Глава iii. серый домик в лощине

Это случилось на четвертый или пятый день после моего переселения на

новое место. Я вдруг услышал шаги около дверей, и тут же последовал резкий

стук в дверь, как будто от удара палкой. Взрыв адской машины вряд ли удивил

бы меня в большей степени. Я был уверен, что навсегда отстранил от себя

всякое вторжение посторонних, и вдруг такой бесцеремонный стук, как будто у

меня здесь трактир. В гневе я отбросил книгу и отодвинул засов как раз в то

мгновение, когда пришелец поднял свою палку для того, чтобы повторить свой

стук. Это был высокий мускулистый человек с рыжеватой бородкой, но далеко не

изящный. Пока он стоял, ярко освещенный солнцем, я разглядел его лицо.

Большой мясистый нос, решительные голубые глаза с густыми нависшими бровями,

широкий лоб, весь изборожденный глубокими морщинами, столь не

соответствующими его возрасту. Несмотря на выцветшую фетровую шляпу и

цветастый платок, наброшенный на мускулистую загорелую шею, я с первого

взгляда заметил, что это был интеллигентный, культурный человек. Я ожидал

увидеть какого-нибудь пастуха или неотесанного бродягу, но появление этого

человека, естественно, привело меня в некоторое замешательство.

- Вы удивлены? - спросил он с улыбкой. - Неужели вы полагаете, что вы

единственный человек в мире, стремящийся к уединению? Как видите, в этой

дикой местности, кроме вас, имеются еще и другие отшельники.

- Вы хотите сказать, что живете здесь? - спросил я довольно

недружелюбно.

- Вон там, наверху, - ответил он, указывая направление головой. - И я

подумал, раз мы с вами соседи, мистер Эппертон, мне? следует заглянуть и

узнать, не нужна ли вам моя помощь.

- Благодарю вас, - холодно сказал я, - держа руку на засове двери. - Я

человек со скромными требованиями, и вы ничем не сможете помочь мне: Вы

знаете мое имя, - добавил я помолчав, - а я...

Казалось, он был недоволен моим нелюбезным приемом.

- Я узнал ваше имя от каменщиков, которые здесь работали, - сказал он.

- Что касается меня, то я Хирург с Гастеровских болот. Здесь меня знают под

этим прозвищем. Оно ничуть не хуже любого имени.

- У вас здесь, наверно, не такое уж большое поле деятельности, -

заметили.

- Кроме вас, здесь нет ни души на целые мили во все стороны.

- Мне кажется, вы сами когда-то нуждались в помощи, - заметил я, глядя

на большое белое пятно на загорелой щеке своего гостя, похожее на след от

недавнего воздействия какой-то сильной кислоты.

- Это пустяки, - ответил он кратко, отворачиваясь, однако, чтобы скрыть

этот знак. - Ну я пойду: меня ждет мой товарищ. Так если я смогу быть вам

чем-нибудь полезен, пожалуйста, сообщите мне. Нужно только пройти вдоль

ручья против течения около мили, и вы легко найдете меня. Скажите, у вас

есть засов на двери?

- Да, - ответил я, несколько удивленный этим вопросом.

- Тогда держите дверь на запоре, - сказал он. - Это болото странное

место. Никогда не знаешь, с кем повстречаешься. Лучше остерегаться.

Прощайте.

Он приподнял шляпу, повернулся на каблуках и побрел вдоль берега ручья.

Я все еще стоял, держась за дверь и глядя вслед нежданному посетителю,

когда заметил еще одного обитателя этой дикой местности. На некотором

расстояний, около тропинки, по которой пошел незнакомец, лежал большой серый

валун. Облокотись на него, стоял невысокий сморщенный человек. Он выпрямился

при приближении к нему незнакомца и двинулся ему навстречу.

Они поговорили одну-две минуты, высокий человек несколько раз указывал

головой в мою сторону, как будто передавал о том, что произошло между нами.

Затем они пошли вместе, пока не скрылись, за выступом скалы. Потом я увидел,

как они, поднимались по следующему склону. Мой новый знакомый обхватил рукой

своего старшего приятеля то ли из дружеского расположения, то ли желая

помочь ему преодолеть крутой подъем. Очертания плотной и сильной фигуры

моего посетителя и его тощего сгорбленного товарища были видны на фоне неба.

Обернувшись, они смотрели в мою сторону. Заметив это, я захлопнул дверь,

опасаясь, как бы они не вздумали вернуться. Когда я спустя несколько минут

выглянул из окна, их уже не было.

До самого вечера я тщетно старался вернуть себе безразличное отношение

ко всему окружающему. Чтобы я ни думал, мои мысли возвращались к Хирургу и

его сгорбленному товарищу. Что он имел в виду, говоря о засове моей двери, и

как случилось, что его зловещее предупреждение совпало с прощальными словами

Евы Камерон?.. Я снова и снова размышлял о том, какие причины побудили моих

двух новых соседей, столь различных по возрасту и облику, поселиться вместе

на этих диких, суровых болотах. Может быть, подобно мне они были погружены в

какие- нибудь захватывающие научные исследования? А возможно, сообщничество

в преступлении заставило их избегать людных мест? Ведь должна была быть

какая- нибудь причина, и, очевидно, весьма основательная, чтобы заставить

образованного человека вести такой образ жизни. Только сейчас я начал

понимать, что толпы людей в городе могут в несравненно меньшей степени быть

помехой, чем отдельные лица в глухой местности.

Весь день я работал над египетскими папирусами, но ни запутанные

рассуждения древнего мемфисского философа, ни мистический смысл, заключенный

в страницах старинных книг, не могли отвлечь мой ум от земных дел. К вечеру

я с отчаянием отбросил свою работу. Я был очень раздражен на этого человека

за его бесцеремонное вторжение. Стоя возле ручья, который журчал за дверью

моей хижины, я охлаждал на воздухе разгоряченный лоб и снова обдумывал все с

самого начала. Конечно, загадочность появления двух моих соседей я

заставляет меня так настойчиво думать о лих.

Если бы эта загадка была выяснена, они перестали бы мешать моим

занятиям. Почему бы мне не отправиться к их жилищу и не посмотреть самому

(так, чтобы они не подозревали о моем присутствии), что это за люди? Я не

сомневался, что их образ жизни допускает самое простое и прозаическое

объяснение. Во всяком случае, ветер был прекрасный, а прогулка освежила бы и

тело и ум. Я закурил трубку и отправился по болотам в том направлении, в

котором скрылись оба моих соседа. Солнце уже стояло низко, запад был

огненно-красный, вереск залит темно-розовым светом, вся ширь неба

разрисована самыми разнообразными оттенками, от бледно- зеленого в зените до

яркого темно-красного на горизонте. Палитра, на которой создатель размешивал

свои первоначальные краски, должна была быть огромной. С обеих сторон

гигантские остроконечные вершины Ингльборо и Пеннингента глядели вниз на

сумрачное, унылое пространство, расстилающееся между ними. По мере того как

я шел вперед, суровые болотистые места справа и слева образовывали резко

очерченную долину, в центре которой извивался ручей. По обоим сторонам серые

скалы отмечали границы древнего ледника, морены от которого образовали почву

около моего жилища. Измельченные валуны, крутые откосы и фантастически

разбросанные скалы - все они несли на себе доказательства огромной силы

древнего ледника и показывали места, где его холодные пальцы рвали и ломали

крепкие известняки.

Почти на полпути по этой дикой лощине стояла небольшая группа

искривленных и чахлых дубов. Позади них поднимался в тихий вечерний воздух

тонкий темный столб дыма. Значит, здесь находится дом моих соседей. Вскоре я

смог добраться до прикрытия из линии скал и достигнуть места, с которого

можно было наблюдать за домам, оставаясь незамеченным. Это была небольшая

крытая шифером хижина, по размерам немногим более трех валунов, которые ее

окружали. Как и моя хижина, она, видимо, предназначалась для пастухов, но

тут не понадобилось больших трудов со стороны новых хозяев для приведения ее

в порядок и увеличения размеров жилья. Два небольших окошка, покосившаяся

дверь и облезлый бочонок для дождевой воды - это было все, по чему я мог

составить себе представление об обитателях этого домика. Но даже эти

предметы наводили на размышления, потому что когда я подошел поближе, все

еще скрываясь за скалами, то увидел, что окна были заперты толстыми

железными засовами, а старая дверь обита закреплена железом. Эти странные

меры предосторожности наряду с диким окружением и уединенностью придавали

хижине какой-то жуткий вид. Засунув трубку в карман, я прополз на

четвереньках через папоротник, пока не оказался в ста ярдах от дверей моих

соседей. Дальше я не мог двигаться, опасаясь, что меня заметят.

Только я успел схорониться в своем убежище, как дверь хижины

распахнулась и человек, называвший себя Хирургом с Гастеровских болот, вышел

из дома. В руках у него была лопата. Перед дверью расстилался небольшой

обработанный клочок земли, на котором росли картофель, горох и другие овоща,

и он принялся за прополку, напевая что-то. Хирург был целиком погружен в

свою работу, повернувшись спиной к домику, как вдруг из приоткрытой двери

появилось то самое тощее создание, которое я видел утром. Теперь я заметил,

что это мужчина шестидесяти лет, весь в морщинах, сгорбленный и слабый, с

редкими седыми волосами и длинным бледным лицом. Робкими шагами он добрался

до Хирурга, который не подозревал о его приближении, пока тот не подошел к

нему вплотную. Его шаги, а может быть, дыхание наконец обнаружили его

близость, потому что работавший резко выпрямился и повернулся к старику. Они

шагнули друг другу навстречу, как бы желая поприветствовать один другого, и

вдруг - я даже теперь чувствую тот внезапный ужас, который тогда охватил

меня - высокий мужчина набросился на своего товарища, сбил его с ног и,

схватив на руки, быстро скрылся с ним в хижине.

Хотя за свою богатую приключениями жизнь я видел многое, все же

внезапность и жестокость, свидетелем которых я оказался, заставили меня

содрогнуться. Возраст маленького человечка, его слабое телосложение,

смиренное и униженное поведение - все вызывало чувство негодования на

поступок Хирурга. Я был так возмущен, что хотел броситься к хижине, хотя не

имел при себе никакого оружия. Но вскоре звук голосов изнутри показал, что

жертва пришла в себя. Солнце тем временем опустилось за горизонт, все стало

серо, за исключением красного отблеска на вершине Пеннингента.

Пользуясь наступающим мраком, я подошел к самой хижине и напряг слух,

чтобы узнать, что происходит. Я слышал высокий жалобный голос пожилого

человека и низкий грубый монотонный голос Хирурга, слышал странное

металлическое звяканье и лязг. Немного спустя Хирург вышел, запер за собою

дверь и зашагал взад и вперед, хватаясь за голову и размахивая руками, как

безумный. Затем он почти бегом пошел по долине и вскоре потерялся из виду

среди скал. Когда замер звук его шагов, я вплотную подошел к хижине.

Затворник все еще бормотал что-то и время от времени стонал. Разобрав слова,

я помял, что он молится - пронзительно и многословно. Молитвы он бормотал

быстро и страстно, как это делает человек, чувствуя неминуемую опасность. Я

был охвачен невыразимым трепетом, слушая этот поток жалобных слов одинокого

страдальца, слов, нарушавших ночную тишину и не предназначенных для слуха

постороннего. Я размышлял над тем, следует ли мне вмешаться в это дело, как

вдруг услышал издалека звук шагов возвращающегося Хирурга. Я быстро приник к

оконному стеклу и взглянул внутрь. Комната была освещена мертвенно-бледным

светом, исходящим, как я узнал впоследствии, от химического горна. При его

ярком блеске я увидел множество реторт и пробирок, которые сверкали на столе

и отбрасывали странные, причудливые тени. В дальнем конце комнаты была

деревянная решетка, похожая на клетку для кур, и в ней, все еще погруженный

в молитву, стоял на коленях человек, голос которого я слышал. Его лицо,

озаренное светом горна, вырисовывалось из мрака, как лица на картинах

Рембрандта. Каждая морщинка была видна на коже, похожей на пергамент. Я

успел бросить только беглый взгляд, затем, отпрянув от окна, побежал среди

скал и вереска, не замедляя шага, пока снова не оказался у себя дома. Я был

расстроен и потрясен в большей степени, чем мог ожидать.

Долгие ночные часы я метался и ворочался на подушке. У меня возникло

странное предположение, вызванное сложной аппаратурой, которую я видел.

Могло ли быть, что этот Хирург был занят какими-то секретными ужасными

опытами, которые он производил на своем товарище? Такое предположение могло

объяснить уединенность жизни, которую он вел. Но как примирить это

предположение с теплыми дружескими чувствами между ними, свидетелем которых

был я не далее, как в это утро? Горе или безумие заставляли этого человека

рвать на себе волосы и ломать руки, когда он вышел из хижины? А

очаровательная Ева Камерон, неужели и она была участницей этого темного

дела? А загадочные ночные хождения, которые она совершала, не имели ли они

целью встречаться с моими зловещими соседями? А если так, то какие же

страшные узы могли связывать всех троих? Как я ни старался, я никак не мог

найти удовлетворительного ответа на все эти вопросы.

Проснулся я на рассвете измученный и слабый.

Мои сомнения, действительно ли я видел свою прежнюю соседку в ту ночь,

были наконец разрешены. Идя по тропинке, ведущей к болотам, я увидел в том

месте, где почва была мягкой, отпечаток ботинка, маленького, изящного

женского ботинка. Этот крошечный каблук и высокий подъем могли принадлежать

только моей приятельнице из Киркби-Мальхауза. Некоторое расстояние я шел по

ее следу, пока он не затерялся на жесткой, каменистой почве. И все же он

указывал направление к уединенной зловещей хижине. Какие силы могли гнать

эту хрупкую девушку сквозь ветер, дождь и мрак, через страшные болота на это

странное свидание?!

Но я-то, зачем я позволяю своим мыслям заниматься такими вещами? Разве

я не гордился тем, что живу только своей собственной жизнью вне сферы

интересов других людей? Почему же мои намерения и решения оказались

поколебленными только потону, что я посчитал непонятным поведение своих

соседей? Это было недостойно, это было просто ребячеством. Я заставил себя

не думать об этом и вернулся к прежнему спокойствию. Это было не так просто.

Прошло несколько дней, в продолжение которых я не выходил из своей хижины,

как вдруг новое событие опять встревожило мои мысли.

Я говорил, что ручей протекал по долине у самой моей двери. Спустя

примерно неделю после описанных мною событий я сидел у окна, как вдруг

заметил что-то белое, медленно плывущее по течению. Первой моей мыслью было,

что это тонет овца. Схватив палку, я побежал на берег и выловил этот

предмет. Он оказался большим куском полотна, разорванным в клочья. Но что

придавало ему особо зловещее значение, так это то обстоятельство, что по

кромкам он был забрызган и испачкан кровью. В тех местах, которые

пропитались водой, были заметны только следы крови; в других местах пятна

были четкие и совершенно недавнего происхождения. Я содрогнулся, увидя это.

Полотно могло быть принесено потоком только со стороны хижины в лощине.

Какие ужасные и преступные события оставили этот страшный след? Я тешил себя

мыслью, что дела человеческие не имеют для меня никакого значения, и все же

все мое существо было отхвачено тревогой и желанием узнать, что случилось.

Мог ли я оставаться в стороне, когда такие дела совершаются всего в

какой-нибудь миле от меня? Я чувствовал, что во мне еще живет прежний

человек и что я обязан разгадать эту тайну. Закрыв за собою дверь хижины, я

отправился в лощину по направлению к домику Хирурга. Но мне не понадобилось

далеко идти: я заметил его самого. Он быстро шел по склону холма, бил палкой

кусты дрока и рычал как сумасшедший. При виде этого мои сомнения в

нормальности его рассудка значительно окрепли. Когда он приблизился, я

заметил, что его левая рука была на перевязи. Увидев меня, он в

нерешительности остановился, как будто не зная, подойти ко мне или нет. Но у

меня не было ни малейшего желания говорить с ним, и поэтому я поспешил

дальше, а он продолжал свой путь, все еще крича и нанося удары, палкой

вокруг себя. Когда он скрылся в вереске, я снова пошел к его хижине, решив

найти какое-нибудь объяснение случившемуся. Достигнув жилища Хирурга, я с

удивлением заметил, что обитая железом дверь раскрыта настежь. Почва около

самой двери носила следы борьбы, химическая аппаратура и горн были разбиты и

разбросаны. Но самое подозрительное было то, что мрачная деревянная клетка

была испачкана кровью, а ее несчастный обитатель исчез. У меня упало сердце:

я был убежден, что никогда не увижу его больше на этом свете. По долине было

разбросано несколько пирамид, сложенных из серого камня. И я почему-то

невольно подумал, что под какой-то из этих пирамид скрываются следы

последнего акта, завершившего эту длинную трагедию.

В хижине не было ничего, что могло бы пролить свет на личность моих

соседей. Комната была заполнена химикалиями и различной аппаратурой. В одном

углу был небольшой книжный шкаф с ценными научными трудами, в другом - груда

геологических образцов, собранных на известняках. Мой взор быстро охватил

все эти подробности, но мне было не до тщательного осмотра: я боялся, что

хозяин дома может вернуться и застать меня здесь. Покинув хижину, я поспешил

домой. Тяжесть лежала у меня на сердце. Над уединенным ущельем нависла

жуткая тень нераскрытого преступления, делавшая мрачные болота еще более

мрачными, а дикую местность еще более тоскливой и страшной. Я подумал, не

сообщить ли о том, что я видел, в полицию Ланкастера, но меня пугала

перспектива сделаться свидетелем в "громком деле", страшили докучливые

репортеры, которые будут влезать в мою жизнь. Разве для этого я удалился от

всего, человеческого и поселился в этих диких краях? Мысль о гласности была

мне невыносима. Может быть, лучше подождать, понаблюдать, не предпринимая

решительных шагов, пока не приду к более определенному заключению о том, что

я слышал и видел.

На обратном пути я не встретил Хирурга, но, когда вошел в свою хижину,

был поражен и возмущен, увидя, что кто-то побывал здесь за время моего

отсутствия. Из-под кровати были выдвинуты ящики, стулья отодвинуты от стены.

Даже мой рабочий кабинет не избежал грубого вторжения, потому что на ковре

были ясно видны отпечатки тяжелых ботинок. Я не отличался выдержкой даже в

лучшие времена, а это вторжение и копание в моих вещах привели меня в

бешенство. Посылая проклятья, я схватил с гвоздя свою старую кавалерийскую

саблю и провел пальцем по лезвию. Там посредине была большая зазубрина, где

сабля ударила по ключице баварского артиллериста в те дни, когда мы отбивали

атаки фон-дер Танна под Орлеаном. Сабля была еще достаточно остра и могла

сослужить мне службу. Я положил ее у изголовья постели так, чтобы можно было

легко ее достать. Я был готов дать достойный отпор незваному гостю, как

только он появится.