Глава XXXV. Бездна наслаждений

Благородные дамы всё это время внимательно слушали нас, хотя и не проронили ни слова. Их веское молчание подчёркивало природное благородство.

Когда же капитан закончил, крайняя справа, недаром отмеченная мной, повела плечом.

– Уважаемые господа! – проговорила она. – Мы с удовольствием выслушали ваши учёные доводы и насладились философским спором. Позвольте и нам принять участие в поучительной беседе.

– Просим, просим, – расшаркались мы с капитаном.

– Прежде всего позвольте представиться. Меня зовут Фора, а это мои подруги – Фара и Фура. Итак, ваша первая задачка: какая женщина следующая? Так вот, следующая – я. Почему я? Очень просто: считать надо не слева и не справа, а с той стороны, с какой вы подошли. Вы подошли с моей стороны, следовательно, я и принадлежу этому достойному джентльмену, чья очередь. – И Фора состроила мне глазки. – К сожалению, он – некапитан, и это омрачает дело. Но с другой стороны, я хочу иметь цельного мужчину, и этот факт дело упрощает.

– Какая ерунда, – фыркнула Фара, сидящая посредине, – считать надо не с края, с которого они подошли, а с первого взора. Так вот, этот джентльмен-некапитан первым обратил свой взор именно ко мне. Я прекрасно заметила, с каким наслаждением глаза его бродили по моему прекрасному телу. Именно я, Фара, а не Фора, принадлежу ему.

Выслушивая Фару, я невольно яростно краснел, никак не ожидая, что из-за меня разгорится сыр-бор. Нет, этот сыр-бор был мне бесконечно душевно близок, но капитан… я видел, что он мрачнеет и…

– Что за чушь? – сказала Фора. – И как ты докажешь, что он бросил свой взор именно на тебя? Если хочешь знать, дура, у него взор всеобщий, во всяком случае очень обширный. Он охватывает всех женщин и страстно скользит по ним. И я всею кожей чувствовала это скольжение.

– Интересно, а меня-то здесь будут слушать? – раздражённо сказала Фура. – Кто считает с краю? Кто считает с первого взгляда? Только идиотки. Считать надо не с краю и не со взгляда, считать надо с первого поцелуя. Вот когда этот господин вопьётся кому-нибудь из нас в сахарные уста, тут и начнётся настоящий счёт.

– Это верно! – неожиданно воскликнула Фора.

Она легко соскочила со скалы, подбежала ко мне и сказала:

– Впивайся скорей!

И я, конечно, незамедлительно впился.

– Так и знала, что Фора обскачет нас на повороте, – сказала Фара с печалью – видно, я ей сильно понравился. – Ладно, придётся покориться судьбе. Ну что ж, я готова служить Суеру, тем более что это первая половина капитана. Суер, я твоя!

– Ну а я не собираюсь служить второй половине сомнительной фамилии, – сказала Фура. – Нет, Выер, я – не твоя! Если б мне досталась первая половина, то есть Суер, я бы ещё подумала, а уж Выер – нет, увольте, я лучше пойду собирать опёнки. Пусть Суер наслаждается с Фарой, а Выер болтается без дела!

– Как же так! – воскликнула Фора. – Как это мы можем позволить Выеру болтаться без дела? Какой-никакой, а всё-таки Выер. Чего в нём такого уж плохого? Ну, Выер, ну и что? Не так уж мы богаты, чтоб разбрасываться Выерами налево и направо.

– А мне Суера достаточно, – сказала Фара, – а до Выера и дела нет. Кому нужен – пускай берёт.

– Спать с Выером! Какой кошмар! – сказала Фура, возводя очи к небу. – Отдавать свою чистоту второй половинке капитана! Нет, нет! Увольте!

– Перестань паясничать, Фура, – сказала Фора. – Вчера ещё ныла: мне бы хоть какого Выера… Твоя мечта сбылась! Забирай Выера и не мешай нашим наслаждениям!

Тут Фора обняла меня и трепетно увлекла в дюны.

Фара кинулась к Суеру, а Фура топталась на месте, не зная, с какого бока к Выеру приступить.

Но тут Выер, не будь дурак, сам приступил к ней, да так ловко, что она взвизгнула.

А нам с Форой было уже не до них.

Адские наслаждения – вот что стало предметом нашего неусыпного внимания и заботы.

Мы падали в бездну наслаждений и старались эту бездну углубить, расширить и благоустроить.

В конце концов нам удалось создать очень и очень приличную бездну наслаждений, и только к закату мы начали из неё потихоньку выбираться.

Выбравшись из бездны, мы вернулись на берег океана.

Там уже сидели Фара с Суером и Выер с Фурой.

Фура с Выером, к счастью, вполне примирились, непрерывно чмокались и строили друг другу куры.

– А Выер был не так уж плох, – смеялась Фура, раскладывая на салфетке салаты и копчёности. – Ещё и неизвестно, какая половина капитана интереснее!

– Знаешь, милый, – сказала Фора, обнимая меня, – это очень правильно, что вы не пошли дальше и остались с нами. Там, за скалами, живёт голая женщина с шестью грудями. Её звать Гортензия. Очень опасное существо.

Глава XXXVI. Гортензия

Утомлённые салатом и копчёностями, подруги наши скоро задремали, и мы с капитаном отползли от салфетки в сторонку и, прячась за кустами челесты, постепенно ретировались.

– Послушайте, кэп, – сказал я, – там, за скалами, живёт женщина с шестью грудями. Таким первопроходцам, как мы с вами, даже неловко пройти мимо этого феномена. Надо бы вернуться, посмотреть, в чём там дело.

– А ног-то у неё сколько? – спросил Суер.

– Вроде бы две.

– Ну ладно, давай поглядим на неё хоть с полчасика.

Обогнув скалы, которые в основном состояли из обломков моржового глаза, мы вышли на берег лимонного лимана.

В лучах заката к нам спиной сидела на берегу голая женщина.

– Добрый вечер, мэм! – покашлял у неё за спиной Суер.

– Добрый вечер, сэр, – ответила женщина, не оборачиваясь.

– Ну что? – шепнул Суер. – Что ты скажешь?

– Пока ничего не могу сказать. Не пойму, сколько у неё грудей. Не зайти ли сбоку?

– Неудобно, – шептал капитан, – сама повернётся.

– А вообще-то приятный вечер, мэм, – галантно продолжал сэр Суер-Выер. – Не хотите ли развлечься? Выпить шерри или сыграть партию в серсо?

– Мне недосуг, – ответила женщина.

– Ну хоть повернитесь к нам, – предложил капитан.

– А это зачем? Вы что, хотите посчитать, сколько у меня грудей?

– О что вы, мэм, мы люди благовоспитанные…

– А если не хотите считать, что же мне поворачиваться?

Суер растерялся.

– Чёрт возьми, – шепнул он, – сидит как монумент. По количеству спины, там действительно должно быть полно грудей. Шесть уместится точно.

Я всё вытягивал шею, чтоб посчитать, но ничего не получалось.

– Ничего не вижу, сэр, – шептал я. – Не то что шести, и двух-то не видать.

Женщина смотрела в океан. Полированного тёплого мрамора были её плавные плечи, крутые локти и плотная спина.

Тяжёлые волосы, ниспадающие на квадраты лопаток, не дрогнули под порывами ветерка.

Ствол позвоночника был прям, как пальма.

– Хорошо сидит, – шепнул Суер. – Мощно!… Но страшно подумать, что будет дальше?! А вдруг обернётся, и придётся считать груди!… Кошмар!

– Ничего страшного, сэр, – потихоньку успокаивал я капитана. – Шесть – это не так уж много.

– Госпожа Гортензия! – сказал Суер. – Мы много слышали о вас и по глупости захотели посмотреть. Простите, мы не хотели вас обидеть.

Гортензия медленно повернула голову вправо, и стал виден её медный профиль.

– Я – привыкла, – внятно сказала она.

– Извините, мэм. К чему вы привыкли, не понимаю?

– Сижу здесь с шестью грудями, а всякие идиоты за спиной ходят.

И она снова отвернулась к пространству океана.

Мы с капитаном совершенно поникли.

Выбравшись из бездны наслаждений, мы пока соображали туго и не могли осознать сразу той силы и вечности, которая сидела к нам спиной. Мы-то думали, что шесть грудей – это так просто – тяп-ляп! – можно выпить шерри, хохотать и тунеядствовать, а тут – литая бронза, скала, гранит, монумент, гора, вселенная.

– Я бы повернулась к вам, – сказала вдруг Гортензия, – но мне не хочется менять позу. Вы понимаете? Некоторые люди, имеющие позу, охотно её меняют, а с потерей позы теряют и лицо.

– Госпожа, – сказал Суер, – поза есть поза. Но важна суть дела. Позвольте один вопрос. Вот вы имеете шесть грудей, но на всё это богатство имеется хоть один младенец?

Гортензия повернула голову влево, и тут профиль оказался платиновым.

– Сээээр, – сказала она, – а вы можете представить себе младенца, вскормленного шестью грудями?

– Нет, – чистосердечно признался капитан.

– А между тем такой младенец имеется.

– О Боже! Вскормленный шестью грудями! Какой ужас! Невиданный богатырь! Как его имя?

– Ю.

– Ю?

– Ю.

– Всего одна буква! Ю! Какого же он пола?

– Уважаемый сэр, – внимательно сказала госпожа, – подумайтека, какого рода буква «Ю»?

– Женского, – немедленно ответил Суер.

– А мне кажется, мужского, – встрял наконец я.

– Почему же это? – раздражённо спросил Суер. – Всем ясно, что все гласные – женского рода, а согласные – мужского.

– Извините, сэр, конечно, вы – капитан, вам виднее, но я придерживаюсь совсем другого мнения. Я не стану сейчас толковать о согласных, это, в сущности, должно быть многотомное исследование, но насчёт гласных позвольте высказаться немедленно. Так вот я считаю, что каждая гласная имеет свой род:

А – женского рода,

О – среднего,

Е – женского,

Ё – среднего,

И – женского,

Й – мужского,

Ы – среднего, сильно склоняющегося к мужскому,

У – женского с намёком на средний,

Э – среднего,

Ю – мужского и

Я – женского.

– Всё это высказано убедительно, – сказал Суер-Выер, – но и как-то странно. Похоже или на белиберду, или на научное открытие, правда, подсознательное. Но насчёт буквы, или, верней, звука «Ю» я совершенно не согласен. «Ю» – как нежно, как женственно звучит.

– Нежно, возможно, – завёлся вдруг я, – но ведь и мужественное может звучать нежно, чёрт подери! А что вы все привыкли – «Бэ» да «Вэ», «Гэ» да «Дэ». Ю – это сказано. Даже рисунок, даже написание буквы «Ю» выглядит чрезвычайно мужественно. Там ведь есть палка и кружочек, причём они соединены чёрточкой.

– Ну и что?

– Да как же так, сэр? Палка и кружочек, вы вдумайтесь! Палка и кружочек, да ещё они соединены чёрточкой! Это же целый мир, сэр! Это вселенная, это намёк на продолжение рода и вечность всего сущего!

Гортензия неожиданно засмеялась.

– Вы недалеки от истины, – сказала она, – но всё равно истина вам никогда не откроется. Вы ещё много откроете островов, ведь, в сущности, каждый шаг – открытие острова, а толку не будет. Возможно, вы и доплывёте до Острова Истины, возможно… А теперь приготовьтесь! Мне пришла блажь изменить позу!…

– Постойте, мэм, не беспокойтесь, – сказал вдруг торопливо сэр Суер-Выер. – Не надо, не надо, мы и так верим, а видеть не обязательно…

– Да, да, госпожа, – поддержал я капитана, – умоляю вас… расскажите лучше, как найти младенца по имени Ю, а позу оставьте…

– Есть такой остров цветущих младенцев, запомните… а позу придётся менять, придётся. Приготовьтесь же…

Медленно-медленно шевельнулось её плечо, локоть пошёл в сторону, явилась одна грудь, другая, третья… и мы с капитаном, ослеплённые, пали на песок.

Впоследствии сэр Суер-Выер уверял, что наблюдал семь грудей, я же, досчитав до пяти, потерял сознание.

Глава XXXVII. Ихнее лицо

Втянув головы в плечи, как плетьми болтая руками, по берегу океана бродили мичман Хренов и механик Семёнов. В стороне валялась кучка полосок от тельняшки, которая и оказалась лоцманом Кацманом.

Старпом Пахомыч что-то бодро обрасопливал в сторонке.

– Ну как, друзья?! – спросил Суер. – Насладились ли вы?

– Так точно, сэр! – хрипло прокричали Хренов и Семёнов. – Отлично насладились! Спасибо за заботу, сэр!

– Будете ещё острова-то открывать?

Вернувшись на «Лавра», долгое время мы всё-таки не могли прийти в себя, потрясённые островом голых женщин. Высаживаться на острова, на которых таких женщин не обреталось, как-то не тянуло.

Наконец мы заметили в бинокуляр некоторый безымянный островок. Там росли стройные сосны и над ними клубился отличный сосновый воздух.

– Сосновый воздух – полезная вещь, – сказал Суер-Выер. – Не высадиться ли?

И мы решили прогуляться просто так, ради воздуху, под соснами, по песочку, в зарослях вереска.

Спустили шлюпку, открыли остров и начали прогуливаться, нюхая воздух.

– Под соснами всегда хороший воздух, – говорил Суер.

– Много фитонцидов, – влепил вдруг Пахомыч.

– Чего?

– А что?

– Чего много?

– Гм… извините, сэр. Много воздушных витаминов, не так ли?

– Отличный воздух, – поддержал я старпома, – приятно нюхается.

– Настоящий нюхательный воздух, – поддержал нас всех и лоцман Кацман.

Так мы гуляли, так болтали, и вдруг я почувствовал что-то неладное.

Воздух был отличный, все мы дружны и согласны, и всё-таки происходило нечто, что крайне трудно объяснить. Я-то это заметил, а спутники мои, к удивлению, ничего не замечали. Они по-прежнему восхваляли воздух.

– Тонкопарфюмированный! – восклицал лоцман.

– Не щиплет глаза! – восторгался старпом.

– Нет, вы знаете, – захлёбывался от восторга лоцман – вы знаете, что это за воздух, этот воздух – озапачехонный!

– Чего-чего? Какой?

– А что? О-за-па-че-хонный! – сказал вдруг старпом, поясняя лоцмана.

Капитан почему-то молчал, а я снова остро почувствовал… нет, невозможно объяснить… впрочем, ладно. Я почувствовал, что сливаюсь с капитаном в одно лицо.

Повторяю: в одно лицо.

Это было совершенно неожиданно.

Я даже затормозил, ухватился руками за сосну, но лицо Суера влекло меня неудержимо, и я совершенно против воли стал с ним сливаться, совершенно забывая идиотское слово «озапачехонный».

К изумлению, лицо капитана совершенно не возражало. Оно сливалось с моим просто и естественно, как сливаются струи Арагвы и Куры.

Всё же я чувствовал себя Арагвой и тормозил, тормозил и даже оглянулся.

Боже мой! Лоцман и Пахомыч уже слились в одно лицо!

Это была не Кура и не Арагва! Деликатность лоцмана и махаонство старпома, слившись, превратились в моховое болото, из которого торчали их торфяные уши и носы! Отмечу, что, слившись в одно лицо, они костыляли каждый на своих двоих! Я хотел поподробней осмотреть их, как вдруг капитан гаркнул мне в ухо:

– Ну ты что? Будешь сливаться в одно лицо или нет?

– Кэп, – бормотал я. – Капитансэр! Я чувствую, что сливаюсь с вами в одно лицо. И я не против, поверьте, но я это испытываю впервые в жизни и не знаю, как себя вести.

– Что мы с тобой? Ерунда! – припечатал Суер. – Целые нации сливаются порой в одно лицо и даже разные народы, потом-то попробуй-ка разлей. А ты меня неплохо знаешь, надеюсь, доверяешь и запросто можешь сливаться.

– Кэп, – оправдывался я, хватаясь за сосну, – нации – хрен с ними, давайте хоть мы удержимся!

– Невозможно, – сказал капитан, – отпусти сосну. Будем иметь одно лицо на двоих – не так уж страшно.

В голове моей помутилось, я потерял на миг сознание… и слился с капитаном в одно лицо.

– Скажи спасибо, что не с боцманом Чугайло, – сказало бывшему мне наше общее теперь лицо.

Слившиеся в одно лицо Пахомыч и лоцман смотрели на нас с превеликим изумлением. Тут наше лицо достало зеркало, не помню уж, из моего или капитанского кармана, и стало себя разглядывать.

Ничего вообще-то, вполне терпимо, я ожидал худшего. Правда, при всей моей любви к капитану, меня неожиданно покоробили его усы в сочетании с моими прекрасными глазами, но так, в целом, неплохо… И ещё появилось странное ощущение, что мы хоть и слились в одно лицо, но всё-таки в нём присутствовал и какой-то бывший я.

– Перестань вертеться и нервничать, – сказало наше лицо бывшему мне. – Слился так слился, и нечего валять дурака. Бывшее твоё лицо уже никого не интересует. Гуляй!

Некоторое время наше лицо с капитаном и ихнее лицо Кацмана и старпома бесцельно бродили под соснами.

Потом ихнее лицо разложило для чего-то костёр из сосновых шишек.

Это нашему лицу не понравилось, и оно стало затаптывать костёр четырьмя ногами.

Ихнее лицо разозлилось и ударило в наше четырьмя кулаками.

Наше в ответ дало им в глаз.

Так мы топтались в дыму и пепле шишечного костра.

– Это всё бывало не раз, – сказало наконец наше лицо ихнему. – Слившиеся в одно лицо любят наносить взаимные удары. Но в нашем лице есть признаки капитана. Поэтому слушай нашу команду: немедленно в шлюпку!

Старпомолоцман, или, так сказать, Пахомнейший Кацман, то есть ихнее лицо, неожиданно подчинилось и направилось к шлюпке. За ним двинулось и наше лицо.

В шлюпке мы сумбурно хватались за какие-то вёсла, что-то гребли. Неожиданно нашему лицу пришла в голову важная мысль.

– Слившееся надо разлить, – сказало наше лицо, а ихнее заулыбалось и достало из-под банки спиртовую бутыль. «Пианино».

Лица разлили по одной. Выпили.

Потом наше выпило, а ихнее пропустило.

Тогда наше тяпнуло, а ихнее как-то дико чокнулось стаканами.

И тут явление произошло! Неожиданное!

Все мы, бывшие четверо, внезапно стали неудержимо сливаться в одно общее лицо на четверых.

Как оно выглядело со стороны, я не видел, но соображал, что получается нечто мутное и большое. В общем, четверное. Эдакая кварта с ушами во все стороны.

И тут бывший я, который ещё теплился в тайниках общего лица, понял, что плаванье кончилось и мы никогда не доберёмся до «Лавра Георгиевича», течение отнесёт нас от фрегата, от острова и от самих себя.

В кварте нашей рыхлой и обширной что-то захрипело, закашляло, как сквозь вату пробился голос бывшего сэра Суера-Выера:

– Приказываю закусить! Немедленно закусить!

– Мне сала, сала, – запищал где-то в молочной мгле бывший лоцман Кацман.

– Огурчика малосоленького, – жалобно провыл норд-вест старпома.

Солёная волна ахнула в четверное наше лицо, и разница во вкусе к закуске сделала своё дело. С одной стороны послышался хруст огурца, зашмякало сало, бывший я предпочёл крабные палочки под майонезом, а Суер сухофрукты.

Закусывающие лица потихонечку расползлись в стороны, как медузы, зазевали и, чихнув, обрели прежние границы.

Протерев глаза, я понял, что мы не так уж далеко отплыли в открытый океан. Совсем рядом с нами покачивался на волнах остров слияния в одно лицо и твёрдо, как скала, стоял в океане «Лавр».

Когда мы подплыли к «Лавру», все признаки наших слияний прошли без следа и матросы ничего не заметили. Они только болтали, что у капитана флюс, а это были следы моего нордического подбородка.

Странное последствие мучило меня несколько лет. Мне всё снилось, что я – Арагва.