Дети ивана лазаревича и миграция

Владимир Киселев

ПРОСТИТЕ НАС…

Документальная повесть

Посвящается

Дорогим моим землякам,

Жителям погибшей деревни

Малая Шалега

Урень

Типография

- Хоромы у тебя, Ласо, я скажу…

- Да ниче… Скоро уж новую фатерку дадут. Целых двенадцать квадратов.

- А здесь сколько?

- Девять почти что. Да ты не гляди, что ноги некуда протянуть. Это оттого, что я от площади еще ванную с нужником отгородил.

- Норма-ально,- не могу я скрыть иронии и оглядываю «фатерку» Лазаря Дмитриевича, в просторечии Ласо, деревенского земляка и родственника, угодившего не шестом десятке лет на жительство в город.

Стол, стул, старенький «Рекорд» с закопченным экраном, шифоньер, диван, электроплитка на подоконнике. Все. Весь антураж. Мы сидим с Лазарем Дмитриевичем, касаясь друг друга коленями.

- Ага,- читает он мои мысли. Зимой в холодрыгу включу электроплитку – и жарища. Да и без неё, однако, не мерзну.

- У вас и в Малой Шалеге дом теплый был. Шалегу-то хоть вспоминаешь, Ласо?

Лазарь Дмитриевич даже дыхание затаил, внутренне как-то поджался, губы напряг и, усиленно думая о чем-то, ответил:

- Ты че, Михалыч! Три года, считай… Проснусь утром, ищу глазами печку, а нету. Нету! Не в деревне я… Да и спал ли эти три года? Эх, Михалыч, свет был не мил, а ты – вспоминаешь, не вспоминаешь.

Поспешно переключаюсь на разговор о новой «фатерке»:

-Квартирка – ничего?

- Оно бы ничего…- уже без энтузиазма отвечает Лазарь Дмитриевич,- да после покойника опять же выдадена…

- Это как - опять?

- Ты че, Михалыч. Кто мне новую фатерку даст? Эту вот рассказать, как получил?

- Расскажи, Ласо.

- Вокурат после покойника получил. Да… А что у меня над головой–то приключилось, на пятом-то этаже… Рассказать, что ли?

- И что же приключилось?

- Страх божий! Человек умер. Вот вроде меня. Постарше, конечно. Без родных, однако ж. Умер, значит… День лежит, два лежит, неделю, две,- Лазарь Дмитриевич раздвинул руки, изображая временное пространство.- Месяц лежит, два! Три!!

Я таращу глаза.

- Ты че, Михалыч. Страх божий! У меня с потолка трупная вода закапала… И коммунальные жильцы ходят, носом от фатерки водят, а полюбопытствовать, по какой причине человек за дверью притих, нет никого…

- Иди ты!

- Во как! Вынимали человека краном через окно. Вот он город-то! Как подумаю, что я лежать так буду, когда сдохну…

Лазарь Дмитриевич умолкает, встает и уходит на кухню (на своей общежитской «девятиметровке» кроме «залы», «ванной с нужником» еще и кухню умудрился выкроить!).

«Странное дело,- задумываюсь я,- знаю Лазаря Дмитриевича не один десяток лет, а он - не то чтобы не постарел, но постарел как-то по-особому. Ну, морщин у глаз прибавилось, ну грузности в фигуре, а во всем остальном Ласо, Ласко и остался Ласком, добрым малым, к которому вся малошалежная детвора во все времена липла, как мошкара к медовому прянику. Любовь эта была взаимной. Не оттого ли существовала она, что собственных детей у Лазаря Дмитриевича никогда не было, равно как и собственной семьи. Такая уж выпала судьба.

Не встречался я с земляком больше десяти лет, а вот понадобился срочно, и нашел его в момент. Ну, к примеру, с такой же легкостью, как нужного человека в небольшой деревне. А название этой «деревне» – полуторамиллионный город Нижний Новгород.

- А-а, Лазаря-плотника, стало быть, ищешь,- ответил на мой вовсе не по-городскому звучащий вопрос первый попавшийся прохожий на улице Мончегорской.- В ЖЭКе его ищи, через три дома в полуподвале.

Было жарко. В конторе ЖЭКа все двери настежь. И из-под земли на улицу доносится – ни с каким другим не спутаешь – голос Лазаря Дмитриевича!

- А мы голого врежем! Ага?

Характерный щелчок костяшкой домино по крышке стола.

- Нечем голого крыть? Ага!

Заглядываю в курилку. В клубах папиросного дыма спиной ко мне сидит Лазарь Дмитриевич. Неслышно приближаюсь, хлопаю по плечу.

- Малошалежным – привет!

Лазарь Дмитриевич дернулся, обернулся… Это кто же при всех осмелился тревожить прах покойной деревни?

Увы, не существует более деревни Малая Шалега. И жителей ее разбросало по городам и весям. Лазаря Дмитриевича вот забросило в Нижний.

- Ну, че? Врежем чайку со встречи?- спрашивает, возвращаясь с кухни, хозяин и смеется:- Я за кружку настоящего индийского чаю мать родную продам.

- Давно матушка-то, Татьяна Ивановна умерла? – интересуюсь.

- В сентябре десять годов будет… Повезло ей. В живой еще деревне богу душу отдала… Ну, ладно, Михалыч, давай по кружечке, помянем покойницу.

- А потом, значит, ты в Нижний и перебрался?

- Да. Похоронил матушку – и в Горький, будь он неладен, несладкой этакой. Но и то сказать, родни у меня здесь навалом. Брат да сестра, да племянники. А сколь других малошалежных-то понаехало! И не сосчитать!

И то. Велика ли была деревня – два с половиной десятка домов – а две агломерации в областном центре породила: Сормовскую да Автозаводскую. Но об этом речь дальше, а пока Лазарь Дмитриевич угощает меня и рассказывает:

- Да, брат ты мой. Как ликвидировал председатель конный двор, да телятник убрал, да магазин прикрыл, да переезд перекрыл, так и житья никакого не стало. Ни работы, ни жизненных пространств. За железной-то дорогой у нас покосы были. Знатные покосы… Ну и вот. До кампании-то исподволь, поодиночке из деревни выезжали. А в кампанию все, как с цепи сорвались. В три года в деревне живой души не осталось. А какая деревня была, скажи? Царица. Шалега-варега, все пальцы – удальцы. Такая присказка была.

- А еще ее овечьим городком называли.

- Ага. Это за то, что со всей округи овцы в нашу низину сбивались. Луга там были заливные. А омут какой был! Теперь от речки одно название и осталось.

- А помнишь, Ласо¸ я про деревню в районку очерк написал, а ты мне публиковать его отсоветовал?

- Да и ни к чему тогда было.

- Почему ни к чему?

Никакого проку потому что. Раз была планида деревню изничтожить, так не посмотрели, что половина жильцов в ей молодые мужики да бабы были.

О, какие надежды тогда, в начале 1976 года, я, начинающий журналист, возлагал на публикацию очерка! Публикацией я рассчитывал привлечь внимание районных руководителей к проблеме так называемой «неперспективки». Увы, через их бестрепетные руки уже прошли черные списки приговоренных к ликвидации, и потому очерку не суждено было увидеть свет.

И вот сегодня именно с него я хочу начать свой рассказ о деревне Малая Шалега. В очерке она еже жила, дышала (хотя и на ладан). В нем живут многие из тех, кого сегодня уже нет на свете. По-разному сложились за минувшие годы пути-дороги несчастливых моих земляков. В очерке я пытался их угадать. Насколько это мне удалось, судить читателю. Замечу лишь, что ничего я в давнишнем своем сочинении в «новое время» не дописывал; корректив, обусловленных им, не вносил. Единственное, что себе позволил – почеркать описательные излишества и не шибко грамотные обороты, каковые, полагаю, были извинительны журналисту районки с шестимесячным стажем работы. Итак…

КРЕСТЬЯНЕ

(Очерк, написанный в январе 1976 года

и не опубликованный по изложенным выше причинам)

Чем жива – есть деревня

Щедра нынешняя зима на торопливые снега. Словно схоронить хочет от дурного глаза в белую стынь бревенчатые российские деревни. Тянутся, убегая в поле, две блестящие колеи санного следа с лунками от копыт между ними. Да шагает сторонкой линия столбов с мохнатыми от инея проводами – нитью, связывающей Малую Шалегу с внешним миром, взбирается на широкий взгорок, заполненный глазастыми, голубыми в утренней мгле избами. Рань-стынь, а уже закурила деревня во все свои каменные легкие-печи, заполнила подлунное пространство человечьим запахом.

Для стороннего наблюдателя работа крестьянская проста: паши, сей да успевай урожай убирать. Но не так прост цикл круглогодичной занятости колхозника. Далеко не прост. Чем занят работник полеводческой бригады Малой Шалеги в четыре времени года?

Основные работы, совершаемые им с январской стужи по стужу декабрьскую следующие. Заготовка хвои на корм скоту, вывозка навоза на поля, подсев клеверов, подкормка озимых «по черепку» (пока не оттаяла земля), протравливание семян перед посевной. Затем – сев. Шалежцы сеют на своей земле рожь, овес, горох и лен, сажают картофель. На пятки севу наступает сенокос. Перед его началом вывозят навоз на луга. В конце июня все выезжают на сенокос, на реку Ваю. Остаются в деревне лишь престарелые да малые дети… А тут пора и клевера убирать. Рожь заколосится рыжим пламенем, овес и лен заволнуются упругой волной. Подпирает картофельная страда. И после уборки работы еще полно. Надо произвести сортировку семенников клевера, укрыть картофель в буртах, озимый сев провести, отгрузить государству лен и картофель, отремонтировать фермы, подвезти к ним корма.

А земли у бригады ни много – ни мало пятьсот гектаров. Попробуй обработай их, убери весь урожай силами одиннадцати постоянных членов да выходящих в трудную пору добровольцев-пенсионеров числом до шести. Вообщем по тридцати гектаров на одну человечью душу и силу. Для наглядности гектар – это десять частных огородов по десять соток. Конечно, силы лошадиные на гусеничном и колесном ходу львиную долю работ выполняют, но и дилетанту известна страдательная покуда роль человеческих рук в страде деревенской.

Да, сегодня многие вопросы в колхозах Нечерноземья упираются в проблему кадров. Где их взять? Как уменьшить число ежегодно оставляющих село и уходящих от земли навсегда? В Малой Шалеге в настоящий момент в двадцати четырех хозяйствах проживает семьдесят два человека. Двадцать из них люди старше шестидесяти лет, и двадцать – моложе шестнадцати. Средний возраст работающего – сорок три года. Не шибко утешительная цифра. И она неумолимо увеличивается из-за бегства из деревни молодежи. Но об этом позднее. Есть еще одна тревожная сторона в малошалежном бытии: неполная занятость населения в зимний период времени. Хотя и говорится: «В хорошей артели все всегда при деле», а колхоз имени Калинина не из самых плохих, однако от незанятости основная масса населения страдает ощутимо.

Вот закончены полевые работы, получены сполна деньги и… Начинается «веревочный бум». С раннего утра до позднего вечера крутятся в домах колхозников мочальные вьюшки. Экономика в этом деле простая: крутнется вьюшка раз - копейка, крутнется другой – вторая. Одна копейка частнику в карман, другая - колхозу в кассу. «Что же в этом плохого?- уже слышу недоуменный вопрос.- Люди при деле, и хозяйству выгода». Да уж, выгода здесь есть, да такая, что будь основное колхозное производство – животноводство с растениеводством – трижды нерентабельно, подсобное веревочное убыток с лихвой покроет (в тех же хозяйствах, к примеру, колхозе им. Абрамова, где культура производства и качество сельскохозяйственного труда выше, «веревочная отрасль» действительно носит вспомогательный характер, и крестьяне имеют доход более от основного производства). И колхоз держится за такую жилу, не очень-то и задумываясь, какую беду несет с собой подсобный промысел, становясь основным. Хозяйство не стремится увеличивать производство того, к чему и призывает труд земледельца и животновода: мяса и молока, зерна и картофеля, льна и шерсти. Веревочная петля затягивается на шее все туже. Происходит, так сказать «деколлективизация». Колхозник все больше превращается в кустаря-отходника. Стремится побыстрее разделаться с делами на ферме, в бригаде, куда он ходит вырабатывать тариф, и торопится домой – там рубль длинней и, вообщем-то, намного легче добывается. За день несложно и пачку веревки накрутить, а это двенадцать целковых на блюдечке с голубой каемочкой. В месяц – около двухсот.

«И-и, милый, нипочем бы не прокормились без веревочки, она нам на хлеб дает»,- вроде бы здраво заявляют «промысловики». Они уже привыкли считать своим основным занятием сидение за мочальной вьюшкой. И детей, чуть те вернулись из школы, привыкли усаживать рядом – делить мочало. И это бы все ничего. Но. Долгий рубль порождает и долгую пьянку.

Особая тревога за детей. Посмотрите на иную тридцатилетнюю мамашу. Образование у нее четыре класса, в избе грязь, запущенность. Детишки – мал-мала меньше, свету вольного из-под мочала не видят. Учатся, как правило, плохо, ибо предоставлены сами себе: веревочка у родителей все время отнимает. Мать еще и в школу не отпустит, как увидит, что мочало не наделено.

И еще об одной причине, породившей вопрос о незанятости. В Малой Шалеге утверждают, что со времени последнего укрупнения колхоза работы в деревне стало значительно меньше. Да оно и понятно: если до этого в малом хозяйстве каждый колхозник находился у председателя на виду, то сейчас не припомнят, когда последний раз хозяин укрупненного заглядывал в деревню. Потому-то издержки в планировании и организации работ и дают о себе знать здесь особенно остро, зимой бригада практически бездействует.

УМЕЛЬЦЫ

Из истории известно, что производство средств, необходимых для существования деревенского жителя, на протяжении многих веков носило натуральный характер. Крестьянин выращивал на своем отрезе хлеб и рубашку, вырубал в лесу лапти и корзину, выкапывал из земли посуду. Но прошла, казалось бы, та эпоха, когда крестьянин был в своем хозяйстве Ломоносовым и Леонардо да Винчи, умельцем на все руки.

Давайте, однако, приглядимся повнимательнее. Вот появилась у человека надобность постричься, а до парикмахерской в поселке около пяти километров. Невыгодно терять день. Другая ситуация: прохудилась обувь, поломались часы, радиоприемник, да мало ли какой необходимый в быту предмет вышел из строя. Нетрудно вывести итог – надо приспосабливаться к бытовым неудобствам. Шалежцы к ним приспособились.

Отросли волосы? Пожалуйста, вас не хуже профессионального мастера постригут Александр Иванович Назаров или Порфирий Петрович Киселев. У того же Порфирия Петровича сын Александр может запечатлеть на фотопленке важнейший момент в жизни, и молодому парню фотопортрет для любимой девушки может сделать. Лазарь Дмитриевич Киселев мастер чинить обувь, подшивать сапоги.

Замечательная мастерица и Мария Никифоровна Киселева. Вязка ручная, вышивка художественная, пошив одежды – в ее компетенции. Красивы рушники, покрывала, занавеси, подзоры, с великой тщательностью украшенные ею. Крепки рубашки и платья на плечах односельчан, сшитые ее ловкими руками. Швейная машинка дома у Марии Никифоровны стоит на почетном месте и всегда расчехлена.

Шестидесятилетний Фотей Игнатьевич Ходыгин владеет и вовсе дефицитным ремеслом – класть печи. Сводчатую или с перекрытием, русскую или голландскую – любую сумеет. А Никифор Арефьевич Киселев в свои восемьдесят четыре не перестает оказывать для колхоза (и не для своего только) услугу – хомуты перетягивает.

Малошалежным Кулибиным, изобретателем и выдумщиком слывет в деревне Иван Гусев. Богата и хитроумна фантазия этого дотошного парня. Щи из топора сумеет сварить! Радио, часы, телевизор, магнитофон и прочая все усложняющаяся техника – его стихия. Ивану не довелось получить какое-либо специальное образование. Работает в полевой бригаде, но уж в стихии своей – проворнее и сообразительнее человека не найти. За щедрую душу и отменную смекалку и любят его в деревне. Старики им не нахвалятся, а для ребятишек занятнее друга не сыщешь.

Словом, так выходит, что большинство услуг, оказываемых клиентам комбинатом бытового обслуживания, удовлетворяется в Малой Шалеге натурально. Естественно, далеко не каждый в деревне работает по специальности, соответствующей его увлечениям и наклонностям. Жизнь пока требует в большом количестве руки, умеющие обрабатывать землю и растить скот. Всего же из деревни только за последний десяток лет вышли люди более чем двадцати профессий. Наибольшей популярностью пользуется профессия водителя транспортных средств – тракториста, шофера, комбайнера. Затем идут профессии мастера-наладчика сельскохозяйственных машин, портнихи, ткачихи. Есть среди выходцев сварщики, повара, продавцы, педагоги, строители, столяры, каменщики, электрики и другие. Трое стали военными. У Татьяны Ивановны Киселевой сын, например, капитан первого ранга, командир ракетного крейсера. И такие должности знакомы малошалежцам: председатель райисполкома, председатель колхоза, председатель сельского Совета, преподаватель института.

Не забывают соколы, разлетевшиеся в разные края, родительского гнезда. Пишет Татьяне Ивановне сын с борта военного корабля: «Слышал, мама, что лето было у вас засушливым, что трава не уродилась. Запасли ли кормов? Как брат мой Лазарь работает, как соседи поживают?» И плачет тихонько над ответом старенькая мать, немало перенесшая горя (из двенадцати рожденных детей выжили только четверо): «Хорошо, сынок, хорошо. Охраняй наши моря и берега пуще прежнего, храни память отца своего, Дмитрия. Три войны батько перенес и перед смертью желал сыновьям беды такой не отведывать…»

В мире живут сегодня уцелевшие герои минувших битв и их дети. И пишет доморощенный деревенский поэт Александр Петрович Смирнов, скотник по специальности, такие слова:

Где найти страну на свете,

Чтоб ее сравнить я мог

С той, где солн це ярко светит,

С той, где к счастью сто дорог.

Посмотри на Волгу нашу,

Героиню светлых дней.

Ничего я не прикрашу:

Там полмира всех огней.

Александру Петровичу пятьдесят лет. Ему тоже довелось отведать тягот войны, причем непосредственно на фронте. И Волга известна ему не только в роли «героини светлых дней», но и дней мрачных, суровых. Об этом у него другие стихи. С 1943 по 1951 год был Смирнов на действительной. Там и зародилась страсть к стихотворчеству. Писал стихи для солдат, для самодеятельных артистов, и даже песни, написанные на его слова, в части распевали. Вернулся домой, стал работать в колхозе, растить четверых детей, но литературного занятия не бросил.

Рассказывает: «Не могу почему-то без стихов. Иной раз подумаешь о чем-нибудь, и в рифму получается. Слово за слово цепляется, и выходит строка. Строка за собой другую тянет. На лето гоняем мы телят пасти на реку Ваю. Там тебе, пожалуйста, и природа, и время к сочинению располагает. А стихов своих я не записываю. Все держу в голове. И не печатал их никогда».

Да, все свое собрание сочинений носит Александр Петрович в памяти, да в нагрудном кармане ручку с записной книжкой для записывания неожиданных рифм. Много у деревенского поэта стихов о военной службе, зорьке ясной и росистых лугах, о красавице реке Вае, о своей нелегкой работе. Часть стихов он рассказал мне. Несколько строк из любимой его «Поэмы об электрификации» и вставил я в свои записки. Остается добавить, что образование Александр Петрович имеет начальное.

СЕРВАНТ ПОД ПОЛАТЯМИ

Форму деревня Малая Шалега имеет самую что ни на есть на Руси распространенную, классическую – в одну улицу. На солнечной стороне дома больше новые, на «ночной» - больше старые. Объясняется просто: случался пожар на солнечной стороне, место сгоревшего дома (если погорелец выезжал из деревни) спешил занять молодожен с «ночной» стороны. На «ночной» же стороне возникала вакансия. Так образовалась на месте сгоревших поряду трех домов пустошь. Здесь поставили магазин, вырыли пруд. Оттого же на «солнечной» стороне дома сейчас стоят чаще, чем на «ночной».

Деревня входит в состав своеобразного каскада: Большое Песочное – Большая Шалега – Малая Шалега, населенных пунктов, расположенных параллельно друг другу примерно на одинаковом расстоянии один от другого. Надо полагать, подобная планировка обусловлена издревле сложившимся русским обычаем тянуть линию домов с северо-востока на юго-запад – чтобы солнышка обоим порядкам хватало. Прежде, чем начать строить новую деревню, бросали жребий – кому на какой стороне усад получать.

Последняя массовая застройка деревни происходила в начале шестидесятых годов. Ряд домов поставлен в начале двадцатых. В 1909 году поставлен дом Татьяны Ивановны Киселевой. Наличники, карнизы богато украшены резьбой. Замысловатые узоры вырезаны на очелье – фигурной резной доске, венчающей верх наличника окон. Сейчас все украшения потемнели от времени, но во все времена дом считался самым красивым в деревне, и около него любили сиживать мал и стар. Как-то заезжий художник принялся срисовывать узоры, вырезанные его самодеятельным коллегой, и не мог надивиться сложности и причудливости их деревянной вязи.

Трудно определить год постройки первого дома Анны Петровны Тороповой. Вероятно, случилось это в конце XIX века. Стоит он сегодня нежилой, разрушенный, в самом начале деревни, под соломенной крышей, напоминая потомкам о том, как жили их деды. В третьем по жизненному счету доме живет и дядя Никеша, родной брат моего деда. Он и сам когда-то занимался резьбой по дереву, но последний свой дом в 1960 году в возрасте семидесяти лет поставил скромно, в пять стен, в расчете на то, что кто-то из детей останется жить с ним.

Вообще же для Малой Шалеги характерно построение дома без прируба. Изба делится деревянными переборками с двумя ходами на кухню. Если есть в комнате шкаф, то и он служит переборкой. Печь с запечком в иной избе занимает до четверти всей площади пола. На кухне – залавок, тянущийся от шестка до окна. На этой скамье хозяйка стряпает и хранит кухонную посуду. Стол в старой семье занимает место у окна, в молодой – посредине комнаты. Это можно объяснить тем, что в новое время дома стали строиться более просторными, а место у стен занимает мебель.

В некоторых домах сохранились следы необходимых в старое время атрибутов – полатей, очепов. Сами полати сохранились только в доме у Александра Филипповича Охлопкова. Кольцо в потолке, к которому крепился очеп – гибкая березовая жердь, где подвешивалась зыбка с ребенком, служит сейчас разве что для занятия физкультурой. Сохранился и интересный вид шкафчика – застекленная полка, врезанная в переборку. Ничего этого не увидишь в домах, построенных десять-пятнадцать лет назад. Повсеместно в зимнее время используются "буржуйки" - металлические самодельные печки с трубой через всю избу, дающие быстрое тепло и горячую воду для скотины. К обязательным атрибутам относятся тканые половики и дорожки. Стены в комнатах, как правило, ничем не обиваются и обоями не оклеиваются. В лучшем случае, окрашены масляной краской. Широко входят в быт крестьянина современные светильники и люстры, лампы дневного света, картины репродуцированные и незатейливые сувенирные украшения.

Глава первая

РОЖДЕНИЕ

Сотни тысяч больших и малых сел и деревень на карте России. У каждого поселения – свой характер, своя история, своя судьба.

Сто двадцать один год прожила на свете деревня Малая Шалега. Для человека – срок долгожительный, для российской деревни – детский, но в этот срок вместилось все: и феодальный период, и период складывания капиталистических отношений, и советский с его бурными, противоречивыми событиями. И потому можно сказать, эти сто двадцать один год были полноценными и явили законченный цикл существования.

Заселение русскими наших мест началось сравнительно поздно. До XV – XVI веков здесь безраздельно хозяйничали татары и подвластная им черемиса луговая (предки современных марийцев). В наследство от обживавших Поветлужье народов остались названия рек и старейших поселений. В середине XVI века русские отвоевали Заволжье у татар, путь для переселенцев был открыт. Убежище для себя здесь прежде всего находили раскольники, не принявшие церковную реформу патриарха Никона. Бежали в Заволжье и неугодившие Петру I стрельцы, отягощенные налогами слобожане, конокрады, находили приют отставные солдаты, нуждающиеся в земле холопы.

В восьмидесятых годах XVII века по реке Керженец начали возникать первые раскольничьи скиты. К началу XVIII века в Заволжье существовало уже до ста скитов, а раскольников в них насчитывалось до тридцати тысяч. Царь и патриарх не могли потерпеть такой вольницы. Особое усердие в изничтожении скитов проявил нижегородский епископ Питирим. В результате его поистине инквизиторских действий на Керженце в 1732 году осталось всего два скита, а к церкви насильно были обращены более половины раскольников.

Необращенные же в «новую» веру подались еще дальше, в глубь лесов, на реки Ветлугу и Усту. И к концу XVIII века мы наблюдаем здесь новый расцвет раскола. В это же время ведется и освоение пашенных земель, ополий для которых обнаружилось предостаточно. Одно за другим возникали русские поселения. Среди старейших шести на Уренщине по ревизии 1719-23 годов значились и ближние к будущей Малой Шалеге - Большая Арья, Карпово, Темта, Титково.

Ко времени второй ревизии 1747 года в районе возникли еще тридцать девять населенных пунктов, в том числе Шалега, разделившаяся впоследствии на Большую и Малую.

Поселение называлось, как правило, по названию реки, вблизи которой оно возникало. В марийском языке есть слово «шолешкы» - бурлить, кипеть. Получается, что речка Шалежка - шаловливая речка. Бывает она такой, правда, лишь несколько весенних дней, когда петляющий по оврагам ручей выплескивается половодьем на узкую полоску лугов.

Ранней весной 1865 года в Шалеге случился большой пожар, в результате которого выгорело полдеревни. Собрались погорельцы на пепелищах и принялись думу думать: как дальше жить.

- Отстраиваться надо по старым местам всем миром,- предлагали одни.

- Где он, мир? Все наособицу жить настраиваются,- сомневались другие.

- Разницы теперя нету, что по старым местам, что по новым,- высказывались третьи.- А по новым-то оно и выгодней будет. Нам нонче от крепости свобода дана, вот и давай махнем за речку Шалежку, земли там богатые, залежные.

Толковали, спорили мужики, но в итоге остались каждый при своем мнении. Кто победней, решили «с помочью» новые дома по старым усадам ставить. Кто покрепче, да у кого ртов поболе, а, стало быть, и земли больше требуется, на новые земли податься решили. Нашлось охотников к перемене мест тринадцать человек. О факте переселения от поколения к поколению такая легенда передавалась. Ее я от Никифора Арефьевича Киселева узнал.

- Тяте нашему десять годков было, когда его из Большой Шалеги на строительство Малой привели. А Корнил Ерофеича Басова и вовсе в лу кошке принесли. Вот и считай, сколь годов деревне: записан Корнил Ерофеич с 1864 года, а в 1865 ему один годочек стукнул. Стало быть, дата рождения Малой Шалеги доподлинно известна. Шибко, сказывают, деревня ставилась. К Покрову все тринадцать семейств под крышу въехали. Зиму поголодовали, нечего сказать. Грибками, ягодками да капусткой перебивались. А по весне за распашку земель принялись. Так с тех пор землю малошалежную и пашут…

Сказано это было Никифором Арефьевичем, родным братом моего покойного деда в 1976 году, а в 1983 Никифор Арефьевич в возрасте девяноста двух лет скончался.

Деревня Малая Шалега пережила его на два года…

Глава вторая

СТАНОВЛЕНИЕ

Возникновение деревни Малая Шалега пало на период демографического взрыва после реформ шестидесятых годов XIX века. Она стала той малой единицей, влившейся в миллион населенных пунктов России, без которой история страны неполна, и в которой история страны отразилась, как в капле воды. Не знаменита деревня Малая Шалега ни проезжими гостями вроде Ивана Грозного или Екатерины Второй, чем так любят похваляться краеведы, ни людьми государственного масштаба – деревенскими выходцами. Малая Шалега – рядовая деревня, каких большинство на Руси.

По дореволюционной статистике на каждое сельское поселение приходилось в среднем по 124 жителя. Малая Шалега точно укладывалась в этот показатель. Количество хозяйств не превышало 34, но и не уменьшалось меньше 24, а количество едоков в них держалось на уровне 105 – 140. Та же статистика сообщает, что на 100 квадратных (10 на 10) километров в те годы приходилось около пяти деревень и хуторов. Здесь же семь деревень на округу набирается. Соседи Малой Шалеги – более старые: Большая Шалега и Титково, Песочное и Елховка, Шишкино и Безводное еще в середине XVIII века упоминаются. Разве что Безводное помоложе, и то на сотню лет старше. Шестьдесят лет спустя у Малой Шалеги совсем молодой сосед появится – деревня Фоминское.

У каждой деревни в округе свой норов, к жителям каждой свой, особенный подход нужен. И прозвища у каждой деревни свои. Безводновцев «водохлебами» прозвали – в насмешку над безводным названием деревни. Та же насмешка и в прозвищах песочновцев сквозит – «вьюны». Титковцев «творожниками» окрестили. Шишкинцев – «лешими», потому как в глухой уреме проживали. И у дальних соседей прозвищ хоть отбавляй: кочешковцы – «карагаи», бобылевцы – «плетни», багречане – «колотушки», «арьевцы – «вороны» и проч.

И на долю малошалежцев соответственно прозвищ досталось. «Утята» - это за степенную, вперевалочку, походку. «Звонари» - за звонкие голоса на лугах в сенокосную пору: кричат, ругаются, поют – за пять верст слышно. Еще Шалегу «овечьим городком» прозывали – за любовь к сим тварям. Еще поговорку про деревню сложили: «Шалега – варега, все пальцы – удальцы».

И стали выгоревшие удальцы на новом месте хлеб да детей растить. Первого коренного жителя Малой Шалеги, родившегося в 1865 году в семье Арсентия Охлопкова по прозвищу Курдымов, назвали Филиппом. На греческом имя это означает любителя коней. Пророческим оказался выбор имени. Холили да разводили коней малошалежцы как никто в волости, и барыш от торговли ими извлекали немалый. Благодаря торговле исходили с табунами пол-России, от Архангельска до Кубани. Весь род Киселевых лошадниками был, все братья на Первой мировой с сед лом не разлучались, а старейшина рода Арефий Петрович и жизнь свою кончил на лошади, ударившись со всего маху о показавшийся во хмелю высоким переклад ворот родного дома. В 1912 году это было.

Первородными в деревне наряду с семействами Охлопковых, Киселевых считались семейства Басовых, Мухиных, Назаровых, Брагиных, Тороповых, Смирновых, Лебедевых, Комиссаровых, Виноградовых. Широко, с размахом построили деревню новопоселенцы. Улица – не уже Невского проспекта. Один дом от другого – на расстоянии вполне пожаробезопасном. Оттого и был-то в деревне за всю ее историю один большой пожар, когда враз три дома сгорело.

Дома малошалежные большие, светлые, как и полагается в лесном краю, богатом строительным материалом и древесным топливом. Жила Малая Шалега сплоченно, дружно. На выселки, на хутора выселяться никто не стремился. Да и то сказать, для лесистого Заволжья, где диких зверей и разбойников в старые времена хватало, селиться поодиночке было небезопасно. Починки вырастали лишь там, где пошире были ополья, безлесистее местность.

Кроме умения ходить за лошадьми у малошалежцев вскоре еще одно умение обнаружилось – плотницкое. Впрочем, в любой деревне ремеслом этим никого не удивишь. Для крестьянина топор – первый спутник и помощник. Топор у крестьянина на плече или за поясом, едет ли он в лес за дровами, идет ли за грибами. В обороне против дикого зверя да лихого человека топор также всегда пригодится. Убийства в конце XIX века в здешних местах залетными людьми «без письменного вида», то есть без паспорта, совершались часто, о чем гласят записи в приказной книге. Так или иначе, славилась малошалежная плотницкая артель, бравшая в межсезонье подряды по округе.

Любопытная деталь: в списках призывающихся на воинскую службу в графе «занятие, ремесло или промысел» неизменно у всех сельчан проставлялось «плотник».

И все-таки главная дума крестьянина не о промысле, а о земле. Много пота и крови надо было пролить, чтобы землица малошалежная давала те же урожаи, что и испокон веков возделываемая. Первые два-три года она, залежная, целинная, и без особого ухода урожаем радовала. Дальше – хуже. Удобрить ее на первых порах было нечем, живностью-то хозяйства еще как следует не обзавелись. А навоза здешней земле только давай. Места голубичные – верный указатель на кислые почвы. Сколько угодно органики земля примет. Скотом на первых порах шишкинцы помогали. И на развод, и в племя давали. Малошалежцы им за это свои луга для выпаса предоставляли. С тех пор и сложилась дружба двух деревень. «Шалега да Шишкино – Крысино да Мышкино»- завидовали той дружбе соседи.

А вот с «матерью» своей, Большой Шалегой, «дочь» Малая скоро вовсе перестала знаться. И это при том, что вплоть до революций обе Шалеги составляли одну земельную общину. Обидно Большой стало, что в Малой дела так сразу на лад пошли, и малошалежные бабы и ребятишки даже в самое голодное время «по объедкам» не ходили. Была прежде такая система, когда по весне у крестьянина собственный хлеб кончался, и он шел побираться. И совсем рассорились деревни во время Первой мировой из-за истории с большешалежцем, старым солдатом Василием Кудрявцевым.

В областном историческом архиве сохранилось прошение отставного ефрейтора Василия Иванова Кудрявцева, принятого в службу 14 января 1867 года и уволенного в 1882 году, с которым он обращается в уездную управу. «В настоящее время, не имея любого пропитания и никаких средств и родственников благотворителей, и вот только пропитывая себя одним сбором милостыни более пятнадцати лет и в виду старости своей и неспособности к труду, волей-неволей приходится помирать с голода, так как сбор милостыни производить не могу, ибо я имею от роду восемьдесят лет, и за все время выхода моего из военной службы я не был удовлетворен от казны денежным пособием».

Жил Кудрявцев в Большой Шалеге, а побирался по окрестным деревням, так как в своей деревне и без него голи да нищеты хватало. Самая же тяжелая милостыня обычно из Малой Шалеги приносилась. За это его земляки-большешалежцы и невзлюбили. Прошение Кудрявцева было, однако, удовлетворено. Старому солдату положили денежное пособие три рубля в месяц, но обида Большой Шалеги на Малую укрепилась.

Глава третья

ЖИЗНЬ ДОКОЛХОЗНАЯ

Вообще же нищих, несмотря на лестную характеристику писателем Мельниковым-Печерским Урень-края, как зажиточного, хватало. Каждый день через деревню, по рассказам стариков, проходило от десяти до двадцати просящих подаяние. Особенно много их было из ближней Тарбеевки и из дальней, за тридцать верст, Целегородки. Многое из того, что здесь сообщается, записано мной со слов Никифора Арефьевича Киселева, которому на рубеже XIX-XX веков исполнилось восемь лет. Вот слово в слово записанный кусок из его воспоминаний:

- Голодно не ели и худо не ходили. Нет. Ну разве что два-три мужика, те что неумехи да пьяницы. Это на всю Малую Шалегу. Ей бо! Конечно не в крипленах ходили. В рубахах из льняной пестрядины, да портках из белого холста. Всех украшений – кисет на поясе. Малошалежцы зеленые кисеты любили. Теперь про отношение к онкоголю. Было отношение, нечего греха таить. Пили, гуляли. Да, однако, дело знали. Ай, славно гуляли! В Николу летнего – четыре дня кряду, всё по разным деревням. В Троицу тоже четыре дня. Госпожин день тоже обязательно отгуливали. Рождество и масленицу всей деревней гуляли. Бывало, и опивались. Бывало. Н