Глава двадцать четвертая. Рука и нога

Крысиная голова на палочке. Никто не держит палку, но в видении она подрагивает. Крыса пищит. «Приманка – капкан, охотник в ловушке!». Рот крысы красный, ее зубы желтые, глаза черные и блестящие. Крыса похожа на крупных коричневых крыс, которых часто видят возле доков города Клерреса. На шее у нее черно-белый воротник, а сам жезл желто-зеленый.

Сон Капры 903872, записанный лингстрой Окув.

– Что ж, это было неприятно, – пробормотала Симфи.

– Вини себя, – возразила Капра. – Ты создала это событие. Освободила Любимого, лгала мне. Позволяла этой негодяйке с квашеной рожей думать, что она обладала прозорливостью Белого Пророка. Ты поощряла ее на создание этого беспорядка. Полагаю, только я способна вернуть события на правильный путь.

– Я возьму на себя ответственность за ребенка, – объявила Симфи.

Я слышала их голоса, как можно было бы слышать жужжание мух у окна. Двалии не было. Остались только размазанные брызги ее крови. Винделиар исчез. Я была одна в этом месте, куда меня привели. Я пристально посмотрела на прекрасную женщину. Хорошенькая не значит добрая. На меня она не взглянула.

– Ты не должна этого делать, – заявила Капра.

– Мы все должны иметь к ней доступ, чтобы определить ее ценность, – предложил Феллоуди.

– Мы знаем, какую ценность ты ей дашь, Феллоуди. Нет, – Капра негромко рассмеялась.

Коултри тихо сказал:

– Покончим с этим существом. Прямо сейчас. Она станет лишь причиной разногласий между нами, а этого нам уже достаточно. Вспомните, как возвращение Любимого настроило нас друг против друга, – он нахмурился так сильно, что косметика на лице начала отслаиваться.

- «Никогда не делай того, что нельзя исправить, до тех пор, пока не поймешь, чего ты уже не сможешь сделать, когда сделаешь это!». Это одна из наших самых старых доктрин, идиот! Нам нужно вызвать Коллаторов и искать любые возможные ссылки на нее, – Симфи говорила ровно.

– Это займет дни! – возразил Коултри.

– Поскольку не ты будешь заниматься этой работой, почему тебя это заботит? – ответил Феллоуди. Более тихим голосом он добавил: – Будто ты можешь понять сны, никогда не имевши собственных.

– Ты думаешь, я глухой? – гневно спросил Коултри.

Феллоуди улыбнулся ему и ответил:

– Конечно, нет. Ты просто слеп к будущему.

– Довольно! – оборвала их Капра. Она взглянула на меня, и я отвела взгляд. Я боялась, что она посмотрит мне в глаза. Нечто в ее взгляде казалось злорадством, как будто она хранила некоторые знания при себе. – Симфи, я предлагаю держать ее в верхних камерах. В сохранности. Здоровой. Возможно, она всего лишь светловолосое дитя чернорабочих, украденное из дома Фитца Чивэла. Двалия не дала нам никаких доказательств того, что она иная. Если бы она действительно была из рода Любимого, ей бы сейчас снились сны, и Двалия предложила бы нам записи ее снов в качестве доказательства ее ценности. Я подозреваю, она не что иное, как уловка, повод для оправдания потерь Двалии.

– Тогда почему бы не оставить ее со мной? – потребовала Симфи. – Я могла бы использовать еще одну служанку.

Взгляд Капры был убийственным:

– Уловку можно использовать не раз, дорогая девочка. Двалия утверждает, что Любимый мертв. Она ничего не сказала о Фитце Чивэле, его Изменяющем. Если этот ребенок его или имеет значение для него, нам придется снова иметь дело с Нежданным Сыном. Настоящим. Тем, который помогал Любимому помешать нам. Таким образом, она должна быть в заключении, пока мы не определим, есть ли вообще какая-нибудь правда в рассказе Двалии. До тех пор, пока мы не добьемся всей правды как от Двалии, так и от того монстра, которого она взрастила.

– Я не думаю, что это необходимо. Что ты…

– Или мне придется их всех убить. Как я и должна была поступить с Любимым, – перебила ее Капра.

Мое сердце билось от их слов так сильно, что показалось, будто все мое тело содрогается ему в такт.

Повисло молчание. Коултри сказал:

– Какое ты имеешь право диктовать нам? Нас Четверо.

– Я имею право своих лет. Моего опыта. Моей мудрости. И поскольку вы действовали за моей спиной, позволив Любимому «сбежать», я думаю, что сейчас настала моя очередь принять решение, без учета вашего мнения! – она сделала паузу, в ее рыбьих глазах светилось удовлетворение. – О, отворачивайся и притворяйся, что можешь обмануть меня! Устроили такой балаган! Вы думаете, я не знаю, что вы расходовали деньги и ресурсы на Двалию? Вы думаете, что я не знаю о сообщениях птичьей почтой, которые она отправляла вам? – она покачала головой, удивляясь их наивности, и ее улыбка смотрелась ужасно. – Вы забыли, кто видит сны лучше, глубже и дольше, чем кто-либо из вас или ваших выведенных Белых! Вы думали, что сохранили в тайне от меня свои секреты, однако те сны, которые я утаила от вас, уравновесили это в той же мере! В то время как вы потакали бесперспективному поиску Двалии, стремящейся к реваншу, вы проигнорировали нашу куда большую проблему. Не ребенок, который может быть или не быть Белой крови, но проклятые драконы. Все, что мы пытались предотвратить, произошло. Драконы снова свободны, а те лурики, которые остались у нас, видят мрачные видения о волках, сыновьях и драконах. Нам оставалось лишь пальцами щелкнуть, чтобы навсегда покончить с ними! Но драконы не прощают. И не забывают. Но, судя по всему, вы трое упускаете, что, прежде всего, драконы не забывают о причиненном им ущербе! Пришло время перестать играть здесь в мелкую политику и посмотреть в будущее. Любимый расколол фундамент наших знаний, но мы восстанавливаем его с новыми видениями и пророчествами. Мы можем вернуть штурвал обратно и направить мир к своей выгоде. Но все это закончится, как только мы поднимем глаза и увидим крылья в небе над Клерресом.

В наступившей тишине я медленно поднялась на ноги. Мне было стыдно за мокрые штаны. Они липли ко мне, уже холодные. Я прижала свой маленький сверток к груди и позволила слезам подступить к глазам. Я успела сплести жалкий щит лжи. Я смела надеяться, что он будет работать.

– Я хочу домой. Пожалуйста. Я ничего не понимаю. Я просто хочу домой.

Их взгляды обратились на меня, в разной мере удивленные и осуждающие. Я заставила нижнюю губу дрожать. Симфи, прекрасная молодая женщина, сказала строго:

– Ты не говоришь ни с кем из нас, пока тебе не скажут. Это понятно?

Я потупила взгляд. Сработает ли это?

– Да, мэм. Двалия велела мне не разговаривать с вами. Мне полагалось бы помнить.

Я держала голову опущенной, но пыталась смотреть на них сквозь ресницы. Симфи выглядела смущенной. Я отважилась заговорить самым детским голосом, который могла изобразить:

– Двалия говорила, что мы поговорим с Симфи наедине. Или с Феллоуди. Она научила говорить о снах. Хотите услышать их сейчас?

Симфи, видимо, подала сигнал, которого я не заметила. Стражник махом ноги подсек меня, свалив на пол. Я сильно ударилась локтем о пол, боль пронзила мне руку и плечо. Я схватилась за него и свернулась калачиком.

– В клетку, – холодно предложила Симфи. – На нижнем уровне. Увести ее сейчас же.

И опять меня ухватили сзади за рубашку и поволокли, как мешок. Я обхватила свой узелок с одеждой, надеясь, что это убережет меня от удара, которого я ожидала. Пальцы моих ног едва касались пола, когда охранники тащили меня к высоким дверям. Позади я услышала, как Симфи заявила:

– Я предлагаю собраться сегодня вечером. Мы поговорим, и тогда вместе пойдем посмотреть, что она скажет. До тех пор никто не должен навещать ее. Никто.

Старая женщина рассмеялась:

– О, дорогая маленькая Симфи. Она начала раскрывать свои секреты? Ты действительно верила в то, что я еще не знала...

Двери захлопнулись на ее словах. Воротник врезался мне в горло. Я схватила его обеими руками.

– Дай ей дышать, – сказал охранник, который не держал меня, и я внезапно упала на пол. Я растянулась там, задыхаясь. Я чувствовала от обоих запах крови Двалии и чеснока. Одному из них явно нужна была ванна. Плохо.

– Вставай, – сказал он, и толкнул меня ногой, обутой в сандалию. Я повиновалась, но медленно. В коридоре были люди, которые смотрели на нас. Я посмотрела вниз. Пятна крови на полу. Они принесли Двалию сюда. Они собирались посадить меня в клетку рядом с ней. С ней? Ужас сковал меня.

– Пойдешь сама или потащим, – сказал тот же охранник.

– Пойду, – сказала я, чуть дыша. Будет ли у меня шанс вырваться на свободу и бежать? Куда бежать?

Затем, позади нас, я услышала зов:

– Стража, подождите! - Это был Феллоуди. – Было решено, что мы будем держать ее на верхнем уровне, за Замком Четырех. Отведите ее туда. Мы скоро к вам присоединимся.

– Повинуемся, – сказал один из охранников. Тот, кто поймал меня за воротник, дал мне пинка. Я проходила мимо хорошо одетых людей, которые поворачивались поглазеть, как меня гнали вперед. Дверь с одной стороны открылась, и я увидела красивый танцевальный зал. Две девочки моего возраста, одетые в кружева и сопровождаемые слугами, с любопытством смотрели, проходя мимо нас, и охранники ускорили шаг, чтобы убрать меня от них с глаз долой.

Первый лестничный пролет поднимался по широкой спирали. Мои стражи не остановились на лестничной площадке, и хотя я тяжело дышала и к тому времени меня уже подташнивало, я поднялась вместе с ними вверх по второму лестничному маршу, а затем пошла по коридору, обшитому коричневыми панелями. Через равные промежутки из стен выступали полки, на каждой из которых стояла толстая лампа, напоминающая чайник. Не было окон, чтобы пропускать свет, но по обеим сторонам коридора, застеленного ковром, были двери. Мы прошли через вечный мрак. Горящее масло пахло сосновым лесом.

Мы миновали открытую дверь, и я мельком увидела комнату, уставленную рядами маленьких прямоугольных полок с торчащими из них свитками. Они располагались от пола до потолка, и это напомнило мне пчелиные соты или камеры в осином бумажном гнезде. За длинными столами люди сидели со свитками, развернутыми и прижатыми, лежащими рядом с пачками бумаги, чернильницами и подставками для перьев. Я хотела все рассмотреть, но как только пошла медленнее, один из охранников ударил меня по затылку.

– Идешь сама! – напомнил он мне, и я пошла.

Мы прошли еще один зал, полный столов, стены его были уставлены книгами, а не свитками. Писцы подняли глаза от страниц и уставились на нас. Я не видела окон, но квадраты света отсвечивали от каменной кладки. Я такого никогда не видела. Некоторые были ненамного старше меня, а другие – старше моего отца. Их одежды были насыщенно зелеными. Они не были Белыми, и я догадалась, что это Служители Белых. Никто не заговорил, пока мы проходили, хотя я чувствовала их любопытные взгляды.

В конце коридора была дверь и еще один ряд ступеней. Они были поуже и круче, и я приложила все силы, продолжая идти. Наверху я обернулась назад. Один из стражников отвернулся от моего взгляда. Другой никогда и не встречал его. Он стучал в дверь с маленьким зарешеченным окошком, пока не подошла женщина с темными волосами и карими глазами и не посмотрела сквозь решетку.

– Что там? – спросила она требовательно.

– Замок Четырех, – сказал один из них.

– Для кого? – она подняла брови.

Он указал вниз. Она встала на цыпочки, чтобы посмотреть на меня сверху вниз.

– О, – сказала она. – Очень хорошо.

Я видела ее замешательство, но она отперла дверь, и мы вошли в очень маленькую комнату. Она отвернулась от нас и открыла вторую дверь. Пролился яркий солнечный свет, и она вывела нас на ровную, открытую площадь. Я заморгала, а затем прикрыла от солнца рукой глаза. Свет отражался на меня от белого пола. Я прищурилась. Это была большая площадь, обнесенная высокими стенами, и я мельком увидела охранника, медленно идущего по стене. Мы были на крыше цитадели. Высокие изящные башни, которые я видела раньше, поднимались в каждом углу строения.

– Сюда, – сказала она. Я последовала за женщиной, стражники пошли за мной. Я держала одну руку, прикрывая глаза от слепящего солнца, косясь по сторонам сквозь пальцы. Это казалось смешным: маленькая я посреди такой бдительности. Мы пересекли открытое пространство, а затем вошли в более узкий проход, с камерами по обеим сторонам, забранными железными решетками. Некоторые были заняты, но большинство пустовало. Я остановилась, когда остановилась и женщина.

Она посмотрела на меня сверху вниз:

– Теперь мы ждем Четырех, ибо только у них есть ключи от этих последних четырех клеток. Дай мне этот мешок.

Я неохотно отдала свою маленькую сумку. Она открыла ее и заглянула внутрь.

– Просто одежда, – сказала я ей. Она ничего не ответила, роясь в моих рваных вещах, а потом вернула мне.

Я услышала звук захлопнувшейся двери и тихие спорящие голоса и оглянулась украдкой. Четверо. Как только они поняли, что мы ждем их, разговор прекратился. Каждого сопровождал гвардеец. Они быстро прошли к нам. Симфи вытащила из кармана, скрытого в ее юбках, искусно сделанный ключ на украшенной драгоценными камнями подвеске. Она протянула его своему охраннику, который вставил его в длинный засов и повернул с резким щелчком. Затем она отступила, когда Коултри вручил охраннику ключ с белой костной ручкой. Еще один щелчок. Когда все четыре ключа были вставлены и повернуты, женщина, что вела нас, сдвинула металлический засов в сторону и открыла дверь. Она жестом указала мне внутрь.

Когда я переступила через порог, услышала глубокий мягкий голос из соседней клетки.

– Что, Симфи? Даже не поприветствуешь? Коултри, тебе нужно вымыть лицо. Ты выглядишь смешно. Феллоуди, у тебя нет мальчика для содомии? Ага, и Капра здесь. Вижу, вы смыли кровь с рук для этого визита. Как официально.

Ни один из них не вздрогнул и не ответил. Я была в своей клетке и не могла заглянуть в следующую, но я задалась вопросом, кто был настолько смел, чтобы бросить вызов Четырем. Затем первая стражница с лязгом захлопнула зарешеченную дверь. Каждый охранник шагнул вперед, чтобы повернуть ключ и убрать его, а затем передать своему господину или госпоже.

– Дитя, – резко сказала Капра. – Скажи мне свое имя и имя твоего отца.

Я репетировала это:

–Я Пчелка Баджерлок, из Ивового Леса. Мой отец – арендатор Том Баджерлок. Он управляет стадами овец, фруктовыми садами и землями лорда Фитца Чивэла. Пожалуйста, просто позвольте мне вернуться домой!

Ее глаза не выражали ничего. Я не солгала, совсем нет. Я посмотрела на нее убедительно.

Без прощаний и каких-либо слов они все ушли. Из соседней клетки я снова услышала тот мягкий голос.

– Одиннадцать взрослых, чтобы запереть одного маленького ребенка. Они вправе бояться тебя?

Я не посмела ответить. Они могут игнорировать его, но я подумала, что они могут вернуться, чтобы избить меня. Сжимая свой узелок, я осмотрела камеру. В углу стоял ночной горшок, низкая кровать с набитым соломой матрасом и одним одеялом из некрашеной шерсти в ногах. Задняя стенка моей клетки была из ажурного белого камня; отверстия, которые пропускали воздух и свет, имели форму листьев, цветов и морских раковин. Я попробовала просунуть руку в одно из них. Оно подошло, и я смогла дотянуться до внешней стороны. Стена была толщиной в мою руку и предплечье. Зимой в этих клетках было бы неприятно, подумала я про себя. Затем я подумала, придет ли зима в эти края, и буду ли я жить достаточно долго, чтобы увидеть это.

Клетка была ненамного шире кровати, мне как раз хватало места пройти мимо нее. Дверь и стена, обращенные к проходу, были из прутьев. У меня был беспрепятственный обзор на пустую клетку напротив моей. Я бы не смогла здесь уединиться, ни для пользования ночным горшком, ни для смены моих мокрых штанов.

Я не могла высунуть голову меж прутьев. Я заглянула так далеко, как смогла, по обе стороны прохода, но никого не увидела. У меня было очень мало времени. Я достала синие штаны, которые мне дала торговец Акриэль. Я надевала их в ту ночь, когда они убили ее. Ее любимый оттенок синего. И несколько бурых пятен ее крови. Теперь на коленях были зияющие дыры, а манжеты изношены до бахромы. Но они были сухими. Я поспешно переоделась, а затем разложила мокрые штаны на полу моей камеры, давая им высохнуть.

Я присела на край кровати. Соломенный матрас был тонким. Он промялся подо мной, и я почувствовала кроватную сетку. По-моему, было бы удобнее стащить матрас с кровати и спать на полу. Я снова подошла к двери и выглянула наружу. Коридор был еще пуст. Только тогда я позволила себе расстегнуть воротник рубашки. Я засунула в него подбородок и нос и почувствовала едва уловимый, исчезающий запах жимолости моей помятой, расслаивающейся свечи.

– Мама, – сказала я вслух, как не говорила, когда была очень маленькой. Слезы защипали мои глаза, как будто произнесенное мной слово вызвало скорбь из могилы, а не воспоминание о ней.

– Ты очень, очень молода для такого большого количества неприятностей, – произнес мягкий голос. Я застыла и не издала ни звука, мое сердце стучало. Голос был глубок, и хотя слова были на Общем, они были приправлены иностранным акцентом. – Скажи мне, маленькое создание. Что плохого ты сделала? Или чем, по мнению Четырех, ты заслужила, чтобы тебя заперли здесь?

Я ничего не сказала. Я сидела как можно тише, не двигаясь, чтобы хруст соломы не выдал меня.

Он долго молчал. Потом сказал:

– Когда я был мальчиком, это было красивое место. Здесь не было никаких клеток. Здесь были жилища жен императора, но к тому времени, когда я узнал это место, это был прекрасный сад на крыше. Решетчатые беседки смягчали лучи солнца. Всевозможные цветы и целебные травы росли здесь в горшках. Я приходил сюда по вечерам, когда аромат цветущего по ночам жасмина наполнял воздух. И в самые жаркие ночи, когда ветер с моря охлаждал эти комнаты, я здесь спал.

Он продолжал говорить, не задавая никаких вопросов, и я молча слушала, пока свет медленно-медленно угасал после долгого летнего дня. Я слышала, как женщина, которая открывала дверь, говорила с кем-то. Никто не ответил. Я сидела неподвижно. Я услышала шаги, и ее голос зазвучал ближе.

– Вот ты где.

На сей раз я услышала, как кто-то пробормотал: «Спасибо». Я отважилась тихонько скользнуть с постели и двинуться к двери. Я услышала шаги и приглушенный стук посуды на подносе. Шаги остановились, женщина что-то сказала, ее еле слышно поблагодарили в ответ. Внимательно вслушиваясь, я разобрала, как она останавливалась еще дважды, прежде чем добраться до соседней камеры. Это была стражница, которая открыла дверь, чтобы впустить меня. Она поставила тарелку на пол и молча просунула ее под решетку двери камеры моего соседа. Подойдя ко мне, она нахмурилась и покачала головой:

– Ты такая маленькая. Вот твоя еда. Я вернусь с водой для тебя.

Она вздохнула, собираясь сказать что-то еще, но затем сомкнула губы и двинулась дальше. На подносе остались только две миски. Я слышала, как она остановилась еще дважды, пока шла в конец коридора. Таким образом, семерых из нас держали в клетках, которых было двадцать или около того.

Я подтянула миску ближе к себе и рассмотрела содержимое. Кусочки волокнистых овощей были непривычного оранжевого цвета. Всего шесть поверх каши из зерна, которого я не узнала. Кусочки капусты добавляли сильного аромата, поверх была насыпана еще какая-то измельченная зелень. В еду была засунута маленькая ложка. Я съела все это, хотя зелень обожгла мой язык. И когда женщина вернулась, чтобы взять мою миску и оставить мне маленький горшок с водой с толстым днищем и узким горлышком, я выпила почти все. Лишь немного отставила в сторону, подумав, что если завтра она принесет мне больше воды, я умою лицо.

Долгий вечер сгустился в темную ночь. Стражница пришла, чтобы зажечь лампу – пузатый горшок с коротким фитилем, торчащим из его носика. Пламя горело белым и источало аромат сосны. Ночной ветер шептал сквозь стены, принося с собой запахи моря. Когда солнце садилось, я слышала, как плакали чайки. Я сидела на краешке кровати и размышляла о том, что Четверо обсуждают сейчас, кем бы я могла быть, и засомневалась, что могла бы заставить их поверить мне. Они слишком много знали. Капра знала, что Нежданный Сын - мой отец. Поэтому я не могла заявлять об этом. Я сказала им, что я всего лишь ребенок слуги, украденный из разоренного дома, простая маленькая девочка. Если бы они поверили в это, выпустили бы меня? Продали бы? Или убили бы как бесполезную?

Если бы они узнали, что именно мои сны рассказали мне о том, кто я есть, они наверняка убили бы меня.

Я нуждалась в Волке-Отце, но не осмеливалась опустить свои стены. А что, если в Клерресе есть и другие люди, обладавшие такими же способностями, как и у Винделиара?

Ночь стала темнее. Я слышала шепот из других камер, но не могла разобрать слов. Я задавалась вопросом, кого еще здесь держали и что они сделали. Встала и вытряхнула одеяло, в котором едва ли нуждалась в таком теплом месте. Я сняла обувь и аккуратно поставила рядом. Стащила печально провисший матрас с кровати, разложила его на полу в свободном пространстве около двери и сложила пополам, чтобы придать ему определенную толщину. Я положила поверх него одеяло, свернулась калачиком и закрыла глаза.

Я проснулась со слезами на щеках и в горле. Я почувствовала руку отца на голове и потянулась, чтобы схватить ее.

– Папочка! Почему ты так долго искал меня? Я хочу домой!

Он не ответил, но осторожно провел пальцами по моим спутавшимся кудряшкам. Затем снова заговорил глубокий, богатый голос.

– Итак. Малышка. Что ты сделала?

Я затаила дыхание и села. Свет от лампы-горшка едва доходил до меня. Я отшатнулась от того, что увидела в слабом свете. Рука, обогнув угол соседней камеры, дотянулась до моей. Кожа на ней была чернее, чем я когда-либо видела на всех живых существах. Эта рука касалась моей головы. Я пыталась успокоить свое дыхание, но задыхалась от страха.

Голос раздался снова:

– Как ты можешь бояться меня? Между нами стена. Я не причиню тебе вреда. Поговори со мной, малышка. Ибо я здесь так долго, и никто больше не говорит со мной. Я хотел бы знать, что происходит в великом внешнем мире. Что привело тебя сюда?

Рука повернулась, показывая мне более бледную ладонь. Я представила, как владелец руки должен лежать на полу соседней камеры, прижав плечо к решетке, чтобы добраться до меня. Он больше ничего не сказал, и рука просто лежала там, открытая и умоляющая.

– Кто ты? – спросила я. И добавила: – Что ты сделал?

Была ли я рядом с убийцей? Я напомнила себе, какой доброй Двалия была в первые минуты моей встречи с ней. Я не могла обмануться так снова.

– Меня зовут Прилкоп. Я был Белым Пророком моего времени, но это было много, много лет назад. Цвет моей кожи изменился до неузнаваемости.

Всколыхнулись смутные воспоминания. Двалия ли произнесла это имя? Прочла ли я это в бумагах отца?

– И почему я здесь? – продолжил он. Он говорил очень тихо. Я приблизилась к прутьям, чтобы услышать его ответ. – Для того чтобы говорить правду. Для исполнения моего долга перед миром. Приблизься, дитя, не нужно меня бояться, и я думаю, тебе нужен друг. Как тебя зовут, малышка?

Я не хотела ему говорить. Вместо этого я спросила:

– Почему никто не говорит с тобой?

– Они боятся меня. Или, точнее, они боятся того, что могут услышать. Боятся, что они узнают что-то, что нарушит их покой.

– У меня не будет еще больших проблем?

Я имела в виду совсем иное, но он истолковал мои слова иначе:

– Я думаю, что это вполне возможно. А у меня не может быть больших проблем, чем те, что уже есть. Итак. Расскажи мне свою историю, малышка.

Я молчала, размышляя. Я не могла доверять никому. Что бы я ему ни сказала, он мог бы рассказать другим. Возможно, это было бы полезно?

– Они пришли в мой дом посреди яркого снежного дня. Прямо перед Зимним Праздником. Чтобы украсть меня. Потому что они думали, что я была Нежданным Сыном. Но это не я.

Я старалась быть предельно осторожной в том, что ему рассказывала, но как только начала с ним говорить, из моего рта в беспорядке посыпались слова, местами переходя в писк, когда мне перехватывало горло. Я не давала ему своей руки, но каким-то образом в итоге он держал обе мои грязные босые ноги в своей одной большой черной руке.

Я перескакивала с одной темы на другую, рассказывая ему часть истории, затем возвращаясь, чтобы объяснить про Винделиара, рассказать о том, как скрывала Персиверанса под своим плащом, хотя, скорее всего, он был уже мертв, как они похитили вместе со мной Шун, но она убежала. Я начала дрожать, когда говорила с ним, он мягко сжал мои ступни и ничего не сказал. Снова и снова я настаивала на том, что мое похищение было ужасной ошибкой. И когда мой путаный рассказ закончился всхлипываниями вперемешку со слезами, он сказал:

– Бедная малышка. Ты не Нежданный Сын. Я это знаю, потому что я встречал его и его Пророка.

Я быстро успокоилась. Это уловка? Но то, что он сказал дальше, было еще страшнее.

– Ты снилась мне. Ты стала возможной в тот день, когда Любимый был вырван из смерти, уничтожив так много пророчеств. В тот день я узнал, что что-то прорвалось сквозь все будущие пути и заменило их новыми возможностями. Это испугало меня. Я верил, что мои дни, как пророка, были успешны и действительно закончились. Что мое время истекло, и я могу вернуться домой. Потом приснился сон о тебе. О, я тогда не знал, что это будешь ты. Но я был шокирован. И боялся твоего пришествия. Я пытался сделать его менее вероятным. Когда Любимый и его Изменяющий вернулись ко мне, как только мог, я уговорил их расстаться. Я думал, что сделал достаточно, чтобы изменить мир к лучшему, – большая рука сомкнулась вокруг моей ноги на некоторое время. – Но когда я снова начал видеть сны о тебе, я знал, что уже слишком поздно. Ты существовала. И благодаря твоему существованию, появилось много возможных расхождений с истинным Путем.

– Ты видел сны обо мне? – я вытерла мокрое лицо рубашкой.

– Да.

– Что тебе снилось?

Его рука аккуратно погладила снизу мою ногу. Я не стала ее отдергивать. Он произносил слова медленно, как будто лил мед.

- Мне приснилось много снов. Не всегда о тебе, но о тех вариантах будущего, которые стали возможны, когда ты появилась. Я видел сны о волке, который разоблачил кукловода. Я грезил о свитке, который сам собой переписался. Я видел сны о человеке, который отряхнул с себя доски и стал двумя драконами. Я видел…

– Я тоже это видела! – сказала я, прежде чем подумать, должна ли я это делать.

Молчание, за исключением двух других заключенных, шепчущихся дальше по коридору.

– Я не удивлен. Хотя и напуган.

– Но почему эти сны обо мне?

Он тихо рассмеялся.

– Мне приснился огненный шторм, пришедший изменить все. Я потянулся, чтобы взять его за руку. И знаешь, что случилось?

– Это тебя сожгло?

– Нет. Вместо этого он предложил мне свою ногу. Маленькую босую ступню.

Я отдернула ноги, как будто обожглась. Он тихо, очень мягко засмеялся:

– Что сделано, то сделано, малышка. Теперь я тебя знаю. Я знал, что ты придешь. Я не ожидал, что ты будешь ребенком. Итак. Теперь ты назовешь мне свое имя?

– Меня зовут Пчелка, – я тщательно подумала.

Он ничего не сказал. Его рука была все еще там, раскрытая, на полу клетки. Я подумала, что ему должно быть очень неудобно лежать на полу и дотягиваться до моей камеры.

– Если ты видел сны обо мне, можешь сказать, что со мной будет?

Его спокойствие было, как занавес. В лампе в коридоре возле моей клетки иссякло масло. Мне не нужно было видеть это, чтобы знать, как пламя танцует на конце фитиля, высасывая последнее. Наконец, мрачный глубокий голос заговорил снова:

– Пчелка. Ничего не происходит с тобой. Ты происходишь со всем.

Он медленно убрал руку. В ту ночь он больше не говорил.