Глава двадцать третья. Клеррес.

Нежданный Сын прибывает под покровом силы, которую никто не в состоянии увидеть, однако ощущают ее все. Он мерцает, плывет по воздуху, обманывает зрение и разум. В моем сне он сначала один, затем их двое, затем трое существ. Он распахивает плащ, ярость пылает внутри, пламя, которое принуждает меня отступить пред его жаром. Он запахивает свое одеяние, и вот его уж нет.

Нежданный Сын являлся в различных обличьях; он снился сто двадцать четыре раза.

За последние тридцать лет он снился семьдесят раз. В каждом случае сновидец сообщал о предчувствии беды. Один описал его как Служителя, низко склонившегося в ожидании кары. Другой сообщил о чувстве стыда перед правосудием.

Я же видела свою собственную разновидность сна о Нежданном Сыне. Я полагаю, что это сон о неизбежности правосудия и наказания, настигшего тех, кто менее всего его ожидал. И мне снилось это более дюжины раз. Я верю, что этот сон – неотвратимое будущее. Я изучила другие сны о Сыне, пытаясь выяснить, откуда он приходит и кому несет правосудие. Ни в одном из снов я не могу найти эти сведения.

Видение 729, Деллы линии Коратина.

Клеррес был самым странным местом, которое я когда-либо видела. Я смотрела на него, стоя на палубе и позабыв о поручении Двалии. Передо мной была тихая гавань с невообразимо синей водой. Вокруг гавани расположились прямоугольные строения розового, белого и бледно-зеленого цвета, с плоскими крышами и многочисленными окнами. У крыш некоторых зданий имелись небольшие наклонные навесы. У других зелень каскадом спадала по фасадам, обрамляя окна.

За домами, обращенными к гавани, пологие холмы манили оттенками золотого и коричневого. Одинокие деревья с толстыми стволами и раскидистыми кронами были разбросаны тут и там, хотя ровная шеренга деревьев на одном из склонов могла бы быть и фруктовым садом. Дальние холмы пестрели пасущимися стадами. Бело-серые точки были, вероятно, овцами. В другом стаде был крупный рогатый скот, такой, какого я никогда прежде не видела, с длинными изогнутыми рогами и горбами на холке. Паруса свернули и с нашего корабля спустили маленькие лодки. Матросы на веслах гнули спины, буксируя нас к причалу. Медленно, очень медленно мы приближались к берегу.

Город террасами спускался к гавани, следуя рельефу местности, ее окружающей. С одной стороны берег залива представлял собой длинный вытянутый полуостров, который, однако, обрывался в море. За ним, как будто оторванный от земли, простирался большой остров с крепостью, сложенной из ослепительно белой слоновой кости. Сам остров был таким же белым, почти столь же слепящим. Его неровные берега из разрушенных каменных блоков сверкали. Кварц. Однажды я нашла камень, который так же искрился, и Ревел сказал мне, что в нем есть кварц. Земля за пределами стен крепости была бесплодной. Ни деревьев, ни следов зелени. Мне он казался островом с волшебным замком, внезапно возникшим из моря. Внешние стены крепости были высокими и зубчатыми. На каждом углу вздымались мощные сторожевые башни, каждая из которых наверху венчалась сооружением, напоминавшим череп какого-то огромного и грозного существа. Каждый из черепов уставился своими пустыми глазницами в разные стороны. Внутри каменных стен, возвышаясь над ними, находилась внушительная цитадель. И с каждого угла ее вставали четыре тонкие башни, шпили которых были даже выше крепостных башен, с луковицеобразными помещениями наверху, напоминающими репчатый лук, оставленный для рассады. Никогда еще я не видела столь высоких и стройных башен, сверкающих на фоне голубого неба.

Я вглядывалась в него, в мое предназначение. Мое будущее.

Мною чуть не овладело отчаяние. Я погребла его под грудой мерзлых камней. Меня ничто не волновало. Я была одинока. Я была сама по себе. Мне приснились два сна с тех пор, как отец оттолкнул меня. Два сна, о которых я не осмеливалась думать, опасаясь, что Винделиар сможет их заметить. Они напугали меня. Очень сильно. Я проснулась посреди ночи во тьме и затолкала в рот подол рубашки, чтобы никто не услышал моих всхлипываний. Но, когда я успокоилась, мне все стало понятно. Я не могла ясно видеть свой путь, но я знала, что мне предстояло пройти его в одиночку. В Клеррес.

Двалия отправила меня из каюты отнести на камбуз поднос с грязной посудой. Обычно она не давала мне такие поручения. Думаю, она намеревалась еще раз продемонстрировать Винделиару, что я не только заслужила ее доверие, но и быстро становлюсь ее фавориткой. Я напрактиковалась в искусстве пресмыкаться и достигла такого уровня, к которому он не посмел бы приблизиться. Я излучала покаянную преданность ей слабеньким, но постоянным потоком. Это было опасно, так как означало также, что я должна постоянно быть настороже с Винделиаром, чтобы он не отыскал тропинку в мой разум. Он стал ужасно силен с тех пор, как выпил змеиную слюну. Но он был силен так же, как силен бык, - хорош на поле боя и при проламывании стен. А я не была стеной. Я была крошечной катящейся галькой, твердой, как орех, без кромок, за которые он мог бы ухватиться. Я чувствовала его попытки, и не раз. Я должна была оставаться очень маленькой и пропускать наружу только те мысли, которые не имели никакой реальной связи со мной. Такие, как мое раболепное восхищение Двалией.

Я хорошо притворялась, даже стоя у ее ванны с полотенцем и наклоняясь, чтобы вытереть ее мозолистые ступни и узловатые пальцы. Я растирала ей ноги, вызывая стоны удовольствия, и подавала ей одежду с таким видом, как будто одевала королевскую особу, а не ненавистную старуху. Моя способность обманывать ее почти пугала меня, потому что этому сопутствовало также и мышление побежденного раба. Иногда я опасалась, как бы эти мысли не стали моими истинными мыслями. Я не хотела быть ее рабыней, но жизнь без угроз и избиений казалась таким облегчением, что я была готова признать - это лучшая жизнь, на которую я могла бы надеяться.

Я почувствовала, как что-то сжалось в груди, - наверное, мое сердце. Я слышала о таких состояниях, как «разбитое сердце» или «тяжело на сердце», но не знала, что это реальное чувство одиночества, ощущение, что весь мир оставил тебя. Я смотрела на то, что, по всей видимости, должно было быть Клерресом, и пробовала представить - что могла дать мне жизнь там. Ведь теперь я понимала, что никогда не вернусь домой. Однажды я ощутила прикосновение своего отца к моему разуму. Я почувствовала, как он отверг меня, отбросил прочь так яростно, что я проснулась, потрясенная и больная. Я дотянулась до Волка-Отца. Он понимал не больше, чем я. Что ж. Это случилось. Я осталась одна. Никто не собирается придти и спасти меня. Никого не волнует, что случилось со мной.

Я знала это уже в течение многих дней, более того, я знала это в течение каждой долгой ночи, которая их сменяла. В те дни, когда Двалия и Винделиар бодрствовали, у меня не было времени размышлять об этом. Я была слишком занята защитой моих мыслей от Винделиара, одновременно унижаясь перед Давалией и внушая ей, насколько запуганной и подвластной ей была я теперь. Все это время отречение моего отца было источником постоянной ноющей боли, столь же неизменной, как беспокойная вода, окружавшая нас. Именно в эти дни моя воля к выживанию уплыла в море обиды и отчаяния.

По ночам я погружалась в его глубины, тонула в нем. Одиночество мое стало абсолютным с того момента, когда наши с отцом разумы соприкоснулись, а он оттолкнул меня. Я пыталась преодолеть это отторжение всеми способами, доступными мне, но было это похоже на попытку собрать чайник из осколков разбитой чайной чашки. Были и другие голоса. Один из них, возможно, был голосом моей сестры, но я не была уверена в этом. Также присутствовал хор других голосов, в котором были и те, кто кричал и ревел. Я не знала, каким образом я смогла до них дотянуться, но знала точно, что мой отец осознавал мое присутствие. «Беги!» - приказал он мне так, как будто нам что-то угрожало, однако сам не стал спасаться бегством вместе со мной. Он не подхватил меня и не укрыл в безопасности. Он остался посреди этой бури. Он обратил все свое внимание на них, оттолкнув меня назад. Когда я осмелилась снова обратиться к нему, он грубо отпихнул меня. Он так сильно меня толкнул, что я не смогла удержать мою связь с ним. Я оказалась вдали от него, вдали от надежды на спасение и возвращение к жизни, в которой присутствовала бы хоть какая-то доброта. Я возвратилась в себя, в свое одинокое маленькое «я», и обнаружила, что Винделиар уже рыскает у моих границ. Я не осмелилась даже всхлипнуть.

Я плотно, плотно, плотно захлопнула свои стены. Волк-Отец предупреждал меня. Держать стены закрытыми означало, что никто не сможет дотянуться до меня. А в тот момент я уповала на то, чтобы никто не смог когда-либо прикоснуться к моему разуму. Я не жаждала более, чтобы хоть кто-то относился ко мне благожелательно, не говоря уж о том, чтобы любил меня. И я не собиралась любить кого-нибудь еще.

Сердечная боль неожиданно отозвалась болью в животе. И это в сочетании с болезненным ощущением, вызванным невозможностью ни рассказать кому-нибудь о моих снах, ни записать их. Но о тех видениях, которые приснились мне сейчас, я не смела говорить. Они равно пугали и дразнили ложной надеждой, соблазняли и ужасали. Они побуждали меня сделать их реальностью. И с каждым днем нашего путешествия они становились все более осязаемыми, будто я все ближе и ближе подходила к тому неотвратимому будущему, к которому я должна была привести.

На мгновение я прикрыла глаза, а затем посмотрела на раскинувшийся передо мною город в пастельных тонах. Я заставила себя видеть его красивым и привлекательным, вообразила себя там счастливым человеком. Я бегала бы по его улочкам, приветствуя знакомых и выполняя какое-нибудь полезное поручение Двалии. …И в один прекрасный день я бы убежала.

Нет. Я не могла позволить себе думать об этом так же, как и планировать побег. Не сейчас. Это было очаровательным местом, слишком чудесным, чтобы стремиться домой. Как счастлива я была бы здесь! Я даже чуть-чуть испугалась этих мыслей. Я обнаружила, что в состоянии скармливать эту ерунду Двалии даже тогда, когда не могла ее видеть. Я уже неплохо изучила ее разум. Как и разум Винделиара. В порядке опыта я внушила ему капельку моего воображаемого счастья. На мгновение я ощутила исходящее от него тепло удовлетворения, а затем он отшвырнул прочь мою мысль. Он толком не знал, как заставить свои мысли дотянуться до меня. Иногда это происходило, однако я думаю, что происходило это случайно, а не так, как если бы он умел это делать. Я не воспринимала его мысли напрямую, однако чувствовала его недоверие. И его обиду, укрывшуюся за недоверием. Почему-то он, в самом деле, верил, что я могла бы стать его братом и полюбить так, как никто другой. Он видел для нас путь, которого у меня не было никогда.

Мелькнувшая мысль, что он, возможно, чувствует себя таким же покинутым, как и я, на мгновение заставила меня устыдиться. Я подавила ее и выбросила из головы. Нет. Он помог похитить меня, способствовал погрому в моем доме, порушил планы и помог убить единственного человека, который поддержал меня во время жуткого путешествия. То, что он натворил, лишало его права надеяться, что хоть кто-то мог бы его полюбить.

Но та ярость была сильным чувством, а я уже уяснила, что сильные чувства ослабляют мои стены. Я отринула свою ненависть. Это делало боль в животе еще более невыносимой, чем когда-либо, тем не менее, я сделала это. Я повернулась к миленькому городку с маленькими прямоугольными домиками, напоминающими пирожные, выставленные на прилавке. Я прекрасно могла бы жить здесь. Я изобразила жизнерадостную улыбку, отнесла свой поднос на камбуз и оставила его там. Когда я возвращалась обратно, к капитанской каюте, мне пришлось уворачиваться от бегущих матросов. По мере приближения к пункту назначения количество и темп выполнения ими работ заметно возрастали. Один из них наорал на меня, когда мне пришлось отскочить у него с дороги. Небольшие лодки заспешили к нам, как только команда закрепила подобранные паруса. Канатные бухты были наготове. Наше плавание завершилось.

Я постучала в двери капитанской каюты, так как капитан вполне мог навестить нас в последний момент, и услыхала приветливый голос Двалии, потребовавший, чтобы я вошла.

- Упакуй все это, - приказала она, как только увидела меня. Она жестом указала на разбросанные одежды, которые примеряла и отбрасывала. Всякий раз, когда мы останавливались в порту, капитан покупал все больше одежды для нее. Я задавалась вопросом, что она будет делать со всем этим, когда мы сойдем на берег, ведь она уже не будет леди Обретией. Сама же она была занята тем, что аккуратно выкладывала доставшиеся ей драгоценности на изящный шарф, также подаренный капитаном. Пристроив их, она свернула шарф, придерживая его за концы, а затем завязала в маленький узелок. К тому времени я почти закончила укладывать ее просвечивающий кружевной наряд в сундучок.

- Вы будете грустить о нем? - вопрос одновременно оказался в моей голове и на моем языке. При виде ее неожиданно хмурого взгляда, я поспешно добавила: - Он так хорошо к вам относится. Это, должно быть, приятно, когда кто-то распознает твою истинную ценность.

Она прищурилась, глядя на меня. Это было уж чересчур подобострастно, но я изобразила на своем лице безыскусную наивность, а затем отвернулась, чтобы закончить с застегиванием ремней сундучка. Мне удалось бросить взгляд на Винделиара. Он очень медленно собирал свои скудные пожитки и складывал их в потертую сумку. Так как я стала фавориткой Двалии, она обращалась к нему все меньше и меньше. Я подумала, что он мог бы быть признателен за уменьшение количества поручений, но игнорирование Двалией лишь подпитывало его неприязнь ко мне. У меня было нехорошее чувство, что он обдумывал какой-то план, но если и было что-то, он это хорошо скрывал. Я тоже составляла план, который медленно приобретал все более отчетливые контуры в моей голове. Я не рисковала долго сосредотачиваться на нем, чтобы он не уловил его привкуса в моих мыслях. Это было первое, что мне следовало бы предпринять еще зимой, когда они в первый раз схватили меня.

Нет. Не думай об этом при них, когда они настороже. Я вновь напомнила себе о маленьких пастельных домиках и о том, какая приятная жизнь ждет меня в этом прелестном городе.

Наконец Двалия ответила:

- Мне будет грустно покидать его, - затем она глубоко вздохнула и расправила плечи. - Но это не моя жизнь. Я свободна в отношениях с мужчиной так же, как и от претензий на обладание тем, что могло бы быть моим.

Она произнесла это, чуть ли не злясь на то, что он хорошо обращался с нею. Затем обернулась к Винделиару:

- Ты помнишь, что должен делать, когда мы сойдем на берег?

- Да, - угрюмо ответил он.

Она слегка приподняла голову:

- И ты уверен, что сможешь сделать это?

- Да, - его глаза сверкнули на меня, и я на мгновение ощутила тревогу.

- Ну и отлично.

Она встала, привела в порядок свое прекрасное платье и пригладила волосы. Я заплела их утром и тщательно уложила на затылке. Теперь она пригладила их таким жестом, будто и в самом деле была той прелестной женщиной, какой представлял ее капитан. В ушах ее поблескивали серьги, а шею охватывала серебряная цепочка, усыпанная мелкими искрящимися драгоценными камнями. Но венчало все это невзрачное круглое лицо, навсегда изуродованное шрамом, который оставили мои зубы. Из того, что я читала в свитках отца, я подозревала, что магия Видящих могла бы восстановить ее лицо, но этого я ей не сказала. Возможно, это станет фишкой во время торга, которая может мне понадобиться позже, предложением, которое позволит мне сохранить жизнь. Или, по крайней мере, сделает ее достаточно заинтересованной, чтобы позволить мне пожить чуть-чуть дольше. Я попыталась вспомнить, какой доброжелательной она показалась мне в первый раз, когда я встретила ее, по-матерински заботливой. Магия Винделиара.

Винделиар отважился на вопрос:

- Они знают, что мы возвращаемся? Симфи и Феллоуди?

Она молчала, и я уже подумала, что она не ответит. Затем она сказала:

- Отправка кратких сообщений с птицами лишь запутала бы их. Я объяснюсь, когда предстану перед ними.

Он слегка вздохнул, как будто это испугало его:

- Они будут удивлены, увидев, что мы одни.

- Одни? - сорвалась она. - Мы везем с собой приз, о котором я говорила, что мы добудем его. Нежданного Сына.

Винделиар скосил глаза в сторону, глядя на меня. Мы оба знали, что она больше не верила в это. Я думала, что у него хватит ума промолчать, однако вместо этого он сказал:

- Но ты-то знаешь, что Пчелка - девочка.

Она ткнула его кулаком.

- Это не имеет значения! Прекрати говорить о вещах, для понимания которых ты слишком глуп! Это мое дело. Я сама со всем разберусь. Ты не скажешь никому, что она девочка. Ты не будешь говорить вообще. Ты меня понял? Это не должно быть слишком трудным для твоего слабого ума. Просто не разговаривай.

Он открыл было рот, но затем молча и решительно кивнул. Двалия подошла к окну и уставилась на бескрайнее синее море. Хотела ли она не возвращаться домой?

За те несколько дополнительных минут, когда Двалия не грузила меня поручениями, я постаралась пригладить свои волосы. Мне удалось плеснуть в лицо использованной водой для умывания и, прежде чем унести ее, вытереться полой моей рубашки. Длительная носка не улучшила моего одеяния, но оно было достаточно чистым. Я сделала торбу из своей самой плохой рубашки и уложила в нее немного запасной одежды. Я связала рукава, чтобы сделать перевязь и закинула ее через плечо. Я выбрала себе личину. Мне следует быть искренним ребенком, простодушным для всех, безобидным и стремящимся угодить Двалии. Никто не должен опасаться меня и заподозрить, кем я была на самом деле.

Мы услыхали крики моряков и усилившийся городской шум. Маленькие лодки должны были вывести нас прямо к пристаням, которые отходили от оживленных улиц. Мы с Винделиаром сумели вытащить сундук, забитый прекрасной одеждой Двалии, на палубу. Двалия уложила сверток со своими драгоценностями в сумочку с прекрасной вышивкой, которую она держала в руках. И там, на палубе, мы стояли в сторонке, чтобы не мешать матросам, и ждали, когда корабль встанет, наконец, у причала, будет надежно пришвартован, и будут установлены сходни.

Только тогда к нам подошел капитан. Он взял обе руки Двалии в свои, целомудренно поцеловал ее в щеку и сообщил, что уже послал вперед гонца, чтобы зарезервировать для нее комнаты в чистой и честной гостинице. К сожалению, сказал он, у него не получится сопровождать нас, но у него есть два крепких молодца, которые донесли бы ее сундук и сопроводили ее до места. Он пообещал, что пойдет с нею в замок Клеррес, чтобы справиться относительно ее будущего, поскольку он надеялся, что в этом предсказании он оказался бы более значимым для нее.

Леди Обретия с трудом сдержала смех и поблагодарила его. Изящно изогнутые перья на ее шляпе колыхал морской бриз. Она напомнила ему, что у нее есть собственные дела, которые она должна сделать в Клерресе, однако она была бы не прочь увидеться с ним этим вечером. И двое ее слуг могли бы дотащить сундук до номеров, так что нет нужды в сопровождающих. На мгновение он наморщил лоб, беспокоясь о своей милашке. Затем морщины разгладились, и я почувствовала, что Винделиар манипулирует его разумом. Ну, конечно же, с ней все будет в порядке. Он не будет беспокоиться за нее. Она настолько же компетентна, насколько прекрасна, и он уважал ее независимый дух.

Несмотря на это, он проводил нас вниз по трапу. Вновь взяв руки Двалии, он пристально посмотрел ей в лицо. Ей пришлось поднять голову, чтобы встретить его любящий взгляд.

- Берегите себя, моя милая, - предупредил он ее и наклонился, чтобы поцеловать в последний раз.

Я почувствовала, как Винделиар делает это. Он убрал иллюзию, едва лицо капитана приблизилось к ее лицу, и позволил увидеть ее такой, какой она была. Тот отшатнулся, чуть-чуть не коснувшись губ. Мгновение спустя Винделиар вернул ее очарование. Но капитан уже отступил на шаг. Он моргнул, провел по лицу ладонями, а затем застенчиво улыбнулся Двалии.

- Я слишком долго не спал. Я стою на земле и от неподвижности у меня кружится голова. Леди Обретия, я увижу тебя позже этим вечером. Мы пообедаем вместе.

- Конечно, - чуть слышно пообещала она. Он отвернулся, потер лоб и направился к своему кораблю. С палубы он снова посмотрел на нас, и она помахала ему рукой в кружевной перчатке. Он усмехнулся, как мальчишка, помахал в ответ и вернулся к своим обязанностям. Долгое мгновение она стояла и смотрела вслед ему. Рана делала ее невзрачное лицо еще более отталкивающим. Винделиар стоял с невинным видом, притворяясь, что не знает, что только что произошло, но…

- Он увидел меня,- сказал Двалия низким, обвиняющим голосом. - Ты позволил ему увидеть меня.

Винделиар смотрел вдаль.

- Возможно, на мгновение, я утратил контроль, - он мельком глянул на нее и затем отвернулся. Я видела его злобное удовлетворение, но для нее, пожалуй, все произошло слишком скоротечно для того, чтобы что-то заметить.

- Такая иллюзия требует больших усилий, - укорил он ее. - Капитан не легковерный человек. Заставить его команду постоянно видеть тебя как леди Обретию уже было тяжело. А принуждение капитана к тому, чтобы он видел тебя в настолько отличающемся виде все то время, когда вы были вместе, почти истощило мою магию. Возможно, сейчас самое время, когда ты должна дать мне…

- Не здесь! - отрезала она и свирепо посмотрела на нас обоих. - Берите этот сундук и следуйте за мной.

Винделиар взялся за один конец, я ухватилась за другую ручку, и мы двинулись за ней. Сундук не был таким уж тяжелым. Но нести его было неудобно из-за того, что Винделиар был слабаком. Он перехватывал ручку сундука из одной руки в другую и шел, скрючившись, будто едва мог его поднять. Сундук зацепился за камень и проскользнул по мостовой, стукнув меня по бедру и голени. Примерно через каждую сотню шагов Двалия вынуждена была останавливаться и ждать, пока мы ее догоним. Винделиар старался сохранять ее внешний вид. Мужчины останавливались, бросая восхищенные взгляды. Две женщины ахали, глядя на ее шляпу и платье. Она с гордостью вышагивала впереди и когда, оглянувшись, бросила на нас мимолетный взгляд, в глазах ее светилось удовлетворение, которого я никогда раньше не видела.

Мы шли по улицам, переполненным людьми, которые выглядели для меня непривычно. Я предположила, что здесь должны быть и матросы, и торговцы, и рабочие, в одеяниях всевозможных покроев и расцветок. Я видела мальчика с волосами рыжими, как ржавчина, кисти руки и предплечья его были покрыты веснушками, как пестрое птичье яйцо. Там была женщина ростом выше любого человека, которого я когда-либо видела, а ее обнаженные коричневые руки были покрыты белыми татуировками от пальцев до широких плеч. Безволосая маленькая девочка в розовом платьице вприпрыжку шла рядом со своей такой же лысой матерью, губы которой были обрамлены крошечными самоцветами. Я повернула голову в ее сторону, удивившись тому, как держатся эти драгоценности, и в этот момент сундук ударился о мою голень, прямо по старому синяку.

Я чувствовала, что Винделиар прилагает все силы, чтобы одновременно тащить сундук и поддерживать образ леди Обретии. Когда Двалия в третий раз остановилась, дожидаясь нас, она сказала:

- Я вижу, ты снова стал бесполезен. Что ж. Тебе не нужно так стараться. Пока я просто хочу, чтобы люди нас не замечали. Это все.

- Я попытаюсь.

Ее красота исчезла. Она стала заурядной, и даже менее чем заурядной. Вообще не заслуживающей внимания.

Двалия устало поплелась сквозь толпу, люди нехотя уступали ей дорогу, а мы, пошатываясь, тронулись вслед за ней. Я чувствовала слабеющую магию Винделиара. Я глянула на него. Он взмок, пытаясь удержать свой конец сундука и поддерживать наведенный им морок. Его сила потрескивала и плясала подобно умирающему язычку пламени на сыром бревне.

- Я не могу ... - выдохнул он и оставил свои попытки.

Двалия ненавидяще уставилась на него. Я подумала, а знает ли она, что он более не скрывает ее. Но пока мы ковыляли следом за ней, окружающие начали обращать на нее внимание. Я видела, как женщина вздрогнула при виде шрама на ее щеке. Маленький мальчик вынул палец изо рта и показал на нее. Его мать шикнула на него, и они поспешили прочь. Дважды бледные люди останавливались и поворачивались к ней с таким видом, будто хотели поздороваться, но она даже не замедлила шаг. Люди глазели на нее, и она должна была понять, что они видели ее такой, какой она была на самом деле. Один седобородый моряк испуганно крякнул при виде ее.

- Шляпа с перышками на свинье, - сказал он своему смуглолицему товарищу, когда они прошли мимо, и оба загоготали.

Двалия внезапно остановилась посреди улицы. Она не оглянулась на нас, когда мы ее догнали, но проговорила через плечо:

- Оставьте его. В этом сундуке нет ничего, что я когда-либо вновь надену. Просто оставьте его.

Она подняла руки, выдернула заколки, которые удерживали шляпку, швырнула ее на землю и зашагала прочь.

Я остолбенела. Мне почудились слезы в ее голосе. Винделиар с глухим стуком уронил свой конец сундука. Мне потребовалось больше времени, чтобы осознать, что она это всерьез. Она не оглянулась. Тяжело ступая, она ушла от нас, и мы оба запыхались, пока догоняли ее. Я быстро осознала, что не то, что не бегала, но даже и не особо много ходила в те дни, когда была на корабле. Темп ее ходьбы не позволял мне как следует оглядеться вокруг. Я получила лишь мимолетное представление о хорошо ухоженном городе с широкими не загроможденными улицами. Люди, мимо которых мы проходили, выглядели чистыми, а их одежда простой, но справной.

Юбки женщин удерживались на талии широкими ремнями, свободными складками ниспадая почти до колен. Они носили сандалии, а их блузы либо вообще были без рукавов, либо имели рукава-фонарики, спадающие до запястий. Они были выше, чем женщины Бакка, и у всех, даже светловолосых, были вьющиеся волосы. Некоторые мужчины носили только жилетки на голое тело, а их штаны были такими же короткими, как юбки у женщин. Я предположила, что такая одежда имеет смысл при таком теплом климате, что же до меня, то они выглядели полуголыми. У них была более светлая кожа, чем у жителей Шести Герцогств, и они были более высокие, и в этот раз мои бледные волосы не притягивали ничьего взгляда. Я не увидела ни одного нищего.

Когда мы покинули порт с его причалами, пакгаузами и постоялыми дворами, мы прошли мимо нескольких розовых и бледно-желтых зданий, которые я видела с палубы корабля. Под окнами стояли вазоны с цветами, а возле дверей скамейки. В такой прекрасный день ставни окон были широко распахнуты, и в одном из розовых зданий я увидела ряды прялок, прилежных прядильщиц за работой, а из затененной части помещения в глубине слышалось клацанье ткацких станков. Мы прошли мимо здания, испускавшего тепло и запахи выпекаемого хлеба. Везде, куда бы я ни смотрела, я видела чистоту и порядок. Это было совсем не то, о чем я думала, представляя себе, каким должен быть Клеррес. Учитывая, насколько безжалостной была Двалия, я представляла целый город людей, полных ненависти, а не это процветание пастельных тонов.

Были и другие, шедшие по этой дороге. Как и положено портовой части города, люди, спешащие мимо нас, выглядели по-разному. Большинство из них были светловолосыми и белокожими, одетыми в одеяния Клерреса, но некоторые из них явно были иностранцами и путешественниками, прибывшими издалека. Вперемешку с ними передвигались мужчины и женщины в форме стражников, носившие бляхи с вьющейся виноградной лозой на них. Многие без стеснения рассматривали изуродованное лицо Давалии, а некоторые, казалось, узнали ее, однако никто ее не поприветствовал. Последние выглядели потрясенными, либо просто отворачивались. Она же, со своей стороны, тоже ни с кем не здоровалась и сохраняла такой темп ходьбы, при котором мы обгоняли большую часть попутчиков.

Дорога к белому острову пролегала вдоль берега. Волны, накатывающие на пляж. Ослепительно белый искрящийся песок поверх гранита. Мы шли по ровной дороге мимо усадеб с огородами и увитыми зеленью беседками посреди них. Я видела детей, одинаково одетых, играющих в палисадниках или сидящих на приступках домов. Я не могла определить, были это мальчики или девочки. Двалия продолжала идти широким шагом. Я видела, как она на ходу выдергивает последние оставшиеся шпильки из волос, позволяя своим тощим косичкам упасть вдоль лица. Она сняла ожерелье и вынула серьги из ушей. Я уже почти решила, что она отшвырнет их в сторону, но она запихнула их в сумку. С ними исчезли все следы леди Обретии. Даже превосходное платье стало выглядеть на ней скорее странно, но уж никак не прелестно.

К своему удивлению, я осознала ее чувства. Она не кипела на медленном огне и не клокотала, как мой отец. Его мысли и эмоции всегда наваливались, подавляя своей мощью; именно поэтому я первым делом научилась ставить стены в своем сознании. Двалия не была так сильна. Я думаю, что воспринимала ее лишь потому, что так долго прокрадывалась ниточками своих мыслей в ее разум. Это было так, как и предупреждал меня Волк-Отец. Вход был так же и выходом. И теперь ее мысли просочились ко мне. Я почувствовала ее возмущение от обиды, что она никогда не была красивой и никогда не чувствовала себя любимой, но лишь терпимой из-за своей полезности. Я чувствовала, что ее сердце блуждало в прошлом, когда она однажды познала любовь и любила в ответ. Я увидела высокую женщину, улыбающуюся ей. Бледная женщина. Затем, будто погребенные рухнувшей сосулькой, эти чувства оборвались. Чем ближе мы приближались к острову, тем больше я ощущала ее самооправдание, укоренившееся в гневе. О, она заставила бы их признать, что не потерпела неудачу. Она не позволила бы им насмехаться или упрекать ее.

И она бы свершила свою месть.

Словно ощутив легкое прикосновение моих мыслей, она, обернувшись, свирепо глянула на нас обоих.

- Быстрее! - гаркнула она. - Скоро начнется отлив, я хочу быть там как можно раньше, чтобы не проталкиваться сквозь толпу просителей. Винделиар, иди с поднятой головой. Ты выглядишь, как вол, идущий на убой. А ты, маленькая сучка? Держи язык за зубами, пока Четверо будут слушать меня. Ты поняла? Ни звука! Или, клянусь, я убью тебя.

Это был ее первый нагоняй мне за несколько дней, и это меня испугало. Винделиар поднял голову, но, думаю, его подбодрил не столько ее приказ, сколько выплеснувшаяся на меня злоба. Очевидно, по полезности я опустилась на один уровень с ним. Винделиар все так же шел вперевалку, но теперь заковылял быстрее. Я боялась встречи с Четырьмя и страстно желала расспросить о них, но придержала язык. Несколько раз Винделиар мельком посматривал на меня, будто бы надеясь, что я спрошу его. Я не сделала этого. Несколько раз мой тайный план пытался просочиться в мои мысли. Я поставила ему заслон. Я собиралась быть счастливой здесь, в Клерресе. Я жила бы хорошей жизнью. Я была бы полезной здесь. Когда я вновь ощутила на себе взгляд Винделиара, я послала ему ничего не значащую улыбку. Мне захотелось громко рассмеяться прямо в его испуганное лицо, но я сдержалась.

Мы оставили дома позади и прошли мимо очень большого здания из белого камня. В нем не было никакого изящества, оно просто выполняло свое назначение. Рядом с ним находилась большая конюшня с собственной кузницей, а также несколько открытых площадок, где упражнялись потные стражники. Наставник выкрикивал команды, эхом отражавшиеся от стен здания, пыль поднималась вокруг стражников, когда они поочередно кидались друг на друга, вступая в схватку, а затем отступали.

Затем мы попали в ту часть города, которая напомнила мне скорее палаточный рынок на Зимний Праздник, чем настоящий городок. Люди стояли в очередях к защищающим от солнца навесам, прикрепленным к стенам крепких каменных построек. В тени под навесами находились люди, более бледные, чем я, с пушистыми светлыми волосами, которые восседали в нарядных креслах, выглядевших почти как троны. У некоторых были крошечные свитки на продажу. У других были такие же шкафы, как и у человека, который назвал нам Морскую Розу. Некоторые из продавцов носили экзотические шарфы, блестящие серьги и кружевные одеяния. Другие же были одеты в простые туники бледно-желтого, розового или голубого цвета. Перед одним на филигранной подставке стоял большой хрустальный шар; он или она всматривался в него глазами, такими же бесцветными, как у форели. Напротив стояла женщина, сжимающая руку молодого человека.

Были там и другие продавцы, предлагающие амулеты для удачи, беременности или плодовитости овец, амулеты для хорошего урожая или для того, чтобы младенец спал по ночам. Эти амулеты громкими зазываниями предлагали более юные продавцы, снующие с лотками в толпе; их пронзительные и непрекращающиеся крики были подобны гомону чаек над гаванью.

Попадались по пути также палатки с едой, предлагавшие как сладости, так и аппетитную на вид пищу. Их соблазнительные ароматы напомнили мне, что мы поели на рассвете и с той поры шли, не останавливаясь, однако Двалия и здесь не замедлила шаг. Я могла бы провести целый день, исследуя этот рынок, но она прошла через него без задержек и не глядя по сторонам.

Один раз я услыхала приглушенный шепоток:

- Я уверен, что это она. Это Двалия!

Кто-то другой проговорил:

- Но где же тогда все остальные? Все те лурики на прекрасных белых лошадях?

Но даже тогда она не повернула голову. Мы поспешно шли мимо и сквозь плотную очередь ожидавших людей, кое-кто сыпал проклятиями, иные грубо окликали нас, но Двалия пробивалась через толпу, пока мы не прошли в самую голову очереди. Невысокая дамба из камня и песка заканчивалась высокими воротами из железных прутьев. Сразу за воротами дамба резко обрывалась в воду. По ту сторону на каменистом острове возвышалась белая крепость. Перед воротами стояли четыре крепких стражника. Двое держали пики и с каменными лицами пристально смотрели на людей в очереди. У двух других были мечи. Они были грозными воинами, голубоглазыми, темноволосыми и мускулистыми, и даже женщины были выше моего отца. Двалия не остановилась и не колебалась.

- Мне нужно пройти.

- Нет, тебе не нужно, - мужчина, который говорил это, даже не смотрел на нее. - Ты собираешься вернуться назад, к концу очереди и ждать своего череда. Когда наступит отлив и вода полностью уйдет, мы впустим паломников организованно, по двое в ряд. Вот как мы это сделаем.

Двалия подошла ближе и заговорила сквозь зубы:

- Мне известно, как мы это делаем. Я одна из Круга. Я лингстра Двалия, и я вернулась. Четверо пожелают услышать мой доклад, как только смогут. Ты не посмеешь задерживать меня.

Она искоса бросила на Винделиара свирепый взгляд. Я почувствовала его попытки. Его истончившаяся магия нахлынула на стражников.

Один поднял голову и внимательно посмотрел на нее.

- Двалия, - стражник произнес это имя так, будто оно было знакомо ему. Он толкнул локтем стоявшую рядом женщину.

- Это она? Двалия?

Другая стражница нехотя перевела взгляд с очереди взволнованных паломников, чтобы изучить Давалию, складки на ее лбу становились все отчетливее по мере того, как она ее рассматривала. Затем ее взгляд упал на Винделиара.

- Она уехала отсюда давным-давно. Ехала во главе отряда всадников на белых лошадях. Может быть и она, но она выглядит иначе в этом платье. А это кто? Его я узнаю. Это ставленник Двалии. Винделиар. Он выполняет ее поручения. Итак, если он по-прежнему с ней, значит это она. Мы должны позволить ей пройти.

- Но сейчас? Пока вода еще стоит на дамбе?

- Это не очень глубоко, я смогу. Я хочу перейти именно сейчас, - Двалия произнесла это голосом, не терпящим возражений. - Откройте мне ворота.

Они отступили, вкратце посовещавшись. Один нахмурился и, кажется, указал на ее превосходное платье, но другой пожал плечами, отомкнул ворота и начал их раскрывать их. Мы отступили, позволяя створкам распахнуться, и оказались среди ожидающих просителей. Когда ворота полностью открылись, и мы с Винделиаром вслед за Двалией шагнули вперед, толпа стронулась вместе с нами и тоже попыталась пройти. Охранники с пиками выс<