Глава ciii. размеры китового скелета

Прежде всего я хочу привести здесь одно частное соображение

относительно живой массы левиафана, чей скелет нам сейчас предстоит

выставить напоказ. Оно напрашивается само собой и может еще нам здесь

пригодиться.

Согласно моим тщательным подсчетам, частично основанным к тому же на

данных капитана Скорсби, полагавшего семьдесят тонн веса в самом крупном

гренландском ките, имеющем шестьдесят футов в длину; согласно моим

тщательным подсчетам, повторяю, наиболее крупный кашалот, насчитывающий

между восьмьюдесятью пятью и девяноста футами в длину и без малого сорок

футов в обхвате в самом толстом месте, такой кашалот должен иметь по крайней

мере девяносто тонн весу; так что, если принять, что на одну тонну

приходится тринадцать человек, то выходит, что он заведомо перевесит

население целой деревни с тысячей ста обитателями.

Подумайте-ка, сколько мозгов нужно впрячь, точно волов в одну упряжку,

для того чтобы этот левиафан хоть на йоту поддался представлению сухопутного

человека!

Поскольку я уже всячески демонстрировал перед вами его череп, дыхало,

челюсть, зубы, хвост, лоб, плавники и прочие части, мне теперь остается

только выделить то, что представляет наибольший интерес в его неприкрытом

скелете. Но так как гигантский череп занимает столь огромную долю от общей

длины скелета, так как он представляет собой наиболее сложную его часть и

так как в этой главе о нем совершенно не будет вновь упомянуто, - крайне

необходимо, чтобы вы постоянно держали его в памяти или под мышкой, иначе у

вас не создастся правильного представления обо всей конструкции, к

рассмотрению которой мы приступаем.

В длину кашалотовый скелет на острове Транке насчитывал семьдесят два

фута; а это значит, что в полном облачении и живой протяженности он имел

девяносто футов длины; потому что скелет кита проигрывает по сравнению с

размерами тела около одной пятой. Из этих семидесяти двух футов примерно

двадцать приходилось на череп с челюстью и только пятьдесят - на сам

позвоночник. А к позвоночнику на участке, занимающем треть от его длины,

была прикреплена мощная круглая коробка ребер, содержавшая некогда все его

жизненно важные органы.

Эта необъятная грудная клеть вместе с длинным, ровным позвоночным

столбом, далеко отходящим от нее прямой полосой, очень напоминала мне остов

большого корабля на стапелях, в котором только двадцать голых шпангоутных

ребер успели вставить в киль, торчащий позади длинным, обнаженным бревном.

Ребер было по десяти с каждой стороны. Первое, если считать от шеи,

имело шесть футов в длину; второе, третье и четвертое были каждое немного

длиннее предыдущего, кончая пятым, одним из центральных ребер, насчитывающим

восемь футов с несколькими дюймами. Остальные ребра последовательно

уменьшались, оканчиваясь десятым и последним, имевшим всего только пять

футов с небольшим. Толщина их в основном соответствовала длине. Центральные

ребра были наиболее выгнутыми. Кое-где на Арсакидских островах их

перекидывают вместо пешеходных мостиков через небольшие речки.

Рассуждая об этих ребрах, я не могу вновь не испытывать изумления по

поводу того обстоятельства, неоднократно уже упоминавшегося в этой книге,

что скелет кита далеко не соответствует своими очертаниями его живому

туловищу. Самое длинное ребро в транковском скелете приходилось при жизни на

самый толстый участок облаченной плотью китовой туши. Туша этого кита имела

в указанном месте, должно быть, не менее шестнадцати футов толщины, в то

время как соответствующее ребро - лишь восемь с небольшим. Стало быть,

величина ребра только наполовину отражала здесь истинную величину живого

туловища. А дальше, там, где я видел теперь перед собой лишь голый хребет,

прежде все было обернуто покровами из многих тонн плоти, мускулов, крови и

внутренностей. Еще дальше я видел на месте широких плавников две

беспорядочные кучки белых суставов; а там, где находились некогда массивные

и величественные, но бескостные хвостовые лопасти, - ничего, пустое место!

Как же безнадежно и глупо со стороны робкого, неискушенного человека,

подумал я, пытаться постичь этого чудесного кита посредством разглядывания

его мертвого, куцего остова, лежащего в этой мирной роще. Нет. Только в гуще

смертельных опасностей; только в водовороте, поднятом яростными ударами его

хвоста; только в море, бездонном, безбрежном, можно познать живую истину о

великом ките во всем великолепии его облачения.

Перейдем, однако, к спинному хребту. Чтобы представить его наиболее

наглядным способом, лучше всего будет, если мы при помощи подъемного крана

взгромоздим все позвонки стоймя один на другой. Дело это не слишком-то

скорое. Но теперь, когда все готово, оказывается, что он сильно смахивает на

Александрийский столп Помпея.

В нем в общей сложности сорок с лишним позвонков, не сцепленных между

собою. Они лежат в скелете, точно огромные, грубо тесанные блоки каменной

кладки, образующие суровые линии готического шпиля. Самый большой позвонок -

в среднем отделе - имеет без малого три фута в ширину и более четырех в

высоту. Самый маленький - в том месте, где хребет, сужаясь, переходит в

хвост, - насчитывает в высоту только два дюйма и кажется белым биллиардным

шаром. Мне говорили, что там были позвонки еще поменьше этих, да только их

порастеряли сорванцы-каннибалята, детишки жрецов, растащившие их для своих

игр вместо мраморных шариков. Так видим мы, что даже хребет грандиознейшей

из живых тварей сходит под конец на нет и кончается детскими игрушками.

Глава CIV. ИСКОПАЕМЫЙ КИТ

Огромная китовая туша представляет собой благородный объект для всяких

распространений, преувеличений и широких сопоставлений. Как ни жмись, ее все

равно не сократишь. Кит по праву может требовать, чтобы о нем трактовали

лишь в роскошных томах in Folio. Чтобы не проходить снова все его погонные

сажени от дыхала до хвоста и многие ярды в обхвате его поясницы, достаточно

представить себе только гигантские завитки его кишок, целыми бухтами лежащие

в нем, точно толстые канаты и швартовы, сложенные на нижней палубе линейного

корабля.

Раз уже я взялся управляться с Левиафаном, мне надлежит теперь проявить

в этом деле исчерпывающее всеведение, не опустив ни единого

микроскопического зародыша в его крови и вымотав из него все до последнего

витка кишок. Но я уже описал его во всем современном своеобразии его повадок

и его строения, и теперь мне остается только возвеличить его с

археологической, ископаемой, допотопной точки зрения. В применении не к

левиафану, а к любому другому существу - к муравью или блохе, например, -

эти торжественные эпитеты могли бы показаться излишне высокопарными. Но

когда речь идет о Левиафане, все в корне меняется. С каким удовольствием

пошел бы я на это смелое дело, сгибаясь под тяжестью весомейших слов

лексикона. Тут, кстати, следует сказать, что всякий раз, как мои

исследования приводили к необходимости проконсультироваться со словарем, я

неизменно пользовался огромным томом Джонсона in Quarto, купленным мною

специально для этой цели, потому что необычайные размеры особы знаменитого

лексикографа сделали его наиболее достойным человеком для составления

словаря, которым мог бы пользоваться автор, имеющий, подобно мне, дело с

китами.

Мы часто слышим о писателях, приобретающих вес и значение благодаря

взятой ими теме, хотя, кажется, в ней и нет вроде ничего особенного. Как же,

в таком случае, будет со мной, пишущем о самом Левиафане? Мой почерк сам

собой расплывается огромными плакатными буквами. Дайте мне перо кондора!

Дайте мне кратер Везувия вместо чернильницы! Держите меня под руки, други

мои! Ибо покуда я наношу на бумагу свои мысли о Левиафане, они успевают

измучить меня, и я готов упасть, обессиленный всепроникающей широтой их

охвата, ведь они включают в себя весь круг наук, и все поколения китов, и

людей, и мастодонтов, настоящие, прошедшие и грядущие, вместе со всей

обращающейся панорамой земной империи и целой вселенной, не оставляя в

стороне и ее предместий. Такова возвеличивающая сила богатой и обширной

темы! Мы сами разрастаемся до ее размеров. Для того чтобы создать большую

книгу, надо выбрать большую тему. Ни один великий и долговечный труд не

может быть написан о блохе, хотя немало было на свете людей, которые

пытались это сделать.

Прежде чем ступить в область окаменелостей, я представляю свои

верительные грамоты геолога, упомянув для этой цели, что за годы моей

разнообразной жизни был я и каменщиком, и отменным копальщиком канав, рвов и

колодцев, винных погребов, подвалов и всевозможных водоемов. Я также хотел

бы предварительно напомнить читателю, что в ранних геологических слоях

встречаются только ископаемые остатки чудовищ, почти полностью вымерших в

настоящее время; между тем как более поздние окаменелости, обнаруживаемые в

так называемых третичных формациях, представляются как бы переходным или, во

всяком случае, связующим звеном между доисторическими созданиями и теми, чьи

отдаленные предки были, как говорят, собраны на Ноевом ковчеге; все

ископаемые киты, доселе обнаруженные, относятся к третичному периоду,

который непосредственно предшествует поверхностным формациям. И хотя они не

соответствуют полностью ни одному из известных современных видов, тем не

менее они имеют с ними достаточно родственных черт, чтобы по праву быть

принятыми в ряды китообразных.

Разрозненные окаменелые останки преадамитовых китов, обломки их костей

и скелетов были найдены за последние тридцать лет у подножия Альп, в

Ломбардии, во Франции, в Англии, в Шотландии и в штатах Луизиана, Миссисипи

и Алабама. Среди этих находок имеется весьма любопытный обломок черепа,

открытый в 1779 году в Париже на Рю Дофинэ - короткой улочке, выходящей

почти прямо на Тюильрийский дворец, и несколько костей, обнаруженных при

Наполеоне во время земляных работ в Антверпенских доках. По мнению Кювье,

эти фрагменты принадлежат каким-то никому не известным видам Левиафанов.

Но, безусловно, самым потрясающим из всех китообразных реликтов

является почти целый гигантский скелет некоего вымершего чудовища, который

был обнаружен в 1842 году на плантации судьи Крей в Алабаме. Пораженные

ужасом простодушные рабы из близлежащих селений решили, что это останки

одного из павших ангелов. Алабамские врачи объявили кости принадлежащими

какому-то огромному пресмыкающемуся, которого они поспешили окрестить

Базилозавром. Но когда образцы этих костей были доставлены за океан

английскому анатому Оуэну, выяснилось, что это предполагаемое пресмыкающееся

просто-напросто кит, хотя и давно исчезнувшего вида. Это может служить

лишним красноречивым доказательством тому, о чем уже не раз говорилось в

настоящей книге: скелет кита дает весьма неполное представление о подлинных

очертаниях его туши. Вследствие этого Оуэн перекрестил чудовище Зевглодонтом

и в своем докладе, прочитанном на заседании Лондонского геологического

общества, объявил его, по существу, одним из самых поразительных созданий,

которых вычеркнули из жизни перемены на земном шаре.

Когда я стою среди всех этих величественных левиафанических скелетов,

черепов, клыков, челюстей, ребер и позвонков, имеющих частичное сходство с

костями ныне живущих пород морских чудовищ, но в то же время несущими

несомненные следы родства с исчезнувшими доисторическими Левиафанами, своими

неисчислимо древними предками, меня, точно потопом, относит назад, в ту

непостижимую эпоху, когда, как говорят, и самое время еще не началось; ибо

время началось вместе с человеком. Серый хаос Сатурна колышется здесь вокруг

меня, приоткрывая моему затуманенному, содрогающемуся взору полярные

вечности, когда бастионы льда напирали и вклинивались в области теперешних

тропиков, а на всем протяжении в 25 000 миль земной окружности не было ни

пяди обитаемой земли. Весь мир тогда принадлежал киту; и, владыка

мироздания, он бороздил волны там, где тянутся теперь Альпы и Гималаи. Кто

еще может похвастать такой длинной родословной? Гарпун Ахава пролил кровь

древнее фараоновой. Сам Мафусаил кажется школьником в сравнении с китом. Я

озираюсь, хочу пожать руку Симу. Я цепенею при виде всех этих невыразимых

китовых ужасов в их домоисеевом, внепричинном существовании, которое было до

начала времен и потому неизбежно будет и тогда, когда завершится людской

век.

Но Левиафан оставил свои преадамитовы следы не только на дагерротипах

природы и не только известняку и мелу завещал свой старинный поясной

портрет; и на египетских таблицах, древность которых так глубока, что их и

самих можно считать чуть ли не ископаемыми окаменелостями, мы находим

несомненные отпечатки его плавников. Лет пятьдесят тому назад в одном из

приделов великого храма Дендеры была обнаружена на огромном потолке лепная и

раскрашенная планисфера, изобилующая кентаврами, грифонами и дельфинами,

наподобие тех гротескных фигур, которыми населяют небесный шар современные

астрономы. И среди них плыл, как ведется испокон веков, древний Левиафан; он

плавал на этой планисфере за столетия до того, как был уложен в люльку

премудрый Соломон.

Не следует опускать также и другого свидетельства в пользу древности

кита, в его собственном, костяном, послепотопном облике, каким служит

рассказ достопочтенного Джона Лео, старинного путешественника по Варварии:

"Неподалеку от побережья у них имеется храм, балки и стропила которого

сделаны из китовых костей; ибо в тех местах море часто выбрасывает на берег

чудовищных размеров китовые туши. Простой народ верит, что благодаря

таинственной силе, дарованной богом этому храму, каждого кита, проплывающего

мимо, настигает мгновенная гибель. Истина же заключается в том, что по обе

стороны от храма находятся скалы, которые выдаются в море на две мили и

поражают китов, когда те на них натыкаются. Там же показывают чудо - китовое

ребро невероятной длины, лежащее на земле выпуклой частью кверху и

образующее арку, до которой в середине не дотянется даже человек, сидящий

верхом на верблюде. Это ребро (говорит Джон Лео) лежало там якобы за сто лет

до моего приезда. Местные историки утверждают, что в этом храме во время оно

объявился некий Пророк, пророчествовавший о Магомете, а у некоторых достает

решительности настаивать, будто сам пророк Иона был извергнут китом у

подножия этого храма".

Здесь, в Африканском Храме Кита, я покину тебя, читатель, и если ты из

Нантакета, и если ты китолов, ты молча помолишься в нем.