Успехи и превратности судьбы
После трехмесячного пребывания в горах я снова вернулась в Мюнхен, несказанно более уверенная в себе. На несколько дней ко мне приехала погостить Алиса Браун, владелица фотоателье в Найроби и одновременно хорошая домохозяйка. С течением времени, надо заметить, чем легче я управлялась с фото- и кинокамерами, тем тяжелее мне становилось заниматься домашним хозяйством. Моя мать очень избаловала меня. После ее кончины попытки приготовить себе что-то перекусить, как правило, заканчивались неудачей: я уже неоднократно обжигала пальцы на руках, молоко выливалось на пол, и в довершение ко всему регулярно разбивались тарелки и чашки. В большинстве случаев я сама оказывала себе помощь, как привыкла это делать в экспедициях.
Работы во время моего отсутствия накопилось так много, что я не знала, с чего начать. К счастью, получила хорошие новости из США. Издательство «Тайм энд лайф букс» в книге «Африканское королевство» напечатало мои рассказы о нуба, опубликовав здесь же и авторские фотографии, выплатив за все это приличный гонорар. Кроме того, в одном из американских журналов появилась неожиданная статья под заголовком «Стыд и слава в кино» Келлера и Берсона. Процитирую: «Вы — талантливый режиссер. Вы работали на Гитлера? Вы — наци. Вы работаете на Сталина? Вы — гений».
В материале сравнивались мои фильмы с киноработами Сергея Эйзенштейна, сопоставлялись «Триумф воли» и «Броненосец Потемкин». О моей «Олимпии» Келлер и Берсон писали: «Фильм не только произведение искусства, а прежде всего завещание немецкому кино».
Подобный энтузиазм разделял Джеймс Кард, возглавлявший Дом Георга Истмана. То, что он сообщил, для меня звучало как сенсация и заставляло сердце учащенно биться. Для выставки «Кино в Германии в 1908–1958 годах» их корпорация решила показать все фильмы, в которых я выступала в качестве актрисы или режиссера.
И это в то время, когда в Германии широкое признание моих работ в мире на протяжении нескольких десятилетий замалчивалось… С большим удовлетворением привожу отрывок из программы выставки «Пятьдесят лет немецкому кино», проходившей в Музее современного искусства в Нью-Йорке в 1965–1966 годах:
Эпос Лени Рифеншталь, посвященный Олимпийским играм 1936 года, — без сомнения, лучшая кинопродукция, появившаяся в Германии между 1933 и 1945-м. По мнению некоторых деятелей кино, это один из самых выдающихся фильмов, созданных где-либо и когда-либо.
«Олимпия» — не документальный репортаж о событиях тех Игр, но и не орудие пропаганды. Подобные обвинения несправедливы. Сравнение несокращенного немецкого оригинала со сделанной специально для Соединенных Штатов и Великобритании англоязычной версией, показывает, что успехи атлетов принимающей страны показаны без намерения принизить достижения других. Не предпринималось ни единой попытки умалить достижения чернокожих спортсменов. В этой связи примечателен показ триумфа Джесси Оуэнса.
«Олимпию» следует понимать не просто как документальный фильм, а как художественное произведение, исходным материалом которого стали реальные события. Сотрудничество Лени Рифеншталь и композитора Герберта Виндта позволило создать уникальную, единственную в своем роде картину. Какие бы времена мы ни переживали, этот фильм благороднее и выше отвратительных нападок и лжи, нацеленных на то, чтобы принизить его грандиозный успех.
Интересно также сообщение газеты «Нью-Йорк тайме» под заголовком «Фильм Рифеншталь был слишком хорош»:
Говорят, левый испанский кинорежиссер Луис Бунюэль переработал документальный фильм Лени Рифеншталь о нацистском партийном съезде в Нюрнберге, попытавшись использовать эту картину в целях антинацистской пропаганды. В Нью-Йорке он показал свою работу Рене Клеру и Чарли Чаплину. Чаплин сгибался от хохота. А Клер задумался: кадры Рифеншталь, чертовски выразительные, все равно здорово приукрашивали нацистов. Получился эффект, явно противоположный задуманному — настоящий бумеранг. Публика была бы подавлена. Об этом доложили в Белый дом. Президент Рузвельт посмотрел фильм и согласился с Клером. При полном молчании фильм сдали в архив.
Моими фильмами интересовались не только в США и Англии. Показало «Олимпию» и шведское телевидение. После чего там же, в Швеции, в журнале «Популярные фотографии» опубликовали широкомасштабное интервью со мной, что ценно, безо всякой отсебятины и искажений действительности. Но в Германии по-прежнему увидеть мои картины можно было крайне редко. Благодаря успеху моих фильмов во всем мире я смогла пригласить из Берлина в Мюнхен свою бывшую сотрудницу Эрну Петерс. Вырисовывались новые возможности, в том числе и связанные с фотографией: этот вид творчества все больше привлекал к себе внимание.
Огромный интерес к моим работам проявился в Японии. Мики и Йасу, мои японские друзья, привезли из Токио фантастическое предложение. Сразу же, правда, возникли сомнения, сумею ли я его принять из-за провала в фирме Гейера. В Японии специально для цветного телевидения построили новый транслятор, один из крупнейших в мире. Руководство тамошнего телецентра решилось попросить у меня материал по нуба для программы открытия — не готовый фильм, а только важнейшие части из неиспорченных пленок, — ее намеревались показывать с продолжением. Я получила приглашение приехать в Токио. Предложенный гонорар давал реальный шанс предпринять новую экспедицию и, может быть, снять «озелененные», а попросту говоря, испорченные у Гейера сцены еще раз.
Проблема состояла в том, что демонстрационных копий у меня не было. Тогда я еще не приобрела стол Стенбека, и моя рабочая копия изрядно пострадала от плохого монтажного резака, изуродовавшего ее так, что она больше не проходила через проектор. А так как в фирме Гейера, к несчастью, скопировали основную часть образцов без нумерации, то отбор оригиналов для новых копий оказался делом очень долгим. А время поджимало. Уже через несколько недель президент японского телецентра намеревался встретиться со мной в Кёльне на выставке «Фотокина» — там я и должна была показать ему образцы.
В любом случае имело смысл попытаться. Петерле, как я до сих пор называю Эрну Петерс, взяла отпуск на несколько месяцев, чтобы помочь мне. Она опекала и заботилась обо мне как мать. Я поручила ей сортировать материал, надписывать коробки, склеивать короткие куски пленок. Эрна оказалась самым ответственным и прилежным человеком, повстречавшимся мне в связи с профессией. Она до сих пор с ужасом вспоминает время, когда мы обе почти не выходили из монтажной, отчаянно пытаясь изготовить приличный киноролик путем комбинирования бесчисленных вариантов из испорченного материала. Ежедневно мы работали по восемнадцать часов в подвале, зачастую забывая перекусить и выпить кофе. В нашей «студии» не было окон, поэтому день на дворе или ночь значения не имело. Мы часто выходили из подвала в пять часов утра. Предложение японцев открывало уникальные возможности, упускать их не хотелось. Таким образом к сроку у меня получился большой ролик с кадрами праздников ринговых боев и из серибе.
Теперь все зависело только от фирмы Гейера: сумеют ли ее сотрудники изготовить пригодную демонстрационную копию. Я ждала очень долго, а между тем приближалась выставка «Фотокина». Постоянные запросы и просьбы не помогали. Можно было сойти с ума. В полном отчаянии я улетела в Кёльн без копии. Последнее сообщение из фирмы Гейера: «Задерживают технические неполадки». Ролик обещали переслать прямо на кёльнскую выставку на стенд «Кодака».
Ежедневные многочасовые ожидания: обещанной посылки все не было. Руководитель японского телецентра не мог оставаться до конца выставки. В конце концов, сильно разочарованный, он уехал. Для меня те дни казались мученической смертью. Только в самый последний момент, за несколько часов до закрытия выставки, — слишком поздно — копия наконец прибыла… Я пережила жестокий удар. Демонстратор от «Кодака» отказался показывать дефектный ролик. Причина: в фирме Гейера умудрились вставить в новую копию различные части моей рабочей испорченной копии. В результате излишней перфорации пленка теперь не могла пройти через проектор. Вероятно, — невыносимая мысль — они потеряли оригиналы. Посмотреть копию не смог никто. Степень ущерба трудно описать. Ведь не одни только японцы, но и сотрудники Би-би-си, а также французского телевидения проявили заинтересованность в материале о нуба. После окончания «Фотокина» меня ждали с роликом-образцом в Лондоне и Париже.
Но теперь надежда спасти фильм исчезла окончательно.
В Лондоне и Париже
Несмотря на эту неудачу, Англию и Францию я все же посетила. В Лондон прилетела только с фотографиями нуба. Намереваясь продать эти снимки какому-либо журналу, обратилась в редакцию «Санди тайме мэгэзин». Боязливо вошла в офис. Там я никого не знала, более того, даже не подозревала, как воспримут мой визит после всех прошлых публикаций негативного характера в английской прессе. Приходилось полагаться лишь на выразительную силу моих фоторабот. И они меня не подвели. Годфри Смит, тогдашний главный редактор, уже ждал меня в небольшом бюро. После неформального, сердечного приветствия подошли многие из его сотрудников, в их числе — Майкл Ранд, будущий арт-директор «Санди тайме мэгэзин». Установили проектор, и я продемонстрировала свои слайды перед присутствовавшими. Уже через несколько минут почувствовала: они понравились. Покинув «Томпсон хаус», где располагалась редакция, я, счастливая, отправилась бродить по лондонским улицам. Годфри Смит не только собрался опубликовать серию фотографий с нуба, но — хотя я его об этом даже не просила — выдал мне аванс.
Успех в Лондоне на этом не закончился. На следующий день поступило приглашение на ленч от мистера Харриса, директора «Харрисон паблишинг груп». Речь шла о написании мемуаров. Заставить себя твердо согласиться на подобный проект тогда я не смогла: страх перед задачей был непреодолим. Меня хватило лишь на то, чтобы уверенно обнадежить мистера Харриса, воспринимая его очевидную симпатию как подарок. Он был очарован слайдами нуба и первый предложил мне сделать иллюстрированный том. Он ободрил меня еще и предложением поискать подходящего немецкого издателя в качестве корпоративного партнера.
— В одиночку, — сказал он, — мы, к сожалению, пока ничего сделать не сможем, так как до сих пор не специализировались по выпуску подобных иллюстрированных книг.
В данной ситуации пришлось приберечь свой скепсис: мне, да найти издателя в Германии! Полный абсурд.
И на Би-би-си, где я навестила мистера Хаудена, которому в тот момент уже не смогла показать снимки, меня также приняли очень тепло. Едва я расположилась в его бюро, туда моментально набилось великое множество любопытствующих сотрудников, желавших со мной познакомиться. Из-за нехватки стульев вскоре почти что все расположились на полу. Затем сострудники Би-би-си проводили меня в гостиницу. И там мы, заняв весь номер, беседовали, сидя на ковре, до глубокой ночи. В тот вечер я познакомилась с очень одаренными молодыми деятелями кино Англии, среди которых был и Кевин Браунлоу, с которым нас и по сей день связывает дружба.
Успех сопутствовал мне в Париже. Шарль Форд,[496]французский друг, написавший потом мою биографию, проводил меня в «Пари матч». Как и в Лондоне, бюро главного редактора оказалось слишком тесным для желавших пообщаться со мной. Нуба и здесь завоевали сердца французских деятелей прессы, и я вернулась в Мюнхен со множеством интересных предложений.
То ли радость, то ли поджидавшие дома плохие известия, не помню, но что-то меня тогда подкосило. В моем дневнике записано, что в день возвращения со мной случился коллапс. Врач Вальтер Цельтвангер несколько дней и ночей сидел у моей постели. В первый раз — об этом свидетельствуют медицинские документы — были затронуты почти все органы и даже обычно такое здоровое, натренированное танцами и спортом сердце.
Любая профессиональная деятельность мне была запрещена. На длительное время.
Вероятно, все-таки причиной подобного состояния послужило полученное по приезде домой письмо из фирмы Гейера. Оно содержало ужасную весть: единственный правильно проявленный и незаменимый пробный ER-ролик — главное доказательство при возможном судебном расследовании, — а вместе с ним оригинал другой пленки полностью утрачены. Теперь я знала, почему тогда сотрудники фирмы Гейера в присланную мне в Кёльн копию вложили части разодранного рабочего материала. Для меня это стало больше чем шоком — настоящей трагедией.
Но, как часто бывало в моей жизни, в которой постоянно чередовались взлеты и падения, беспросветность сменилась новой надеждой. Как только Руди и Урсула Вайстроффер в Хартуме услышали о моей болезни, они сразу же пригласили меня к себе. Они знали, как прекрасно я себя у них чувствовала и какой здоровой становилась в Африке.
Перед отъездом меня неожиданно навестили Альберт Шпеер с супругой Маргарет. Шпеер, мой единственный друг времен Третьего рейха, несколько недель тому назад был освобожден из Шпандау[497]после двадцатилетнего тюремного заключения. Сразу же после выхода из заключения он написал мне:
8 октября 1966 года.
Дорогая Лени Рифеншталь!
Наша многолетняя дружба, не прерывавшаяся даже в эти тяжкие годы, требует, как я теперь чувствую, решительного шага. Я подумал: не пора ли нам говорить друг другу «ты»? В середине ноября мы с супругой будем в Мюнхене. По приезде сразу же позвоню. Очень рад нашей предстоящей встрече и шлю сердечный привет.
Твой Альберт Шпеер
Я была счастлива, что скоро увижу Альберта, но боялась встретить сникшего печального старого человека. И как же я была удивлена, когда он появился передо мной на Тенгштрассе! Несломленный, с таким же пронзительным взглядом, Шпеер был все тот же, — только стал старше. Как такое возможно? Я с трудом могла в это поверить. Он показался мне немного заторможенным, и поэтому я не решилась расспрашивать его о Шпандау. Но он сам начал говорить о времени, проведенном в тюрьме, так, как будто это был долгий отпуск, который ему не хотелось бы вычеркивать из своей памяти. Я безмолвствовала. Со стыдом вспомнала о своем поведении в тюремной камере Зальцбурга, когда билась в кровь головой об дверь. Должно быть, Шпеер обладал необычайно большой внутренней силой.
Когда мы попрощались, пообещав друг другу видеться чаще, мои собственные проблемы как будто стали другими, не такими уж страшными.
Рождество у нуба
В начале декабря 1966 года я снова летела в Судан. На этот раз лишь на 28 дней. Купить самый дешевый авиабилет я могла только на такой срок. С собой везла лишь легкий багаж: из-за ограниченности во времени свидание с нуба все равно было невозможно. Мое первое письмо молоденькой приятельнице, оставшейся выполнять необходимую работу по дому, я послала сразу по прибытии. Оно лучшее свидетельство моего тогдашнего состояния души:
Хартум, 2 декабря 1966 года.
Дорогая Траудль!
Это мое первое письмо из Хартума. Я прилетела сюда ровно в полночь. В самолете не могла заснуть: сказалось перенапряжение. Меня встретили Вайстрофферы. Дома мы еще час посидели в саду, затем мои друзья отправились спать — они должны каждое утро вставать в шесть часов. Их новый дом, который я еще не видела, красивее, чем прежний. Его окружает великолепный сад. Много цветов и живописных кустарников. Я села в одиночестве в саду, расслабилась, наблюдала за небом и звездами и ушла спать только под утро в четыре часа. Погрузившись в глубокий сон, проснулась через одиннадцать часов, в послеобеденное время. Вайстрофферов я не видела — они после обеда отдыхают. Не было ни повара, ни прислуги, я гуляла по дому и саду совсем одна. Чувствовала себя свободной и вновь почти счастливой. Мои мысли, конечно, блуждали в краю нуба.
Пришли, пожалуйста, несколько пустых жестяных банок для хранения чая, сахара и сухого молока, а также пластиковые стаканчики. Все это мне понадобится, если я, как все же надеюсь, поеду в горы.
Искренне твоя Л. Р.
Господин Ахмад Абу Бакр, все еще возглавлявший Министерство туризма Судана, в принципе уже разрешил мне поездку к нуба, но я никак не могла достать машину. Утешением было его приглашение на необычное сафари для 500 гостей, в большинстве своем дипломатов из многих стран, а также чиновников суданского правительства. В тот день в тысяче километров юго-восточнее Хартума планировалось торжественное открытие плотины Эр-Росейрес на Голубом Ниле, строившейся шесть лет при помощи Германии. Затем предполагалось посетить Диндер-парк, самый крупный национальный парк в Судане.
Поездка по железной дороге к Росейресской плотине длилась две ночи и один день. Я ехала в комфортабельном купе и во время продолжительной поездки хорошо отдохнула. В свите Абу Бакра находился молодой англичанин, журналист, который работал в хартумском представительстве корпорации «Филипс». Он хорошо знал мои фильмы и интересовался всем, что я делала. По его просьбе я часами рассказывала о своей жизни.
По прибытии в Росейрес, в немыслимую жару я почувствовала степень своего истощения — мне было очень трудно идти по горячему песку. До плотины, выглядевшей весьма внушительно, мы добирались всего каких-то полчаса. По пути фотографируя многие интересные виды своей новой «лейкой», я вовсе забыла об усталости. Потом, по прошествии времени, заметила, как измотал меня этот короткий путь, но, превозмогая себя, сумела остаться на ногах.
Церемония открытия плотины с ее речами, праздничным обедом в одной из просторных палаток, меня сильно утомила. Я попросила молодого англичанина отвести меня обратно в поезд. Забравшись в первый попавшийся вагон, я легла на пол, и, казалось, ничто не было способно поднять меня. Когда англичанин все же меня нашел, то сказал встревоженно:
— Пойдемте, госпожа Рифеншталь, это вагон президента. Здесь вам нельзя оставаться.
Я же не в силах даже открыть глаза моментально заснула. Через несколько часов очнувшись, обнаружила, что уже наступил вечер. Британский журналист все еще находился рядом со мной. Стало прохладнее, сон укрепил мои силы, и я смогла покинуть поезд. Молодой человек привел меня к Абу Бакру, угощавшему гостей в большой открытой палатке на берегу Голубого Нила. Сидя рядом с ним, я провела незабываемый вечер. Отведав потрясающих яств, подаваемых чернокожими официантами в цветастых одеждах с широкими лентами, мы наслаждались прекрасными ночными часами. И, как всегда в Африке, самое большое впечатление производило синее небо, усыпанное миллиардами звезд, раскинувшееся над нами в виде огромного шатра.
Поездка в Диндер-парк не состоялась из-за невозможности передвижения по размокшим после сезона дождей дорогам. Поэтому обратно в Хартум мы отправились раньше запланированного, и весь путь я провела в президентском вагоне-салоне, куда меня пригласил на чай тогдашний глава Судана Сейид Исмаил Азари. Этот пожилой, хорошо выглядевший мужчина, внезапно напомнивший мне Гинденбурга, справился о моих впечатлениях о нуба. Услышав, что я хочу вновь к ним поехать, возражать не стал и даже, к моему удивлению, обещал любую мыслимую помощь.
Теперь меня было не удержать. Уже в день моего возвращения в столицу Судана я начала собираться в дорогу. Господин Бишара, богатый владелец транспортной конторы в Хартуме, предоставил в мое распоряжение грузовик, следующий в горы Нуба из Эль-Обейда, и попросил за это только оплату расходов на горючее. Мои немецкие и суданские друзья обеспечили мою краткосрочную экспедицию всем необходимым. Абу Бакр прислал мне даже магнитофон. В итоге все же получилось несколько ящиков багажа. Чтобы добраться до Эль-Обейда, я намеревалась ехать поездом, который находился в пути, по крайней мере, 26 часов. Расходы на самолет в Эль-Обейд оказались бы для меня слишком велики. С другой стороны, дни, которые я могла бы провести у моих друзей нуба, безвозвратно уходили. Я не имела права пропустить обратный вылет из Хартума в Мюнхен ни под каким предлогом. И друзьям я пообещала встретить Новый год с ними в Немецком клубе.
За неделю до Рождества поздно вечером мой поезд прибыл в Эль-Обейд. В полном одиночестве я стояла на станции со всем своим багажом, не зная, куда направиться дальше. С помощью жестов удалось добраться до местной небольшой гостиницы. Ящики остались на платформе. По счастью, их не украли.
В середине следующего дня меня нашел шофер, присланный господином Бишарой. Вид огромного пятитонного грузовика меня поразил. Я оказалась единственной пассажиркой. Кроме водителя, молодого араба, в машине находилось еще двое его чернокожих помощников. Общаться с ними без знания языка было невозможно, поэтому мне не удалось выяснить, знают ли они дорогу в горы Нуба и сколько времени мы будем в пути.
Я сидела в кабине рядом с шофером. Засыпанные песком дороги чрезвычайно затрудняли ориентировку. Спустя три или четыре часа я заметила, что исчезла моя сумка. Там были паспорт, деньги и документы, разрешающие пребывание в стране. Должно быть, по пути сумка случайно выпала из автомобиля. Меня охватил смертельный ужас. Машина тотчас остановилась, и шофер, поняв мои жесты, в срочном порядке поехал обратно. На этот раз мне повезло: приблизительно через час сумка была обнаружена одним из помощников водителя. Она валялась в песке, расплющенная нашим грузовиком, но, кроме поврежденных очков, все остальное оказалось в целости и сохранности.
От случая к случаю происходили маленькие поломки, оказавшиеся, к счастью, легко устранимыми. По моим расчетам, нам уже давно пора было бы добраться до Диллинга, небольшого идиллического местечка, расположенного на середине пути между Эль-Обейдом и Кадугли.
Мы ехали уже более девяти часов. А обычно эта дорога занимала от трех до четырех часов. Вероятно, мы двигались по кругу. Шофер нервничал, я беспокоилась. Саванна вокруг все время выглядела одинаково, а компас я с собой, к сожалению, не взяла. Попасть в Диллинг удалось уже в темноте. Уставшие до смерти и голодные, мужчины переночевали в машине, а я рядом на своей раскладушке.
На следующее утро я все же надеялась добраться до Тадоро. Но нам удалось доехать до Кадугли и то только во второй половине дня. Окружной офицер, которому я предъявила разрешение на пребывание, меня знал и пожелал нам доброго пути. Мы уже собрались сесть в машину, как к нам приблизился полицейский и что-то крикнул водителю. Мухаммад дал понять, что мы должны следовать за полицейским. Я не понимала зачем и медлила, но мой шофер делал однозначные жесты: надо идти со всеми. По-моему, это не предвещало ничего хорошего. Мы подошли к дому, у входа в который нас ждал офицер полиции. Он сказал что-то (для меня непонятное) по-арабски. Тогда полицейский взволнованно обратился к Мухаммаду, но тот тоже не смог перевести. У меня лихорадочно забилось сердце. Шофер с помощью пантомимы пытался растолковать, что нам надлежит вернуться, дальше ехать нельзя. Я горестно покачала головой и попыталась — тоже жестами — разъяснить уже начинавшему сердиться офицеру, что у меня есть разрешение губернатора Эль-Обейда.
Все было напрасно. Ситуация выглядела критической. В этой отдаленной местности решение принимает только шеф полиции. Убедить представителя власти сходить со мной к окружному офицеру не удалось. Из-за своей беспомощности я в отчаянии уселась прямо на землю посреди улицы. Неужели эта моя африканская поездка напрасна? Быть так близко от цели и сдаться? Во всем теле чувствовалась боль, меня начало дергать как при судорогах. Было ли это всерьез или несколько наигранно, сейчас точно не вспомню, но тогда я твердо знала, что добровольно отсюда никогда не уйду, меня могут лишь унести. Силой Мухаммад пытался меня успокоить, но я не унималась.
Внезапно меня осенило. Со мной ведь был магнитофон с кассетой, содержащей немаловажную запись, явно призванную меня спасти в создавшейся ситуации. Я вскочила и помчалась к машине. (Шеф полиции, должно быть, подумал, что имеет дело с буйно помешанной.) Спешно порывшись в багаже, я нашла аппарат и кассету с пленкой. Включила запись — послышался голос, вещавший на арабском языке. С чувством собственного достоинства я вернулась к все еще стоявшему на улице шефу полиции и, не обращая внимания на его протестующие жесты, поставила рядом включенный магнитофон, внимательно наблюдая за его реакцией. То, что он теперь услышал, должно было все в нем перевернуть: звучало указание самого высокого полицейского чина Кордофана ко всем подчиненным помогать мне в любой ситуации и беспрепятственно разрешать фотографировать и делать съемки. В этой записи говорилось также, что я друг Судана.
Действительно, эта магнитофонная запись, уже неоднократно творившая чудеса, сработала и на этот раз. Шеф полиции пожал мне руку, обнял меня и пригласил в свой дом на ужин. Но поскольку мне хотелось еще до полуночи успеть добраться до своих нуба, я вежливо отказалась и была счастлива как можно скорее уехать.
Еще одна опасность осталась позади. Дальше мы двигались по местам, ставшим для меня почти родными. Здесь уже я знала каждую тропинку, каждое дерево. До Рейки было всего 52 километра, оттуда до конечного пункта нашего маршрута — еще три. В Эль-Хамбре, небольшом поселке, мы передохнули, чтобы поприветствовать живущих здесь суданцев, иначе бы они обиделись. Когда меня узнали, всё в деревне пришло в движение, все захотели со мной поздороваться. В небольшой школе, куда меня пригласил ее прекрасно говорящий по-английски директор, на циновках, прямо на полу сидели трое или четверо молодых учителей. Нам предложили маленькие табуретки и угостили чаем. Отклонить предложение гостеприимного директора переночевать в Эль-Хамбре было просто невозможно, хотя из-за этого я опять опаздывала к нуба на целую ночь. Он познакомил меня со своей женой, затем для ночлега предоставил в мое распоряжение свою спальню как лучшую комнату в доме. Этот человек буквально настаивал на том, чтобы я спала на их супружеской постели, хотя в том же помещении обнаружилась вполне удобная просторная кушетка. Перед сном хозяин дома внес огромный таз с водой и очень просил разрешения лично помыть мне ноги. Я порядком сконфузилась, но в Судане гостю лучше ни в чем не перечить хозяину, иначе последний не на шутку обидится.
Наступило уже 21 декабря, когда мы наконец-то достигли Тадоро, где меня бурно приветствовали мои друзья-нуба. Их радость и волнение приняли небывалые формы: меня подняли на плечи, а все стоявшие вокруг начали танцевать и петь. Водитель и его помощники безмолвно наблюдали за этой сценой. Нуба сначала обсудили, где меня разместить: узнали, что я приехала всего на несколько дней, значит, на постройку нового жилья у них нет времени, но оставлять меня спать под открытым небом мои друзья тоже ни за что не хотели. Уже через несколько минут нуба освободили хижину жившего тогда в серибе Нату, разместив его домочадцев у соседей. Только Нуа и двое ее детей решили остаться, чтобы я не была совсем одна. Женщины и мужчины поставили себе на голову ящики из моего багажа и перенесли их в хижину. Мухаммад со своими двумя помощниками решил вернуться и переночевать в школе Рейки.
С этого момента мой дом постоянно был переполнен. Нуба приходили издалека, чтобы поздороваться. Казалось, время здесь остановилось, не изменилось ничего. И меня это радовало. Уже на следующий день я стала готовиться к посещению гор Коронго, — к необычайной радости моих нуба, потому что, как и всегда, те, кому удавалось найти себе место в большом грузовике, ехали с нами. Этот отрезок пути приблизительно в 35 километров туземцы, если возникала необходимость, в обычные дни пробегали пешком. Коронго-нуба меня встретили также очень тепло. Они получили свои маленькие подарки и в ответ также щедро одарили меня.
Тем временем наступил сочельник. Уже в третий раз я проводила рождественские дни у нуба. Из Хартума, на всякий случай, я захватила свечи, искусственную зеленую еловую ветку, много мишуры (нуба всегда нравилось все блестящее). Решила устроить небольшое торжество. Для нуба это было внове — радостно и удивительно, — они ведь до тех пор не знали, что за праздник Рождество. Когда потом в сумерках в хижине я зажгла свечи, выяснилось, что в этом племени никогда такого не видели. Нуба наблюдали за моими действиями в полном безмолвии, потом спросили, что же все это означает. Я рассказала им коротенькую историю праздника, обвязала себя простыней, чтобы хоть как-то походить на ангела, и получила огромное удовольствие, сумев поговорить с детьми на их языке:
— В Алемании, — повествовала я, — в этот день горят свечи и детей спрашивают, были ли они весь год послушными.
Мои маленькие слушатели-нуба внимали моей сказке настолько искренне, серьезно, их огромные глаза так блестели, что я просто блаженствовала.
Потом Алипо и Нату построили детей в два ряда перед хижиной: в общей сложности собралось 50 или 60 ребятишек. Я привезла с собой полный мешок сладостей и теперь вкладывала в каждую ручонку по нескольку леденцов.
Дети были счастливы. Их настроение, радостный смех — как будто чирикали птички — передавались и взрослым. Достав разнообразные консервы, бутерброды, печенье, я раздавала угощение всем нуба.
Между тем женщины принесли пиво. Настроение становилось все радостнее. В самый разгар праздника некоторые мужчины спросили, не могу ли я их взять с собой в Алеманию. Когда я сказала, что здесь живется намного лучше, они не поверили.
Тут мне в голову пришла забавная мысль. Я дала одному нуба мою сумку и ответила, что он должен медленно пройти через узкий коридор хижины, не оборачиваясь. Все напряженно следили. Тогда я притворилась разбойником, согнувшись, тихо проползла за ним следом, подскочила к нему, схватила сумку и убежала. Нуба кричали от восторга, смеялись до слез.
Мое пребывание здесь подходило к концу. Я задержалась еще на один день, а через два меня уже ждали друзья в Хартуме. На этот раз прощание вышло не таким грустным. В нашем распоряжении был большой грузовик, и многие нуба захотели проводить меня до Кадугли. Это выглядело самопожертвованием с их стороны, поскольку в ту же ночь они пешком намеревались вернуться домой. Им предстояло пройти 50 километров, чтобы на следующий день праздновать в Тадоро, участвуя в самых больших ринговых боях, которые проводятся только раз в году.
Было уже темно, когда мы отправились в путь. Не доезжая 15 километров до Кадугли машина встала: генератор освещения оказался с дефектом. Исправить поломку шоферу не удалось. Ничего не оставалось, как ждать проезжающей машины, — приобрести запасные части можно было только в Кадугли. Я рисковала пропустить самолет. Мы вышли из машины и уселись на краю дороги. Мои друзья нуба не могли ждать слишком долго: им нужно было отправляться обратно.
Неожиданно в темноте мы заметили свет. Подъезжал грузовик, доверху загруженный мешками и людьми. К сожалению, он двигался не в том направлении. Мы его остановили. В ответ на просьбу доставить моих нуба в Тадоро водитель покачал головой, его маршрут пролегал западнее. Тогда я отдала ему почти все деньги, оставив себе лишь немного. Это помогло. Но нуба своим отказом все осложнили — они отказались ехать без меня. «Ты должна поехать с нами, — просили они, — мы устраиваем праздник для тебя, ты наш почетный гость, ты не можешь отсутствовать».
Как ни глупо это выглядело, но я дала себя уговорить. С помощью моих нуба — некоторые из них говорили по-арабски — я попросила шофера заехать за мной в Тадоро, как только починит машину.
Когда я проснулась утром, нуба уже занимались подготовкой к празднику. Трех самых лучших бойцов — Нату, Туками и Гуа — разукрашивали в доме, в котором находилась и я. Туками, в свое время избежавшего тюрьмы, спасшись бегством, теперь, после двухлетнего отсутствия, его соплеменники встретили с радостью.
Бойцы уже обмазывались золой под барабанную дробь. Их жены и матери закрепили на моих руках и ногах повязки из козьей шерсти и повесили украшения из жемчуга. Затем меня препроводили в центр, на место, специально отведенное для боя. Никто не находил это странным, а я давно уже привыкла к неожиданностям. Нату и Туками исполнили танец, напомнивший мне о райских птицах. При этом они испускали звуки, похожие на клекот, двигали руками как индийские танцовщицы в храме. Я фотографировала это зрелище со всех сторон, а тем временем отовсюду стекались все новые нуба. Через 10 минут нас окружили сотни, а затем и тысячи туземцев. Эта картина до сих пор стоит у меня перед глазами. Я попыталась запечатлеть на камеру все, что только могла, позабыв про время, как и про то, что мне давно пора мчаться в Хартум.
Грузовик приехал за мной как раз в середине действа. Собственно говоря, следовало бы немедленно сесть в машину, но — это, наверное, поймет далеко не каждый — захотелось присутствовать на волшебном празднике до конца. Мне вообще в оптимизме не откажешь, и я понадеялась, что мы еще успеем на поезд. На счастье, водитель и его спутники познакомились на том празднике с красивыми девушками и так ими увлеклись, что отложили отъезд до следующего утра.
Нуба обычно встают с первыми лучами солнца, но на следующее утро они проснулись гораздо позже. Мысль о предстоящем расставании с племенем навела на меня глубокую тоску, я почти не думала о своих друзьях в Хартуме. В Тадоро всегда царит удивительно дружелюбная атмосфера, кажется, что такой больше нет нигде. В третий раз я сказала себе, что, несмотря ни на что, мое счастье здесь, среди этих людей.
Как только рассвело, появились первые нуба. Они хотели меня уговорить не покидать их. Их становилось все больше. Пока я собирала вещи, подъехал грузовик. При виде моих ящиков, водитель пришел в ужас. Хотя Мухаммад мог меня высадить в Семейхе, у него уже не оставалось времени ждать прибытия поезда, он торопился в Эль-Обейд. Поезд, который стоит в Семейхе всего несколько минут, обычно жутко переполнен, и кроме начальника вокзала нет никого, кто бы помог поставить тяжелые ящики в вагоны. Мои размышления о трудностях предстоящего пути прервал Диа из Табаллы, ринговый боец, вызвавшийся сопровождать меня до Хартума.
— А что тебе нужно в Хартуме? — спросила я.
— Буна гиги Лени номандиа.
Он хотел посмотреть, как я сяду в большую птицу и полечу к небу. Я посмеялась над ним и не приняла его слова всерьез. Да и из одежды на нем была лишь набедренная повязка.
Я сказала:
— Нет, Диа, я не могу тебя взять, так дело не пойдет.
Он просил так настойчиво, что мне пришло в голову — этот человек действительно может оказаться полезным: не придется ехать одной, да и помощь при погрузке ящиков не помешала бы. Пока я раздумывала, объявились и другие нуба, возжелавшие поехать вместе со мной. Брать одного Диа я ни в коем случае не могла. Это послужило бы поводом для нешуточной ревности, а Диа позже не поздоровилось бы. Я решила взять двоих нуба. Вторым ехал Нату. Арабский шофер торопил, но разрешил Нату попрощаться с женой. Наконец мы вновь покинули Тадоро, немного позже, чем следовало.
До сих пор до меня не доходит, как я решилась на ту поездку с неодетыми нуба. На Нату одежда вовсе отсутствовала. Показаться в таком виде в Кадугли было невозможно.
Машину привели в порядок еще не полностью. Мы ехали очень медленно и находились в большом напряжении, опасаясь, что пропустим поезд. Обычно на африканские станции приезжают накануне, чтобы заранее зарезервировать места в железнодорожном составе.
Было очень холодно, мы продрогли. По дороге все время происходили поломки. Я все больше и больше боялась опоздать. Недалеко от Семейха машина остановилась. Опять дефект в генераторе. Было темно, прошло несколько часов, пока Мухаммад починил машину. Я поклялась себе, что никогда больше не буду действовать так необдуманно и эмоционально.
В два часа ночи мы наконец добрались до Семейха, голодные, усталые и продрогшие. К поезду мы успели, он прибывал рано утром. Мы попытались поспать в машине. Особенно мерзли оба моих провожатых. Покопавшись в своих вещах, я дала Диа трен<