Глава тридцатая. Заслон и черные хоругви.

Большущие весы, как у менялы в Дубах-на-Воде. На одну чашу садится пчела, и чаша опускается до самого низа. Очень древняя старуха с бесстрастным лицом вопрошает: «Сколько стоит эта жизнь? Кто даст за нее справедливую цену?»

Синий олень, выставив рога, врывается на рыночную площадь, прыгает и приземляется на другую чашу весов. Обе чаши тогда приходят в равновесие.

Очень древняя старуха кивает и улыбается. У нее красные заостренные зубы.

Из дневника сновидений Пчелки Видящей.

Никогда не любил спускаться по лестнице в корабельные шлюпки. Всякий раз представляю, как ставлю ногу не туда в самый неподходящий момент. То же самое с карабканьем по деревянным сходням на пристань. Пока я лез, горшки с горючей смесью долбили меня по спине. В моем прекрасном оленьем плаще было уже жарковато. Ракушки, облепившие причальные сваи, показались над водой – значит, уже начался отлив. Немало времени ушло на то, чтобы пришвартовать корабль в самом глубоком месте гавани.

– Побыстрее, – сказал я своим спутникам, хотя подгонять их не было нужды. – Перешеек, ведущий в крепость, открывается во время предельного отлива. Нам нужно успеть туда, продать огненный кирпич и купить пропуска.

Друг за другом они поспешили за мной на пристань. Спарк сегодня была богато разодетой леди Спаркл, которая цветисто выражалась, когда ее ажурная юбка цеплялась за ракушечные наросты. Лант предстал щеголем в своем элегантном камзоле, кружевной рубахе и шляпе с плюмажем. Моя зеленая рубаха и синий плащ мне совсем не нравились, но я надеялся, что в таком виде сойду за довольно состоятельного чужеземца. Перу единственному было удобнее всех в своей поношенной старой одежде. На его бедре висел нож, но не настолько длинный, чтобы притягивать взгляды.

Брэшен и Альтия отправились с нами. В пути мы не разговаривали, под конец Альтия сказала только:

– Удачи.

– Спасибо, – ответил я.

Брэшен кивнул, и они направились прочь от нас. Я смотрел, как они свернули и двинулись к складам, выходившим на пристань – очевидно, чтобы посмотреть, какие товары там выгружают. Они шли бок-о-бок, вместе, но все же порознь. Слаженно, словно лошади, долго бегавшие в одной упряжке. Будь это мы с Молли, я бы держал ее под руку, она смотрела бы на меня, мы болтали и смеялись бы по дороге. Вот они свернули за угол и исчезли из виду. Я вздохнул в надежде, что не навлеку еще большего несчастья ни на них, ни на корабль.

Потом я повернулся к своей маленькой команде.

– Готовы?

Все кивнули. Я взглянул на гребцов внизу, в шлюпке. Они были веселы настолько, насколько это возможно для матросов, которые всю ночь пили, а на рассвете, по возвращении на корабль, получили головомойку и снова были вынуждены грести к пристани.

– Вы будете здесь, когда мы вернемся? – спросил я их. – Возможно, придется подождать.

Одна из боевых моряков Этты поднялась на пристань с нами и проверяла надежность моих узлов. Она выпрямилась и, пожав плечами, сказала:

– Любой матрос знает, что такое ожидание. Мы будем здесь, – она одарила меня ухмылкой. – Симпатичные одежки, принц Фитц Чивэл. Удачи вам. Не хотела бы я увидеть их заляпанными кровью.

– Я тоже, – тихо ответил я.

Ее ухмылка стала шире.

– Уделайте их там в дым, кэп. И верните девчушку.

Это пожелание, даром что от постороннего человека, необъяснимым образом подняло мне настроение. Я кивнул в ответ, и наша скромная компания двинулась вдоль набережной.

– Сначала мы найдем Янтарь? – спросил меня Лант. Я покачал головой:

– Только время потратим зря. У нее плащ-бабочка, если она захочет спрятаться, ее не увидеть. И уж наверняка она не увидит нас.

Спарк нахмурилась и взяла меня под руку, как и положено дочери:

– Это почему же?

– Потому что она слепая.

– А вот и нет. Близорукая – это да. Но больше не слепая. Я вам уже говорила.

– Что? Когда?

– Ее зрение вернулось. Медленно и до сих пор не полностью. Но когда живешь с кем-то в одной комнате, такое трудно не заметить.

Я сдержал волнение и улыбнулся, словно мы обсуждали погоду.

– Почему она мне не сказала об этом? И почему ты не сказала?

– Я говорила, – изобразила она улыбку и продолжала сквозь зубы: – Я сказала, что она видит больше, чем вы думаете, а вы ответили, что так всегда и было. Я подумала, что вы тоже знаете. А вот почему она сама вам не рассказала – что ж, теперь это очевидно. Чтобы она могла все провернуть – избавиться от нас и попробовать спасти Пчелку в одиночку.

Обрывки наших старых разговоров теперь слились в единую картину. Да. Шут считал, что ему одному следует проникнуть в Клеррес и найти Пчелку. Так он и сделал. С моих же собственных слов, именно так я бы и сам поступил, представься только возможность. Я замолчал, размышляя об этом.

День стоял теплый, легкий ветерок доносил смолистый запах хвойных деревьев, росших на склонах холмов за городом. Обычные запахи портового города смешивались с запахами копченой рыбы, спелых фруктов и ароматом маленьких белых цветочков с желтой сердцевиной, которыми была украшена чуть ли не каждая дверь. Улицы были необычайно чистыми и ухоженными. Здесь царил дух благосостояния, я не видел ни одного нищего. Часто попадались на глаза солдаты городской стражи, хорошо вооруженные, с грозными лицами. Шут не преувеличивал, говоря об их количестве. Многие жилые дома имели торговые лавки на первом этаже. Мы прошли мимо женщины, которая вышла на крыльцо вытряхнуть коврик. Пара мальчишек в свободных рубахах и коротких штанах увязались за нами. Тихий денек в процветающем городе.

Тут я грубо и коротко выругнулся, так что Спарк опешила. Еще вчера Шут зачитывал мне вслух кое-что из Пчелкиной книги. Допустил промах, или, наоборот, надеялся, что я замечу? Счел ли он это забавным? Я сцепил зубы.

Обдав меня ветерком и скользнув по щеке крылом, мне на плечо уселась Мотли. Я отпрянул и сказал ей:

– А ну-ка обратно на корабль. Нам нельзя привлекать внимание.

Она клюнула меня в щеку острым клювом:

– Нет. Нет, нет, нет!

Люди уже оборачивались поглазеть на говорящую птицу. Я попытался сделать вид, что тут нет ничего необычного, смахнул ее, она пересела на плечо Перу, и я тихо сказал ему:

– Не разговаривай с ней.

Ворона на плече у мальчика являла собой и без того интересное зрелище. Не хватало нам по дороге еще и препираться с ней. Мотли фыркнула и поудобнее устроилась на плече.

Мы двинулись по исхоженной дороге, выходившей на пристань, мимо аккуратных домиков и магазинчиков. Дорога вилась между выпирающими частями причальных доков и каменистым берегом. Я приметил несколько привязанных рыбацких лодок, возле которых пышущие здоровьем детишки перебирали рыбу, вытаскивая ее из отцовских сетей. Рядом с нами во множестве шагали жаждущие предсказаний, судя по одежде, прибывшие из разных земель. Некоторые шли бодро, чуть ли не весело – вероятно, молодые парочки, в надежде на предсказание долгой и счастливой жизни. Другие были мрачны или же полны тревоги, шлепками или ругательствами поторапливали своих спутников, чтобы оказаться первыми в очереди на проход. Процессия надежд и страхов текла по ухоженному бульвару навстречу к откровениям о нашем будущем.

– Как вы считаете, где она? – спросила меня Спарк.

– Один отлив уже был утром. Думаю, поэтому она сошла на берег вчера вечером. У нее было время продать браслет и заплатить за проход, так что она уже может находиться внутри замка.

– И где нам ее искать? – тихо спросил Лант. – Когда окажемся там.

– Мы не станем искать Янтарь, – ответил я ему. – Мы будем придерживаться ее плана, потому что она от нас этого ожидает. Так что мы просто зайдем в Клеррес, на месте придумаем, как незаметно попасть в верхние камеры, и обыщем их. Если Пчелки там не окажется, встречаемся во дворе для омовений, надеясь, что Янтарь встретит нас там, и Пчелка будет с ней.

Их молчание красноречиво свидетельствовало о том, что этот план никому особо не нравился.

– Никак не пойму, почему Янтарь не пошла с нами, – сказал Пер.

– Она считает, что у нее больше шансов найти Пчелку.

– Нет, – Спарк сжала мою руку. – Думаю, я знаю, почему. Думаю, просто это самый невероятный способ из всех. Самый никудышний.

Нам следовало поторопиться, но я замедлил шаг.

– И что? – я ждал ее пояснений.

– Самый глупый план. Вы говорили, им известно, что мы здесь. Янтарь рассказывала, как они меняют пути мира, потому что знают будущее. Так что она выбрала самый невероятный путь, надеясь, что его они не предвидели.

Я остановился.

– Но ведь все наши планы, все эти разговоры, и твое шитье…

– Все это было нужно, чтобы мы серьезно были настроены идти по дороге наиболее вероятного развития событий? – она покачала головой и улыбнулась мне – ну вылитая любящая дочка. – Не знаю, я только строю предположения на основе того, что она нам рассказывала о Служителях и своих снах.

– Если ты права, – снова двинулся я вперед. – Значит, они будут высматривать нас. Может, наша задача – просто отвлечь их.

Схватят ли нас? Упекут за решетку, возможно, станут пытать? Неужели Шут отправил бы нас прямиком в их лапы? Не может быть.

Или может.

Сколько раз уже он посылал меня в смертельно опасные ситуации, чтобы только изменить ход судьбы? Он может проделать это снова. Со мной. Но только не со Спарк, Лантом и Пером.

– Вам надо вернуться на корабль, – объявил я.

– Это навряд ли, – тихо отозвался Лант.

– Навряд ли! – поддакнула Мотли.

– Мы не можем, – медленно проговорил Пер. – Мы должны попробовать сделать эту самую штуку, которая вероятнее всего. И отвлечь их внимание.

Мы прошли по изогнутому полумесяцем берегу, и вот дорога превратилась в вымощенную площадь, окруженную торговыми прилавками и магазинами. Прилавки спереди были украшены яркими драпировками, и, похоже, здесь обычно протекала оживленная торговля. Но многие лавки сегодня оказались закрыты, что порядком озадачило и разозлило местных жителей. Кое-кто из покупателей терпеливо ждал перед закрытыми ставнями. Но прочие беспокойной толпой заполонили рынок, спрашивая друг друга, в чем дело. Мы протискивались сквозь людской водоворот. Те магазинчики, что были открыты, предлагали еду, питье и безделушки, широкополые шляпы, духи, а так же фигурки Белых. Я приметил двух менял, которым можно было продать наш огненный кирпич. У какой-то женщины была тележка, а на ней шкафчик с бесчисленными ящичками, из которых она доставала миниатюрные свитки с предсказаниями. Некоторые продавцы были бледнокожими и светловолосыми, но нигде я не заметил ни одного настоящего Белого.

– Кассу просто закрыли. Пришла стража и приказала остановить продажу пропусков.

– Меня должны пропустить сегодня! Я не могу здесь задерживаться больше, чем на день!

– Я заплатил круглую сумму за проход!

На другом конце рыночной площади, перед внушительными воротами, предваряющими ведущий к замку перешеек, стояли два привратника с каменными лицами. Отлив достиг своего предела. На послеполуденном солнце полные ожиданий люди выстроились в тесную очередь. Они гудели и шевелились, напоминая мне скот, согнанный на убой. Я сочувствовал привратникам, томящимся в кожаном доспехе и шлемах с плюмажем – оба мускулистые и молодые, о боевом опыте женщины свидетельствовал кривой шрам на щеке. На невозмутимых лицах блестели капельки пота. Они никак не реагировали на вопросы, которыми забрасывала их толпа.

Гул облегчения раздался, когда костлявая старуха распахнула ставни кассы. Очередь, было, двинулась на приступ, но она, воздев руки, закричала, стараясь перекрыть шум толпы:

– Я не знаю ничего, сверх того, что уже сказала! – голос у нее был скрипучим, в нем мешалась злость наполовину с испугом. – Мне послали сообщение птицей. Велели прекратить продажу пропусков. Сегодня внутрь больше не пускают. Может, завтра пустят, но точно не знаю! А теперь вам известно столько же, сколько и мне, и я здесь ни при чем!

Она начала закрывать ставни, но какой-то человек ухватился за край и стал орать, что его обязаны пропустить. Другие устремились вперед, кое-кто потрясал перед ней деревянными дощечками пропусков. Мотли расправила крылья, предостерегающе каркнув. Я опасался бунта, но тут услышал ритмичную поступь многочисленных ног – это рысцой приближались солдаты.

– Отходим все назад, – скомандовал я своим. Лант пробивал нам путь, мы протискивались за ним, пока не вышли из скученной толпы. Там мы устроились в небольшом алькове между лавочками, в одной из которых продавались фрукты и пиво, а в другой – мясо на шпажках.

– Не меньше трех дюжин, – оценил Лант прибывшую стражу. Солдаты были вооружены короткими дубинками и двигались со сноровкой людей, обученных не церемониться. Двойной цепью они отделили толпу от привратников, а закончив построение, подняли свои дубинки и принялись оттеснять людей от ворот. Люди расступались, кто неохотно, а кто – с поспешностью, отчаянно пытаясь не сталкиваться с солдатами нос к носу. Жалобы и мольбы сливались в гомон, напомнивший мне потревоженный пчелиный улей.

Вдруг кто-то выкрикнул:

–Ворота! Ворота открываются!

На дальней стороне перешейка огромные белые ворота замка медленно распахнулись. Еще до того, как створы остановились, изнутри хлынула целая толпа и, заполнив перешеек, устремилась в нашу сторону. Она походила на торопливое стадо, некоторые бежали по обочине, стараясь обогнать остальных. Как только процессия дотянулась до конца перешейка, стража открыла ворота с нашей стороны. Солдаты отпихивали тех, кто в этот момент хотел проскочить внутрь, кричали, что надо освободить место для тех, кто покинул замок. Две толпы столкнулись, словно две волны, с обеих сторон раздавались гневные вопли.

– Что все это значит? – спросила Спарк.

– Значит, что Шут добрался туда и что-то сделал, – предположил я. При мысли о пропавшем Серебре мне стало дурно.

Словно бы в ответ на мои слова людские голоса слились в горестный вопль. Лес указующих рук поднялся в направлении одной из высоких тонких башен. Из ее окон летели вниз, разворачиваясь, длинные черные хоругви. Выпрямившись под собственным весом, они повисли неподвижно, несмотря на морской бриз.

– Это Симфи, – выкрикнул кто-то. – Это ее башня. Она мертва! О, небеса, Симфи мертва! Одна из Четырех мертва!

После этого вся толпа забурлила разом. В безумной какофонии выкриков, стенаний и рыданий я пытался уловить хоть какие-то сведения.

– … не было, с тех пор, как мой отец был ребенком! – воскликнул какой-то мужчина, а женщина заголосила:

– Не может этого быть! Она же так молода и прекрасна!

– Прекрасна, да, но не молода. Она управляла в своей северной башне больше восьмидесяти лет!

– Как она умерла?

– Когда нас пропустят внутрь?

Многие плакали. Один человек заявил, что приходил за предсказаниями ежегодно и целых три раза говорил с самой Симфи. По его словам, она была столь же добра, сколь красива, и я видел, как его начинают воспринимать, словно счастливца, которому было дано прикоснуться к истинному величию. Или который утверждал, что так оно и было.

На том конце перешейка сквозь открытые ворота замка прошла одинокая фигура. Это был высокий белокожий человек, одетый в светло-голубую длинную мантию. Он неторопливо шел по тропе, которая уже начала подсыхать на жарком солнце. Его походка была изящна, и это напомнило мне о Шуте в бытность его лордом Голденом. Жалобное стенание толпы сменилось сначала выкриками, требующими внимания, а потом приглушенным гулом. До меня донеслись чьи-то слова:

- Не это ли лингстра Вемег, который служит Коултри, одному из Четырех?

Человек достиг входных ворот, и стража – солдаты и привратники – расступились, чтобы людям было лучше видно. Он выкрикнул что-то, но никто его не расслышал. Толпа наконец замолчала, и тогда он громко сказал:

– Расходитесь, или у вас будут неприятности. Сегодня никого не пустят. У нас траур. Завтра, на послеобеденном отливе, те, у кого есть пропуск, будут допущены внутрь.

Он повернулся спиной и зашагал обратно.

–Симфи действительно умерла? Что с ней случилось? – закричала ему вдогонку какая-то женщина. Он и ухом не повел, продолжая удаляться. Солдаты и копейщики снова выстроились в свой заслон.

Люди блуждали в толпе, обсуждая что-то друг с другом. Мы не сходили с места, надеясь, что до бунта не дойдет. Но в настроении толпы теперь преобладали печаль и скорбь, а не недовольство. Как шелуха, сдуваемая ветром, толпа постепенно рассосалась. Обрывки услышанных бесед говорили о том, что люди расстроены, но не допускают сомнений в том, что завтра их пропустят.

Я боролся с нарастающей внутри паникой.

- О, Шут, что ты там натворил? – пробормотал я, глядя на опустевший перешеек.

– Что нам теперь делать? – спросил Пер, когда мы неспешно последовали за уходящими пилигримами.

Я ничего не ответил, поглощенный мыслями о Шуте, который, вероятно, был сейчас за стенами замка. Он убил Симфи? Означает ли это, что он не нашел Пчелку и просто взялся мстить? Или что его обнаружили, и он был вынужден убить? Схвачен ли он? Или прячется?

– Сегодня мы не попадем в замок, – подытожил Лант. – Вернемся на Совершенный и подождем, пока сюда вновь не начнут пускать людей?

– Стоп! – вдруг воскликнул Пер. – Сюда. Идите-ка сюда.

Он отвел нас в сторону от многолюдной дороги, на кромку возле самого прибоя, жестом попросил наклониться поближе к себе и возбужденным шепотом сообщил:

– Мы туда попасть не можем. Зато Мотли может!

Мы удивленно посмотрели на него. Ворона сидела у него на плече. Пер подставил ей запястье, и она пересела туда. Приблизив ее к своему лицу, он умоляюще заговорил:

– Янтарь нам рассказывала, что в стенах темниц на верхушке башен есть проемы в форме цветов и всякого такого. Можешь ты слетать туда и заглянуть внутрь? Сможешь увидеть Пчелку? Или Янтарь? – его голос начал дрожать, он стиснул губы. Мотли наставила на него один свой яркий глаз, а затем, не проронив ни слова, взлетела вверх.

– Она летит прямо туда, – воскликнула Спарк.

Но, проследив за ней, мы видели, как ворона миновала замок и скрылась где-то позади.

Пер шмыгнул носом и сказал:

– Может, она хочет облететь вокруг, чтобы выбрать, куда ей лучше сесть.

– Может, – отозвался я.

Мы стояли и ждали. Я глядел в морскую даль, пока не заслезились глаза.

Глава тридцать первая. Человек-бабочка.

Ваше рвение быть полезным и бережливым достойно похвалы. Вы хорошо управляете Ивовым Лесом в отсутствие моего отца. Именно в отсутствие; я уверена, что он вернется.

Но что касается изменений, которые вы предлагаете, – не могу на них согласиться. Пожалуйста, не опустошайте комнату моей сестры Пчелки. Ее имущество необходимо привести в порядок и при необходимости почистить, а затем восстановить на надлежащих местах. Не убирайте его на хранение. Я желаю, чтобы вещи оставались такими, какими они должны быть. Я считаю, что ее горничная Коушен точно знает, как все было. Ничего не выбрасывайте. Пусть двери будут закрыты и заперты. Таково мое желание.

Что касается комнаты моего отца, я хочу, чтобы она оставалась такой, какой была, когда он отбыл. Аналогичным образом, закрыть и запереть дверь. Не стоит беспокоиться о комнате, пока он не вернется. Я уверена, он не будет никого упрекать за то, что его владения остались нетронутыми. В нижних залах есть помещение, которое он иногда использовал как рабочий кабинет. Я имею в виду не управление поместьем, а ту комнату, которая смотрит на сиреневые кусты. Я также желаю, чтобы она была заперта и нетронута.

Думаю, мы уже обсуждали комнату, которую моя мать использовала для шитья и чтения. Ее тоже надо оставить, как есть. Со всеми ее вещами. Я не хочу, чтобы их убирали.

До того, как наступит зима, мы с лордом Риддлом надеемся посетить Ивовый Лес, если это позволят наши планы.

Послание принцессы Неттл управляющему Диксону из Ивового Леса.

Они не церемонились, возвращая меня в камеру. Капра вставила и повернула свой ключ, а затем ключ Симфи, открыла дверь и повторила это после того, как дверь захлопнулась за моей спиной.

– Что насчет меня? – осмелилась спросить я.

– А что насчет тебя? – засмеялась она. – Я смогу тебя использовать. Позже. Или раньше, – она улыбнулась, и это испугало меня. – Пока сиди и жди. Всему свое время.

Она удовлетворенно улыбнулась, повернулась и пошла прочь.

Ее слова не успокоили меня. Она послала Феллоуди увидеть Винделиара. Был ли Винделиар достаточно силен, чтобы контролировать сознание Белого? Если да, то он захотел бы моей смерти и меня бы убили. Я мало что могла с этим поделать. Я вернулась к своей кровати и села. И наткнулась на рукоятку ножа. Я передвинулась. Я задавалась вопросом, сколько времени прошло с тех пор, как последний раз умирал кто-нибудь из Четырех. Что означала для них смерть Симфи, почему их было четверо? И будут ли они действовать дальше втроем? Я раскачивалась, обхватив руками колени и пытаясь найти успокоение.

– Итак, Пчелка. Что ты теперь будешь делать? – донесся до меня шепот Прилкопа.

– Посижу здесь, я полагаю. У меня не особенно много вариантов, – я понизила голос.

– Так ли это?

Мои чувства говорили мне о другом. Я чувствовала себя водой, несущейся вниз. Вода не может остановиться или бежать в гору.

– Вода идет туда, куда ведет русло, – сказала я.

Я услышала его вздох.

– Я помню этот сон. Он был одним из моих. Кто-нибудь прочитал его тебе?

– Нет. Я просто подумала об этом, – я подошла к углу камеры и попыталась заглянуть за стену, чтобы увидеть его. Это было безнадежно.

– Маленькая Пчелка. Ты видишь разное будущее, разные пути?

– Иногда, – призналась я медленно.

– Ты можешь выбрать любой из них. Будь осторожна.

– Все они, похоже, ведут к одному концу.

– Не все, – возразил он. – Я видел кое-что из того, что может произойти. Если ты останешься в своей камере и ничего не сделаешь, они убьют тебя.

Я сглотнула. Я не видела этого. Или видела? Сны исчезали так быстро, когда я не могла их записать.

Он долго молчал. Затем протянул руку и раскрыл ее ладонью вверх. Он ждал. Через некоторое время я вложила свою руку в его.

– Ты не обучена, – сказал он спокойно. – Я бы хотел, чтобы ты родилась среди народа, который признал бы тебя той, кем ты являешься. И задаюсь вопросом, не слишком ли уже поздно тебя обучать.

– Меня учили, – возмутилась я. Я чуть было не сказала, что умею читать и писать и резко остановилась. Признаваться в этом по-прежнему было небезопасно.

– Тебе не преподавали то, что ты должна знать, иначе ты бы раньше поняла гораздо больше. Ты Белая, произошедшая от очень старой расы, которой больше нет в этом мире. Ты можешь расти медленно и жить очень долго. Возможно, так же долго, как и я.

– Я стану Черной, как ты?

– Если совершишь изменения, которые судьба требует от тебя. Я предполагаю, что ты изменилась, по крайней мере, несколько раз. Это приходит с лихорадкой и слабостью. Кожа отшелушивается. Так можно понять, что сделан шаг на пути.

Я подумала над этим.

– Возможно, дважды со мной это случилось.

Он издал какой-то звук, словно подтверждая что-то для самого себя.

– Ты знаешь, что у каждого Белого Пророка есть Изменяющий? Знаешь, что он делает?

– Изменяющий что-то меняет, – слово было знакомо из писем моего отца.

– Правильно, – прозвучало одобрение. – Изменяющий Белого помогает внести изменения, которые тот должен принести в мир. Поставить этот старый мир на новый и лучший путь.

Я ждала, что он скажет больше, но он молчал. В конце концов, я спросила:

– Ты мой Изменяющий?

Он засмеялся, но это был грустный смех.

– Нет. Я в этом уверен, – после долгой паузы он сказал: – Если я не ошибаюсь, ты убила свою Изменяющую прошлой ночью.

Мне было ненавистно, что он сказал вслух, что я кого-то убила. Это делало убийство слишком реальным. Я не ответила.

– Подумай об этом, – сказал он мягко. – Кто тебя сюда привел? Кто бил тебя и загнал в то, чем ты теперь являешься? Кто направил твои стопы к этому настоящему, которое было одним из твоих будущих?

Его слова были пугающими. Я обнаружила, что тяжело дышу. Нет, я не хотела, чтобы Двалия была моей Изменяющей. Вопрос, сжигавший меня изнутри, вырвался наружу:

– Я должна была убить ее?

– Я не знаю. Только ты можешь знать, что ты должна делать, – затем он добавил: – Верить в то, что должна делать. Бледная Женщина не разделяла мой взгляд на будущее. Она верила, ее судьба в том, чтобы драконы не возвращались в наш мир. Она видела истинный Путь в сохранении войны с Шестью Герцогствами. Она хотела расколоть Шесть Герцогств на маленькие рассорившиеся государства и убедиться, что древняя магия Элдерлингов не возродится в линии Видящих.

– Ты выбрал другой путь?

Он тихо рассмеялся.

– Малышка, я старше любого старика. Я выполнил свое предназначение в качестве Белого Пророка задолго до того, как Илистор прибыла на Аслевджал. Когда мой Изменяющий умер, я не захотел покидать то место, где мы делали нашу работу. Я остался, поскольку снег становился все глубже и лед захватывал руины. Затем, когда пришел Айсфир, я решил остаться и присмотреть за ним в его ледяном сне. Полагаю, это было хорошо, что я... – голос его затих, как будто только теперь он задумался о своем выборе. – Когда Илистор прибыла туда и начала совершать свои изменения, они звенели против моих чувств, словно потрескавшийся колокольчик. Я стал сопротивляться ей. Я сорвал ее попытки убить пойманного в ловушку дракона.

Я услышала его глубокий приглушенный вздох. Я знала, что он скользил по прошлым болезненным воспоминаниям, когда снова добавил:

– И многие произошедшие события не входили в мои прямые намерения. Они заставили меня сыграть роль, которая для меня, как я считал, завершилась. Мои сны вернулись. Из-за нее. Ее вина в том, что эти задачи вновь стоят передо мной, – снова короткое молчание. – Вот что я хочу сказать тебе сейчас. Я видел некоторые сны о том, что ты можешь сделать, поэтому я предостерегаю тебя. Выбирай осторожно, маленькая Пчелка. Замок Клеррес стоит с незапамятных времен. С тех пор, как им завладели Служители, он стал хранилищем истории. Свитки, хранящиеся здесь, отслеживают не только то, что может произойти, если события совпадают определенным образом. Здесь сохранено множество записей об истории. Мудрость преумножается и сохраняется в свитках и книгах. Служители задокументировали изменения, внесенные ими, а до этого – работу настоящих Белых Пророков.

И здесь есть живущие в замке люди, и город, зависящий от торговли, которую ведут замок и Служители. Помимо них, есть холмы, где пасутся стада, а крестьяне обрабатывают поля. Рыбаки, работающие в бухтах и водах, острова архипелага. Это словно детская башня из блоков. Если ты вытащишь нижний блок, все рухнет вниз. Тысячи жизней изменятся.

– Всегда к худшему? – я думала над этим очень долго.

Он сделал паузу, прежде чем ответить:

– Нет. С определенной выгодой.

– Ты изменял тысячи жизней? Знаешь ли ты, что драконы теперь совершают набеги на стада и табуны Калсиды и Шести Герцогств? Знаешь ли ты, что драконы свергли жестокого Герцога Калсиды? И что теперь между Шестью Герцогствами и Внешними Островами мир?

На этот раз его молчание было долгим.

– Кое о чем я знал. Я знал, что ваш принц женился на нарческе с Внешних Островов. Остальное же... они не сообщают мне никаких новостей. Я знаю немногим больше того, что вижу во снах. Капра говорит, что это позволяет моим снам быть чистыми, не затронутыми внешним миром. И я действительно вижу сны и записываю их. Я подобен птице, которая поет в своей клетке, не зная времени года, стаи или потомства. Сны, которые я записываю, у меня забирают. К добру или к худу, не могу сказать. Видеть и записывать сны – мой Путь. Это то, что я должен делать.

– И ты видел сны обо мне? – я почувствовала легкую дрожь.

– На протяжении многих лет. Сначала ты была маловероятна. Потом... полагаю, что это было почти десять лет назад. Трудно сказать. Время в заключении идет совсем по-другому.

– Примерно в то время, когда я родилась, – предположила я.

– Правда? Ты так молода, чтобы работать с такими большими изменениями. Настолько мала.

– Хотела бы я остаться дома. Я этого не хотела, – горло сжалось, и я почувствовала гнев. – Ты предостерегаешь меня обо всех людях, чьи жизни я затрону. Но Двалия и Служители не заботились об этом. Они убили столько моих людей. Многие дети будут жить одни, так много детей не родится. Ничто из этого не остановило ее руку!

Его сильные черные пальцы сомкнулись вокруг моих покрытых шрамами белых. Его хватка была теплой, но я чувствовала, как тонки и мелки мои кости. Он мог бы сломать мне руку. Вместо этого он тепло обхватил ее и сказал:

– Но ты не она. Ты настоящий Белый Пророк этого времени. Ты должна искать то, что приведет к наибольшему благу для всех. Ты не можешь быть бессердечной или эгоистичной, как твоя Изменяющая.

Я не думала о том, что буду делать. Теперь я это умела. Магия Винделиара может быть ослаблена, но немного у него все еще есть. И если у Служителей было больше змеиной слюны, и они дадут ее ему... Я почувствовала внезапное желание поторопиться. Меня не должны остановить. Судя по тому, как я отдернула свою руку, Прилкоп почувствовал мою решимость.

– Когда люди не знают прошлого, они совершают те же ошибки, что и их предки, – предупредил он меня.

Я глубоко вздохнула и подумала, правда ли это. Затем я легла на кровать и уставилась на каменное кружево стены. Я думала обо всем, что он сказал.

– Если я останусь здесь, в своей камере, полагаю, они убьют меня.

– Как я и видел. Резкое дыхание, свеча гаснет.

Я позволила крошечному краю моего плана прокрасться в мой разум. Как много его сны рассказали обо мне? Знал ли он мои намерения?

– Думаешь, мне стоит остаться в своей камере?

Он тяжело вздохнул.

– Я только говорю тебе, что это вероятность, которую ты, возможно, не рассмотрела. Возможно, тебе следует попытаться понять, куда это решение может привести, – очень тихим голосом он добавил: – Для нас это не всегда касается нашего собственного выживания. Речь идет о том пути, который мы считаем лучшим для всего мира.

– Винделиар сказал мне, что чувствовал, когда он был на истинном Пути. Ну а теперь я чувствую свой. Это правильно, Прилкоп.

– Множество вещей кажутся правильными, если это то, чего мы желаем.

– Тебе снилось, что я делаю?

В его голосе была улыбка:

– Мне приснилось много разных путей для тебя. Некоторые более вероятны, чем другие, – он снова прошептал мне слова, эту странно знакомую рифму:

Пестрая птица, серебряный бриг,

Как пробудить вас... я не постиг.

Один станет двумя, двоих сплавят в одно,

Прежде чем мир рухнет на дно.

Это по-прежнему не имело для меня смысла.

– Я уже говорила тебе, у меня нет пегих птиц и кораблей. Прилкоп, просто скажи. Разрушаю ли я будущее?

– О, дитя. Все мы это делаем. Это одновременно и опасность, и надежда на жизнь. Каждый из нас меняет мир каждый день, – его улыбка была грустной. – Некоторые из нас сильнее, чем другие.

– Что это? – это был звук, или, скорее, шквал звуков. Глухой стук, приглушенный визг, более громкий стук. Я затаила дыхание, прислушиваясь. Прилкоп отдернул руку, и я подумала, что он сбежал к своему столу и бумаге.

В коридоре открылась дверь. Я скользнула прочь и села на край своего матраса. Приближались мягкие шаги. Я ждала. Последовавший шепот был мягче ветра:

– Прилкоп? Ты жив? Ты жив!

– Кто здесь? – спросил Прилкоп с глубоким недоверием.

– Друг! – смех, мягкий, как первый дождь. – Тот, кто спрятался под твоим подарком. У меня есть ключи охранника. Я вытащу тебя отсюда, – мягкий звук металла, скребущего по металлу.

– Любимый? Ты здесь? – голос Прилкопа задрожал в радостном недоверии.

– Да. И то, что я нашел тебя, наполняет меня восторгом, но я ищу еще кое-кого. Ребенка, маленькую девочку по имени Пчелка.

Любимый? Друг моего отца, нищий с рынка? Шут? Я бросилась к решеткам своей камеры, схватила их и выглянула наружу. Там никого не было. Я ничего не видела, но услышала мягкий звон ключей. Волк-Отец внутри меня насторожился. Мы смотрели.

Прилкоп говорил шепотом, его голос дрожал от волнения:

– Не те ключи, старый друг. Они откроют другие камеры, но не эту или пчелкину. Но она здесь, и она...

Обе двери с обеих сторон коридора внезапно распахнулись. Я услышала голос Капры, переходящий в крик:

– Вперед, плечом к плечу! Широко размахивайте своими дубинками. Идите! Не останавливайтесь до тех пор, пока не столкнетесь нос к носу. Здесь незваный гость!

– Но... – возразил кто-то.

– Иди! – вскрикнула она. – Иди немедленно, бегом! Бейте сверху и снизу! Я знаю, что он здесь! Верьте своим дубинкам, а не глазам. Идите!

Кто-то, кого я не видела, запаниковал. Я услышала шум. Затем, откуда ни возьмись, появилась часть бестелесной ноги. Невидимка явно пытался подняться по гладким прутьям решетки напротив Прилкопа. Он был рябью пустоты, как поднимающийся от огня жар. Он быстро вскарабкался наверх, и я мельком увидела, как его босые ноги цеплялись за брусья. Край плаща-бабочки раскрылся и сдвинулся на мгновение.

– Там! – крикнул мужской голос, и охранники бросились бежать по коридору. Я отступила на шаг, потому что услышала резкий лязг ударов короткими дубинками по решеткам клеток, когда они подбежали. Я услышала возгласы других заключенных, а затем, когда охранники подошли к моей камере, ужасный удар палкой по телу и резкий вскрик боли. Волк-Отец яростно зарычал. Мое скачущее сердце чувствовало, будто волк внутри меня пытался вырваться наружу.

– Он здесь, он внизу! – крикнул охранник.

На мгновение я увидела мужчину на полу возле своей камеры. Затем он извернулся и вскочил на ноги. Ребром ладони он ударил одного охранника в челюсть, стукнув его об решетку клетки. Любимый развернулся, плащ закрутился, и я видела лишь мелькающие части тела. Ладонь без руки перехватила дубинку другого охранника и резко всадила ему ее под челюсть, тот отступил с булькающим воплем.

Если бы у него было всего два противника, думаю, он бы сбежал. Но охранник позади него резко взмахнул своей короткой дубинкой. От удара Любимый упал. Он перекатился на живот, встал на колени, и плащ снова замаскировал его. Но они знали, где он. Быстрые удары обрушились на того, кого я не могла увидеть, и Капра крикнула:

– Хватит! Достаточно! Не убивайте его. У меня есть к нему вопросы! Много вопросов.

Я отступила к задней стене своей клетки. Я не могла дышать. Капра пробежала мимо охранников, которые застыли, как возбужденные и растерянные собаки, которых заставили остановиться перед самым убийством. Она посмотрела в пол, что-то толкнула ногой. Затем перевела взгляд на меня и следом на камеру Прилкопа.

– О, – весело воскликнула она. – Что это я вижу? Крыло бабочки? Есть сон, про который я читала и даже видела сама. Ну, Прилкоп. Видишь, твой сон сбылся.

Она обратилась к нему, но я бросилась через камеру к решетке и с ужасом увидела, как она наклонилась и подняла край того, что было похоже на крыло бабочки. Когда она убрала это, сбылся мой сон. Там лежал бледный мужчина. Он был босой и весь в черном. Из его рук выпало кольцо с ключами. Кровь бежала с рассеченного лба и из носа. Глаза были полузакрыты. Он лежал неподвижно. Прилкоп в отчаянии застонал. У меня перехватило дыхание, я не могла издать ни звука.

Она склонилась над ним, а затем посмотрела на камеру Прилкопа. Голос старухи звучал мелодично, когда она сказала:

– Я все еще вижу сны лучше и правдивее всех. Вот он. Человек-бабочка, охотник в ловушке! Ну, не скрывай, как ты впечатлен! – она кокетливо покачала головой и добавила с фальшивой грустью: – Хотя я очень огорчена тем, что ты до сих пор не понял, с кем дружить. Это было неверное решение, Прилкоп. И боюсь, что тебя снова придется учить, как это больно – бросать мне вызов.

У человека две руки. Одна рука человека-бабочки лежала по полу, едва касаясь ключей кончиками пальцев. Но была и другая рука, та, которую все еще закрывал отвлекающий взгляды плащ. Я думала, что он ударил сжатым кулаком,