Суданская экспедиция 1968–1969 годов

Вначале море штормило, было холодно. Пять дней мы могли отсыпаться. На пароходе я почти не видела Хорста: из-за морской болезни он редко покидал каюту. По мере приближения к Египту, погода улучшилась: стало тепло и солнечно. Однако наслаждаться этим я не могла — слишком беспокоилась из-за отсутствия разрешения на машину.

Когда мы сошли с парохода в Александрии, на нас с оглушительным криком набросились египетские торговцы, предлагая разнообразные товары: серебряные браслеты, цепочки и кожаные изделия. Но в первую очередь египтяне с завидным упорством старались навязать нам несколько полутораметровых верблюжьих чучел, на которых даже можно было сидеть. В то время как Хорст напрасно пытался объяснить, что места ни для живых, ни для каких-либо других верблюдов у нас нет, мы, к своему ужасу, увидели, что некоторые из торговцев карабкаются на перегруженную машину и намереваются закрепить там три больших чучела. Освободиться от этого «подарка» стоило больших усилий.

Прежде чем отправиться в Каир, следовало сначала выполнить все таможенные формальности. Прошло еще несколько часов. Тем временем стемнело, пришлось задуматься о ночлеге. К сожалению, удалось разместиться лишь в гостинице класса «люкс» недалеко от Каира. На следующее утро нам открылась великолепная картина: мы находились в непосредственной близости от пирамиды. Вот так событие после нервотрепки нескольких месяцев!

В Каире первым делом мы отправились на Главный почтамт, но там ничего для нас не оказалось: ни письма, ни телеграммы. Далее надо было разузнать, как можно доехать до Вади-Хальфы на «лендровере». Дважды в неделю от Асуана туда отходил небольшой нильский пароход, но, к несчастью, без суданского разрешения перевозить наш груз на борту своего судна капитан не брался.

Наступило мгновение, которого я так опасалась. Призвав на помощь все свое искусство убеждения, я, несмотря ни на что, попыталась купить билет на пароход. Напрасно. Мы задерживались в Каире. В конце концов я нашла некое бюро, готовое за определенную сумму продать билеты и без требуемого документа.

До отъезда в Асуан я вспомнила совет прежнего немецкого посла в Судане, господина де Хааса, — и послала наудачу телеграмму в Хартум спикеру парламента: «Прибываю в Вади-Хальфу пароходом 7 декабря 1968 года. Лени Рифеншталь».

У меня не было ни малейшего представления, кто получит эту телеграмму и будет ли от этого толк. Это значило поставить на карту все.

Мы покинули Каир. До Асуана оставалось около 1000 километров. Дороги находились в прекрасном состоянии, мы продвигались быстро. Так как пароход из Асуана отходил через четыре дня, мы побывали в Луксоре, и я исполнила свою заветную мечту — осмотрела Долину фараонов. Впечатление грандиозное. От фресок в гробницах я с трудом могла оторваться.

Когда, приехав в Асуан, мы увидели в гавани наш маленький кораблик, меня охватил страх. Это оказался не туристический пароход, а судно для перевозки апельсинов, на котором в качестве пассажиров находились только арабы и чернокожие. Где на нем для нашей машины с прицепом найдется место?

И действительно, погрузка оказалась весьма трудной. «Лендровер» выглядел слишком громоздким для этого суденышка. Прицепу на пароходе места вообще не нашлось. Требовалась дополнительная лодка с буксирным канатом. И вот, наконец, мы с Хорстом уже сидели на палубе среди апельсиновых ящиков. В первый раз мы вскрыли наши запасы, отфильтровали питьевую воду и с наслаждением килограммами поглощали великолепные вкусные апельсины. Это было плавание как будто не по реке Нил, а по большому озеру, поскольку некоторое время назад вода перекрыла плотину и затопила прибрежные районы.

На третий день мы приплыли к Вади-Хальфе. Меня охватило беспокойство и страх. В голове была только одна мысль: поплывем мы в Судан или нет? Судно замедлило движение и приблизилось к берегу. Перед нами простиралась только голая пустыня. Там, где когда-то раньше находилась Вади-Хальфа, все затопила вода. Весь город. Торчала только маковка церкви.

Песчаный берег выглядело совершенно безлюдно. Перед нами — суданская граница, где решалась судьба нашей экспедиции. Моему отчаянию не было предела. Я не могла даже представить, что случится, если нам не позволят въехать в страну. Люди на палубе готовились покинуть пароход, сгружать ящики с апельсинами и помидорами. Пристани тоже на месте не оказалось, кругом только песок. Наше судно притянули к берегу канатами и закрепили за стоящий там старый пароход. Я словно окаменела. Вдали, почти у горизонта, виднелись три машины, оставлявшие после себя глубокие следы на песке. Это могла быть полиция, подумала я, и тогда все — нашей экспедиции конец. Сердце застучало. На пароход поднялись несколько суданских служащих. Один из них направился прямо ко мне. Я задержала дыхание и смотрела в землю. Заданный по-английски вопрос, не я ли Лени Рифеншталь, остался без ответа. Подошел еще один чиновник в форме. Сердечным тоном он произнес невероятные слова: «Добро пожаловать в нашу страну».

Не насмешка ли это: мне — «добро пожаловать», той, которая месяцами не могла получить ни визу, ни разрешение для машины, — тут что-то не так. Я боялась, что опять случится какая-то неприятность. С недоверием выслушала пояснение офицера: им сообщили из Хартума о моем прибытии и просили оказывать мне всевозможные услуги. Первая из них состояла в том, что для нас уже успели забронировать грузовой вагон и два спальных места в поезде. Этим же вечером мы могли выехать в Хартум. Хорст и я не переставали удивляться.

О разрешении на въезд машины никто не спросил. Чиновники на таможне сами заполнили наши формуляры, проштамповали паспорта, даже не взглянув на огромный багаж. На протяжении месяцев я получала из Хартума только ужасные известия. Чем же можно объяснить подобную перемену? Мы были гостями окружного офицера, человека приятного во всех отношениях. Торжественная трапеза по случаю нашего прибытия состоялась в открытом помещении, под стоящей на легких опорах соломенной крышей. В арабских странах это великолепная защита от солнца. Кушанья были прикрыты легкими крышечками. Перед едой суданцы кланяются в сторону Мекки, что по арабской традиции означает — в руках нет ножа или вилки, они едят просто руками.

С наступлением сумерек нас привезли к поезду. Время пути до столицы составляло тридцать шесть часов — день и две ночи. Информация о нас передавалась на протяжении всего пути следования. На следующий день к нам пришел начальник маленькой станции и спросил, нет ли у нас лекарств для больной малярией женщины. У нас с собой оказалось достаточно резохина. Наступила вторая ночь. Было уже довольно поздно, поезд стоял. Вдруг в коридоре я услышала мужской голос, повторявший мое имя: «Лени, Лени».

Внезапно навалился страх: неужели меня пришли арестовывать? Затем постучали в дверь. Я открыла и увидела офицера. В темноте разглядеть его лица я не могла. Он приблизился, поздоровался, обнял меня. Поразительно! Это был генерал Осман, который несколько лет тому назад, при первой моей поездке в горы Нуба, подписал письма губернаторам различных суданских провинций с просьбой оказывать мне всяческую поддержку. Хорошо запомнились его темперамент и гостеприимство.

— Как прекрасно, — сказал он, — что вы снова в Судане. Из Хартума я получил уведомление, что вы здесь проездом. Мне бы очень хотелось пригласить вас на обед. Пожалуйте в мой дом.

Я удивленно посмотрела на него:

— Мы же не можем покинуть поезд.

— Не беспокойтесь, без вас поезд не уйдет, — сказал он.

Смущенная, я сошла на перрон. Когда мы вошли в дом генерала, слуга показал нам две элегантные ванные комнаты. С ума сойти, ведь с начала поездки на пароходе у нас не было возможности искупаться или принять душ…

Во время обеда, в котором участвовали также шеф полиции и другие офицеры, я узнала, что в Хартуме нас ожидает много интересного. Генерал поинтересовался, взяла ли я свои вечерние платья. Я как будто свалилась с облаков — ведь еще вчера ни о каких приемах невозможно было даже подумать.

— Принарядитесь, вас ждут в Хартуме, вы будете приняты как королева.

Постепенно мне становилось все тревожнее.

Поезд действительно по-прежнему стоял на платформе: высшие офицерские чины обладали тогда в Судане неограниченной властью. Прощаясь, генерал пригласил меня на обратном пути погостить у него еще. Мы поехали дальше в смятении и растерянности. Что все это означало?

В Хартуме нас встретили Вайстрофферы. Об оказанных мне почестях они уже знали и, так же как и мы, хотели бы узнать: что же произошло на самом деле?

Первый гала-прием состоялся в Омдурмане, в здании, напоминающем дворец. Накануне я сильно простудилась и отвечала на вопросы с усилием, хриплым голосом.

Когда гостеприимный хозяин подсел ко мне и я спросила его, как же понимать этот праздничный прием, ведь в Германии я должна была месяцами ждать визу, он, смеясь, ответил:

— Должен вам рассказать странную историю. Может быть, доля вины есть и на мне.

Я с любопытством смотрела на суданца, одетого в шелковую, черную с серебряной окантовкой амуницию. Наверное, министр или губернатор…

— Когда я, — продолжил он, — случайно увидел вашу «Олимпию» по телевидению в Нью-Йорке, то был восхищен. Потом прочитал в газете «Новости недели», что вы — друг Судана и готовите экспедицию. Позже приехал в Лондон и там во второй раз увидел ваш олимпийский фильм, его показывало Би-би-си. И теперь главное, — продолжил мой собеседник, — в программе Би-би-си следом прошел еще один сюжет, снятый как раз перед вашей экспедицией. В нем вы рассказывали о своих планах, вашем фильме о нуба и вашей любви к Африке — меня это околдовало.

Сказанное настолько потрясло меня, что слезы выступили на глазах. После небольшой паузы суданец добавил:

— Когда же я узнал, какие усилия вы прилагали, чтобы получить визу и разрешение на ввоз транспорта, я распорядился, чтобы вам ни в коем случае не чинили препятствий. К сожалению, второй документ пришел слишком поздно, вы уже уехали.

Забыв, где нахожусь, я обняла собеседника — моя радость и благодарность были безграничны. В ответ он дал мне визитную карточку: «Мубарак Шаддад, спикер парламента». Выяснилось, что именно этому человеку я посылала сомнительную телеграмму из Каира.

Теперь я расхрабрилась и спросила о причинах месяцами длившейся задержки в получении визы. Оказалось, что во время моей киноэкспедиции в горы Нуба в 1964 и 1965 годах некий суданский торговец сообщил в полицию в Хартуме, что в процессе съемок со вспышкой мы подавали световые сигналы врагам государства. И тут я вспомнила, о ком идет речь: этому человеку я тогда помогла, а теперь была обязана клеймом «враг Судана» и тем, что меня внесли в полицейские «черные списки», а мои просьбы о выдаче визы многократно возвращались обратно. Если бы мои фильмы не увидел столь высокопоставленный государственный деятель, я не получала бы суданскую визу еще годы.

Осторожно расспросив господина Шаддада о коренных жителях Южного Судана, я с радостью услышала, что он сам заинтересован в этнологическом изучении примитивных народов, среди которых провел несколько лет в Экваториальной провинции. Я спросила его, возможна ли сейчас поездка на юг.

— Почему бы нет? Вам хочется посмотреть юг? — спросил он просто.

Удивленная, я сказала:

— Да, конечно, но там, говорят, до сих пор неспокойно?

— Беспорядки уже почти прекратились, опасности больше нет. Вы сможете увидеть собственными глазами, что распространяемые о суданцах россказни — ложь.

— Вы думаете, я смогу посетить динка в Вау и лотуко в Торите?

— Вы можете ехать куда хотите, в том числе и в те области, которые долгие годы были закрыты из-за военных действий.

— А мне разрешат фотографировать и снимать фильмы?

— Естественно. Мы предоставим в ваше распоряжение подходящие машины. Скажите только, куда вы хотите направиться.

Сдерживая волнение, я спросила:

— Могу ли я снова поехать в горы Нуба?

— Почему же нет?

Я вскочила и благодарно воскликнула:

— Вы — чудо!

Изменившийся рай

Незадолго до Рождества мы покинули Хартум. Нас сопровождала Урсула Вайстроффер. Она хотела познакомиться с моими нуба и решила побыть у них две недели. Как всегда, следовало сначала зарегистрироваться в Эль-Обейде у тамошнего губернатора.

Трепеща от неизвестности, я стояла перед Сейидом Мухаммадом Аббасом Фагиром, губернатором Кордофана. По-прежнему удивляясь новому повороту судьбы, я услышала:

— Уважаемая Лени, я знаю, как вы привязаны к своим друзьям. Мне хотелось бы, чтобы на этот раз в горах Нуба вы провели самое прекрасное время вашей жизни.

Это были не просто слова, губернатор старался оказать мне всяческую помощь.

На базаре Эль-Обейда я делала покупки, думая о сооружении своего будущего дома у нуба, и, к ужасу Хорста, приобрела огромный деревянный стол, шкаф, несколько табуреток, а еще соломенные коврики, деревянные доски, бамбуковые стойки и целый мешок сахара для нуба. Чтобы все это перевезти, потребовалось нанять небольшой грузовик.

Уже трижды в жизни я отмечала рождественские дни вместе с нуба, поэтому мне захотелось и на этот раз еще до сочельника добраться в Тадоро. Кадугли уже остался позади. Мы находились где-то в 50 километрах от места моего лагеря, когда с полей к нашей машине побежали первые нуба. Я никого из них не знала, но когда они меня увидели, то стали, не отставая от «лендровера», выкрикивать: «Лени, Лени!»

И вот передо мной любимое дерево с огромной кроной. Мы с ним встретились в четвертый раз. Как и прежде, вскоре вокруг собралось множество нуба, которые бурно приветствовали нас, пожимали руки, обнимали, смеялись, как будто домой вернулся давно отсутствовавший член семьи. Нату с гордостью показал уже построенный им для меня дом. Урсула и Хорст безмолвствовали.

Нуба перенесли наши вещи вверх к дому. Не все смогло поместиться, и тогда они решили специально построить еще и соломенные хижины. Они давали вполне дельные советы и даже догадались, где достать материал. Целая деревня принимала участие в строительстве навеса под соломенной крышей, для которого требовались деревянные опоры, стебли дурры, солома и доски.

Со строительством совсем было позабыли о рождественском празднике. Приближалась полночь, когда мы установили искусственную елку, навесили игрушки и закрепили несколько свечей. Потом пригласили наших друзей нуба. Детишек мы одаривали их любимыми конфетами, пожилых людей — табаком, девушек и женщин — жемчужинами, а молодые люди были в восхищении от красивых платков, привезенных нами в большом количестве. Самым впечатляющим моментом праздника стал сюрприз от Хорста. Хвала действующему душу! Уже в самые последние мгновения мой помощник собрал все, из чего можно соорудить душ: шланг с распылительной душевой насадкой, закрепленный в пластиковой канистре с водой, которую подняли на большое дерево с помощью каната. Еще в рождественскую ночь мы попробовали искупаться под душем при свете фонарика. Неописуемое чувство — наконец-то получить возможность освободиться от пыли. И ребятишкам эта забава пришлась по душе. Сначала они боялись, но, как только некоторые из малышей-карапузов рискнули, им всем захотелось встать под струи чистой воды. А уж сколько было радостного крика!

Потом мы испытали в действии медные рамки для поиска воды. Но сначала от этой затеи пришлось отказаться, так как рамки норовили выскочить из рук — нельзя же было рыть сразу во многих местах. Нуба прекратили копать после того, как на глубине 10 метров Алипо сломал ногу — вскоре, к счастью, подлеченную. Мне виделось только одно решение — строительство колодца надо довести до конца.

Хорст с лихвой оправдал мои надежды. Прилежный, спокойный, он ни у кого ничего не просил и оказался идеальным товарищем. Не чурался никакой работы, ничто не было ему в тягость, он справлялся с любой технической проблемой.

Вскоре нас должна была покинуть Урсула. Нуба и ее принимали сердечно. В Кадугли ее отвез Хорст. Оттуда окружной офицер помог добраться до Эль-Обейда. Вскоре после возвращения Хорста совсем рядом с лагерем я услышала крики. Взволнованные нуба все бежали в одном направлении. Помчавшись следом, я увидела, что все они смотрят в ранее мной не замеченную глубокую яму. После того как Алипо сломал ногу, ее зачем-то прикрыли ветками. Несколько минут назад туда свалился мальчик, приблизительно двенадцати лет. Нуба кричали вниз, но ответа не слышали. Они ничего не могли сделать, никто из них не мог спуститься глубже 10 метров, слишком скользкими оказались омытые дождем вертикальные стенки. Отец мальчика был в отчаянии. Я сразу же подумала о канате и притащила его так быстро, как только смогла. Мы с Хорстом опустили его вниз в надежде, что мальчик сумеет за него схватиться и тогда мы его вытащим. Никакого движения. Я вспомнила свое карабкание по скалам и опоясалась канатом. Нуба таращили на меня глаза, а Хорст опускал канат, пока я не добралась до мальчика. Он тихо скулил. Я привязала мальчика к другому концу каната и велела осторожно поднимать его наверх. Когда я выбралась сама, то увидела, что отец спасенного ребенка сильно его колотит, хотя тот ни в чем не был виноват. Меня это так возмутило, что я, забывшись, в одно мгновение, отхлестала огромного мужчину-нуба по щекам. Тот молча смотрел на меня, ничего не предпринимая, а все нуба одобряюще кивали. Мальчик сильно повредил спину, но Хорст вскоре вылечил его. Яму, предназначавшуюся для колодца, пришлось засыпать.

Перед началом работы над фильмом мы планировали показать нуба наши слайды, а чтобы заинтересовать их еще больше, я привезла восьмимиллиметровые ленты с Чарли Чаплином, Гарольдом Ллойдом и Бастером Киганом. Из льняных платков мы сшили большой экран и с помощью агрегата освещения смогли получить достаточно хороший свет. Просмотр фильмов стал сенсацией. Люди, жившие почти как в каменном веке, еще не пользующиеся даже колесом, внезапно увидели себя на экране. От смеха они кричали и плакали, особенно изумлялись, когда показывали первый план. Уже с раннего утра нуба сидели в нашем «кинотеатре», каждый камень был занят, а вечерами молодежь забиралась даже на деревья.

С тем же жадным интересом они отнеслись и к звуковым съемкам, особенно к тем, которые мы делали незаметно. Их разговоры, их пение, их рев на больших ринговых боях и их ритуальные песни на праздниках поминовения усопших — все это нуба могли слушать без конца. Они устремлялись к нам сотнями. Чтобы предотвратить давку, показы пришлось прекратить.

Мы решили правильно организовать помощь больным. Самым подходящим временем для осмотра был закат солнца. С нуба, еще не привыкшим к лекарствам, мы добивались фантастических исцелений. Больных, которым нельзя было помочь на месте, Хорст отвозил в больницу в Кадугли. Это часто приводило к драматическим сценам: родные расставаться с заболевшими не хотели. Именно поэтому Альберт Швейцер в свое время, часто споря с коллегами-врачами, настаивал на строительстве больницы в Ламбарене, чтобы с пациентами могли оставаться и родственники. Его правоту может подтвердить и наш опыт.

На первом для нас в этом сезоне празднике рингового боя мне бросилось в глаза, что почти все участники состязаний носили шорты разных расцветок, а многие из них вместо красивых калебасов теперь подвешивали к поясу пластиковые бутылки, иногда даже пустые консервные банки. Некоторые носили темные очки. Я пришла в ужас, а Хорст не смог скрыть своего разочарования. Той атмосферы, что он увидел на моих фотографиях, больше не существовало. От съемки праздника мы отказались — слишком дорожили каждым метром пленки.

Как такое могло произойти? Два года назад я сделала великолепные съемки этих боев. На сей раз в предвкушении долгожданного свидания, поначалу ничего странного я не заметила. Изменение древних обычаев проявилась во время праздника поминовения мертвых. Зрелище, являвшееся всегда таким захватывающим, сейчас производило скорее неприятное впечатление. Раскрашенные ранее светлым пеплом и совершенно фантастически выглядевшие фигуры облачились теперь в рваную, грязную одежду. Их вид не вызывал ничего, кроме сожаления. Столь же разительные перемены коснулись и обычной жизни нуба. Когда вместе с Хорстом я навещала друзей, меня шокировал вид запертых на замок дверей в некоторых домах. На вопрос, почему они это делают, мне сказали: «Нуба арами» («Нуба воруют»). Я сначала не хотела верить. Мне никогда раньше не приходилось запирать свой багаж, то, что я теряла, всегда приносили обратно. В чем же причина таких сдвигов в сознании? Чужих людей за исключением двух англичан, которые случайно оказались неподалеку, здесь не было.

Объяснение следовало искать в чем-то ином. Без сомнения, все это началось с того, что цивилизация проникала все дальше по всему миру, как и у индейцев, и у первобытных жителей Австралии. Строились дороги, открывались школы, у людей появились деньги — и именно они являлись причиной всех бед. Из-за денег возникли жадность и зависть. Это стало первой причиной такого резкого изменения. Не менее роковым явилось и то обстоятельство, что «дикарям» больше не разрешалось бегать голышом, их вынуждали носить одежду. Суданское правительство ввело этот запрет уже несколько лет назад. У мусульман «голые» вызывали отвращение. Еще шесть лет назад, во время моего первого посещения, солдаты, ехавшие на военных машинах через горы Нуба, раздавали населению пестрые спортивные трусы. Вынужденное ношение одежды уничтожило самобытность туземцев, у них появились сомнения в правильности их образа жизни. Эта ситуация обернулась серьезными последствиями. Теперь, если их одежда изнашивалась, их обязывали покупать новую. Потребовалось и мыло. Чтобы суметь обеспечить семью, многие нуба покидали свои жилища и уходили в города. Когда они возвращались, это были уже другие люди.

То же самое я пережила в Восточной Африке. Там я встречалась с масаями и представителями других племен, оборванными и с потухшим взглядом. Они теряли свое природное достоинство, уже не принадлежали своему племени, а в городах пополняли число жителей трущоб. Слишком много плохого они там видели. Раньше, например, они ничего не знали о преступлениях. При соприкосновении с теневыми сторонами цивилизации исчезает безмятежность бытия. Теперь эти процессы столь трагическим образом коснулись и моих нуба.

Я боялась этого уже давно, но, так как нуба жили в глубокой оторванности от цивилизации, не предполагала, что все произойдет так скоро. Теперь я видела и здесь начало этой неизбежной печальной трансформации. Изо дня в день замечала все больше изменений. Нуба приходили ко мне и жаловались, что у них что-то украли, например, горшок с пчелиным медом. Однажды Алипо, взволнованный, рассказал, что разграбили, а потом подожгли дом его брата, находившийся недалеко от школы в Рейке. Еще два года назад такое казалось просто немыслимым. Пришлось запереть нашу аппаратуру и продукты. Хорст приделал дверь и повесил висячий замок. Когда мы уходили, то пожилые нуба добровольно сторожили наш дом.

Все это сказывалось и на рабочей программе. Теперь было невозможно повторить потерянные или испорченные съемки. Даже в серибе мы не смогли бы сделать те же кадры, что раньше, так как нуба, все равно мужчины или мальчики, не хотели расставаться со своими лохмотьями. Мы сдались.

Однажды мы встретили в Тадоро пожилого человека по имени Габике. Он был совсем голый. Большой оригинал. Придя к нам, он вытащил из грязного кусочка ткани разорванные банкноты, поеденные мышами. Никто нигде у него не хотел их принимать. Когда же он разложил свои сбережения на моем матрасе, я с удивлением заметила, что его капитал составляет не менее 20 суданских фунтов — для нуба целое состояние. Габике копил эти деньги многие годы, выполняя тяжелые работы, а заодно выращивая дурру и продавая избыток арабским торговцам. Его просьбу поменять эти деньги на новые я легко выполнила. Сияющий, он покинул нашу хижину, и, когда на следующий день мы его увидели, Габике гордо шел на полевые работы. Впереди на кожаном ремне был привязан кошелек со всем его «богатством», — как он нам объяснил, чтобы не украли.

Удивительно, но даже погода сильно изменилась. В горах Нуба меня всегда поражал вид голубого неба, но на этот раз все было по-другому. Часто жара сменялась холодом. Иногда мы очень замерзали и тогда включали обогреватель в «лендровере», но вскоре жара становилась такой невыносимой, что приходилось обматываться мокрыми платками. С удивлением я заметила, что ясная видимость в горах Нуба куда-то исчезла, воздух утратил былую свежесть, а великолепных солнечных закатов, которыми любовался Хорст на моих снимках, уже не стало. Нуба заверяли, что подобной погоды они не помнят.

Это осложняло работу, но мы не знали усталости, тратя многие часы на то, чтобы сделать хорошие снимки, отображающие первобытность прежних нуба. Приходилось пробираться в самые удаленные уголки. Но даже оттуда, где распад старого уклада и предположить-то было трудно, в большинстве случаев мы возвращались разочарованными.

Стало заметно, что погода ухудшается. В воздухе, насыщенном красной пылью, видимость была не более двух метров. Еще недавно такого здесь не могли и представить. Хотя не наступила еще и середина марта — раньше это время воспринималось как идеальное для работы.

Теперь, пытаясь снять еще несколько отсутствующих кадров, мы переживали напряженные недели. В конце концов я решила снимать только внутреннюю часть хижин — там, если не замечать некоторых жестяных горшков, все еще выглядело как прежде.

Первая попытка закончилась драматически. Сначала все шло хорошо. Хорст установил аппарат на некотором расстоянии от хижины, так, чтобы на запись звука не действовал шум. Затем я объяснила нуба, что они должны делать. Мы еще не начали, но в хижину набилось уже порядочно зрителей. Стояла невыносимая жара, руки покрылись испариной, в давке опрокинулись лампы. Злиться я уже была не в силах, пришлось вежливо попросить всех посторонних уйти. Наконец-то вроде бы начали. Но нуба снаружи так шумели, что запись звука представлялась нереальной. Тогда мы решили снимать сцены немыми, а звук наложить позже. Между тем прошло много времени. Когда Хорст, зажатый в угол, смог наконец начать работу, почти исчез дневной свет. На мои вопросы нуба отвечали спонтанно, не задумываясь. Им нравилось. Но вскоре нам опять помешали. Ворвался туземец с тревожным известием. Хижина моментально опустела. Нуба побежали с копьями в руках вверх на скалы. От женщин мы узнали, что леопард утащил козу. Об этом хищнике мы никогда не слышали. И вот теперь все пытались его настигнуть, но в конце концов он все-таки удрал. Расстроенные, нуба вернулись обратно. Мы хотели продолжить съемки, но хижину тем временем наполнил густой дым. В центре расположились супруга нашего гостеприимного хозяина перед очагом, помешивая в огромном горшке кашу. От этого занятия отвлечь ее было невозможно. Пришлось показать хозяйке маленькое зеркальце. Когда она поняла, что это подарок, произошло чудо: женщина просияла и разрешила мужчинам погасить огонь. Между тем стало темно — слишком поздно для нашего мероприятия. В небе нависли тяжелые, мрачные тучи, каких я здесь не видывала никогда. Нуба озабоченно смотрели вверх.

Я знала, что, если дождь все-таки начнется, остаться тут придется надолго. Даже при наличии отличного внедорожника выехать отсюда будет невозможно. Именно поэтому иностранцы никогда не приезжают сюда в сезон дождей. За несколько часов земля превращается в глубокую топь. С ужасом думали мы о наших пленках, хранившихся в яме. Достаточно будет одного часа, чтобы они испортились. И для местных жителей ранний дождь ведет к катастрофе. Большая часть еще не убранного урожая уничтожается, как следствие — наступает голод.

С этого времени вся деревня — в том числе даже дети и старики — выходили на уборку урожая. Мы помогали, вывозя с полей зерно дурры. Вместе с нуба мы думали, как спасти наши вещи в случае внезапного ливня. Помог Алипо, неожиданно проявив организаторский талант.

Все боялись дождя, но все-таки надеялись, что обойдется. Увы… Сидя под навесом из соломы, мы почувствовали, как упали первые капли. Затем обрушился ливень. Мы тотчас вытащили пленки из ямы, унесли в машину, а наши чернокожие друзья таскали ящик за ящиком в свои защищенные от дождя хижины. Помогали все, и вскоре все самое ценное оказалось в безопасности.

Наш навес размягчился и наполовину разрушился. Дожди пришли почти на три месяца раньше, даже старожилы припомнить что-либо подобное не смогли. В середине марта это случилось в первый раз за многие десятилетия. Несмотря на опасную ситуацию, нуба сохраняли удивительное хладнокровие. Оно передалось и нам.

Когда через несколько часов дождь несколько утих, земля настолько размякла, что об отъезде нечего было и помышлять. Меня трясло от мысли, что нам предстоит находиться здесь отрезанными от внешнего мира. Провианта хватит еще на несколько недель, но лекарства заканчивались. Что случится, если кто-нибудь из нас заболеет? Ни одна самая мощная машина не сможет нас вывезти из Тадоро. К пребыванию в Африке в сезон дождей нужно готовиться самым тщательным образом. Необходима специальная одежда, которая не только предохраняет от огромного числа москитов, но и от змей, которых в этот период предостаточно. Против них у нуба нет защитных средств. Разрезы ножом, обычно применяемые в случае легких укусов, часто заканчиваются сильными кровотечениями. И вообще сезон дождей приносит с собой много страшного. Большие пространства земли затапливаются, и туземцы ходят по пояс в воде. Над местами, где слишком глубоко, они натягивают канаты, которые сами и плетут. Плавать они не умеют и вообще боятся воды. Многие тонут, особенно старики. С другой стороны, сезон дождей несет и хорошее: можно ловить рыбу, которая пережидает засуху, зарывшись в ил. В это время все растет быстрее. Пользуясь благоприятной ситуацией, нуба высаживают вокруг хижин арахис, бобы и кукурузу. Только так, вероятно, можно объяснить, как они выживают в засушливое время при бедной витаминами пище.

Дождь пока прекратился, но все еще было не ясно, когда мы сможем уехать. Земля стала слишком мокрой. Машину мы загрузили полностью, чтобы сразу же двинуться в путь. Но жара внезапно усилилась. И вновь возникла опасность, что пленки и продукты испортятся. Поэтому мы каждое утро вновь все выгружали и переносили в дома к нуба. Тяжелая и трудоемкая работа.

Даже нуба, которые искренне не желали с нами расставаться, советовали уехать. С тяжелым сердцем мы собрались в дорогу. Накануне вечером решили устроить небольшой праздник. Алипо намеревался доставить к столу двух коз и большое количество кур.

Настроение во время прощального праздника и у нас, и у нуба было соответствующее, поскольку никто из нас не знал, сумеем ли мы еще раз приехать, и все же торжество протекало весело и радостно. Пришло столько наших гостей, что вскоре не осталось ни одного свободного уголка. Не только мы с Хорстом дарили подарки, но и нуба принесли миски с земляными орехами и мариссой. Матери взяли с собой малышей. Мы не могли оторваться от увлекательного прослушивания магнитофонных записей песен и воспоминаний о праздниках ринговых боев.

Когда ушли последние гости, было уже поздно. Хорст и я смогли заснуть совсем ненадолго. Остальную ночь мы паковали вещи, одновременно думая, как лучше разделить по справедливости между нуба то, что останется здесь после нас. Ни у кого не должна возникнуть зависть. Каждая мелочь ими очень ценилась, каждый гвоздь или пустая консервная банка — все это они обожали, хотя и никогда не выпрашивали. Мы решили разделить пилы и другие инструменты, а также карманные батарейки, керосиновые лампы и канистры для воды, а заодно сахар и чай. Не менее востребованы были лекарства, бинты, мази, присыпка для ран, лейкопластыри, леденцы от кашля. Кроме того, после нас оставалось четыре хижины, четыре семьи принимали особое участие в их постройке — соответственно, каждая получила по соломенному домику.

Первым еще до восхода солнца появился Алипо, за ним Нату, Туками и Нотти. Еще не наступил день, как множество нуба собрались вокруг нашей машины. Они приходили с соседних гор, из Тоссари, Табаллы, Томелубы. Они выглядели спокойными, но печальными. Нату и Алипо взяли на себя распределение остающегося имущества. Споров не возникло. Мы с трудом пробили себе дорогу к «лендроверу».

Хорст осторожно вел внедорожник, вокруг собралось сотни нуба, бежавших следом. Каждому хотелось протянуть нам руку. Долго, очень долго бежали они рядом, и Хорст не осмеливался прибавить газу и уехать.

Чем дальше мы удалялись от Тадоро, тем становилось темнее небо. В любой момент новые потоки дождя могли сделать дальнейшую поездку невозможной. Но мысли о нуба, отвлекли меня. Несмотря на серьезные изменения, которые произошли с ними, моя привязанность к ним сохранилась. Увижу ли я их еще раз? Я так часто желала себе именно этого. Мы еще не покинули горы Нуба, а на меня уже напала тоска. Сразу же захотелось вернуться обратно.

Обессиленные после напряженной езды, мы добрались до Семейха. Там нас ожидала новая неприятность: поезд в Хартум отменили. Мы оказались в ловушке: отсюда наши перегруженные машина и прицеп доехать до суданской столицы не смогут. Оставалось только держать курс на северо-запад до Эль-Обейда. Но и этот путь был небезопасен. Он вел по местности, похожей на пустыню, где ветер замел дороги песком. Эту ужасную поездку я не забуду никогда. Машина беспрерывно должна была прокладывать себе путь, указателей не существовало. Мы могли ориентироваться только по солнцу. Стояла дикая жара, ни человека, ни зверя. Ни одна машина нам не встретилась. Спросить маршрут не у кого. «Лендроверу» нельзя останавливаться, иначе из глубокого песка пустыни нам не выбраться. Прицеп болтался как спортивные санки. Солнце слепило нас, все время нависая перед глазами. Я не отваживалась говорить, опасаясь потревожить Хорста.

С нами ехала маленькая обезьянка Рези — подарок от нуба. Наверняка в Тадоро ее умертвили бы и съели. Нуба едят все, что ползает или летает. Теперь она бодро восседала рядом с нами, то на моих коленях, то у Хорста на плече или у руля.

Наконец, после заката солнца, в темноте на горизонте всплыли огни. Стояла ночь, когда мы прибыли в Эль-Обейд.

В Южном Судане

Мне удалось купить в Эль-Обейде авиабилет до Хартума, где уже несколько дней находился Хорст, прибывший туда поездом. Тридцать часов пути Хорст вместе с обезьяной провел на открытой платформе под «лендровером», не желая ни на минуту оставить без присмотра ценный материал и камеры. Поездка оказалась для обоих муками ада. Покрытый железом пол платформы до того раскалился, что обжигал при одном прикосновении. Но под машиной образовалась тень, где Хорст со своей перепуганной обезьянкой имел возможность спрятаться от нестерпимой жары.

Дом, в котором мы наконец смогли отдохнуть после утомительной поездки, был окружен тенистым садом. Обезьянка Рези, теперь разгуливавшая без поводка, от души нарезвилась среди деревьев. По ночам она спала где-то в кронах, но вставала с первыми лучами солнца и до наступления сумерек крутилась неподалеку от нас.

Вообще-то мы хотели как можно скорее вернуться в Германию, но господин Мубарак Шаддад уже давно специально для нас подготовил поездку в Южный Судан. Такое великодушное приглашение суданского правительства я не могла не принять. Мы намеревались продать «лендровер» в Хартуме, с тем чтобы оплатить обратные авиабилеты в Мюнхен. В Судане такая машина ценится дорого. Мы передали автомобиль сотруднику господина Вайстроффера, который во время нашей поездки по Южному Судану обещал позаботиться о его продаже.

Незадолго до отъезда мне пришлось еще раз поволноваться. Исчезла Рези. Мы предприняли большую поисковую операцию. Несколько дней жили только этим. Опросили сотни домов. Делая объявления по телевидению и радио, я обещала награду за любые сведения об обезьянке. Никто не откл<