Глава iv. о человеке, пришедшем в ночи

Настала бурная грозная ночь, луна была затемнена клочьями облаков,

ветер дул меланхоличными порывами, рыдая и вздыхая над болотами и заставляя

стонать кустарник. По временам брызги дождя ударяли по оконному стеклу. Я

почти до полуночи просматривал статью Иамбликуса, александрийского ученого,

о бессмертии. Император Юлиан сказал как-то об Иамбликуса, что он был

последователем Платона по времени, но не по гениальности. Наконец, захлопнув

книгу, я открыл дверь и бросил последний взгляд на, мрачные болота и еще

более мрачное небо. И в это мгновение между облаками ярко блеснула- луна, и

я, увидел человека, называвшего себя Хирургом с Гастеровских болот. Он сидел

на корточках на склоне холма среди вереска менее чем в двухстах ярдах от

моей двери, неподвижный как изваяние. Пристальный взгляд Хирурга был

устремлен на дверь моего жилища.

При виде этого стража меня пронзил трепет ужаса: мрачный, загадочный

облик, его создавал вокруг этого человека какие-то странные чары: время, и

место его появления, казалось, предвещали что-то страшное. Но возмущение,

охватившее меня, вернуло мне самообладание, и я, сбросив с себя чувство

растерянности, направился в сторону пришельца. Увидев меня. Хирург поднялся,

повернулся ко мне. Луна освещала его серьезное; заросшее бородой лицо и

сверкающие глаза.

- Что это значит? - воскликнул я, подходя к нему. - Как высмеете

следить за мной?

Я увидел, как вспышка гнева озарила его лицо.

- Жизнь в деревне заставила вас позабыть приличия, - сказал он, - по

болоту разрешается ходить всем.

- А в мой дом, по-вашему, тоже можно всем заходить?! - воскликнул я. -

Вы имели наглость обыскать его сегодня вечером в мое отсутствие.

Он вздрогнул, и на лице его появилось крайнее волнение.

- Клянусь вам, что я тут ни при чем, - воскликнул он. - Я никогда в

жизни не переступал порога вашего дома. О, сэр, поверьте мне, вам грозит

опасность, вам следует остерегаться.

- Ну вас к черту, - сказал я, - Я видел, как вы ударили старика, думая,

что вас никто не заметит. Я был около вашей хижины и знаю все. Если только в

Англии существуют законы, вас повесят за ваше преступление. А что касается

меня, то я старый солдат, я вооружен и запирать дверь не буду. Но если вы

или какой-нибудь другой негодяй попробует перешагнуть мой порог, вы

поплатитесь своей шкурой.

С этими словами я повернулся и направился в свою хижину. Когда я

оглянулся, он еще глядел мне вслед - мрачная фигура с низко опущенной

головой. Я беспокойно спал всю эту ночь, но больше ничего не слышал о

загадочном страже; его не было и утром, когда я выглянул из-за двери.

В течение двух дней ветер свежел и усиливался, налетали шквалы дождя.

Наконец на третью ночь разразилась самая яростная буря, какую я когда-либо

наблюдал в Англии. Гром ревел и грохотал над головой, непрерывное сверкание

молний озаряло небо. Ветер дул порывами, то уносясь с рыданием вдаль, то

вдруг хохоча и воя у моего окна и заставляя дребезжать стекла в рамах. Я

чувствовал, что уснуть не смогу. Не мог и читать. Я наполовину приглушил

свет лампы и, откинувшись на спинку стула, предался мечтам. По всей

вероятности, я потерял всякое представление о времени, потому что не помню,

как долго сидел так, на - грани между размышлением и дремотой. Наконец около

трех или, может быть, четырех часов я, вздрогнув, пришел в себя - не только

пришел в себя: все чувства, все нервы мои были напряжены. Оглядевшись в

тусклом свете, я не обнаружил ничего, что могло бы оправдать мой внезапный

трепет. Знакомая комната, окно, затуманенное дождем, и крепкая деревянная

дверь - все было по-прежнему. Я стал убеждать себя, что какие-нибудь

бесформенные грезы вызвали эту непонятную дрожь, как вдруг в одно мгновение

понял, в чем дело. Это был звук шагов человека около моей хижины. В паузах

между ударами грома, в шуме дождя и ветра я мог различить крадущиеся шаги. Я

сидел, затаив, дыхание, вслушиваясь в эти жуткие звуки. Шаги остановились у

самой моей двери. Теперь я слышал затрудненное дыхание и одышку, как будто

этот человек шел издалека и очень торопился. Сейчас одна только дверь

отделяла меня от ночного бродяги, который с трудом переводил дыхание. Я не

трус, но ночная буря и смутные предостережения, которые мне делали, а также

близость этого странного посетителя в такой степени лишили меня присутствия

духа, что я не мог вымолвить ни слова. И все же я протянул рук и схватил

свою саблю, устремив пристальный взгляд на дверь. Я от всего сердца хотел

одного, чтобы все скорее кончилось. Любая явная опасность была лучше этого

страшного безмолвия, нарушаемого только тяжелым дыханием.

В мерцающем свете угасающей лампы я увидел, что щеколда моей двери

пришла в движение, как будто на нее производилось легкое давление снаружи.

Она медленно поднялась, пока не освободилась от скобы, затем последовала

пауза примерно на десять секунд, в продолжение которых я сидел с широко

раскрытыми глазами и обнаженной саблей. Потом очень медленно дверь стала

поворачиваться на петлях, и свежий ночной воздух со свистом проник через

щель. Кто-то действовал очень осторожно: ржавые петли не издали ни звука.

Когда дверь приоткрылась, я разглядел на пороге темную призрачную фигуру и

бледное лицо, обращенное ко мне. Лицо было человеческое, но в глазах не было

ничего похожего на человеческий взгляд. Они, казалось, горели в темноте

зеленоватым блеском. Вскочив со стула, я поднял было обнаженную саблю, как

вдруг какая-то вторая фигура с диким криком бросилась к двери. При виде ее

мой призрачный посетитель испустил пронзительный вопль и побежал через

болота, визжа, как побитая собака.

Дрожа от недавнего страха, я стоял в дверях, вглядываясь в ночную мглу.

В моих ушах все еще звенели резкие крики беглецов. В этот момент яркая

вспышка молнии осветила как днем всю местность. При этом свете я разглядел

далеко на склоне холма две неясные фигуры, бегущие друг за другом с

невероятной быстротой по заросшей вереском местности. Даже на таком

расстоянии различие между ними не давало возможности ошибиться: первый - это

был маленький человечек, которого я считал мертвым, второй - мой сосед,

Хирург. Короткое мгновение я видел их четко и ясно в неземном свете молнии,

затем тьма сомкнулась, над ними и они исчезли.

Когда я повернулся, чтобы войти в свое жилище, моя нога наступила на

что-то лежащее на пороге. Наклонившись, я поднял этот предмет. Это был

прямой нож, сделанный целиком из свинца, и такой мягкий и хрупкий, что

казалось странным, что его могли применить в качестве оружия. Чтобы сделать

его более безопасным, конец ножа был срезан. Острие, однако, было все же

старательно отточено на камне, что было видно по царапинам, и,

следовательно, оно все же было опасным оружием в руках решительного

человека. Нож, очевидно, выпал из руки старика в момент, когда неожиданное

появление Хирурга обратило его в бегство. Не могло быть ни малейшего

сомнения о цели появления моего ночного посетителя.

"Но что же произошло?" - спросите вы. В моей бродячей жизни я не раз

встречался с такими же странными, удивительными происшествиями, как

описанные мною события. Они также нуждались в исчерпывающих объяснениях.

Жизнь - великий творец удивительных историй, но она, как правило,

заканчивает их, не считаясь ни с какими законами художественного вымысла.

Сейчас, когда я это пишу, передо мною лежит письмо, которое я могу

привести без всяких пояснений. Оно сделает понятным все, что могло

показаться таинственным.

"Лечебница для душевнобольных в Киркби

4 сентября 1885 года

Сэр! Я понимаю, что обязан принести вам свои извинения и объяснить

весьма необычные и, с вашей точки зрения, даже загадочные события, которые

недавно имели место и вторглись в вашу уединенную жизнь. Я должен был бы

прийти к вам в то утро, когда мне удалось разыскать своего отца. Но, зная

ваше нерасположение к посетителям, а также - надеюсь, что вы мне простите

это выражение - зная ваш весьма вспыльчивый характер, я решил, что лучше

обратиться к вам с этим письмом. Во время нашего последнего разговора мне

следовало сказать вам то, что я говорю сейчас. Но ваш намек на какое-то

преступление, в котором вы считали виновным меня, а также ваш неожиданный

уход не позволили мне сделать это.

Мой бедный отец был трудолюбивым практикующим врачом в Бирмингеме, где

до сих пор помнят и уважают его. Десять лет тому назад у него начали

проявляться признаки душевного расстройства, которое мы приписывали

переутомлению и солнечному удару. Чувствуя себя некомпетентным в этом деле,

имеющем столь большое значение, я сразу обратился к весьма авторитетным

лицам в Бирмингеме и Лондоне. В числе прочих мы консультировались с

выдающимся психиатром мистером Фрейзером Брауном, который дал заключение о

заболевании моего отца. Его болезнь по своей природе спорадична, но опасна

во время пароксизмов. "Она может привести к одержимости манией убийства или

к религиозной мании, - сказал он, - а может быть, одновременно к тому и

другому. Месяцами он может быть совершенно здоровым, как мы все, и внезапно

его болезнь может проявиться. Вы возьмете на себя большую ответственность, -

добавил психиатр, - если оставите его без присмотра".

Последующие события показали справедливость этого диагноза. Болезнь

отца быстро приняла характер соединения мании убийства и религиозной мании.

Приступы наступали неожиданно вслед за месяцами здоровья. Было бы излишним

утомлять вас описанием ужасных переживаний, которые пришлось испытать нашей

семьей. Достаточно сказать, что мы благодарим бога, что смогли удержать его

руки от убийства. Свою сестру Еву я послал в Брюссель и посвятил себя

всецело отцу. Он невероятно боялся домов для умалишенным и в периоды

нормального состояния так жалобно умолял не помещать его туда, что у меня не

хватило духа не послушать его. Наконец его приступы стали столь острыми и

опасными, что я решил ради безопасности окружающих увезти его из города в

уединенное место. Таким местом оказались Гастеровские болота, и здесь мы оба

и поселились.

Я обладаю средствами для безбедного существования и увлекаюсь химией.

Вот почему я мог проводить время с достаточным комфортом и пользой. А он,

бедняга, в здравом уме был послушен как дитя; лучшего и более сердечного

сотоварища нельзя и пожелать. Мы вместе с ним соорудили деревянную

перегородку, куда он мог удаляться, когда на него находил приступ, и я

устроил окно и дверь таким образом, чтобы держать его в доме при приближении

безумия. Вспоминая прошлое, могу честно сказать, что я не упустил ни одной

предосторожности, даже необходимые кухонные принадлежности были сделаны из

свинца и затуплены на концах, чтобы помешать ему причинить вред в периоды

безумия.

Спустя несколько месяцев после нашего переселения ему казалось, стало

лучше. Было ли это результатом целительного воздуха или отсутствия

каких-либо внешних побудительных мотивов, но за все время он ни разу не

проявлял признаков своего ужасного расстройства. Ваше прибытие впервые

нарушило его душевное равновесие. Один только взгляд на вас даже издалека

пробудил в нем все болезненные порывы, которые пребывали в скрытом

состоянии. В тот же вечер он крадучись подошел ко мне камнем в руке и убил

бы меня, если бы я не опрокинул его на землю и не запер в клетку, чтобы он

смог прийти в себя. Этот внезапный рецидив, конечно, погрузил меня в

глубокое отчаяние. Два дня я делал все возможное, чтобы успокоить его. На

третий день он, казалось, стал спокойнее, но, увы, это была только хитрость

безумца. Ему удалось вынуть два прутка клетки, и, когда я позабыл об

осторожности, а был погружен в химические исследования, он неожиданно

набросился на меня с ножом в руке. В борьбе он порезал мне предплечье и

скрылся из хижины прежде, чем я опомнился и смог определить, в каком

направлении он бежал. Моя рана была пустяковая, и несколько дней я блуждал

по болотам, продираясь сквозь кустарники, в бесплодных поисках. Я был

уверен, что он сделает покушение на вашу жизнь, и это убеждение усилилось,

когда вы сказали, что кто-то в ваше отсутствие заходил к вам в хижину.

Поэтому-то я и наблюдал за вами в ту ночь. Мертвая, страшно изрезанная овца,

которую я нашел на болотах, доказала мне, что у отца есть запас

продовольствия и что его мания убийства еще не прошла. Наконец, как я

ожидал, он совершил на вас покушение, которое, если бы я не вмешался,

закончилось смертью одного из вас. Он пытался скрыться, боролся как дикий

зверь, но я был в таком же возбуждении, что и он. Мне удалось сбить его с

ног и отвести в хижину. Последние события убедили меня, что все надежды на

его полное выздоровление тщетны, и я на следующее утро доставил его в эту

больницу. Сейчас он начинает приходить в себя.

Разрешите мне, сэр, еще раз выразить свое сожаление по поводу того, что

вы подверглись такому испытанию, и заверить вас в моем совершенном почтении.

Джон Лайт Камерон.

Моя сестра Ева просит передать вам сердечный привет. Она рассказала

мне, как вы познакомились с ней в Киркби-Мальхауэе, а также что вы увидели

ее вечером на болоте. Из этого письма вы поймете, что, когда моя любимая

сестра вернулась из Брюсселя, я не решился привести ее домой, а поселил в

безопасном месте в деревне. Даже тогда я не осмелился показать ей отца, и

только однажды ночью, когда он спал, мы организовали нашу встречу".

Вот и вся история об этих удивительных людях, чья жизненная тропа

пересекла мой путь. С той ужасной ночи я ни разу не слыхал о них и не видел

их, за исключением одного-единственного письма, которое я здесь переписал. Я

все еще живу на Гастеровских болотах, и мой ум все еще погружен в загадки

прошлого. Но когда я брожу по болоту и когда вижу покинутую маленькую серую

хижину среди скал, мой ум все еще обращается к странной драме и двум

удивительным людям, нарушившим мое уединение.

Сообщение Хебекука Джефсона

В декабре 1873 года английский корабль "Божья благодать" вошел вГибралтар, ведя на буксире бригантину "Святая дева". Покинутая командойбригантина была обнаружена на 38o4О' северной широты и 17o15' западнойдолготы. Этот случай породил в то время немало разных толков и возбудилвсеобщее любопытство, которое так и осталось неудовлетворенным.Подробности дела изложены в обстоятельной статье, опубликованной в"Гибралтарском вестнике". Желающие могут ознакомиться с ней в номере от 4января 1874 года, если мне не изменяет память, а для тех, кто не имееттакой возможности, я приведу наиболее существенные выдержки из нее. "Мы побывали на брошенном корабле "Святая дева", - пишет анонимныйавтор, - и подробно расспросили офицеров "Божьей благодати", надеясьполучить от них какие-нибудь сведения, проливающие свет на эту загадку Помнению всех опрошенных, "Святая дева" была оставлена командой за несколькодней, а может быть, и недель, до того, как ее обнаружили. В судовомжурнале, найденном на корабле, говорится, что бригантина 16 октября вышлаиз Бостона, направляясь в Лисабон. Однако журнал велся от случая к случаюи содержит лишь весьма скудные сведения. В записях не встречаетсяупоминаний о дурной погоде, окраска судна имеет свежий вид, такелаж ничутьне пострадал, и приходится отвергнуть предположение, что оно покинутоиз-за полученных повреждений. Корпус корабля совершенно не пропускал воду.Никаких следов борьбы или насилия над командой не обнаружено, и совершеннонепонятно, чем вызвано исчезновение экипажа. На бригантине находилась женщина: в каюте найдена швейная машина иотдельные предметы женского туалета. Они принадлежали по всей вероятностижене капитана - в судовом журнале упоминается, что она сопровождала мужа.В доказательство того, что погода благоприятствовала плаванию бригантины,можно привести следующую деталь: на швейной машине лежала катушка шелковыхниток, которая даже при небольшой качке, конечно, скатилась бы на пол. Все лодки оказались целыми и висели на своих местах, на шлюп-балках, агруз - свечное сало и американские часы - сохранился в неприкосновенности.На баке, среди различного хлама, обнаружен старинный меч искусной работы.На его стальном клинке виднеются какие-то продольные полосы, словно меч нетак давно вытирали. Оружие было доставлено в полицию, которая передала егодля исследования доктору Монегену. Результаты исследования пока неизвестны. В заключение отметим, что, по мнению капитана "Божьей благодати"Дальтона - опытного и сведущего моряка, - "Святая дева" брошена командойдовольно далеко от того места, где она была обнаружена, поскольку в техширотах проходит мощное течение, зарождающееся у берегов Африки. Вместе стем он признал, что теряется в догадках и не в состоянии-предложитьникакого сколько-нибудь удовлетворительного объяснения этой истории.Полное отсутствие каких-либо определенных данных заставляет опасаться, чтосудьба команды "Святой девы" останется одной из тех многочисленных тайн,хранимых морскими безднами, которые не будут разгаданы до наступлениясудного дня, когда море отдаст своих мертвецов. Если, как есть основанияпредполагать, было совершено преступление, трудно надеяться, что виновныхпостигнет заслуженная кара". В дополнение к этой выдержке из "Гибралтарского вестника" приведутелеграмму из Бостона. Она обошла все английские газеты и содержит все,что удалось узнать о "Святой деве". Вот ее текст: "Святая дева", бригантина водоизмещением в 170 тонн, принадлежала фирмебостонских импортеров вин "Уайт, Рассел и Уайт". Капитан Д.У.Тиббс -старый служащий фирмы, человек испытанной честности и бывалый моряк. Егосопровождала жена в возрасте тридцати одного года и младший сын трех лет.Команда состояла из семи матросов, включая двух негров, и юнги. На бригантине было три пассажира, в том числе крупный бруклинскийспециалист по туберкулезу легких - доктор Хебекук Джефсон. Он известентакже как поборник освобождения негров, особенно на первом этапедеятельности аболиционистов. Его памфлет "Где твой брат?", опубликованныйперед началом гражданской войны, оказал большое влияние на общественноемнение. Другими пассажирами были бухгалтер фирмы мистер Д.Хертон и мистерСептимиус Горинг, мулат из Нью-Орлеана. Расследование не смогло пролить свет на судьбу этих четырнадцатичеловек. Смерть доктора Джефсона не пройдет незамеченной в политических инаучных кругах". Я изложил в интересах публики все, что до сих пор было известно осудьбе "Святой девы" и ее команды, так как за прошедшие десять летразгадать эту тайну не удалось никому. Теперь я берусь за перо снамерением рассказать все, что знаю о злополучном плавании бригантины. Ясчитаю своим долгом выступить с этим сообщением и спешу это сделать, ибо уменя есть основания думать, что в скором времени я уже не в силах будуписать: я наблюдаю у себя зловещие симптомы, которые хорошо изучил надругих. В виде предисловия к моему рассказу позвольте заметить, что я,Джозеф Хебекук Джефсон, доктор медицины Гарвардского университета и бывшийконсультант Самаритянской клиники в Бостоне. Многие, конечно, удивятся, почему я до сих пор не давал о себе знать ипочему никак не реагировал на появление различных догадок и предположений.Если бы оглашение известных мне фактов в какой-то мере помогло правосудию,я без колебания решился бы на это. Но у меня не было такой уверенности. Япопытался рассказать обо всем одному английскому чиновнику, но встретилтакое оскорбительное недоверие, что решил больше не подвергать себяподобному унижению. И все же я могу извинить невежливость ливерпульского мирового судьи,когда вспоминаю, как отнеслись к моему рассказу мои собственныеродственники. Они знали мою безупречную честность, но выслушивали меня соснисходительной улыбкой людей, решивших не противоречить сумасшедшему. Япоссорился со своим шурином Джоном Ванбургером, усомнившимся в моейправдивости, и твердо решил предать дело забвению. Только настойчивыепросьбы моего сына заставили меня изменить свое решение. Мой рассказ станет более понятным, если я коротко остановлюсь на своемпрошлом и приведу два-три факта, которые проливают свет на последующиесобытия. Мой отец Вильям К.Джефсон, один из наиболее уважаемых жителей Лоуелла,был проповедником секты "Плимутские братья". Как и большинство пуританНовой Англии, он был решительным противником рабства. Именно он внушил мнеотвращение к рабству, которое я сохранил на всю жизнь. Еще будучистудентом медицинского факультета Гарвардского университета, я стализвестен как сторонник освобождения негров. Позднее, получив ученуюстепень и купив третью часть практики доктора Уиллиса в Бруклине, я,несмотря на свою занятость, уделял много времени дорогому мне делу. Мойпамфлет "Где твой брат?" ("Свербург, Листер и Ко", 1859) вызвалзначительный интерес. Когда началась гражданская война, я покинул Бруклин и провел всюкампанию в рядах 113-го нью-йоркского полка. Я участвовал во второй битвепри Бул Ране и в сражении при Геттисберге. Затем в бою под Антиетамом ябыл тяжело ранен и, вероятно, умер бы на поле сражения, если бы невеликодушие джентльмена по фамилии Мюррей, по распоряжению которого меняперенесли в его дом и окружили вниманием и заботой. Благодаря егомилосердию и заботливому уходу его черных слуг я вскоре мог, опираясь напалку, передвигаться по территории плантации. Именно в дни моеговыздоровления произошел случай, непосредственно связанный с моимдальнейшим повествованием. Во время болезни за мной особенно заботливо ухаживала стараянегритянка. По-видимому, она пользовалась большим авторитетом среди другихнегров. Ко мне она относилась с исключительным вниманием. Как-то стараянегритянка в разговоре со мной обронила несколько слов, из которых японял, что она слыхала обо мне и признательна за то, что я защищаю ееугнетенный народ. Однажды, когда я сидел один на веранде и, греясь на солнце, размышлял,не следует ли мне вернуться в армию Гранта, я с удивлением увидел, что комне подходит эта старуха. Негритянка осторожно оглянулась по сторонам,проверяя, нет ли кого поблизости, порылась у себя на груди в складкахплатья и достала замшевый мешочек, который висел у нее на шее на беломшнурке. - Масса, - сказала она хриплым шепотом, нагнувшись к моему уху, - яскоро умру. Я очень старый человек. Скоро меня не будет на плантации массаМюррея. - Вы можете еще долго прожить, Марта, - ответил я. - Вы же знаете, чтоя доктор. Если вы нездоровы, скажите, что у вас болит, и я постараюсьвылечить вас. - Я не хочу жить, я хочу умереть. Скоро я буду вместе с небеснымвладыкой... - И она разразилась одной из тех полуязыческих напыщенныхтирад, к которым порой бывают склонны негры. - Но, масса, у меня есть однавещь, которую я должна кому-то оставить. Я не могу взять ее с собой заИордан. Это очень ценная вещь, самая ценная и самая священная на свете.Она оказалась у меня, бедной черной женщины, потому, что мои предки были,наверно, великие люди у себя на родине. Но вы не можете понять этого так,как понял бы негр. Мне передал ее мой отец, а к нему она перешла от егоотца, но кому же я передам ее теперь? У бедной Марты нет ни детей, ниродных, никого нет. Вокруг себя я вижу только дурных негров и глупыхнегритянок - никого, кто был бы достоин этого камня. И я сказала себе: вотмасса Джефсон, который пишет книги и сражается за негров. Он, должно быть,хороший человек, и я отдам камень ему, хотя он белый и никогда не узнает,что это за камень и откуда он. С этими словами старуха пошарила в замшевом мешочке и достала из негоплоский черный камень с отверстием посредине. - Вот, возьмите, - сказала она, почти силой вкладывая камень мне вруку. - Возьмите. От хорошего никогда вреда не будет. Берегите его и непотеряйте! - И с предостерегающим жестом старуха заковыляла прочь,озираясь по сторонам, чтобы удостоверяться, что за нами никто ненаблюдает. Серьезность старой негритянки не произвела на меня особого впечатления,наоборот, скорее позабавила, и во время ее тирады я не рассмеялся толькопотому, что не хотел ее обидеть. Когда она ушла, я внимательно рассмотрелполученный предмет. Это был очень черный, исключительно твердый каменьовальной формы - именно такой плоский камень человек выбирает на морскомберегу, когда ему захочется бросить его подальше. У камня былизакругленные края, в длину он имел три дюйма, а в ширину - посредине -полтора. Особенно курьезной показалась мне форма камня: на его поверхностивиднелось несколько хорошо заметных полукруглых бороздок, что придавалоему поразительное сходство с человеческим ухом. В общем, мое приобретениезаинтересовало меня, и я решил при первой же возможности показать его вкачестве геологического образца своему другу, профессору Шредеру изНью-Йоркского института. Пока же я сунул камень в карман и, уже не думая онем, поднялся со стула и пошел прогуляться по аллеям. К тому времени моя рана уже почти зажила, и вскоре я распрощался смистером Мюрреем. Победоносные армии северян наступали на Ричмонд. Моиуслуги не требовались, и я возвратился в Бруклин. Здесь я возобновил своюмедицинскую практику, а затем женился на второй дочери известного резчикапо дереву Джосайя Ванбургера. За несколько лет мне удалось приобрестиобширные связи и хорошо зарекомендовать себя как специалиста потуберкулезу легких. Я все еще хранил странный черный камень и часторассказывал, при каких любопытных обстоятельствах получил его. ПрофессорШредер, которому я показал камень, очень заинтересовался не только самимобразцом, но и его историей. По словам профессора, это был осколокметеорита, а свое сходство с ухом он приобрел в результате искусной, оченьтщательной обработки. Неизвестный мастер проявил тонкую наблюдательность ивысокое мастерство, сумев передать мельчайшие детали человеческого уха. - Я не удивился бы, - заметил профессор, - если бы оказалось, чтокамень отбит от большой статуи. Но мне совершенно непонятно, как удалось стаким мастерством обработать столь твердый материал. Если где-тодействительно имеется статуя, у которой отбита эта часть, мне бы оченьхотелось взглянуть на нее! В то время и я думал точно так же. Но позднее мне пришлось изменитьсвое мнение. Следующие семь-восемь лет моей жизни прошли спокойно, без всякихсобытий. Вслед за весной наступало лето, после зимы - весна, не вносяникаких перемен в мои повседневные занятия. В связи с расширением практикия взял в качестве партнера Д.С.Джексона на одну четвертую часть дохода. Новсе же напряженная работа сказалась на моем здоровье, и я почувствовалсебя так плохо, что по настоянию жены решил посоветоваться со своимколлегой по Самаритянской клинике доктором Каванагом Смитом. Этотджентльмен, осмотрев меня и обнаружив, что у меня несколько уплотненаверхушка левого легкого, порекомендовал мне пройти курс лечения иотправиться в длительное морское путешествие. Я по натуре человек непоседливый, и, естественно, мысль о морскомпутешествии пришлась мне по душе. Вопрос был окончательно решен во времявстречи с молодым Расселом из фирмы "Уайт, Рассел и Уайт". Он предложилмне воспользоваться одним из кораблей его отца - "Святой девой", котораявскоре должна была отплыть из Бостона. - "Святая дева" - небольшое, но удобное судно, - сказал он, - а капитанТиббс - превосходный человек. Морское плавание окажется для вас лучшимлекарством. Я придерживался такого же взгляда и охотно принял предложение. Вначале предполагалось, что жена отправится вместе со мной. Однако онавсегда плохо переносила морские путешествия, а так как на этот раз у насбыли еще и другие важные основания не подвергать ее здоровье риску, мырешили, что она останется дома. Я не религиозный и не экспансивныйчеловек, но как я благодарю небо, что не взял ее с собой! Со своей практикой я расставался без всяких опасений, поскольку мойпартнер Джексон был надежный и трудолюбивый человек. Я прибыл в Бостон 12 октября 1873 года и сразу же направился в конторуфирмы, решив поблагодарить ее владельцев за оказанную мне любезность. Вожидании приема я сидел в бухгалтерии, когда слова "Святая дева" внезапнопривлекли мое внимание. Я оглянулся и увидел высокого худого человека,который, облокотившись на барьер полированного красного дерева, спрашивало чем-то одного из служащих. Неизвестный стоял боком ко мне, и я заметил внем сильную примесь негритянской крови. Это был, очевидно, или квартерон,или даже мулат. Его изогнутый орлиный нос и прямые гладкие волосы говорилио родстве с белыми, в то время как черные беспокойные глаза, чувственныйрот и сверкающие зубы указывали на африканское происхождение. Незнакомец производил неприятное, почти отталкивающее впечатление,особенно при взгляде на его болезненно-желтое, обезображенное оспой лицо.Но когда он говорил, его изысканные выражения в сочетании с мягким,мелодичным голосом доказывали, что перед вами образованный человек. - Я хотел задать несколько вопросов о "Святой деве", - повторил он,наклоняясь к конторщику. - Она отплывает послезавтра, не так ли? - Да, сэр, - с необычайной вежливостью ответил молодой конторщик,впавший в благоговейный трепет при виде крупного бриллианта, сверкавшегона манишке незнакомца. - Куда она направляется? - В Лиссабон. - Сколько на ней команды? - Семь человек, сэр. - Есть пассажиры? - Да, двое. Один из наших молодых служащих и доктор из Нью-Йорка. - А джентльменов с Юга на корабле нет? - поспешно спросил незнакомец. - Нет, сэр. - Найдется место еще для одного пассажира? - Можно разместить еще трех пассажиров, - ответил конторщик. - Я еду, - решительно заявил квартерон. - Я еду и покупаю местонемедленно. Пожалуйста, запишите: мистер Септимиус Горинг из Нью-Орлеана. Конторщик заполнил бланк и передал его незнакомцу, указав на пустоеместо внизу. Когда мистер Горинг наклонился над бланком, чтобырасписаться, я с ужасом заметил, что пальцы на его правой руке обрублены ион держит перо между большим пальцем и ладонью. Я видел тысячи убитых навойне, много раз присутствовал при различных хирургических операциях, ноничто не вызывало у меня такого отвращения, как эта огромная, коричневая,похожая на губку рука с единственным торчащим пальцем. Между тем квартерондовольно ловко и быстро расписался, кивнул конторщику и не спеша вышел.Как раз в эту минуту мистер Уайт сообщил, что готов принять меня. В этот же вечер я отправился на "Святую деву", осмотрел свою каютку инашел ее исключительно удобной, принимая во внимание небольшие размерыкорабля. Для мистера Горинга, которого я видел утром, предназначаласькаюта рядом с моей. Напротив находилась каюта капитана и каюта мистераДжона Хертона, ехавшего по делам фирмы. Каюты были расположены по обеимсторонам коридора, который вел с верхней палубы в кают-компанию. Это былауютная, со вкусом отделанная комната, обшитая панелями из дуба и красногодерева, с удобными кушетками и дорогим брюссельским ковром. Я остался вполне доволен и своим помещением и самим капитаном Тиббсом -грубовато-добродушным моряком с громким голосом и простыми манерами. Онбурно приветствовал меня на борту своего корабля и уговорил распитьбутылку вина в его каюте. Капитан сообщил, что берет с собой в рейс жену имладшего сына и надеется при благоприятных условиях прибыть в Лиссабончерез три недели. Мы провели время в приятной беседе и расстались добрыми друзьями. Тиббспредупредил меня, что я должен быть на судне на следующее утро, так как онуже закончил погрузку и намеревается отплыть с полуденным отливом. Явернулся в гостиницу, где меня ожидало письмо жены, и утром, послеосвежающего сна, отправился на корабль. Теперь я приведу выдержки из дневника, который стал вести, чтобынемного скрасить однообразие длительного плавания. Пусть кое-где стиль егопокажется бесцветным, зато могу поручиться за точность всех приводимыхмною фактов, так как добросовестно вел свои записи изо дня в день. 16 октября. Отчалили в половине третьего и с помощью буксира вышли взалив. Здесь буксирное судно покинуло нас, и мы, поставив все паруса,поплыли со скоростью около девяти узлов в час. Я стоял на корме инаблюдал, как тает на горизонте низменное побережье Америки, пока вечерняядымка не скрыла его из виду. Лишь одинокий красный огонь продолжал яркомерцать позади, отражаясь на воде длинной, напоминающей кровавый следполосой. Сейчас, когда я пишу, мне все еще виден этот огонь, хотя он иуменьшился до размеров булавочной головки. У капитана плохое настроение, так как в последний момент его подвелидва матроса из команды "Святой девы" и он вынужден был нанять двух негров,случайно оказавшихся на причале. Исчезнувшие матросы были верные инадежные люди. Они совершили с капитаном не один рейс, и потому их неявкане только рассердила, но и озадачила его. Там, где команда из семи человекдолжна обслуживать не такой уж маленький корабль, потеря двух опытныхматросов - дело серьезное. Негры могут, конечно, постоять у штурвала иливымыть палубу, но в плохую погоду на них рассчитывать не приходится. Наш кок - тоже негр, а с мистером Септимиусом Горингом едет маленькийчерный слуга, так что мы представляем собой довольно пестрое общество.Бухгалтер Джон Хертон, видимо, будет приятным членом нашей компании - этожизнерадостный, веселый молодой человек. Странно, до чего мало общегомежду богатством и счастьем! Хертону еще предстоит завоевать свое местопод солнцем, он едет искать счастье в далекой стране, но его можно назватьсчастливейшим из смертных. Горинг, если я не ошибаюсь, богат, я тоже небеден, но я знаю, что у меня больные легкие, а Горинг, если судить по еголицу, чем-то глубоко озабочен. И мы оба выглядим неважно по сравнению снищим, но беззаботным конторщиком. 17 октября. Сегодня утром на палубу впервые вышла миссис Тиббс -бодрая, энергичная женщина с ребенком, который не так давно научилсяходить и лепетать. Хертон сразу же набросился на него и утащил к себе вкаюту, где обязательно заронит в желудок ребенка диспепсию. (Какимициниками делает нас медицина!). Лучшей погоды по-прежнему желать нельзя, а с юго-запада дует свежийпопутный бриз. Корабль идет так плавно, что его движение было бы труднозаметить, если бы не скрип снастей, хлопанье надуваемых ветром парусов идлинный пенистый след за кормой. Все утро мы прогуливались с капитаном нашканцах. Прогулка ничуть не утомила меня, из чего я заключил, что бодрящийморской воздух уже оказал благотворное влияние на мои легкие. Тиббс -хорошо осведомленный человек, и у нас завязался интересный разговор онаблюдениях Маури над океанскими течениями. После беседы мы спустились вего каюту просмотреть книгу, о которой шла речь. Здесь, к удивлениюкапитана, мы застали Горинга, хотя обычно пассажиры не могут заходить в"святая святых" корабля без специального приглашения. Он извинился за своевторжение, сославшись на незнание судовых порядков, а добродушный моряктолько посмеялся над этим случаем и попросил Горинга оказать нам честь иостаться в нашей компании. Горинг показал на открытый им ящик с хронометрами и заявил, что онлюбовался ими. По-видимому, он был знаком с математическими инструментами,так как сразу же определил, какой из трех хронометров наиболее надежен, идаже назвал стоимость каждого, допустив ошибку всего лишь в несколькодолларов. Он поговорил с капитаном о магнитном отклонении, а когда мывернулись к теме об океанских течениях, обнаружил глубокое знание и этогопредмета. В общем, при более близком знакомстве он производит нескольколучшее впеч