Сумасшедший оракул завернулся в подаренный плащ и совсем другим голосом забормотал, глядя сквозь меня.

- Цветочный сок, цветочный сок, красные цветы, - и все продолжал, когда я отошел от него.

Для юноши, всю жизнь прожившего в горах, было уже достаточно, а это было только начало. Не успел я сесть в тени, чтоб привести мысли в порядок, как услышал голоса.

- Царь леса убит! – кричали люди, и, движимый богами, я побежал вслед за ними.

Толпа вынесла меня за пределы Рипа и остановилась в молчании перед священной рощей. На ее краю, под дубами, стоявшими темной стеной, лежал труп мужчины с разбитой головой. Его открытые глаза смотрели вверх с удивлением, рука, сжимавшая палку, покоилась на груди, а другая была скрыта от взглядов в траве.

Убийство лесного царя в обычных обстоятельствах должно сопровождаться коронацией его победителя. Здесь же он скрылся, и толпа стояла в тяжелых раздумьях. Я осматривал обитателей Рипы и находил на каждом лице подтверждение бед, свалившихся на город. Все они были худы, хитоны их были ветхими, а плащи носило только несколько из них.

- Мало нам горя, - раздался один из голосов, - теперь священная роща осталась без царя. Боги нас прокляли…

По толпе пробежал возмущенный ропот, раздался женский плач, кто-то предложил идти во дворец, и тут все замолкли и расступились перед Меконом в окружении стражи. Длинный плащ скрывал рану на ноге, нанесенную мною тем утром.

- Кто посмел нарушить священный обычай? – сын царя осмотрел толпу и встретился со мной взглядом. - Кто это человек, стоящий среди нас? Не он ли убийца?

Жители Рипа быстро и грубо вытолкнули меня вперед.

- Зачем?! – успел выкрикнуть я, горожане, уже готовые броситься на меня, остановились. Воспользовавшись заминкой, я отошел поближе к трупу, взглянув на него еще раз. Боги напомнили мне о моем даре, и я громко сказал.

- Я, Телегон, пришедший издалека, зачем мне убивать этого человека? - ответом мне было молчание. - Вы не знаете, почтенные жители Рипа? Не знаю этого и я.

- Зачем его слушать, - закричал Мекон, и толпа снова подалась в мою сторону.

- Постойте, если убийца я, то я теперь царь леса, кто убьет меня, должен будет занять мое место, - это заставило всех задуматься, я продолжал. - Прежде, чем вы решите убить меня или оставить в покое, я хочу задать вам вопрос. Растет ли сосна около города или близ горы Ликей? Когда я шел сюда, сосен я не заметил,– ответил я сам себе. - А что за деревья растут в священной роще. Кажется, это дубы. Как звали убитого?

- Иксион, - сказал кто-то.

- Так почему же Иксион сжимает в одной руке палку, а в другой - часть сухой сосновой ветви, по виду из венка? -я выдержал паузу. - Теперь спросите себя, почтенные жители Рипа, нет ли среди вас победителя Истмийских игр, и не имел ли он вражды с Иксионом?

Не прошло и мгновения, как из всех глоток вырвалось имя – Подарк. Часть горожан, тут же побежало на розыски убийцы, другая обступила меня. Мекон со стражей скрылись в этой сутолоке.

- Скажи, Телегон, как открыл ты эту тайну? Как ты догадался?

- На все воля богов, - скромно ответил я и, опустившись на колени, закрыл Иксиону глаза, и положил монетку ему под язык, в надежде, что произойдет чудо: губы мертвеца разомкнутся, и он поведает мне о свирели Пана.

- Скажите, где я могу остановиться, почтенные жители Рипы?

В городе после мора было множество пустых домов, и мне отвели один из них. Когда Гелиос на своей колеснице завершал свой дневной путь, страсти в городе успокоились, убийца Иксиона Подарк был найден пьяным и с позором отправлен в священную рощу на место царя. В том я не участвовал, но мне сказали, что Подарк был давним недругом Иксиона и победителем Истмийских игр, а что толкнуло его на убийство, узнал я позже.

Оглядев свой новый дом, я подумал, что день был слишком долог и полон событий, а больше ничего не успел подумать, потому что Морфей сомкнул мне очи. Как только это случилось, дверь выбили, меня схватили и, сопровождая каждый шаг ударами, куда-то потащили. На мой крик ни один житель Рипа не откликнулся, город, казалось, вымер, и я смирился, отдавшись воле богов.

Меня приволокли во дворец, подняли по лестнице и бросили на красивый мраморный пол, отражавший свет факелов.

- С тобой будет говорить царь Демофонт, - сказал один из стражников, сопроводив свои слова ударом.

- Оставьте нас, - произнес тихий и хриплый, но властный голос, и стража удалилась.

Я встал на ноги и осмотрелся, половина зала была занавешена отрезами чистейшей белой ткани, свет отражался от нее и резал глаза.

- Я Теле…

- Умолкни, меня не интересует, кто ты, - проговорил все тот же голос из-за занавеса. Ты явился в мой город и не пробыл и дня, как ранил моего сына, и лишил меня самого быстроного воина. Теперь ответь, что может помешать мне тебя казнить?

Мысли покинули меня, я смотрел на белую ткань и не знал ответа.

- Так я и думал, - медленно сказал голос, и я услышал, как он со странным шумом набирает воздух, чтобы позвать стражу.

- Свирель Пана, – уверенно сказал я.

- Что?

- Я ищу в твоем городе свирель Пана, и ты не убьешь меня, потому что кроме меня ее никто не найдет, - вспомнив о словах Левкиппа о болезни царя и глядя на белые занавеси, я добавил, свирель Пана избавит тебя от страданий.

За тканью наступила тишина, длившаяся вечность.

- Орест! – наконец громко позвал царь.

Я обернулся к двери и увидел, как странной походкой в зал вошел высокий широкоплечий мужчина, завернутый в длинный до пола плащ. Его лицо казалось заросшим волосами, а на голове была соломенная шляпа. Когда он ступил на мрамор, его странный вид стал понятен. Это был настоящий сатир в одеждах человека.

- Орест, - обратился к нему Демофонт, - не отходи от этого незнакомца ни на шаг, если он попытается сбежать, перебей ему ноги, если через три дня он не найдет то, что мне нужно, притащи его сюда живым для казни. Можете идти.

Сатир неожиданно улыбнулся, кивком указал мне на дверь, и мы оба, прихрамывая без надобности, вышли из дворца.

1. Ламия

Когда мы перешли мост через сухое русло и оказались в покрытом тьмой городе, я почувствовал страшную усталость и боль во всем теле после побоев.

- Вина? – предложил мне Орест, достав бурдюк из-под плаща. Я поблагодарил его и сделал большой глоток.

- Неразбавленное?! – вырвалось у меня, сатир лишь насмешливо хмыкнул и надолго приложился к бурдюку.

- Что будешь делать, Телегон? – наконец, утолив жажду, спросил он.

- Спать.

- Достойный ответ, - сказал Орест, открывая дверь моего нового дома. Мне хватило сил дойти до лежанки, и я провалился в небытие.

Проснулся я поздно, довольно свежим, синяки немного побаливали, но движениям не мешали. Я встал и по привычке решил омыть свое тело, но дверь не поддавалась. Я был заперт.

И тут вспомнил я, где нахожусь, что произошло вчера, и сколько дней мне осталось жить. Не скрою, что предался отчаянию, и с горькими слезами молил богов помочь найти мне выход. Выплакавшись, я задумался, в конце концов, приказ царя совпадал с моими собственными планами, и поиски свирели Пана были единственной возможностью спасти свою жизнь. Для этого мне надо было найти живого мертвеца, знавшего ответы. Тут боги исполнили часть моих просьб, дверь дома распахнулась, и внутрь хлынул солнечный свет. На пороге стоял Орест.

- Я привалил дверь камнем, чтоб ты не сбежал. Ты слишком много спишь для человека у кого осталось мало времени, вина?

- Есть ли кладбище в Рипе, Орест?

- Да, но ты можешь туда не торопиться, у тебя еще три дня и две ночи, - сказал сатир и громогласно расхохотался. - Так мы идем на кладбище? Чего хочет от тебя царь, Телегон?

Я не ответил и молчал всю дорогу, мысленно убеждая себя, что если мне нужен мертвец, то лучше всего начать поиски с кладбища. Мы вышли за город, вокруг лежали невозделанные поля и заброшенные виноградники на холмах. Орест сбросил с себя плащ, хитон и шляпу, и нес их в руках, все время негромко напевая и прикладываясь к бурдюку с вином. На спусках он иногда пускался в пляс, и я с удивлением и улыбкой смотрел, как его мощные козлиные ноги ловко отбивают ритм в пыли. Сильное тело его все было покрыто черно-рыжей шерстью, чуть более редкой на груди и лице.

- Во-о-от мы пришли, Телего-о-он, - пропел Орест.

На холме без деревьев в беспорядке были раскиданы могильные холмики. Они уходили дальше по склону и взбирались на следующий пригорок. Насколько я мог судить, большая часть жителей Рипа переехало сюда, сколько же богатых горожан, у чьих семей хватило средств на погребальный огонь, осело здесь прахом, того я знать не мог. Я прогуливался между могилами, ожидая знака или зацепки, когда заметил голову торчавшую из земли на одном из склонов. Сердце мое забилось чаще, и мне потребовалась вся сила воли, чтоб не броситься к ней бегом. Приблизившись, я увидел всего лишь человека, рывшего могилу. На земле рядом с ямой лежало тело, завернутое в погребальную ткань.

- Иксион, царь леса, - спросил я, указывая на труп. Могильщик поднял глаза и промолчал. – Я Телегон, - он снова посмотрел на меня и ничего не ответил.

- Это могильщик Оксинт, ему отрезали язык, - сказал за моей спиной Орест, - что тебе надо от него? – Я и сам не знал, и, повинуясь порыву, спросил.

- Оксинт, мой вопрос прозвучит странно, но есть ли на твоем кладбище живые мертвецы?

Орест громко расхохотался, а Оксинт, не прерывая работы, бросил на меня короткий взгляд, давая понять, что я выбрал не лучшее место для шуток. Но мое лицо скорее выражало надежду. А когда я понял, что спрашиваю у немого о живом мертвеце, то совсем упал духом, - Прости, Оксинт, мне надо это знать, - сказал я и повернулся, чтобы уйти. Орест посмотрел на меня и вид мой был, наверное, так жалок, что улыбка тут же сошла с его лица, и он в пару скачков оказался у могилы.

- Жаркий денек, Оксинт, верно? Вот возьми вина и подумай над вопросом Телегона. Если ты ему не поможешь, то через три дня будешь его закапывать, а тебе ведь не нужна лишняя работа?

Немой сделал пару глотков, и было видно, как он перебирает в памяти каждую могилу, пока его лицо не осветилось догадкой, отразившейся довольной улыбкой на лице сатира. Могильщик выбрался из ямы и махнул рукой, предлагая следовать за ним. Он привел нас к пяти маленьким холмикам и указал на них.

- И что? – спросил первым Орест. – Они живые?

Оксинт показал, что не знает и ждет от нас догадок. Поняв, что их не будет, он взял лопату и под нашими взглядами во всеобщем молчании разрыл одну из маленьких могил. Она была пуста. Я все равно не понимал, что происходит, а Орест от волнения и умственного напряжения допил все вино.

- Я вспомнил! – закричал сатир, - давно, лето и зиму назад, пятеро детей пропало, только и разговоров в городе было, что о Ламии. – Оксинт дал понять, что сатир прав и принялся зарывать могилу.

- Пятеро детей?

- Да, пять младенцев, один за другим исчезли, - подтвердил Орест, - Это Ламия, кто ж еще? Тебе это помогло, Телегон?

- Совсем нет, признался я, - Но спасибо тебе, Оксинт, за помощь, и тебе, Орест, давай вернемся в город.

На обратном пути солнце стало припекать еще сильней, и сатир повел меня другой дорогой, в тени деревьев ближе к подножию горы Ликей. Вскоре я услышал шум воды и предложил Оресту охладиться. Он ничего не имел против, мы спустились к реке, здесь перед городом Рипа течение ее было полноводным, хотя до своих старых берегов она не доходила. Я подошел к воде, и налетевший ветерок нагнал на меня задумчивость. Как Ламия может помочь мне в поисках свирели? Куда пропали младенцы? И тут я услышал далекий голос.

- Искупайся, Промах, - я обернулся, и обнаружил Ореста, спящим под деревом. – Искупайся, Промах, - нежно повторил голос.

Не видя смысла сопротивляться ему, скинув с себя одежду, я шагнул в холодные струи потока. Течение подхватило меня и ласково, но быстро понесло вниз, отдавшись ему, я расслабился и закрыл глаза.

- А ты совсем не похож на отца, - раздался голос девушки.

Я, потерявшись от неожиданности, нащупал дно ногами и, встав, головой ударился о низко свисавшую ветку. Сверху над рекой нависал уступ Ликея, на берегу же так плотно росли высокие ивы, что я будто находился в огромном зале. Сквозь листву пробивались косые солнечные лучи, и темная вода вокруг играла множеством бликов, словно множество факелов в ночи.

- Осторожно, Промах, ты и так весь в синяках, - засмеялся голос, и я увидел сидящую на покрытом густым мхом камне нимфу. Длинные темные волосы падали ей на грудь, а большие глаза меняли цвет с синего на зеленый.

- Как твое имя, прекрасная нимфа, - смог вымолвить я, справившись с волнением.

- Сиринга, - отвечала она.

Я рассмеялся в ответ, ведь Сирингой звали нимфу, приглянувшуюся Пану. Она превратилась в тростник, и из него он и сделал свирель – сирингу.

- Нет, сиринга - это то, что я ищу, нимфа.

- А кто сказал, что ты ищешь не меня? – сказала она, и я почувствовал, как вода вокруг будто гладит меня.

- Боюсь, ты слишком хороша, чтобы быть моим наследством, - ответ, видимо, понравился ей, и река весело зазвенела. Ветви ив раздвинулись, озарив нимфу светом.

- Имя мое Каллироя, - листва снова сомкнулась, оставив нас в полутьме, - я не знаю, где Пан спрятал свою свирель, но я хочу помочь тебе, спрашивай, мне известно многое.

- Чем болен царь Демофонт?

- Вид его отвратителен, его тело покрыто язвами и наростами. В юности он был храбрым воином и плавал в набеги на восток. Он дошел до далекой Колхиды и оттуда привез свою болезнь. Но это не самое страшное, что он добыл в походе. Да, он жесток и скор на расправу, но не его тебе нужно бояться, Промах.

- Кого же мне бояться, Каллироя?

- Его жены, царицы Нефелы. Ее он привез из далекой Колхиды. Она управляет всем в Рипе, - вода вокруг меня стала холодной, - из-за нее боги отвернулись от этого места, она отвела мое русло для своих полей. Вот почему я мелею, а город умирает. - Наступила тишина, даже капли падали глухо, ивы закрыли солнце, и только глаза Каллирои горели в темноте.

- А что за Ламия? – я совсем продрог.

- Если есть на свете Ламия, то это она.

- Это царица похитила младенцев?

- Каких младенцев? А, вспоминаю, несчастные прачки, они каждый день ко мне приходили, плакали за работой. - Лучи снова стали пробиваться через листву, а вода зажурчала. Раздался громкий всплеск, и Каллироя оказалась прямо напротив моего лица. – Я не знаю, что произойдет дальше, Промах, я всего лишь нимфа, но я помогу тебе, если ты поможешь мне, - ее руки нежно обвили мою шею, я обнял ее и почти коснулся губами ее губ, но поцеловал волну, со смехом обдавшую меня брызгами. Вокруг никого больше не было.

Расстроенный и счастливый, я быстро поплыл против течения и выбрался на берег, где все еще спал Орест.

- Просыпайся, сатир, ты слишком много спишь для того, кто должен стеречь людей, - Орест вскочил на копыта, с яростью схватил меня за плечи и также внезапно отпустил.

- Ты мог сбежать, мог проткнуть меня мечом, почему ты так не сделал?

- Ты хороший сатир, Орест, боги прогневаются на меня, если я убью одного такого.

- Жаль, нет вина, чтобы это отметить, - сказал он и рассмеялся.

Улыбнулся и я. Гелиос уже заканчивал свой путь в Океане, когда мы подходили к городу.

- Постой, - сказал Орест с печальным видом и начал неумело одевать хитон через голову, не расстегивая пряжек на плечах. При этом ему сильно мешали рожки, их он в конце скрыл под шляпой. - Кому нужны эти тряпки, носить их это полбеды, но нужно еще их стирать. Я не Демофонт, чтобы каждый день ходить в чистом белье.

При этих словах все, о чем я думал по дороге - Ламия, пять пустых могилок, и плачущие прачки на берегу Каллирои, соединились с белой тканью во дворце Демофонта.

- Орест, отведи меня к Нефеле.

- Телегон, ты повредился разумом? У тебя еще две ночи и два дня впереди, зачем ты торопишь события? Давай вернемся в город, я принесу вина и еды из дворца, и мы будем пировать вдвоем всю ночь и праздновать твою жизнь, пока она есть.

- Мне надо видеть царицу, - твердо сказал я, а сатир воздел руки к небу, призывая богов в свидетели, что пытался меня отговорить.

Во дворце Орест еще раз посмотрел на меня с немой мольбой и, передав страже, ушел. У меня забрали меч и после недолгой задержки сказали, что я могу видеть царицу Нефелу. Меня провели через низкую дверь в узкий извилистый коридор, в конце пути я оказался в большой комнате с низким потолком. Из маленьких окон в комнату попадал красный закатный свет, я осмотрелся и с удивлением заметил на стенах разноцветную шерстяную материю с цветочными узорами, видеть такую до того мне не доводилось.

- Ты пришел смотреть на ковры? – окликнул меня высокий и резкий женский голос. В самом конце комнаты в куче подушек лежала необыкновенно тучная женщина. Ее волосы были цвета воронова крыла, а лицо когда-то, возможно, красивое, расплылось во все стороны. Черные глаза смотрели на меня внимательно и враждебно.

- Я Теле…, - она прервала меня, взмахнув пухлой рукой, и при этом множество браслетов зазвенели.

- Раскажи это кому другому, ты такой же Телегон, как я Афродита. Ты очень собой гордишься, обнаружив сосновый венок в руках лесного царя?! Думаешь ты очень наблюдательный? А я тебе на это скажу, что твой хитон сшит не дальше десяти дней дороги от Рипы, так что не долог был твой путь сюда, Телегон, э?

- Так и есть, царица…

- Что тебе надо от меня, пастуший сын. И не пытайся задурить меня сказками о свирели, как ты сказал моему мужу. Кто пытается обмануть меня, потом голыми пускают слюни на базарной площади, понял меня, э?

- Ты говоришь об оракуле?

- Смотрите-ка, и здесь догадался. Твоему оракулу я поначалу не понравилась, а теперь он ползает ко мне во дворец каждый день на четвереньках. И прошлый царь леса кем-то себя возомнил, а новый мне предан. Ты мне только помог засунуть его в священную рощу. Вы эллины такие недалекие, что управлять вами проще, чем овцами… - Ее слова, и самодовольство, и незнакомый восточный акцент прогневили меня, и я прервал ее.

- Довольно похваляться, Нефела, ты убила пятерых младенцев, детей прачек, я знаю. - Она внимательно и серьезно посмотрела на меня, и вдруг вся затряслась от хохота, все ее цепочки, кольца и браслеты звенели ей в такт.

- И сделаю это еще раз, - наконец, успокоившись, сказала она. – С любым, кто может помешать править мне или моему единственному сыну Мекону.

- Это были дети Демофонта, он должен знать об этом.

- Так иди и скажи ему, - она снова махнула ручкой. - Иди и скажи, я тот, кто скрывается под чужим именем, я ранил твоего сына, упек твоего бегуна в рощу, запудрил тебе мозги сказками, а теперь хочу тебе сказать, что твоя жена убивает твоих детей. Или может ты сразу позовешь стражу? – Я молчал, конечно, она была права. - Мальчик, ты правда умнее многих, но такой же дурак, как и все эллины. Демофонт дал тебе на поиски три дня? Знаешь, у тебя их больше нет, ты умрешь раньше. Теперь убирайся. Она напоследок еще раз звякнула браслетами.

Ничего не ответил я ей и вышел из дворца.

1. Погребальные игры

У моста через пересохшее русло, отделявшего дворец от города, меня ждал Орест.

- Ты жив, Телегон, это уже хорошо.

- Кажется, это ненадолго. Ты говорил о вине и пище, я сильно голоден.

- Они уже со мной, - сатир указал на вместительный мешок. - Мы же не пойдем пировать в дом? – спросил Орест и указал на небо. – У нас над головой самый гордый шатер, все герои будут смотреть, как мы пируем.

Ночь была, действительно, чудесная, небо было ясным, и там, куда не доставали отблески полумесяца, сверкало множество звезд. Мы далеко отошли от дворца и, поднявшись вверх, остановились на покрытым травой склоне Ликея. Снизу доносился слабый голос, мелевшего после дворца ручья, напоминавший мне о Каллирое, а вокруг пели цикады. Орест доставал из своего мешка один бурдюк вина за другим.

- Там есть какая-нибудь еда?

- Я поел во дворце, - сказал Орест и, увидев меня расстроенным, рассмеялся и протянул баранью ногу. - Но сначала выпьем, Телегон. Чтобы твоя жизнь оказалась дольше, чем кажется сегодня.

Я сделал большой глоток неразбавленного вина, Сатир отпил больше половины бурдюка и, скинув хитон и шляпу, протанцевал круг. - Завтра в Рипе устраиваются погребальные игры по царю леса, тот еще будет праздник. - Он снова приложился к вину. - Что скажешь о Нефеле?

- Жуткая женщина и очень умная. Сказала, что не даст прожить мне отпущенных Демофонтом дней.

- Значит так и есть. Я слышал, как меня искали во дворце перед тем как ты вышел, наверное, Нефела хотела приказать мне сломать тебе шею, Телегон.

- Мое имя Промах.

- Гордое имя! Выпьем, Промах, за твою победу во всех битвах.

- И ты бы сломал мне шею, Орест?

Опустошив первый бурдюк, сатир задумался. - Боюсь, что сломал бы. Я проклят богами, Промах, нет мне надежды. Ты сидишь и пьешь со мной, а вдруг я получил приказ и сейчас убью тебя?

- На все воля богов, Орест, - спокойно ответил я.

Сатир будто замер после моих слов. А затем бросился на меня и стал душить. Должен сказать, что сатиры пахнут не как козлы. Запах довольно резкий, но совершенно иной. Все время пока Орест сжимал меня своими руками, я думал, что он очень похож на аромат маслины, если раздавить ее между пальцами, только во много раз сильнее. Когда он разжал объятья, в его глазах стояли слезы.

- Промах, ты один такой во всей Элладе, ты не зарубил меня спящего, не называешь меня козлом и ты один веришь мне. Позволь мне звать тебя другом.

- Почему ты проклят богами, Орест?

- Друг, - поправил он меня.

- Почему ты проклят богами, друг Орест?

- Не знаю с чего и начать, друг Промах, - мы выпили еще, и он продолжил. - Ты слышал песню о моряке? Ну, он еще возвращается с какой-то войны, а боги на него разгневались, и он не попал домой, а попал только через десять лет. Вот. Мы сатиры очень музыкальны. И мы часто поем песни, и музы нас любят, но придумать песню сатиру нелегко. То одно, то другое, забыл с чего начал песню, стал вспоминать, потерял продолжение. Не иначе, как богиня памяти Мнемозина наказала нас. А меня она обошла в особенности. Я не помню того, что придумал. Оно бы и ладно, но к чему я заговорил о моряке, ты следишь за мыслью, друг Промах? Еще выпьем, мне тяжело об этом говорить. Я очень люблю эту песню, она самая лучшая, но я придумал еще прекрасней. Ты веришь? Как тебе объяснить? Я заметил, что одни слова похожи на другие, и если их сочетать особым образом, то песни становятся еще лучше. Ты понимаешь?

- Нет, друг Орест, не совсем, - мой ответ привел его в ярость, он вскочил и начал бить копытами землю.

- Видишь, вот о чем я говорил, я не могу вспомнить песни, придуманные мной!

- Так сочини для меня новую, друг Орест, - лицо сатира озарилось или он так повернулся к свету луны. Взгляд его застыл, потом он начал отбивать копытом такт и вскоре не своим нежным и тонким голосом запел.

- Промах – мой друг, с кривой ногой,

Ему остался жить день и другой.

Его сторожит сатир Орест,

Краса и гордость этих мест.

Они поднялись на гору Ликей,

Орест сказал: "Ешь, друг, и пей.

Ночь коротка, и луна в небесах,

А я для тебя спою, Промах"

- Это необыкновенно! – воскликнул я.

-Да, да… Вся суть в том, что слово в конце похоже на такое же слово! Так песни и становятся еще прекрасней! О чем я пел, друг Промах.

- Ты не помнишь? - сатир помотал головой, пролив при глотке немало вина, - ну, ты пел обо мне, и о себе, о том, как мы пируем этой ночью…

- Было, наверное, красиво… Это такая мука сочинять и не помнить, иногда я целыми ночами бегаю по холмам и пою, а утром меня скручивает такая тоска, что я опять иду к Нефеле и прошу зелье забвения, - на этих словах Орест осекся, поняв, что сказал лишнего, а я сделал вид, что ничего не заметил.

- Друг Орест, но это не проклятье, это дар богов. Пусть ты сочиняешь в экстазе, но у тебя есть я, и я помню каждую строчку, - извинившись, что не смогу исполнить также хорошо, я пропел сатиру его песню. Стоит ли говорить, что после этого объятьям и выпитому вину не было счета.

- Ответь мне, друг Орест, что держит тебя, сатира, в городе при дворце? – спросил я, когда восторг немного прошел.

- Прости меня, друг Промах, но это и есть мое проклятье и тайна, - слезы снова навернулись на глаза сатира.

- Это из-за зелья Нефелы?

- От тебя ничего не утаишь, друг, - и на этих словах Орест откинулся назад и захрапел.

Спать мне совсем не хотелось, пить тоже, и я решил спуститься к ручью, смыть с себя хмель, и, конечно, мечтал встретиться с Каллироей. Ручей был слишком мелок для купания, и я умывался, погружая руки в воду, словно лаская любимую.

- Не распаляй себя, Промах, - раздался смех из камышей рядом со мной. – Зачем я понадобилась тебе? Говори скорее, мне неуютно здесь.

- Помоги мне, Каллироя. Оракул сказал, что живой мертвец откроет мне, где свирель Пана. Но где найти живого мертвеца? Царь Демофонт гниет, при жизни, но он не знал до меня о свирели. Немой могильщик, живой среди мертвых, безумный оракул… Мне осталось жить два дня, если не меньше, я сам ходячий труп, но у меня нет ни одной мысли, где искать свирель…

- Я сама, как видишь, на половину мертва, - сказала, выходя из тростника, Каллироя, ступая по высохшему руслу. Месяц уже спрятался, и только звезды освещали ее тело, она была похожа на обычную девушку, и от того, что стала ближе, выглядела еще прекраснее. – Но и я не знаю, где свирель. Завтра будут погребальные игры, попробуй выиграть, боги любят победителей, – на этих словах наши губы встретились. - Ты пахнешь, как сатир, рассмеялась она, и меня опять обдало брызгами.

Мокрый, но счастливый, я забрался наверх и уснул под вонючим хитоном Ореста. Гелиос уже был высоко, когда сатир разбудил меня.

- Вставай, друг Промах, мы пропустим погребальные игры.

Голова у меня гудела от выпитого вчера, но я встал и покорно пошел за Орестом, допивавшим вино и пританцовывающим от радостного предвкушения игр.

- А ты будешь участвовать, друг Орест?

- Сатиров не пускают на человеческие игры. Нет сомнений, что я бы победил.

- Если бы соревновались в уничтожении неразбавленного вина, - сказал я, и Орест с гордостью это подтвердил.