И вдруг соседка выкрикнула желчно

просунувши в калитку острый нос:

«Да им перед тобою стыдно, Женька!

Лежит твой дядя -

Рученьки вразброс.

Учись, учись, студентик, жизни всякой.

А ну, пойдём!»

И, радостна и зла,

Как будто здесь была она хозяйкой,

Меня в кладовку нашу повела.

А там лежал мой дядюшка в исподнем,

Дыша сплошной сивухой далеко,

И всё пытался «Яблочко» исполнить

При помощи мотива «Сулико».

Увидев нас, привстал он с жалкой миной,

Растерянный, уже не во хмелю,

и тихо мне:

«Ах, Женька ты мой милый,

Ты понимаешь, как тебя люблю?..»

Не мог его такого видеть долго.

Он снова душу мне разбередил,

И, что-то расхотев

Обедать дома,

Я в чайную направился один.

В зиминской чайной жарко дышит лето.

За кухней громко режут поросят.

Блестят подносы, лица...

В окнах ленты,

Облепленные мухами, висят.

В меню учитель шарит близоруко,

На жидкий суп колхозница ворчит,

И тёмная ручища лесоруба

В стакан призывно вилкою стучит.

В зиминской чайной шум необычайный,

летучих подавальщиц толчея...

За чаем, за беседой невзначайной,

Вдруг по душам разговорился я

С очкастым человеком жирнолицым,

Интеллигентным, судя по всему.

Назвался он московским журналистом,

За очерком приехавшим в Зиму.

Он, угощая клюквенной наливкой

И отводя табачный дым рукой,

мне отвечал:

«Эх, юноша наивный,

когда-то был я в точности такой!

Хотел узнать, откуда что берётся.

Мне всё тогда казалось по плечу.

Стремился разобраться и бороться

И время перестроить, как хочу.

Я тоже был задирист и напорист

И не хотел заранее тужить.

Потом -

Ненапечатанная повесть,

Потом -

Семья, и надо как-то жить.

Теперь газетчик, и не худший, кстати.

Стал выпивать, стал, говорят, угрюм.

Ну, не пишу...

А что сейчас писатель?

Он не властитель,

А блюститель дум.

Да, перемены, да,

Но за речами

Какая-то туманная игра.

Твердим о том, о чём вчера молчали,

молчим о том, что делали вчера...»

Но в том, как взглядом он соседей мерил,

Как о плохом твердил он вновь и вновь,

Я видел только желчное безверье,

Не веру, ибо вера есть любовь.

«Ах, чёрт возьми, забыл совсем про очерк!

Пойду на лесопильный. Мне пора.

Готовят пресквернейше здесь...

А впрочем,

чего тут ждать! Такая уж дыра...»

Бумажною салфеткой губы вытер

и, уловивши мой тяжёлый взгляд:

«Ах да, вы здесь родились, извините!

Я и забыл... Простите, виноват...»

Платил я за раздумия с лихвою,

Бродил тайгою, вслушиваясь в хвою,

а мне Андрей:

«Найти бы мне рецепт,

Чтоб излечить тебя.

Эх, парень глупый!

Пойдём-ка с нами в клуб.

Сегодня в клубе

Иркутской филармонии концерт.

Все-все пойдём. У нас у всех билеты.

Гляди, помялись брюки у тебя...»

И вскоре шёл я, смирный, приодетый,

В рубашке тёплой после утюга.

А по бокам, идя походкой важной,

За сапогами бережно следя,

Одеколоном, водкою и ваксой

Благоухали чинные дядья.

Был гвоздь программы - розовая туша

Антон Беспятых - русский богатырь.

Он делал всё!

Великолепно тужась,

Зубами поднимал он связки гирь.

Он прыгал между острыми мечами,

На скрипке вальс изящно исполнял.

Жонглировал бутылками, мячами

И элегантно на пол их ронял.

Платками сыпал он неутомимо,

Связал в один их, развернул его,

А на платке был вышит голубь мира -

идейным завершением всего...

А дяди хлопали... «Гляди-ка, ишь как ловко!

Ну и мастак... Да ты взгляни, взгляни!»

И я...

Я тоже понемножку хлопал,

Иначе бы обиделись они.

Беспятых кланялся, показывая мышцы...

Из клуба вышли мы в ночную тьму.

«Ну, что концерт, племяш, какие мысли?»

А мне побыть хотелось одному.

«Я погуляю...»

«Ты нас обижаешь.

И так все удивляются в семье:

Ты дома совершенно не бываешь.

Уж не роман ли ты завёл в Зиме?»

Пошёл один я, тих и незаметен.

Я думал о земле, я не витал.

Ну что концерт - бог с ним, с концертом этим!

Да мало ли такого я видал!

Я столько видел трюков престарелых,

Но с оформленьем новым, дорогим,

И столько на подобных представленьях

Не слишком, но подхлопывал другим.

Я столько видел росписей на ложках,

Когда крупы на суп не наберёшь,

И думал я о подлинном и ложном,

О переходе подлинности в ложь.

Давайте думать...

Все мы виноваты

В досадности немалых мелочей,

В пустых стихах, в бесчисленных цитатах,

в стандартных окончаниях речей...

Я размышлял о многом.

Есть два вида

Любви.

Одни своим любимым льстят,

Какой бы тяжкой ни была обида,

Простят и даже думать не хотят.

Мы столько после временной досады

Хлебнули в дни недавние свои.

Нам не слепой любви к России надо,

а думающей, пристальной любви!

Давайте думать о большом и малом,

Чтоб жить глубоко, жить не как-нибудь.

Великое не может быть обманом,

Но люди его могут обмануть.