Festina tarde: Торопись медленно
Когда я выхожу из самолёта в аэропорту Сан-Франциско, меня окутывает холодный туманный воздух, пахнущий солью и выхлопами реактивных самолётов. Таксист переходит улицу, чтобы помочь мне получить багаж. Обменявшись любезностями, мы оба погружаемся в молчание, и я ему благодарна. Я провела в пути целые сутки. Последний этап перелёта, из аэропорта Кеннеди, где мы попрощались с Эшли, до Сан-Франциско, оказался тяжёлым: из-за сильного ветра пилотам потребовался лишний час. Вдоль шоссе — застроенные холмы в ожерельях огней, справа волны залива бьют о покрытие автострады. Я жду, когда мы повернём, сразу за поворотом застывшей белой линией горизонта возникает панорама города. При въезде в город меня поджидают захватывающие дух подъёмы и спуски с холмов, а в промежутках между зданиями мелькают где полоска, где краешек, а где и ширь бушующей синей воды.
Перед моими глазами всё ещё стоят мощённые камнем города, поля скошенной травы, заросшие виноградниками пологие холмы, оливковые рощи, подсолнухи — для американца пейзаж экзотический. Я шарю в сумке, ищу ключ от дома, мне кажется, он лежал во внутреннем кармане сумки, застёгнутом на молнию. А если потеряла — тогда что? Дубликаты моих ключей есть у двух подруг и у соседки. Воображаю, каково мне будет услышать на их автоответчике: «Я уехала из города до пятницы...» Проезжаем викторианские дома. Все окна осмотрительно закрыты ставнями, занавески задёрнуты, фонарь над крыльцом освещает деревянные перила и горшки с фигурно подстриженными кустами. На улице пусто, даже с собаками никто не гуляет, никто не бежит в магазин за молоком. Я чувствую острую тоску по городам, где все люди, оставив ключи болтаться в дверных замках, ради вечерней прогулки высыпают на улицу, гуляют, наносят визиты, делают покупки, пьют эспрессо. Эд всё ещё в Тоскане — его университет начинает работать позже моего, и он всё ещё надеется, что пропавший пескоструйщик даст о себе знать. Таксист высаживает меня и уезжает. Мой дом не изменился: куст вьющейся розы подрос и пытается обвиться вокруг колонны. К своей великой радости, я нахожу ключ вместе с оставшимися итальянскими монетками. Кошка Сестра выходит меня приветствовать своим жалобным «мяу» и трётся боками о мои ноги. Я беру её на руки, вдыхаю исходящий от неё запах земли и сырых листьев. В Италии я часто просыпалась: казалось, что она прыгнула ко мне на кровать. Она ложится сверху на мою сумку и сворачивается, чтобы поспать. А считается, что она ужасно страдает в моё отсутствие.
Лампы, коврики, сундуки, пледы, картины, столы — удивительно, какой уютной кажется вся эта захламлённость по сравнению с нашим пустым итальянским домом. Книжные полки, уставленные книгами, стеклянные кухонные горки, в которых выстроились раскрашенные блюда, кувшины, тарелки — всего так много. Ковровая дорожка в холле такая мягкая! Как я могла не скучать по всему этому? Вирджиния Вулф во время войны жила в сельской местности. После одной из бомбардировок она вернулась в Лондон, в свой квартал, и обнаружила, что её дом лежит в руинах. Она предполагала, что должна быть подавлена, но вместо этого почувствовала странную эйфорию. Уж я-то не почувствовала бы, это точно. Помню, после землетрясения я неделю не могла прийти в себя, была потрясена: у меня треснул камин, разбились вазы и бокалы. Просто мои ноги привыкли к прохладным терракотовым полам, а мои глаза — к пустым белым стенам.
Я всё ещё одной ногой там.
На автоответчике одиннадцать сообщений. «Ты вернулась?» «Мне нужна твоя подпись на выпускном удостоверении...» «Позвони и подтверди нашу договорённость». Приходившая навести порядок в доме женщина оставила листок из блокнота с перечнем других звонков, всю почту сложила в моём кабинете. Набралось три пачки высотой до колена, в основном макулатура, и я заставляю себя тут же просмотреть всё это.
Я тянула с отъездом до последнего, так что теперь обязана сразу же отправиться в университет. Занятия начнутся через четыре дня, но, несмотря на постоянный обмен факсами и толкового секретаря, я как заведующая кафедрой должна лично проверить, всё ли готово к учебному процессу. В девять я уже там, в габардиновых брюках и шёлковой набивной блузке. «Как провели лето?» Все обмениваются впечатлениями. В начале учебного года всегда бодрое настроение, атмосфера энтузиазма. Надо забежать в книжный магазин и, если студенты не толпятся за учебниками, купить набор отточенных карандашей, блокнот и несколько блоков бумаги для записей. Но приходится подписывать разные документы, делать звонки. Я впряглась в рутину привычной работы и стараюсь не замечать сбоя биоритмов после вчерашнего перелёта.
После работы иду за продуктами в бакалейный магазин. Вижу, что к штату магазина прибавился массажист. Можно задержаться в его узенькой кабинке и за семь минут массажа расслабиться, а потом уже идти выбирать картофель. Первое время меня ошеломляют очереди в кассу, ряды продуктов в яркой упаковке, возникает соблазн накупить пирожных в новой булочной, только что открывшейся перед универсамом. Горчица, майонез, пластиковые пакетики, какао тёртое для кулинарного использования — я покупаю то, чего не видела всё лето. В отделе деликатесов есть лепёшки с мясом краба и печёный картофель, фаршированный луком, маш-салат и табуле. Какой ассортимент! Я набираю с собой «бутерброды для гурмэ» на два дня. Я буду слишком занята, не смогу готовить.
В Брамасоле сейчас восемь утра. Эд, вероятно, рубит сорняки под оливковым деревом или бродит по участку, поджидая пескоструйщика. На повороте к гаражу встречаю Эвита, бомжа с одним зубом, он роется в нашем мусорном бачке — ищет бутылки и банки. Мой сосед повесил на дверь своего гаража плакат «Визуальное наблюдение».
Последнее сообщение на автоответчике: сначала помехи, потом голос Эда, почему-то скрипучий. «Надеялся застать тебя, милая. Ты ещё на работе? Когда я вернулся из аэропорта, пескоструйщик был тут. — Долгая пауза. — Этого не описать. Шум стоит просто невероятный. У него огромная установка с генератором. Песок на самом деле летит струей во все стороны и засыпает все щели. Это как буря в Сахаре. Вчера он обработал три комнаты. Ты не представляешь, сколько песка на полу. Я вынес всю мебель на террасу, а сам обосновался в одной комнате, но песок летит по всему дому. Балки смотрятся очень хорошо; они из каштана, только одна из вяза. Не знаю, как у меня получится избавиться от этого песка. Он у меня даже в ушах. Его просто не вымести, это бесполезно. Жаль, что ты этого не видишь». Эд редко говорит так эмоционально.
Его следующий звонок — с автострады возле Флоренции, по пути в Ниццу и домой. У него измученный и ликующий голос: пришли разрешения! Вся пескоструйная обработка сделана. Однако Примо Бьянки не сможет заняться домом, потому что ложится на операцию. Эд снова встретился с Бенито, желтоглазой копией Муссолини, и заключил с ним контракт. Работа начнётся безотлагательно и закончится в ноябре, как раз вовремя, к Рождеству. Очистка от песка идёт медленно; пескоструйщик сказал, что песок осыплется вниз понемногу, лет за пять!
Ян, который помогал нам при покупке дома, обещает проследить за выполнением работ. Мы подробно расписали всё, о чём успели подумать: где поставить штепсельные розетки, выключатели и радиаторы, как переделать ванную, где купить арматуру и кафель, которые мы для неё подобрали, как установить кухонный гарнитур — указали даже высоту мойки и расстояние между мойкой и водопроводным краном. Теперь мы с беспокойством ждём сообщений из Брамасоля.
Первый факс приходит 15 сентября. Бенито в первый же день сломал ногу, и начало работы откладывается до тех пор, пока он не сможет ходить.
«Торопись медленно» — таков был лозунг Возрождения. Художники выражали эту мысль, рисуя змею, держащую в пасти свой хвост, или дельфина, обвивающего якорь, или сидящую женщину, в одной руке которой были крылья, а в другой — черепаха. В нашем случае, применительно к Брамасолю, крылья надо заменить на великую стену, черепаху — на центральное отопление, кухню, патио и ванную.
Второй факс из Брамасоля, от 12 октября, информирует, что «произошли задержки» и что «возможно, придётся кое-что изменить при монтаже». Внизу приписка: что бы там ни было, нам не надо беспокоиться.
В ответ мы посылаем ободряющий факс и просим, чтобы все вещи в доме тщательно закрыли полиэтиленом и закрепили его липкой лентой.
Тут же приходит другой факс, в котором говорится, что рабочие начали пробивать стену между кухней и столовой, она оказалась очень толстой. Через два дня Ян сообщает последние новости: когда вытащили очень большой валун, дом треснул и все рабочие разбежались, испугавшись, что он рухнет.
Мы позвонили. Разве они не поставили стойки для закрепления пробитой бреши? Принёс ли Бенито стальные упоры? Как это они не знали, что делать? Как такое могло случиться? Ян сказал, что их дома не такие, как в Америке, они непредсказуемы, и что дверь уже установлена и выглядит красиво, хоть и уже, чем мы хотели, потому что рабочие не стали рисковать. Меня мучают мысли, что нам попались некомпетентные рабочие, и страх, что они могли оказаться под развалинами неустойчивого дома.
К середине ноября Бенито закончил патио — террасу на верхнем этаже. Кроме того, рабочие пробили две двери на верхнем этаже, которые ведут в комнату фермера. Мы решили отказаться от пробивания другой, большой двери, которая соединила бы нашу гостиную и кухню фермера. Когда приходит черед ванной и центрального отопления, опять возникают задержки. «Почти наверняка, — предупредил нас Ян, — когда вы приедете на Рождество, в доме тепла не будет. В сущности, дом не будет пригоден для жилья, потому что трубы центрального отопления должны проходить внутри дома, а не по задней стене, как предполагалось вначале». Он передаёт нам сообщение Бенито о том, что расходы превысят расчётные, потому что электрик и водопроводчик запросили более высокие суммы. Нам никак не узнать, кто что делает, да и Ян как будто тоже сбит с толку. Мы переводим деньги телеграфом, но они идут слишком долго, и Бенито сердится. Ясно одно: в наше отсутствие они совмещают работу в нашем доме с работами на других объектах.
Надеясь на чудо, мы едем в Италию на Рождество. Элизабет предложила нам поселиться в её доме в Кортоне, в нём многое уже упаковано перед её переездом. Она также хочет отдать нам кое-что из своей мебели: её новый дом будет меньшей площади. По дороге из римского аэропорта в ветровое стекло машины неистово бьёт дождь, как из шланга, когда кран открыт до упора. Чем дальше на север, тем сильнее льёт. Прибыв в Камучию, мы прямиком направляемся в бар выпить горячего шоколада, прежде чем заселяться к Элизабет. Мы решаем не распаковываться, съесть ланч, а уже потом ехать в Брамасоль.
Перед нами развалины. В стенах пробиты дыры для труб отопления. Повсюду на полу высятся горы камня и щебня. Полиэтилен, которым мы просили всё укрыть, просто наброшен на мебель, так что каждая книга, стул, блюдо, постель, полотенце, которые оставались в доме, — всё покрыто пылью. Глубокие трещины в стене, идущие от пола до потолка, похожи на открытые раны. Работать над новой ванной только начали — там укладывают цементный пол. Штукатурка в новой кухне уже потрескалась. Правда, большая длинная мойка уже установлена и выглядит чудесно. На фреске в столовой какой-то рабочий чёрным фломастером нацарапал номер телефона. Эд немедленно смачивает тряпку и пытается его оттереть, но, видно, нам придётся так и жить с номером водопроводчика. Эд швыряет тряпку в кучу мусора. Рабочие оставили открытыми все окна, и после утреннего дождя на полу стоят лужи. Во всём заметна небрежность, телефонный аппарат совершенно засыпан, и это вызывает у меня такую злость, что я вынуждена выйти на улицу. Я жадно глотаю холодный воздух. Бенито — на другом объекте. Один из его людей видит нашу крайнюю подавленность и старается нас успокоить: мол, скоро всё будет сделано, и сделано хорошо. Он занимается отделкой пролёта в стене между новой кухней и столовой. Он держится скромно и как будто внимательно относится к делу. «Прекрасный дом, прекрасное место. Всё будет в порядке». Он печально смотрит на нас своими по-старчески выцветшими, синими глазами. Появляется Бенито, он бушует: не было времени прибраться перед нашим приездом, и вообще этот разгром на совести водопроводчика. Но всё замечательно, синьоры. Он не забыл о потрескавшейся штукатурке, просто она не сохнет как следует из-за дождей. Мы отвечаем ему молчанием. Пока он жестикулирует, я ловлю взгляд рабочего: за спиной подрядчика он делает непонятный жест — кивает на Бенито, потом опускает веко.
Патио — терраса на верхнем этаже — сделана безупречно. Пол выложен кирпичами розового цвета, крепления ржавых железных перил заменены, так что терраса безопасна: при этом сохранен стиль ретро. Хоть что-то приятное.
К четырём сгущается сумрак, к пяти уже ночь. Тем не менее лавки открыты после сиесты. Они работают с утра, потом перерыв на сиесту, потом они открываются на несколько часов, уже в темноте: зимой режим точно такой же, как и в самую сильную летнюю жару. Мы забегаем поздороваться с синьором Мартини.
Мы рады видеть его, заранее зная, что на любое наше брюзжание он скажет: «Ба» и «Чертовски много» — такова его реакция на все случаи жизни. На своём плохом итальянском мы объясняем, что происходит с нашим домом. Уже уходя, я вспоминаю непонятный жест рабочего.
— Что бы это значило? — спрашиваю я, опуская одно веко.
— Это значит: он хитрит, будьте внимательны, — отвечает синьор Мартини. — Про кого это?
— Судя по всему, про нашего подрядчика.
Наконец мы в тёплом доме. Спасибо тебе, Элизабет. Мы покупаем красные свечи, срезанные ветки сосны и приносим их в дом, чтобы хоть что-то напоминало о Рождестве. Нам не до стряпни, всё можно найти в магазинах. Нам нравится мебель, которую презентует нам Элизабет. Кроме двуспальных кроватей, кофейного столика, двух письменных столов и ламп у нас будет старинный ларь для муки, на крышке которого замешивали хлебное тесто. Ёмкость для хранения хлеба имеет форму сейфа, а снизу есть ящики и шкафчик. Я провожу руками по тёплому каштановому дереву. Среди подаренных нам вещей — огромный платяной шкаф, такой большой, что в нём поместится всё постельное и столовое бельё, а ещё стол для столовой, антикварные сундуки, два деревенских стула и чудесные тарелки и столовые приборы. Совершенно неожиданно наш дом окажется меблированным. При нашем обилии комнат ещё останется много свободного места для приобретения предметов интерьера по своему вкусу. Нам, оказавшимся в самом эпицентре ремонта со всеми его ужасами, такой великий акт щедрости невероятно греет душу. Сейчас эта мебель кажется неотъемлемой частью аккуратного дома Элизабет, но до отъезда мы должны всю её перевезти в наш дом, забитый строительным мусором.
С приближением Рождества работы идут всё медленнее, потом прекращаются. Мы не представляли, что в этой стране бывает так много выходных. Причём к Новому году добавляется ещё несколько. Мы никогда не слышали о святом Стефано, а он, оказывается, заслуживает ещё одного выходного. Франческо Фалько, который двадцать лет проработал на Элизабет, приходит с сыном Джорджо и пасынком. Они разбирают платяной шкаф, погружают всю мебель в грузовик, мы не берём только письменный стол — он слишком широк для моего кабинета. За этим столом Элизабет написала все свои книги, и мне кажется, что негоже уносить его из её дома. Я тащу в нашу машину коробки с блюдами и, подняв глаза, вижу, как из окна второго этажа на верёвках опускают стол. Стол благополучно приземляется, все аплодируют.
Приехав в Брамасоль, мы втискиваем всю мебель в две комнаты, которые заранее разгребли и подмели, и накрываем полиэтиленовой плёнкой.
Мы абсолютно беспомощны. Бенито не отвечает на наши звонки. У меня заболело горло. Эд всё больше молчит. Моя дочь в Нью-Йорке подхватила грипп, впервые проводит Рождество не со мной, потому что наш дом в Италии не готов. Я долго рассматриваю журнал с рекламой Багамских островов: полукруглый пляж с сахарно-белым песком, чистая синь воды. И какой-то счастливчик плавает на жёлтом с полосками надувном плотике, нежась под ласковым солнцем.
В канун Рождества мы едим пасту с лесными грибами, телятину и пьём отличное кьянти. Кроме нас, в ресторане только один человек, ведь Рождество прежде всего праздник семейный. Мужчина в коричневом костюме сидит очень прямо. Он не спеша запивает еду вином, наливая себе по полрюмки, нюхает вино, как будто оно коллекционное, а не обычное домашнее. Он тщательно пережевывает пищу. Мы всё доели, но на часах ещё девять тридцать. Мы вернёмся в дом Элизабет, разведём огонь в камине, разопьём мускатное десертное вино и съедим кекс, купленный сегодня днём. Пока Эд ждёт кофе, мужчине подают тарелку сыров и миску грецких орехов. В ресторане тихо. Мужчина расщёлкивает орех. Он отрезает кусочек сыра, смакует его, съедает орех, потом расщёлкивает ещё один. Мне хочется положить голову на белую скатерть и заплакать.
Как сообщил нам Ян в конце февраля, работы закончены, причём всё сделано вполне удовлетворительно. Мы заплатили сумму по контракту, но ещё не оплатили дополнительные расходы, указанные Бенито. Подумать только — тысяча долларов за то, чтобы поставить дверь! И всё остальное в том же духе. Нам надо приехать самим и разобраться, что такое сверхсложное и трудоёмкое он выполнил. Как мы утрясём окончательную сумму — пока неясно.
В конце апреля Эд летит в Италию. У него закончился весенний семестр. В его планы входит до моего приезда, до первого июня, расчистить участок, протравить и обработать воском все балки в доме. Потом мы приберём и покрасим комнаты и окна, а также вернём полам тот вид, какой у них был до вторжения Бенито. В новой кухне пока только мойка, посудомоечная машина, плита и холодильник. Вместо горок для посуды мы хотим разместить у стен оштукатуренные кирпичные колонны и поставить на них широкие полки из досок; ещё надо найти куски мрамора для столешниц. У нас очень серьёзный стимул; в конце июня моя подруга Сьюзен приедет сюда выходить замуж. Когда я спросила её, почему непременно в Италии, она уклончиво ответила: «Я хочу, чтобы меня обвенчали на языке, которого я не понимаю». Гости остановятся в Брамасоле, и венчание состоится в городском совете — здании двенадцатого века.
Эд звонит и рассказывает, что устроился в комнате на втором этаже с выходом на балкон, это его маленькое пристанище среди строительного хаоса. Он убрал одну ванную, распаковал несколько кастрюль и тарелок и обустроил свой быт в самом примитивном варианте. Несколько партий строительного мусора Бенито вывез с участка — но только за ворота, и в результате наш подъездной путь превратился в свалку. На передней террасе он оставил кучу камней, извлечённых из стены кухни. Кирпичи с террасы второго этажа и из спальни — ещё одна куча. Но, несмотря на всё это, Эд в восторге: они ушли! Новая ванная, с квадратным кафелем под ногами, с мойкой на короткой тумбе в стиле бель эпок, со встроенной ванной, кажется большой и роскошной. Распустилась пышная весенняя зелень, на нашем участке цветут ирисы и нарциссы. В одном месте он нашёл текущий по обросшим мхом скалам весенний ручеёк, рядом с которым загорают две черепахи. Миндальные и фруктовые деревья невероятно красивы, он с трудом отрывается от этого зрелища и заставляет себя работать.
Мы стараемся не звонить друг другу; мы оба склонны вести долгие разговоры, но решаем, что, чем тратить деньги на международные переговоры, лучше вложить их в дом. Однако когда приводишь в порядок своё жилище, возникает большое желание рассказать о своих достижениях. С кем-то надо поделиться радостью оттого, что балки смотрятся просто замечательно после окончательной обработки воском; посетовать, что шея убийственно затекает после целого дня работы с задранной кверху головой. Эд уже дошёл до четвёртой комнаты. Он подсчитал, что на каждую комнату уходит сорок часов: балки, потолок, стены. Полами он намерен заняться в последнюю очередь. С семи утра до семи вечера, все семь дней недели.
Наконец наступает июнь — и я еду. Если вспомнить, сколько Эд рассказывал о проделанной им работе, можно надеяться, что к моему приезду дом будет сверкать. Но, что вполне естественно, Эд докладывал только об успехах.
В первый день приезда трудно оценить, какой объём работы он уже выполнил. Балки выглядят на отлично, это так. Но кругом строительный мусор, штукатурка, возле дома валяется старая цистерна. Электрик вообще не появлялся. Шесть комнат стоят нетронутыми. Мебель свалена в трёх комнатах. Строго говоря, это похоже на зону боевых действий. Я стараюсь не показать Эду своего ужаса.
Я готова к ремонту и благоустройству. Досадно, но у нас один выход: с головой уйти в работу. У нас всего три недели на подготовку к первому большому наплыву гостей. Свадьба! Не абсурд ли — рассчитывать, что кто-то сможет поселиться в нашем доме.
Эд выше меня, поэтому берёт на себя потолки, а мне достаётся пол. Интересно, кому из нас повезло больше? Эд на самом деле любит отделывать балки. Разрисовывать кирпичные потолки не так приятно, но до чего благодарна эта работа: видеть, как на твоих глазах грязные балки и потрескавшийся потолок преображаются и приобретают первозданный вид. Комната готова. Покраска идёт быстро — у нас есть большие малярные кисти из шерсти кабана. Стены получаются более яркими, если белить по штукатурке. Когда все комнаты закончены, я приступаю к рисованию battiscopa — серой полоски высотой в пятнадцать сантиметров вдоль основания всех стен; получается своеобразный плинтус, традиционный в старых домах Тосканы. Обычно такой плинтус делают в цвет кирпича, но мы предпочитаем цвет посветлее. В переводе battiscopa обозначает «против метлы». Орудуя метлой или шваброй, неизбежно постоянно задеваешь эти места, а более тёмная окраска позволяет скрыть следы. Встав чуть ли не кверху ногами, я в нескольких местах отмеряю нужную высоту, изолирую лентой пол и стену, потом быстро провожу полоску и снимаю ленту. На ленту частично переходит белая краска со стены, и её приходится восстанавливать. Двенадцать комнат, в каждой по четыре стены, плюс лестницы, площадки и холл. Каменный погреб мы оставляем как есть. Потом я удаляю с пола известь. Первым делом выметаю все крупные куски и грязь, затем прохожусь пылесосом. Специальный раствор, который я распределяю по полу, растворит остатки грязи, штукатурки, брызги краски. После этого трижды отмываю пол тряпкой, на второй раз — мыльной водой. Ползаю на коленях. Следующий этап: снова прохожусь шваброй, добавив в воду немного соляной кислоты. Промываю пол чистой водой, потом окрашиваю льняной олифой, даю ей впитаться и высохнуть. После двухдневной просушки наношу воск. Снова ползаю по полу, как уборщица. Мои колени, совершенно не привыкшие к такому занятию, протестуют, я едва подавляю стоны, поднимаясь на ноги. Последний этап: полирование мягкой тряпкой. И полы восстановлены, они стали тёмными и ярко сверкают. Каждая комната обрела своё назначение, дом получился похожим на себя в молодости: теперь и балки как новые, и радиаторы на месте. «Какие страшные», — сказала я водопроводчику, увидев их в первый раз. «Да, — согласился он, — зато зимой будут прекрасны».
Как и говорил Эд: с семи до семи, семь дней в неделю. Мы рассыпали щебень по подъездной дороге, которая всё равно разбита колесами грузовиков. Мы закопали крупные камни и кирпичи, сверху насыпали скошенную траву. Постепенно всё осядет. Мы заплатили за то, чтобы с участка увезли все отходы, оставшиеся после Бенито. А несколько дней спустя, во время прогулки, увидели кучу тех самых отходов, сброшенных у дороги неподалёку от нашего дома.
Начиная со старших классов колледжа и до окончания университета Эд сменил много профессий: работал грузчиком, помощником официанта, столяром, перевозил холодильники. Один из друзей называет его поэтом с накачанными мускулами. Работать физически Эду не привыкать, хотя и он к ночи сильно устаёт. Я же физическим трудом не занималась никогда, разве что случалось несколько раз полировать мебель и клеить обои. Мой организм не справляется с такой нагрузкой. Болит всё. Вечерами я как выжатый лимон. По утрам оба мы чувствуем прилив энергии, неизвестно откуда взявшейся. И снова впрягаемся в работу. Мы не щадим себя. Я поражаюсь нашему рвению. Никогда больше не буду относиться к рабочим свысока: их труд заслуживает достойной оплаты.
Когда я замазываю кирпичи в патио олифой, солнце печёт особенно немилосердно. Я твёрдо намерена закончить и продолжаю работу, пока у меня не начинается головокружение от испарений и жары. Время от времени я встаю и большими глотками вдыхаю аромат жимолости, которую мы высадили в огромный горшок, любуюсь окрестными красотами, потом снова окунаю кисть в горшок. Когда мы платили огромную сумму за патио, никто из нас не спросил, входит ли в перечень работ отделка пола. Никому и в голову не приходило, что нам самим придётся доводить до ума полы в кухне и патио.
Вечером мы обходим дом с инспекцией: смотрим, что сделано и что осталось сделать. У нас не будет общих детей, но мы решаем, что затраченные нами усилия эквивалентны выращиванию тройни. Каждую готовую комнату надо обставить мебелью. Постепенно мы меблируем все комнаты, правда скудно, но в основном вопрос решён. Я привезла белые покрывала для двуспальных кроватей. Мы проводим целое утро в Ареццо, покупаем несколько ламп в той мастерской, где ещё изготавливают лампы из местных традиционных майоликовых ваз. Мы как будто оказываемся в сказке — всё приобретает желаемый облик, в доме чисто, зимой у нас будет тепло, — и всё это творение наших рук! Чувствуешь легкую эйфорию и стремление продолжать в том же духе.
За неделю до свадьбы из Калифорнии приезжают наши друзья — Шера и Кевин. Уже издали, с шоссе, мы видим, как они выходят из поезда. Кевин волочит что-то громадное, похожее на гроб. Это его велосипед! Они отправляются во Флоренцию, в Ассизи, едут по маршруту Пьеро делла Франчески, а мы в их отсутствие работаем. По вечерам мы устраиваем совместные трапезы: они нам рассказывают, какие чудеса видели, а мы им рассказываем, какой новый кран собираемся установить в ванной. Они сразу же влюбляются в Брамасоль и готовы ежедневно слушать об очистке кирпичей на кухонном полу. Когда они не разъезжают, Кевин совершает долгие велосипедные прогулки. Шера, художница, в восторге от нашего дома. Она рисует белесовато-синие полукруги на окнах спальни. Мы выбрали звезду с одного из рисунков Джотто, и она делает с неё трафарет, заполнила половину куполов звёздами из золотой фольги, и несколько звёзд как будто «упали» с купола на белые стены. Мы готовим опочивальню для новобрачных. В магазине антиквариата возле Перуджи я покупаю две цветные гравюры с изображением созвездий и мифологических животных и чисел. На базаре в Кортоне я нахожу красивое хлопковое постельное бельё — бледно-голубое, с вышивкой ришелье белыми нитками. Мы также готовимся к нашему первому приёму гостей: покупаем двадцать бокалов для вина, льняные скатерти, форму для выпечки свадебного торта, ящик вина.
Нереально закончить все работы ко дню свадьбы (а когда-нибудь?), но мы успеваем невероятно много. За день до прибытия остальных гостей Кевин огорошивает нас вопросом: «Почему в туалете идёт пар? Это такая особенность итальянских туалетов?» Эд приносит стремянку, поднимается к цистерне, смонтированной на стене, и запускает руку внутрь. Вода и впрямь горячая. Мы проверяем остальные ванные. В новой всё в порядке, но во второй старой — тоже горячая вода. Мы практически не пользовались этими ванными, потому и не заметили, что ни к одной из них вообще не подведена холодная вода. Шера говорит, что и ей вода в душе показалась ужасно горячей, но она не хотела жаловаться. Водопроводчика не будет несколько дней — занят, не может прийти, — так что нам придётся на протяжении всех дней свадебных торжеств принимать душ «на скорую руку» и терпеть дымящиеся туалеты!
Передняя терраса — перед парадным входом — всё ещё не приведена в порядок, но мы расставили вдоль стены горшки с геранью, чтобы отвлечь внимание от разрытой земли. Хорошо, хоть мусор убрали. В четырёх комнатах есть кровати. Прибывают две кузины Шеры из Англии и брат Кевина с женой. Шера и Кевин на пару дней перебираются в город, в отель. Другие Друзья приезжают из Вермонта.
Теперь нас в доме двенадцать человек. Многие готовы помочь — приготовить и подать ланч и напитки. С тортом возникли сложности, потому что печь в доме маленькая. Я хочу сделать трёхъярусный бисквитный торт, украсить его сливочным кремом с фундуком и подать со взбитыми сливками и вишнями, замоченными в подсахаренном вине. Мы не могли найти большую форму для нижнего коржа и купили жестяную миску для бисквитов, чтобы печь в ней. Торт вышел симпатичным, хоть и слегка кривобоким. Сверху мы украсили его цветами. Гости между тем разбежались в разные стороны — посмотреть достопримечательности и заглянуть в магазины.
Мы даём предсвадебный обед. Стоит ясный тёплый вечер, все одеты в светлый лён и хлопок. Нас фотографируют в разных позах: и рука об руку на ступеньках, ведущих в дом, и прислонившихся к балкону. Кузен Сьюзи открывает шампанское, которое прихватил во Франции по дороге сюда. Сначала мы выпили, закусывая bruschette — тостами, натёртыми чесноком, и сушёными оливками, потом был подан холодный укропный суп. Я приготовила запеканку из курицы, белых бобов, фарша, помидоров и лука. На столе крошечные зелёные бобы, корзинка с хлебом и салат из рукколы и листьев цикория. Все рассказывают разные истории про венчание. Марк должен был жениться на девушке из Колорадо, но она сбежала в день свадьбы и на той же неделе вышла за кого-то другого. Карен была подружкой невесты, венчание проходило на пароходе, и мать невесты, в бирюзовом шифоне, свалилась пьяной. Когда я выходила замуж в двадцать два года, я пожелала венчаться в полночь и чтобы на всех были рясы и все несли свечи. Пастор сказал — ни за что, потому что полночь — это «час таинств». Он соглашался обвенчать нас не позднее девяти часов вечера. Я надела подвенечное платье своей сестры и несла с собой к алтарю томик стихов Китса в кожаном переплёте. Мать потянула меня за юбку, и я наклонилась послушать её мудрые слова. Она прошептала: «Этот брак не продлится и шести месяцев». Но оказалась неправа.
Нам следовало бы пригласить человека с аккордеоном в стиле Феллини и, может быть, белую лошадь для невесты, но и без того ночь была потрясающей, и мы даже немного потанцевали в столовой. Торт из белых персиков с кедровыми орехами предполагалось подать под конец пиршества, но после рассказа Эда о том, какие в городе подают сливки и ореховое мороженое, все рванулись к машинам. Они были поражены, что в таком маленьком городке в одиннадцать часов вечера жизнь всё ещё бьёт ключом, никто не сидит по домам, все в кафе едят мороженое, пьют кофе или даже amaro — это такое послеобеденное горькое пиво. Младенцы в колясках развлекаются не меньше, чем их родители, подростки сидят на ступенях городского совета. Спит только кот на крыше полицейского автомобиля.
В утро бракосочетания Сьюзен мы с Шерой собрали букет из лаванды, розовых и жёлтых полевых цветов, который должна нести невеста. Когда мы все приоделись — кто в шелка, кто в костюмы, — то пошли в город. Эд в хозяйственной сумке нёс наши нарядные туфли. Сьюзен раздала всем специально привезённые китайские зонтики от солнца из разрисованной бумаги. Пройдя через город, мы поднялись по ступеням городского совета и оказались в тёмной комнате с высоким потолком, фресками на стенах и стульями с высокими спинками, как у судей. Эд договорился, что сразу после венчания нам принесут холодное шампанское брют. Кузен Сьюзен, Брайан, бегал вокруг нас с видеокамерой, снимая во всевозможных ракурсах. После краткой церемонии мы пересекли площадь и вошли в ресторан «Логетга» на тосканский пир, начавшийся с выбора традиционных закусок: гренки — небольшие круглые кусочки хлеба с оливками, перцем, грибами или цыплячьей печенью: ветчина и дыня; жареные оливки, фаршированные грудинкой и крошками хлеба со специями; и местная салями, украшенная семенами тмина. Потом нам вынесли набор первых блюд на пробу, в том числе равиоли с маслом и шалфеем и картофельные клёцки — «шарики» картофеля с приправой из толченой зелени. Подавали блюда за блюдами, а апофеозом обеда стали жареная ягнятина, телятина и знаменитый жареный на гриле бифштекс «Долина ди Кьяна». Карен замечает в углу под массивной вазой цветов фортепьяно и уговаривает пианиста Коула сыграть. Мы с Эдом сидим в разных концах стола и, когда Коул начинает играть Скарлатти, обмениваемся понимающими взглядами. Подумать только, три недели назад мы со страхом ждали этого дня, опасаясь, что ничего не успеем и сорвем Сьюзен свадебное торжество. «Ура!» — кричат английские кузены.
Вернувшись домой, ошалевшие от еды и жары, мы решаем отложить свадебный торт на поздний вечер. Я слышу, как кто-то уже храпит. Вообще-то я слышу двойной храп.
Хотя торт сделан не рукой мастера, но лучшего я, наверное, никогда не ела. Я отношу похвалы на счёт наших сосен. Шера и Кевин опять танцуют в столовой. Остальные разбрелись по участку созерцать озеро и долину. Мы никак не можем решить, накрывать ли на стол снова или уже хватит. Наконец едем в Камучию за пиццей. Наши любимые пиццерии закрыты, так что в итоге мы оказываемся в непрезентабельной забегаловке. Однако пицца настолько великолепна, что никто не замечает ни пыльных серых занавесок, ни кота, прыгнувшего на соседний столик слизать остатки чьего-то обеда. Новобрачные держатся за руки и не могут насмотреться друг на друга.
Сьюзен и Коул отправляются в Лукку, потом назад во Францию; гости — члены их семьи — уехали.
Шера и Кевин побудут у нас ещё несколько дней. Эд и я наведываемся в мраморную мастерскую и выбираем куски толстого белого мрамора для столешниц. На следующий день мастер нарезает их и обтёсывает, а Эд с Кевином грузят их в багажник машины. Теперь в кухне всё именно так, как мне хотелось: кирпичный пол, белые бытовые приборы, длинная мойка, дощатые полки, мраморные столешницы. Я шью занавеску из голубой ткани в клетку, чтобы закрыть пространство под мойкой, и вешаю на стены и под полки связки перцев и пучки сушёных трав. В городе мы нашли старое крестьянское блюдо и стеллаж для чашек. Тёмное ореховое дерево великолепно смотрится на фоне белых стен. Наконец есть куда поставить все наши чашки и миски, которые мы покупаем в местных керамических лавках. Кухня просто неотразима.
Ну вот, все разъехались. Мы доедаем свадебный торт. Эд начинает один из своих многочисленных списков — ими можно оклеить целую комнату — проектов, которые надеется осуществить в это лето. Четвёртое июля: большая часть лета позади. Ждём приезда моей дочери. Путешествующие друзья заглянут на ланч или остановятся на ночь. Мы ко всему готовы.
Длинный стол под деревьями
В Камучии базарный день выпадает на четверги. Камучия — оживлённый город у подножия холма, на котором стоит Кортона, и я приехала туда ранним утром, пока не начало припекать солнце. Туристы едут прямиком через Камучию; для них это просто современный район того почтенного, возвышающегося над ним города на холме. Но здесь понятие современности относительно. Кроме овощных и хозяйственных магазинов здесь вдруг обнаруживаешь две этрусские гробницы. Возле мясной лавки огромные ворота из витого железа и согнутая стена сада — раньше тут была вилла. Камучия, подвергшаяся бомбардировке во время Второй мировой войны, сохранила и старые каштаны, и двери, которые стоит сфотографировать на память, и старинные дома с вечно закрытыми ставнями.
В базарный день перекрывают несколько улиц. Продавцы прибывают засветло, на своих грузовиках и фургонах они разворачивают чуть ли не целые склады и прилавки супермаркета. С одного фургона продают местный пекорино, он готовится из овечьего молока и может быть мягким, консистенции сливок, или выдержанным и крепким, как почва, пропитанная органикой; продают и целые колёса пармезана. Созревший сыр — рыхлый и ж<