Глава сорок первая. Путешествие Проказницы.

Я горевала по хорошей бумаге и красивым кожаным переплетам книг, подаренных мне отцом. Их больше не было. Ушли на дно, вместе с пожитками всех, кто служил на Совершенном. Я не жалела слов, написанных на тех страницах - дневник был написан ребенком, которого я едва могла вспомнить. Сны, записанные ею, больше не имеют значения - вехи на пути, которого больше нет. Те немногие, что еще могут воплотиться, сбудутся и без чернил, оставленных на бумаге.

Теперь я вижу другие сны, и Любимый заставляет меня записывать их. Мне не нравится называть его Любимым. Но когда я однажды назвала его Шутом, он вздрогнул, а капитан корабля посмотрел на меня так, словно я была груба. На людях я зову его Учителем, похоже, он не против. Не стану называть его Янтарь.

У меня больше нет книг, но Любимый дал мне листы бумаги, простое перо и черные чернила. Думаю, выпросил их у капитана Уинтроу.

Вот мой первый записанный сон. На старом дереве в цвету висит один прекрасный плод. Он падает на землю, катится прочь и раскалывается. Из него выходит женщина в серебряной короне.

Жаль, что я могу нарисовать это лишь черным на белой бумаге.

Он сказал мне, что будет читать сны, которые я запишу. Что это необходимо для того, чтобы он мог направлять меня. Напишу здесь то, что уже рассказала ему, чтобы он смог прочитать это еще раз. Я не позволю использовать мои сны для изменения мира. И, невзирая на его обещания моему отцу, я нахожу назойливым и грубым то, что он читает все, что я здесь написала.

Дневник Пчелки Видящей.

Клеррес остался позади, и я ничуть об этом не жалела. Меня терзало лишь то, что отец остался там, мертвый и непогребенный, в этом ужасном месте.

Корабль заговорил со мной в ту же секунду, как моя нога коснулась палубы.

Кто ты? И почему ты так странно отражаешься в моих чувствах?

Я укрыла свой разум так плотно, как только смогла, но это только подогрело ее интерес ко мне. Она давила на меня, было похоже, будто кто-то тычет мне пальцем в грудь.

Не знаю, почему ты чувствуешь меня. Я Пчелка Видящая, была в плену у Служителей в Клерресе и просто хочу домой.

И тогда произошло нечто очень странное: корабль отстранился от меня. Но в этом скорее чувствовалось утешение, чем обида.

Мы поднялись на борт разношерстной группкой. Взрослые уже поговорили между собой, пока я спала. Неважно, о чем они договорились. Я была словно орех, подхваченный течением, и меня несло навстречу моей судьбе.

На борту для нас повесили гамаки, но стен, чтобы отделиться от остальной команды, не было. Мне было все равно. Как только мой гамак подвесили, я забралась в него и заснула. Проснувшись почти сразу из-за удивленных криков с палубы, я начала ворочаться, пока не выпала из гамака. Я торопилась из кубрика наверх, на палубу, в страхе, что корабль был атакован.

Течение вынесло в открытое море часть обломков Совершенного. За один из них цеплялся выживший. Надежды Спарк рухнули, когда на палубу вытянули потерявшую сознание, обожженную солнцем женщину. Это была мать Бойо и жена Брэшена, она еще была как-то связана с капитаном Уинтроу. Живой корабль мурлыкал от радости, доски вибрировали. Я осталась посмотреть, как ее подняли на борт и напоили водой, а потом вернулась в свой гамак. Я плакала. Не от радости, от зависти. А потом снова заснула.

На этом корабле Любимый превратился в кого-то по имени Янтарь. Я не могла понять, почему у него столько имен и почему он теперь стал женщиной. Похоже, все это принимали. Я думала о том, что мой отец был Томом Баджерлоком и Фитцем Чивэлом Видящим. Да и я сама: Пчелка Баджерлок, Пчелка Видящая. Разрушитель. Пчелка-сирота.

На второй день нашего путешествия я проснулась оттого, что рядом с моим гамаком стоял Пер и смотрел на меня.

- Мы в опасности? - спросила я, поднимаясь, и он поймал меня до того, как я снова упала на палубу. Качался не только гамак, качало весь корабль.

- Нет, но ты долго спишь, тебе надо встать, съесть чего-нибудь и немного размяться.

Когда он напомнил о еде, мой организм признал, что голоден и очень хочет пить. Пер провел меня через путаницу висящих гамаков к длинному столу, окруженному скамьями. За столом сидело несколько человек, заканчивавших трапезу. Там была тарелка накрытая чашей.

- Чтобы еда оставалась теплой, - пояснил Пер.

Это было густое рагу со странным, но приятным запахом: корично-сливочным, но будто слегка прокисшим. Кусочки лука и картошки, мясо - баранина, как сказал Пер, но не жилистая и не жесткая. Он подтолкнул ко мне большую миску вареных коричневых зерен.

- Это рис. Мне рассказали, он растет в болотистой местности и его собирают с лодок, попробуй вместе с рагу, это вкусно.

Я ела, пока желудок не наполнился, а Пер не вычистил дно большого черного чайника.

- Хочешь выйти на палубу? - предложил он, но я покачала головой.

- Хочу спать, - ответила я.

Он нахмурился, но пошел вместе со мной обратно к гамаку, помог улечься и спросил:

- Ты плохо себя чувствуешь и поэтому так много спишь?

Покачав головой, я ответила:

- Так проще, чем оставаться наяву, - и закрыла глаза.

Снова проснулась, но глаз не открыла, чтобы послушать, как они шепчутся обо мне.

- Но она так много спит. Она больше вообще ничего не делает! - беспокоился Пер.

- Пусть спит. Это значит, она чувствует себя в безопасности. Отдыхает за все то время, что провела у них. И разбирается со всем, что произошло. Когда я вернулся… Когда Фитц вернул меня в Баккип, на протяжении нескольких дней большую часть времени я проводил во сне. Сон - великий целитель.

Несмотря на это, когда я проснулась несколько часов спустя, Пер все еще был у моего гамака.

- Ты уже достаточно проснулась, чтобы поговорить? Я хочу знать обо всем, что случилось с тобой после того, как мы виделись в последний раз. И я много чего хочу рассказать тебе.

- Мне почти нечего тебе рассказать. Меня похитили и утащили в Клеррес. Плохо со мной обращались, - я остановилась. Не хотелось пересказывать все это Персиверансу или кому-то еще.

Он кивнул.

- Значит, пока не надо. Но я расскажу тебе обо всем, что видел и сделал с того момента, как ты накрыла меня плащом-бабочкой и оставила в снегу.

Я выбралась из гамака и мы пошли наверх, на палубу. День был ясный и приятный. Пер привел меня к месту неподалеку от носовой фигуры, но в стороне от остальных. Он рассказывал свою историю, а мне она казалась сказкой о странствующих героях. Может Нед когда-нибудь напишет обо всем этом песню, подумалось мне. Несколько раз я расплакалась из-за того, что отцу и Перу приходилось делать, чтобы найти меня. Но это были хорошие слезы, пусть и грустные. Все те дни, когда я недоумевала, отчего отец не пришел спасти меня, я сомневалась в том, любил ли он меня когда-нибудь. Я вернулась к своему гамаку и к своим снам, зная, что любил.

В следующий раз меня разбудил корабль. Она пробилась сквозь мои стены.

Пожалуйста, помоги нам. Приходи ко мне, на носовую палубу. Ты нужна здесь.

Мне показалось, что я перебудила всех, когда вывалилась из гамака на палубу. В трюме всегда темно, но, судя по количеству занятых гамаков вокруг, я предположила, что была ночь. Светила всего одна тусклая лампа, раскачивавшаяся в такт движениям корабля, мне было неприятно смотреть на нее. Сквозь мечущиеся тени, мимо гамаков со спящими моряками, висевших, словно спелые фрукты на дереве, я пробралась к лестнице и поднялась на палубу Проказницы.

Дул свежий ветер, и я вдруг обрадовалась, что не сплю. Посмотрела наверх: паруса наполнились, словно живот богатого купца, а над ними в ясном небе сияли россыпи звезд. На ходу палуба парусного судна никогда не бывает абсолютно пустой, но сегодня дул хороший, ровный ветер, так что вокруг было немного матросов, и меня никто не заметил, когда я двинулась вперед. Несколько ступенек, и я на передней палубе среди небольшой толпы. Сюда сходилось множество снастей, они были натянуты и ветер играл на них свою музыку. Под ними располагалась еще одна небольшая палуба, выдававшаяся в сторону носовой фигуры, раньше я ее не замечала, здесь растянулся человек. Когда я осторожно подошла, пошевелились двое. Одного я узнала - отец Бойо, капитан Брэшен Трелл. Теперь капитан без корабля, насколько я понимаю. А сын его обожжен и лежит без движения.

Я почти забыла, что мы подобрали мать Бойо. Ее лицо и руки были в пятнах, я уставилась на нее, а потом поняла, что это следы лечения волдырей в тех местах, где солнце обожгло кожу. Она взглянула на мое покрытое шрамами лицо и сочувственно нахмурилась. Я отвела взгляд.

Ее зовут Альтия Вестрит. Если бы в прошлом все сложилось иначе, сейчас она была бы моим капитаном. Несмотря на это, она - часть моей семьи, семьи живого корабля. Как и ее сын. А Трелл много лет прослужил на моей палубе, так что и он тоже.

- Что ты хочешь от меня? - я произнесла эти слова и вслух, и в своем сознании.

Корабль не ответил.

- Она здесь! - устало удивился Брэшен Трелл. - Альтия, об этом ребенке я рассказывал тебе. Это ее они отправились спасать. Она прикоснулась к Бойо в Клерресе, и там, где она трогала его, ожоги вылечились.

- Привет, Пчелка, - сказала она. Мягко и печально добавила: - Мне жаль, что ты потеряла отца.

- Спасибо, - ответила я.

Это ведь правильно, благодарить кого-то за то, что ему плохо оттого, что кто-то умер. Теперь стало понятно, зачем корабль призвал меня. От Бойо плохо пахло. Встав рядом с ним на колени, я почувствовала, что корабль убаюкивает его. Она не то что бы обнимала его, но там, где он соприкасался с диводревом ее палубы, она напоминала ему, как оставаться живым, и посылала нежные воспоминания о времени, проведенном на ее борту. Воспоминания принадлежали не только ему, но и его матери, и деду, и прабабке. Все они ходили под этим парусом. Проказница хранила воспоминания всех, кто умер на ее палубе.

- Вот почему драконы съели Кеннитсона, - сказала я себе.

Да.

- Драконы Совершенного съели Кеннитсона? - недоверчиво переспросила Альтия.

- Они не сделали ничего плохого. Просто хотели сохранить его в себе. Они разделили тело.

- Ох, - она дотронулась до Бойо. - Тебе что-то нужно? - ей хотелось, чтобы я ушла.

- Корабль попросил меня прийти, хочет, чтобы я помогла.

- Что ты мо… - начала Альтия.

- Шшш, - остановил ее Брэшен, ведь я уже положила руки на здоровую руку Бойо.

Мне хотелось его исправить. Он был неправильной точкой на этом совершенном корабле. Надо все поправить.

- Он хочет пить, - сказала я родителям.

- Сегодня он не говорил и не двигался.

Поднимая его голову, мать, казалось, боялась к нему прикасаться. Она направила тонкую струйку воды в его пересохший рот. Он слегка поперхнулся, глотнул. Так я помогла ему для начала.

- Еще воды, - сказала я. Она держала чашу у его губ, пока я напоминала ему - как пить. Он выпил эту чашу, а потом еще три. Теперь двигаться внутри него стало гораздо легче. - Соленый бульон, который ты иногда готовишь, желтый. Он подойдет.

Даже с закрытыми глазами я чувствовала, что все уставились на меня. Женщина поднялась и заторопилась прочь. Она была напугана и ей не терпелось сделать хоть что-то, что может помочь сыну. Она приготовит этот суп.

Я медленно раскачивалась, пока мои руки общались с его телом. Найдя тихую мелодию, незнакомую мне до сих пор, я начала напевать ее, продолжая работать. К мелодии добавились слова: два голоса - отец и корабль, вместе, нежно пели песенку об узлах и парусах. Учебная песенка, как стишок моего отца про то, как выбрать хорошую лошадь. Отодвигая мертвую кожу и плоть, натягивая здоровую кожу, я задумалась о том, у всех ли семей и в каждом ли деле есть такие песенки. Наткнувшись на что-то, не принадлежавшее его телу, но пытавшееся разрастись, я оттолкнула и уничтожила это. Нечто утекло, словно слизь, вонючее и противное.

Его тело старалось восстановить себя в таком количестве мест! Я знала их все. Он дышал в горячем дыму, это повредило гортань и то, что отвечало за дыхание внутри него. Рука была обожжена, как и грудь, и половина лица. Что болело больше всего? Я задала вопрос его телу, оказалось, что рука. Моя работа сместилась туда.

Мать вернулась с бульоном в горшке.

- О, Са милосердный! - воскликнула она и уже не выглядела такой испуганной, поднимая его голову и придерживая чашу у губ. Пахло прекрасно, и я вспомнила, как будет вкусно, солоновато и немного кисло. Он выпил все: я уже поработала над его гортанью, и теперь он мог глотать сам.

- Что здесь происходит?

- Янтарь! Она помогает Бойо.

- Она должна остановиться! Она всего лишь ребенок. Как вы могли просить ее о таком?

- Мы ее не просили! Мы скорбели, ожидая его смерти, и тут пришла она и положила на него руки. Он будет жить. Бойо будет жить!

- А она? - он был зол. Любимый был зол… нет, испуган. Теперь он заговорил со мной: - Пчелка, остановись. Ты не можешь этого делать.

Я сделала глубокий вдох.

- Нет. Я могу, - сказала я, выдыхая.

- Нет. Ты отдаешь ему слишком много своих сил. Убери от него руки.

Я улыбнулась, вспомнив слова, сказанные отцу.

- Теперь никто не может говорить мне «нет». Даже ты.

- Пчелка, сейчас же!

Я улыбнулась.

- Нет.

- Убери от него руки, Пчелка, или я оттащу тебя!

Знал ли он, что этим навредит нам обоим?

- Еще чуть-чуть, - сказала я и услышала, что он издал какой-то недовольный звук. Я сказала телу Бойо поправляться, сказала ему продолжать работать осторожно, спокойно, не спеша, сейчас мне нужно уйти, но телу необходимо продолжить свою работу, и, да, мы дадим еще бульона. Это было похоже на то, как успокаивают животное. Вдруг я поняла, что сознание Бойо существует внутри тела животного, и именно с этим животным я и разговаривала.

Я открыла глаза, Любимый тянулся ко мне. Я успела поднять руки до того, как он смог до меня дотронуться. Скрестив руки на груди, я откинулась назад. Я не осознавала, сколько времени провела, согнувшись над Бойо, и спина отозвалась болью, стоило мне пошевелиться. Я вытерла руки о подол рубахи, они были мокрыми и липкими.

А потом поняла кое-что.

- Корабль, ты обманул меня! Ты сделал так, чтобы я этого захотела.

Резная женщина чуть повернулась в мою сторону.

- Так было нужно.

- Она ребенок! - запротестовал Любимый. - Ты безжалостно использовала ее.

- Я не понимал, - сказал Брэшен, а голос его звучал виновато и в то же время без тени раскаяния.

- Мне это не навредило, - вставила я и попыталась подняться, но не смогла.

Мать налила из котелка бульон в чашку и предложила мне, я выпила большими глотками. Бульон был приправлен, язык зажгло от каких-то специй. Любимый смотрел, как я пью. Бойо дышал, и звук был обнадеживающий. Поставив чашу на палубу, я сказала:

- Корабль сделал так, чтобы я ее полюбила. Думаю, это было что-то вроде того, что могут драконы… - вдруг я снова почувствовала себя очень уставшей. - Когда они вдруг делают себя очень значимыми в чьих то глазах. Я читала об этом… где-то.

- Люди называют это чарами, - тихо сказал корабль. - Тебя зовут Пчелка? Благодарю тебя. В конце нашего путешествия каждый пойдет своим путем. Мне было больно думать, что Альтии и Брэшену, возможно, придется идти без сына. Но он будет жить, пойдет вместе с ними, и станет для них отрадой. Я полагаю, это знание утешит меня. Даже когда я стану драконом.

- А Пчелка должна быть моим утешением. И Пера. И ее сестры - Неттл! Корабль, свяжешься с этим ребенком еще раз и я…

- Тебе нечем мне угрожать, Янтарь. Успокойся. Она достаточно сделала для Бойо. Чего я еще могу просить?

Он замолчал, но я видела, что слова бурлят внутри него, словно незаписанные сны.

- Я буду в порядке, - заверила я его, вставая. Пришлось улыбнуться. - Проказница, ты и в самом деле так прекрасна и совершенна, как говорила мне, - я очень устала, и меня немного трясло, но не стоило говорить об этом. - Я собираюсь поспать. Всем спокойной ночи.

Взрослые за моей спиной тихо заговорили. У меня всегда был острый слух. Брэшен сочувственно сказал:

- Однажды она могла бы стать очень красивым ребенком.

- Ужасные шрамы! Благодарение Са, что она с нами! У нее великое сердце.

- Умоляю вас, будьте с ней внимательнее. Она не слишком сильна, пока нет.

Это был Любимый и он ошибался. Я могу быть сильной настолько, насколько это понадобится. Меня раздражало, что он пытается защитить меня, что он считает меня слабой и пытается убедить в этом остальных. Во мне разгорался небольшой пожар жгучей ярости.

По дороге обратно мои ноги тряслись. Я не смогла влезть в гамак и вспомнила, как первый раз забиралась на спину Присс, моей лошади. Пер был прав, я с радостью снова увижу ее.

Когда Любимый заговорил, я вздрогнула.

- Пчелка, лечение - доброе дело. Но в первую очередь ты должна думать о своем здоровье. Ты еще не поправилась. Не прошу давать мне обещаний, но, пожалуйста, говори мне, если собираешься сделать что-то вроде этого. Рядом должен быть тот, кто позаботится о тебе.

- Не думаю, что корабль позволил бы мне зайти слишком далеко, - сказала я и улыбнулась про себя, почувствовав теплую волну убежденности, что она остановила бы меня. На него я смотрела без всякого выражения.

- Ты похожа на своего отца. Это не совсем ответ на мой вопрос, - он улыбнулся печально, но серьезно.

Я вздохнула. Хотелось спать, а не говорить. И кроме всего прочего мне не нужна была его забота. Это было не его дело. Пришлось соврать.

- Тебе не стоит беспокоиться. Моя способность к лечению почти исчерпана.

Улыбка превратилась в озабоченную гримасу.

- Что ты имеешь в виду?

- В ночь, когда я дралась с Симфи, Двалией и Винделиаром, у Симфи с собой был флакон змеиной слюны, той, что Двалия называла змеиным зельем. Кажется, она содержит частицы Серебра, такого, которое Совершенный использовал, чтобы превратиться в драконов, - вдруг мне захотелось объяснить: - Я видела сон, в котором они добывали это зелье, держа змею в очень тесном бассейне с соленой водой. Симфи собиралась напоить им Винделиара. Он уже принимал его раньше, и это придавало ему большую силу. Но когда я подожгла Симфи, она уронила флакон и тот разбился. А когда я ударила ее ножом, то порезала ногу о стекло и немного зелья попало в мою кровь. Это сделало меня сильнее Винделиара. Я была такой сильной, что просто сказала Двалии умереть и она умерла.

Он замер. Я следила за ним. Станет ли он бояться меня теперь? Или ненавидеть?

Нет. Когда он пришел в себя, его глаза были переполнены горем.

- Ты подожгла Симфи. И ударила ее ножом.

Как он мог думать, что то, что я сделала - печально? Я постаралась разъяснить:

- Я говорила тебе, когда рассказывала отцу. Я убила их. Это не было проявлением зла, и я ни о чем не жалею. Это было предначертано, и я стала тем, кто оказался в нужном месте и в нужное время, чтобы исполнить свой долг. Я сделала то, что должна. Надо было еще и Винделиара убить той ночью, это избавило бы нас всех от большого количества проблем.

- Ты видела это во сне? - нерешительно спросил он, и когда я уставилась на него, продолжил: - Ты во сне увидела, что тебе предназначено их убить?

Я дернула плечом, ухватилась за край гамака, наконец, забралась в него и натянула одеяло. Было лето, но под палубой по ночам было прохладно. Я закрыла глаза.

- Я не знаю. Мне снятся сны. Я знаю, что они что-то значат, но они такие странные, что я не могу связать их с тем, что делаю. Мне снился серебряный человек, вырезавший свое сердце. Змеиная слюна была серебряной. Был ли этот сон о том, что я заставлю сердце Двалии остановиться?

- Не думаю, - тихо сказал он.

Это был один из недавних снов, и мне стало легче оттого, что я рассказала его кому-то.

- Я собираюсь спать, - сказала я, закрыла глаза и перестала обращать на него внимание. Он не пошевелился. Это раздражало. Мне хотелось, чтобы он ушел. Я подождала какое-то время, а потом посмотрела сквозь ресницы. Собиралась сказать ему, чтобы уходил, а вместо этого спросила:

- Ты любил моего отца?

Он замер, словно кот. Заговорил неуверенно:

- Моя связь с твоим отцом была очень глубокой. Такой близости у меня ни с кем больше не было.

- Почему просто не сказать, что ты любил его? - я открыла глаза, чтобы видеть его лицо. Отец отдал ему всю свою силу, а этот человек даже не может сказать, что любил его?

Его улыбка была напряженной, словно он пытался превратить в нее совсем другое выражение лица.

- Ему всегда становилось не по себе, если я использовал это слово.

- Он нечасто использовал его. Его любовь выражалась делами, которые он совершал.

- Он никогда не придавал значения тому, что сделал для меня, но всегда помнил, что я сделал для него.

- Значит, он любил тебя. Любил так сильно, что бросил меня, чтобы отнести тебя в Баккип.

С его лица исчезло всякое выражение, странные глаза словно бы опустели.

- Он писал тебе длинные письма, но их некуда было посылать. Он отчаянно скучал по тебе. Он любил мою мать, но для нее всегда должен был быть сильным. У него были Риддл и мой брат Нед. Но то, о чем он писал в тех письмах, он не мог рассказать ни моей матери, ни Риддлу, ни Неду. Ты ушел, и все, что ему оставалось, это писать.

Я осторожно наблюдала за ним и видела, что мои колкости достигли своей цели. Мне хотелось прогнать его, мне было все равно, что мои слова ранят его. Он был жив, а отец был мертв. Я добавила:

- Ты не должен был оставлять его.

Его лицо ничего не выражало, когда он спросил:

- Откуда ты знаешь, что он писал?

- Просто он не всегда сжигал письма сразу. Иногда дожидался утра.

- Значит, ты читала его личные бумаги.

- Полагаю, ты читал мои дневники?

Он вздрогнул и признался:

- Читал.

- И все еще читаешь. Когда думаешь, что я крепко сплю, ты просматриваешь мои записи.

Он не отступил:

- Ты ведь знаешь, что просматриваю. Пчелка, ты многое пережила, но ты все еще ребенок. Твой отец поручил тебя мне, я обещал, что присмотрю за тобой. Пойми, взрослые делают то, что лучше для ребенка. Особенно это касается родителей. Это гораздо важнее, чем делать то, что ты хочешь, или то, что ты считаешь лучшим. В тебе есть наследие Белых, твои сны не только важны, но и опасны. Тебя нужно направлять. Да, я читал твои дневники, чтобы лучше тебя понять, и я буду читать сны, которые ты запишешь.

Мой разум уцепился за его слова:

- Наследие Белых, оно у меня от матери?

Ведь я знала, мой отец происходил от горцев и жителей Бакка, и ни от кого больше.

- Оно передалось тебе от меня.

Я уставилась на него.

- Как?

- Ты слишком молода, чтобы понять это.

- Нет, не слишком. Я знала своего отца, и я знала свою мать.

Я затаила дыхание, ожидая услышать, как он произнесет чудовищную ложь о моей матери.

- Ты знаешь, как драконы меняют Элдерлингов? Как дают им чешую и цвета? Что их дети иногда рождаются с чешуйками?

- Нет. Я не знала, что они это делают.

- Ты видела Рапскаля, алого человека?

- Да.

- Его изменила драконица, она очень его любит. Красная Хеби передала Рапскалю частичку себя, и он изменился. В свою очередь она переняла от него привычки и образ мыслей.

Я внимательно слушала.

- Много лет я жил бок о бок с твоим отцом. Думаю, мы оба… меняли один другого, - я видела, как ход его мыслей менялся. - Однажды он сказал, что он стал Пророком, а я стал Изменяющим. Я долго думал над его словами. И решил, что хочу, чтобы так и было. Всего раз я захотел принести перемены. И я отправился в Клеррес и попытался стать Изменяющим.

- Не очень-то хорошо у тебя получилось.

- Да. Но когда я впервые встретил твоего отца, мне бы такое даже в голову не пришло, - он глубоко вздохнул. - Я знаю, что ты будешь сердиться на меня, но я скажу. Я сделал то, чего хотел от меня твой отец. Я вывез тебя в безопасное место. Если я вторгаюсь в твою жизнь и в твои личные дела, то лишь потому, что он вверил тебя моим заботам. Обещание, данное ему, важнее всего. Я надеялся завоевать твое уважение, если не добиться еще более глубокого расположения. Я понимаю, ты сожалеешь, что я жив, а он нет. Но зачем ворошить прошлое?

Я заставила себя успокоиться и посмотрела в его бледные глаза.

- Сегодня ты вел себя как мой отец. Ты говорил слова, которые мог бы сказать он. Но ты не мой отец и я не хочу, чтобы ты вел себя так, словно ты - это он. Да, ты можешь учить меня, мне многому надо научиться. Но ты не мой отец. И не претворяйся, что это не так.

- Вообще-то… - начал он, но остановился.

Он что-то скрывал. Он читал мои сны, мои самые сокровенные мысли и все равно пытался утаивать что-то от меня? Это оскорбляло больше всего. Я дала сдачи - недосказанность сработала так же хорошо, как и ложь:

- Он написал тебе последнее письмо, одно из тех, которые не сжигал. Думаю, он писал его больше для себя. Он писал, что понимает, почему ты оставил его. Что вся твоя «дружба» была ничем иным, как способом использовать его. Он писал, что ему лучше без тебя, что моя мать любила его таким, какой он есть, а не потому, что он мог быть ей полезен. В том письме он говорил, что надеется больше никогда тебя не увидеть, потому что ты исковеркал его жизнь и лишил его счастья. И он рад, наконец, получить контроль над своей жизнью и самостоятельно выбирать жизненный путь. Но он снова встретил тебя, и это опять произошло. Ты снова пришел лишь для того, чтобы использовать его. Ты разрушил наш дом, и теперь, из-за тебя, он мертв. Все из-за тебя.

Я отвернулась от него, что было не так уж и просто сделать, лежа в гамаке. Я смотрела на балки и мечущиеся по ним тени от раскачивающихся светильников. Отец не был бы мной доволен. Я знала, что надо извиниться и признаться во лжи. Даже если я не чувствовала себя неправой? Возможно.

Я посмотрела в его сторону, но он уже исчез.

Глава сорок вторая. Фарнич.

И среди того, что не сгорело (а осталось немного, твоя подопечная хорошо постаралась!), я нашел обгоревший клочок. Я переписал его сюда.

«Как только они не смогут сопротивляться, смело пускайте им кровь. Важно действовать быстро, пока яд остается в желудке и не попал в мясо, кости, мозг и язык. Слейте кровь, извлеките внутренности, а мясо срезайте в последнюю очередь. Наклейте на сосуды этикетки. Потом каждый нужно проверить отдельно, чтобы выяснить, не был ли яд слишком силен и не смертелен ли он. Испытайте немного, по крайней мере, на двух рабах. Если хотя бы один умрет – выбросьте весь образец. К сожалению, мы не можем контролировать, сколько наживки сожрет дракон, и, следовательно, сколько яда проглотит каждая тварь.

Глаза нужно держать в уксусе, они портятся быстрее всего. Мясо нарежьте тонкими ломтиками, засолите и высушите.

Из всего дракона смело можно выбрасывать только желудок. Все остальное нужно собрать и сохранить, потому что когда мы покончим с драконами, это последнее, что у нас...»

Окончание сгорело. Старый друг, ты был прав. После бедствия на севере наши Служители умышленно перебили оставшихся драконов и змей. На обрывках других документов только даты и количество бочек, из чего я решил, что бойня происходила в разных местах.

Как результат – возмездие драконов. И как результат – долголетие Четырех.

После убийства Капры я принял на себя заботу об уцелевших Белых. Нам пришлось перебраться из Клерреса на маленькую ферму в глубине страны. Пытаюсь учить молодежь выращивать и собирать урожай. Многим перестали сниться сны.

Боюсь, это письмо будет идти к тебе долгие месяцы. Когда в последний раз я расстался с Фитцем Чивэлом Видящим, мы наговорили друг другу много нехороших слов. Пожалуйста, передай ему мое уважение. Не сомневаюсь, что он к тебе вернется точно так же, как ты возвращался к нему.

Письмо Прилкопа Любимому.

Шут рассказывал, как он в первый раз возвращался в Клеррес. Мне всего лишь нужно повторить это путешествие в обратном порядке. Я должен перебраться на другую сторону острова, к одному из портов на глубокой воде – Сайсалу или Круптону. Там я найду судно, которое доставит меня в Фарнич. Среди холмов вокруг порта Фарнич я разыщу руины города Элдерлингов и сильно накренившуюся Скилл-колонну.

Рассуждать об этом легко. Проделать гораздо труднее.

На ночь я укрылся у входа в тоннель. Защищенная позиция, как говорил Лант Пчелке. На рассвете в поисках дороги я взобрался на показавшийся самым высоким холм. Я пересек пастбище, где на меня с подозрением посмотрели две коровы. Спускаясь по склону, прошел мимо недавно разрушенного сельского дома и выбрался на дорогу. Она оказалась почти безлюдной, но все может измениться, когда новости о падении Клерреса распространятся. По ней двинутся грабители, спасатели и люди такого сорта, которые не замедлят воспользоваться бедственным положением местных. Слухи о драконах не удержат их надолго. Я понадеялся, что Прилкоп сможет быстро захватить лидерство, которое я для него освободил. За ним пойдут выжившие Белые и все Служители, и под его опекой вернутся к старым обычаям. Как бы то ни было, я с ними покончил.

Моя нога все еще заживала и болела. Я постоянно был голоден. Меня жалили москиты и что-то вроде клеща впилось сзади в шею. Я не смог нащупать его тельце, но зудело ужасно. Мне сильно не хватало сапог. После полудня на меня упала маленькая тень. На следующем вираже мне на плечо опустилась Мотли.

– Забери меня домой, – заявила она.

– Ты прозевала судно? – я не признался, что обрадовался ее компании.

– Да, – согласилась она после паузы.

– Мотли, ворона, как ты узнала, что я жив? Как узнала, где меня искать?

– Серебряный человек, но все равно глупый, – ворона сорвалась с плеча и позвала меня: – Фруктовое дерево! Фруктовое дерево!

Она полетела вперед над дорогой. Волк внутри меня одновременно развеселился и рассердился.

Пока меня не было, ты связал себя с вороной? Что ж, она хотя бы не добыча. И она умная.

Мы не связаны!

Нет? Ну, не так, как было у нас с тобой, это правда. Но у связей Уита много уровней. Она чувствует тебя, пусть и не позволяет тебе ощутить ее.

Мне вдруг многое стало ясно, и меня это задело.

Почему она держит меня на расстоянии? – недоумевал я.

Она знает, что ты никогда не свяжешься с ней так, как когда-то со мной. Поэтому она ограждает саму себя.

Когда я не ответил, он добавил:

Она мне нравится. Если бы я все еще бежал по вашу сторону, я мог бы только приветствовать ее.

Запах спелых фруктов я почуял раньше, чем увидел дерево. Узкая тропа вела к еще одному разрушенному строению. Драконы постарались на славу. Несобранные абрикосы осыпались и забродили на земле, кишащей муравьями. Воздух наполнял пьянящий аромат и гудение пчел с осами. Абрикосы еще висели на дереве, и я не замедлил нарвать их и набить желудок. Сочные фрукты утолили не только голод, но и жажду.

Когда есть уже было некуда, я собрал побольше фруктов и приспособил остатки рубашки под мешок. Я вернулся на дорогу, надеясь, что загодя услышу скрип повозки или топот копыт и успею спрятаться. Из-за свежих фруктов желудок свело спазмами, но это было не так болезненно, как голод. Время от времени Мотли делала над моей головой ленивый круг. Я очень осторожно потянулся к ней Уитом. Да. Сосредоточившись, я могу ее почувствовать. Но в то же время я ощутил, что меня с негодованием отталкивают. Я оставил ее в покое.

Шут никогда не рассказывал, сколько дней заняло путешествие. Припоминаю, он говорил, что часть пути проделал в повозке. А у меня были только ноги. Каждую ночь я спал на открытом воздухе и каждый день шел. Питаться я мог только тем, что найду, а многие растения, были мне незнакомы. Те, которые я распознал как съедобные, не утоляли голод. Дни стояли слишком жаркие, а по ночам жалили насекомые.

В тот вечер я искал удобное место для сна, где мне не досаждала бы мошкара. Это оказалось невозможно. Я уселся, прислонившись спиной к дереву, прихлопнул москита и потянулся к Дьютифулу – известить его, что жив и возвращаюсь домой. Я хотел, чтобы Пчелка и Шут поскорее об этом узнали. Может, Дьютифул передаст денег. Скилл-колонна перенесет меня до Кельсингры, и я надеялся на теплый прием. Но монеты в карманах всегда пригодятся. После всех несчастий на мне осталась одежда с дырами на спине, которые прожгло Серебро, нож на поясе и несколько инструментов убийцы в потайных карманах. Сосредоточившись, я постарался отвлечься от мошкары и острых камней под ногами и потянулся к Дьютифулу. Меня ждал провал со Скиллом, какого со мной не случалось много лет.

Пришлепнув сзади на шее маленьких кровососов, я натянул на голову рубашку и стал размышлять. Попробовал еще раз. И еще. Я будто пытался вычерпнуть крошечную мушку из кипящего супа и все время ее упускал. Прекратив это дело, я постарался отбросить раздражение. Спокойно. Что со мной не так? Подобных трудностей у меня не случалось долгие годы... с тех пор, как я пробовал дотянуться Скиллом до Верити. Когда он был в Горах. Верити, который тоже окунул руки в Серебро.

Возможно причина не совсем во мне? Возможно проблема в самом процессе, а не в моем пристрастии к эльфовой коре?

Я прикоснулся посеребренными пальцами к своему большому пальцу и сосредоточился на странной силе, текущей через меня. Боль. Нет, удовольствие. Нет, ощущение слишком сильное, чтобы дать ему определение. Я сосредоточился на Баккипе, на Дьютифуле и спустя мгновение очутился в потоке Скилла.

Я окунулся в глубины, о которых раньше не подозревал. Я протискивался сквозь течение, заполненное сознаниями.

– Забудь о еде...

– Он такой милый...

– Мальчик мой!..

– Не хватает монет...

Как будто в Большом зале Баккипа разом заиграли все музыканты и с одинаковой громкостью заговорили все придворные. Я не мог отличить одно сознание от другого. Затем что-то необъятное, могущественное и организованное пробилось сквозь лепет, будто приказ командира, прозвучавший среди хаоса битвы, или огромная рыба, ворвавшаяся в тесный косяк мелюзги. Перед этим нечто все расступились и опять сомкнулись позади.

Когда-то давно я сталкивался в потоке Скилла с одним из таких огромных существ. Я в нем чуть не потерялся. В этом слое их было много. Когда они проплывали мимо, я чувствовал, что к ним примыкают другие сущности и, объединяясь, вырастают до такого сознания. Я хотел... Хотел... Я оттащил себя от него и до крови прикусил нижнюю губу.

Я попытался разобраться в том, что со мной произошло. Серебро усилило мой Скилл до уровня, которым я не мог управлять. Я поднял стены и стал размышлять. Нужно соблюдать осторожность, решил я. Если понадобится, подожду до Кельсингры, а оттуда отправлю Дьютифулу послание с птицей. Нет смысла рисковать.

На каждом перекрестке и ответвлении от дороги я выбирал более проторенный путь. Деревни мне приходилось огибать по широкой дуге. Я был рад тому, что драконы не перебили все население острова. Тем не менее, из-за моего посеребренного вида у меня не было желания с кем-либо сталкиваться. Иногда найти дорогу мне помогала ворона, а порой она где-то летала, и я был вынужден пробираться через лесную чащу и по тропинкам, надеясь на лучшее. Я без зазрения совести воровал на отдаленных фермах, совершая набеги на огороды, курятники и коптильни. Снял с бельевой веревки простыню. В кармане у меня завалялось несколько монет, и я завязал их в рукав рубашки, сохнущей на той же веревке. Даже у убийц есть немного чести. Куры снесут еще яиц, овощи вырастут, но стащить простыню – это уже настоящее воровство. Я соорудил из простыни импровизированный плащ, который послужил некоторым убежищем от палящего солнца и жалящих насекомых. И пошел дальше.

Дни по-прежнему стояли погожие, и путешествие было мучительным. Я беспокоился о Пчелке, Шуте и остальных моих спутниках, скорбел по Ланту. Сожалел, что не видел, как Совершенный превращается в драконов. Интересно, когда они попадут домой. Я волновался, что будет, когда они доставят королеве Этте новости о гибели принца. Она поручила нам оберегать юношу, а мы не справились. Будет ли она сломлена горем, или разгневается, или и то, и другое?

Голод был постоянным. Жажда появлялась и исчезала, если попадался ручей.

Я чувствовал себя больным, слабость не проходила.

Мое тело продолжало исцеляться и тратило на это силы. Питался я нерегулярно. Обуви у меня не было. Я шел и спал под открытым небом, чего не делал много лет. Но, даже учитывая все это, вялость была непомерной. Однажды я проснулся и не захотел дв<