Энциклопедия: священная гора

Возвышаясь над миром людей, гора символизирует встречу неба с землей. Шумеры считают, что на вершине горы Шоуван, изображаемой в виде треугольника, возникло мировое яйцо, из которого произошли десять тысяч первых существ. Иудаисты верят, что на горе Синай Моисей получил от Бога десять заповедей.

Для японцев восхождение на Фудзияму является само по себе мистическим опытом, требующим предварительного очищения. Мексиканцы думают, что бог дождя живет на горе Тлалок в горном массиве Ицтак‑Киатль. Индусы считают гору Меру центральной осью космоса, а китайцы помещают пуп Вселенной на горе Куен‑Луен, представляя его в виде пагоды с девятью этажами, символизирующими ступени к выходу из мира. Греки поклоняются Олимпу, жилищу богов, персы – горе Албори, приверженцы ислама – горе Каф, кельты – Белой горе, тибетцы – горе По‑тала. В даосизме упоминается гора в центре мира, на которой живут бессмертные и вокруг которой вращаются солнце и луна. На ее вершине находятся сады королевы Запада, где растет персиковое дерево, плоды которого дают бессмертие.

Эдмонд Уэллс «Энциклопедия относительного и абсолютного знания», том 5

ИССЛЕДОВАНИЕ С ВОЗДУХА

Где находится вилла Надара? Оставшись один, я не могу представить, что буду стучаться во все двери в поисках его адреса. В этот момент появляется херувимка.

– Ты знаешь, где найти Надара?

Сморкмуха выводит меня из города, мы попадаем в северную часть голубого леса, в незнакомые мне заросли, крылатая проводница показывает пещеру, вход в которую замаскирован кучей веток, и улетает в направлении Олимпии.

В пещере Клеман Адер, Надар, Антуан де Сент‑Экзюпери и Этьен де Монгольфьер возятся с кучей различных предметов, предназначенных, несомненно, для строительства летательного аппарата. Кражи, о которых упоминала Афина, видимо, были сделаны именно этой группой богов‑учеников.

Мы сделали судно, чтобы пересечь голубой поток. Сооружение воздушного шара, бесспорно, более амбициозный проект.

Они сидят при свечах и сшивают большой кусок непромокаемой ткани, который должен служить оболочкой воздушного шара. В качестве гондолы они собираются использовать обвитый лианами круглый стол, перевернутый вверх ножками. Неглупо. По шуму шагов заговорщики догадываются о моем присутствии.

– Шпионишь за нами? – спрашивает Клеман Адер, в то время как Монгольфьер и Надар уже направили на меня кресты.

– Я хочу пойти с вами. Они не опускают оружие.

– А почему мы должны взять тебя с собой?

– Потому что я знаю, что находится за голубым потоком.

– Мы это скоро сами узнаем.

– А если вы меня не возьмете, что тогда? Вы рискуете, что я вас выдам… Убьете меня? Рискнете стать богоубийцами? Хотите носить «Землю 18»? Вчетвером будет не так тяжело.

Я вижу, что они колеблются, и продолжаю настаивать:

– Я могу помочь строить воздушный шар. Я много чего умею. Я был врачом…

Они тихо переговариваются, и я слышу, как Сент‑Экзюпери шепчет: «В конце концов, что мы теряем?» Надар поворачивается ко мне:

– Хорошо, мы тебя берем. Но знай, если ты нас предашь, мы избавимся от тебя без пощады. А к тому времени, когда твое тело найдут, настоящий бого‑убийца наверняка будет обнаружен.

– Зачем мне вас предавать? Мы здесь все в одной упряжке. Мы все хотим узнать, что находится над нами.

Клеман Адер кивает и протягивает мне иглу.

– Тебе повезло. Мы уже почти закончили. Этой ночью попробуем взлететь. Если ты поможешь, мы отправимся раньше. Сперва нужно дошить оболочку.

Как будто участок головного мозга вспомнил это занятие. Шитье. В современном обществе, где я прожил последнюю жизнь смертного, все действовало с помощью кнопок: кнопки дистанционного управления, выключатели, кнопки лифта, клавиатура компьютера. Используя пальцы только для того, чтобы нажимать, я утратил их ловкость, но она быстро возвращается. Пещерный человек, сидящий во мне, в моем ДНК, помогает освоить одну из древнейших наук – науку узлов. Я шью, завязываю узлы, заплетаю, и после многих часов работы, когда уже начинают сгущаться сумерки, оболочка готова. Мы привязываем ее к ножкам стола, превращенного в импровизированную гондолу.

Монгольфьер ставит посередине жаровню, а рядом кладет запас сухой древесины. Мы вытаскиваем летательный аппарат в центр небольшой поляны и нагружаем его камнями. Блок, перекинутый через ветку дерева, помогает поднять мембрану. Затем Надар зажигает огонь и ставит жаровню так, чтобы горячий дым шел внутрь шара, а не нам в глаза, которые уже и так покраснели.

Наконец ткань надувается. Мы знаем, что нужно спешить. Хотя мы и скрыты в лесу, нас могут заметить. Кентавров поблизости нет, мы отвязываем держащую шар веревку и начинаем медленно подниматься.

Этьен де Монгольфьер говорит, что нужно сбросить балласт, чтобы ускорить взлет, и мы выкидываем из гондолы несколько камней.

Три луны светят в небе, а земля удаляется. Внутри гондолы ужасная жара, и мы поддерживаем огонь, раздевшись по пояс. А ведь раньше я мог летать только благодаря силе мысли…

Все утомительно. Мы уже выбились из сил, но по мере того, как шар поднимается все выше, нам открывается захватывающий вид: остров сверху, весь целиком.

Эдем…

– Это потрясающе, не правда ли? – восклицает Сент‑Экзюпери.

Мелкие брызги ласкают кожу, а вокруг летают странные птицы. Я наклоняюсь. Остров имеет форму треугольника. Два холма, возвышающиеся над городом, делают его похожим на лицо, носом которого является Олимпия. Освещаемый лунами океан бросает золотисто‑коричневые отблески, а пляжи из мелкого песка окаймлены белой пеной прибоя. От земли поднимается аромат кокосовых орехов, заглушающий даже запах дыма из жаровни.

Решив, что мы поднялись на достаточную высоту, Монгольфьер говорит, что нужно перестать поддерживать огонь. Но мы поднимаемся еще.

– Красота, – говорит Надар.

В его жизни смертного фотограф был первым, кто сделал снимки с высоты. Именно он подтолкнул Жюля Верна написать «Пять недель на воздушном шаре».

Я вижу гору с по‑прежнему скрытой в облаках вершиной, голубой поток и светящихся рыб, заметных через густую листву. В это время мои друзья теонав‑ты, наверное, уже его пересекли, а может быть, сражаются с большой химерой.

На башне дворца Кроноса бьет полночь. Сверху мне видны вспышки света на побережье. Это Мария Кюри, Сюркуф и Лафайет строят судно, способное выйти в море.

– Наверное, они хотят обогнуть остров, чтобы найти менее охраняемые подходы, – замечает Клеман Адер.

Мы продолжаем подниматься. Надар суетится, привязывает ленточки к вантам, чтобы определить направление ветра. Сент‑Экзюпери тянет за веревки, стремясь изменить направление дыма. Внезапно я понимаю, что их беспокоит: мы не летим в нужном направлении. w Я спрашиваю:

– А мы не можем подлететь поближе к горе?

– Это воздушный шар, а не дирижабль, – отвечает Клеман Адер. – Можно только подниматься и опускаться, но не лететь вправо или влево.

– К тому же, континентальный ветер уносит нас в сторону моря, – озабоченно говорит Монгольфьер.

Гора удаляется, а морской горизонт становится все ближе.

Из воды бьет фонтан. Должно быть, вокруг острова водятся киты.

Монгольфьер командует снова зажечь огонь и продолжить подъем. Он надеется найти встречный поток воздуха, который вернет нас на остров.

Последние камни, служащие нам балластом, падают в океан. Но глума не слышно, мы слишком высоко.

Ветер продолжает уносить нас от острова, и Монгольфьер задумчиво смотрит на шар.

– У нас только один выход – спуститься как можно скорее, иначе нас унесет в открытый океан.

Мы гасим огонь, а Монгольфьер тянет за веревку, закрывающую клапан мембраны. Горячий воздух начинает выходить из шара, и мы теряем высоту.

Спуск гораздо быстрее подъема. Наконец наш летательный аппарат с силой врезается в водную поверхность. Не будучи водонепроницаемой, гондола быстро набирает воды, а нам даже нечем ее вычерпывать. Нет и весел, чтобы грести. Когда думаешь о небе, не готовишься оказаться в воде.

Клеман Адер торопит выбросить за борт все тяжелые вещи, и мы оказываемся скрюченными на круглом столе, превратившемся в плот.

И в этот момент совсем недалеко из воды вырывается фонтон, который я видел сверху, сопровождаемый тонким свистом.

– Кит слева! – говорит Над ар.

– Нет, это не кит, – поправляет его Монгольфьер.

Приближающаяся рыба по размерам действительно с кита, но кажется мне гораздо более опасным чудовищем. От китообразного у него только большие глаза. Во рту у него не китовый ус, а острые зубы, каждый величиной с меня.

ЭНЦИКЛОПЕДИЯ: ЛЕВИАФАН

В финикийской мифологии Левиафан описывается как большой кит, покрытый сверкающей чешуей, или как гигантский морской крокодил тридцатиметровой длины. У него такая толстая кожа, что ее нельзя пробить никаким гарпуном. Он изрыгает пламя изо рта и дым из ноздрей, его глаза горят внутренним светом, а море вокруг него закипает, когда он поднимается на поверхность. Он происходит от мифической змеи Лотан, противника ханаанского бога Эл.

Согласно легенде, Левиафан может мгновенно проглотить солнце, отчего происходят солнечные затмения. Миф о Левиафане можно найти в Новом и Ветхом Заветах, псалмах царя Соломона, книге Иова и Откровении Иоанна Богослова.

«Поймаешь ли ты Левиафана на крючок?»

«Волны дрожат перед его величием, воды отступают, железо для него, как солома, бронза, как трухлявое дерево, он кипятит пучину, как котел, и море претворяет в кипящую мазь, никому на Земле не обуздать его» (Книга Иова, 4, 41).

Левиафан олицетворяет первобытные разрушительные силы водного мира. Похожие на него чудовища есть в египетской, индейской и вавилонской мифологиях. Однако, судя по всему, именно финикийцы придумали историю о нем, чтобы сохранить свое превосходство на море. Страх перед Левиафаном помог им сократить число конкурентов на торговых морских путях. Мясо Левиафана вместе с двумя другими чудовищами послужит пищей на пиру праведников во время пришествия Мессии.

Эдмонд Уэллс «Энциклопедия относительного и абсолютного знания», том 5

В ЖИВОТЕ У МОНСТРА

Я выпрыгиваю из гондолы, плыву, барахтаюсь в воде. Левиафан приближается, рассекая волны, разбрызгивая тонны воды. А я еще боялся, когда смотрел фильм «Челюсти». Эта маленькая акулка удрала бы от такого морского монстра без оглядки. Подумать только, ведь я отправился вместе с компанией Нада‑ра, потому что боялся встретиться с большой химерой в черном лесу.

– Я не умею плавать, я не умею плавать! – кричит Этьен де Монгольфьер рядом со мной.

С людьми, занимающимися воздухоплаванием, проблема в том, что они слишком узкие специалисты. Я обхватываю рукой его подмышки и стараюсь поддерживать на поверхности.

Левиафан разевает пасть и глотает круглый стол, ткань воздушного шара и Антуана де Сент‑Экзюпе‑ри, непредусмотрительно оставшегося в гондоле. В одну секунду поэт‑авиатор исчезает за острыми зубами, которые захлопываются, как борона.

– Нужно плыть к пляжу! – кричит Надар.

Я плыву брассом, старась держать голову де Монгольфьера над водой, но больше не могу тащить его за собой. Я начинаю тонуть и поручаю своего подопечного Клеману Адеру. На горизонте уже появляется второе солнце.

– Осторожно, он возвращается!

Мы разделяемся. Явно голодный, Левиафан приближается. Я уже не могу перейти на кроль, который в рекордное время доставил бы меня к берегу. Я барахтаюсь на месте, смирившись с судьбой.

Зверь спокойно проглатывает меня. Потом все происходит очень быстро. Я миную решетку зубов, падаю на язык, ударяюсь о нёбо и бьюсь о голосовую щель, которая отправляет меня обратно на язык.

Потом все останавливается. Я в полной темноте, кругом сыро и тихо. Отвратительно воняет гнилой рыбой. Внезапно язык бьет меня. Я достаю крест и стреляю. Для чудовища это все равно что укол булавкой, но в свете вспышки я успеваю рассмотреть внутренности дворца, похожего на собор с серыми сводами. По слизистой оболочке течет странная светящаяся жидкость. Передвигаясь во рту, я обнаруживаю в дырке гнилого зуба крест, видимо принадлежавший Сент‑Экзюпери. Я забираюсь на коренной зуб и начинаю стрелять с обеих рук. Никакого эффекта.

Язык снова бьет меня. Липкая слюна облепляет со всех сторон. Двигаться становится сложнее. Я барахтаюсь в слюне. Конец языка сталкивает меня в шершавое горло. Я миную голосовую щель и скольжу по горлу. В пищеводе не за что ухватиться. В тщетной надежде, что чудовище закашляется, я стреляю в перегородку. Падение не прекращается.

Много историй связано с китами и Левиафаном. Библейский пророк Иона спасся благодаря киту. Похожая история рассказывается в сказке Карло Кол‑лоди «Пиннокио». Мифологический полинезийский герой Нганоа спустился в желудок кита, чтобы спасти своих родителей…

Я скольжу, а туннель регулярно сокращается и колышется, ускоряя падение. Я знаю судьбу всех кусков мяса, проглоченных в моих предыдущих жизнях, но у них не было глаз и светового оружия, чтобы рассмотреть мои внутренности.

Наконец мое путешествие заканчивается в огромном овальном зале, наполовину заполненном дымящейся жидкостью, из которой торчат желудочные выросты, похожие на небольшие острова. Рыбы, которые падают рядом со мной в желудочный сок, моментально растворяются. Боюсь, меня ждет такая же судьба. К счастью, я нашел останки лодки, ржавый корпус которой еще сопротивляется кислоте.

Вот я и в желудке.

В центре этого смертоносного озера появляется водоворот, который неожиданно всасывает меня вместе с лодкой и отправляет в кишечник, где я теряю сознание. Когда я прихожу в себя, я по‑прежнему в лодке, надо мной мягкий свод. Этот туннель более узкий, и здесь еще сильнее пахнет разлагающейся рыбой. Когда я стреляю в стенки, они слегка сокращаются.

Я продолжаю продвигаться по пищеварительной системе, думая, что унизительно для такой души, как моя, поднявшейся до уровня ангела, а потом бога, закончить свой путь… в экскрементах кита.

В туннеле моя лодка наталкивается на другие предметы, обломки, человеческие скелеты (может быть, принадлежащие другим неудачливым ученикам). Выход снизу более вероятен, чем сверху. Запах гниющей органики становится все более невыносимым. Неожиданно я вижу в этой грязи силуэт человека, которому удалось избежать растворения.

– Кто здесь?

– Сюда, – отвечает голос Сент‑Экзюпери. Я беру кусок гнилого дерева и гребу им.

– Как тебе удалось выжить среди этого ужаса?

– Как и тебе. Благодаря импровизированному плоту. Мы будем переварены, а?

– Человек переваривает пищу в течение трех часов, – говорю я, вспоминая свои познания в медицине. – Пищеварительный процесс Левиафана может занимать несколько недель.

– Нужно ускорить этот процесс, – замечает авиатор, сохранивший всю свою боевитость.

Я погружаю край тоги в жидкость за бортом, чтобы проверить, растворится ли ткань. Ничего не происходит. Я замечаю:

– Здесь больше нет кислоты. Мы может двигаться вперед без лодки.

Пока мы идем по кишечнику, Сент‑Экзюпери замечает два креста у меня на шее и просит вернуть ему его крест, что я и делаю.

– Каждый раз мне кажется, что я пережил самое опасное приключение в своей жизни, и каждый раз бывает еще хуже, – говорю я.

Он невесело смеется.

– Мы сами этого искали, – замечает он. – В конце концов, мы могли бы спокойно сидеть у себя на вилле и наблюдать по телевизору за жизнью клиентов. У тебя кто?

Какой замечательный спутник для совместной прогулки по пищеварительному тракту чудовища. Продолжая время от времени освещать крестом дорогу, я отвечаю:

– У меня африканский принц, корейская девочка, воспитывающаяся в Японии отцом‑японцем и матерью‑кореянкой, и маленький грек, у которого обожающая его мать. А у вас?

– Пакистанская девочка восьми лет, постоянно носящая паранжу, которую родители уже сосватали за богатого старика, лапландец‑ипохондрик, увлекающийся охотой на тюленей, и полинезиец, который безо всякой причины смеется с утра до вечера и не хочет работать.

– Неплохой коктейль. Сент‑Экзюпери в этом сомневается.

– Мне кажется, что никто из них не способен поднять свой уровень сознания.

– А я верю в мою маленькую кореянку. Не знаю почему, но, несмотря на все неудачи, я чувствую в ней сверходаренную душу. И потом, мне нравится эта страна… Корея.

– Вот как, а что ты знаешь об этой стране?

– Она расположена на перекрестке цивилизаций между Японией, Китаем и Россией, и сумела храбро противостоять этим трем завоевателям. У корейцев замечательная культура, очень утонченная и малоизвестная. У них уникальные музыка, живопись, алфавит.

Странно говорить о Корее в таком месте.

– Ты уже бывал там?

– Да, в Сеуле – столице, и в Пусане – крупном городе на побережье. Когда я был студентом, я жил с кореянкой, и она захотела познакомить меня со своей семьей, живущей в Пусане.

Он стреляет вниз, и вспышка освещает еще более крупные рыбьи скелеты.

– Странно, что твоя смертная решила родиться там. Возможно, несмотря ни на что, существуют определенные связи… Я вот никогда не был ни в Полинезии, ни в Пакистане, ни в Лапландии. Расскажи мне еще о Корее. Ты знаешь историю этой страны?

– Это была самостоятельная цивилизация, но в течение многих десятков лет она была порабощена японцами, которые практически уничтожили их культуру. Они разрушили храмы, изменили язык. Когда после войны Корея была освобождена, народу было трудно обрести старые корни. Они восстановили храмы благодаря воспоминаниям стариков.

– Понимаю. Это, должно быть, было ужасно.

– И как только они освободились от японского владычества, началась гражданская война между двумя Кореями. Между коммунистической Северной Кореей и либеральной Южной. Проблема в том, что Северная Корея находится под игом сумасшедших диктаторов, связанных со всеми тиранами планеты и поставляющих им ядерные материалы.

– Удивительно, как тоталитарные негодяи всегда хорошо ладили между собой. Гитлер и Сталин, как говорил Гермес, но можно привести и много других. Между диктаторами есть взаимопонимание.

Обогнув остов рыбы величиной с кита, мы возвращаемся к печальной действительности.

– Все‑таки… Я никогда не мог представить, что меня проглотит такое чудовище, – говорю я.

– У меня такое ощущение, что я снова стал зародышем, – удивляется Сент‑Экзюпери.

– Ты думаешь, это самец или самка?

– Надо прокопать внутренности и посмотреть, что там, матка или простата, – шутит мой компаньон.

– Дионис сказал мне, что здесь место последней инициации. Если бы я знал, что превращусь в крота, роющегося в Левиафане…

– В этом и заключается принцип инициации: опуститься, чтобы подняться, быть проглоченным, чтобы прославиться, убитым, чтобы возродиться.

Воздух вокруг становится более разреженным, и нам все тяжелее дышать. Проход сужается, мы идем среди коричневых червей толщиной с подушку. Из‑за зловония мы закрываем лица туниками.

– Сдается мне, мы пришли в конец туннеля. Действительно, мы попадаем в закрытое помещение.

– Как открыть анальное отверстие Левиафана?

– Мне кажется, это ты врач. Я размышляю:

– Обычно анус реагирует как электрический выключатель. Когда экскременты попадают в эту зону, они начинают давить на контактные точки.

Действительно, мы различаем обнаженные вены и нервные окончания. Мы начинаем со всей силы бить по ним кулаками и ногами и через какое‑то время стенки начинают сокращаться, а потом раздвигаются. В конце открывшегося туннеля мы видим свет и вместе с другими остатками вылетаем наружу, в море. Мы стараемся как можно быстрее всплыть на поверхность, к дневному свету. Легкие разрываются, но нужно держаться.

Это всплытие напоминает мой танатонавтический полет, когда я покинул свое тело, притягиваемый потусторонним светом. Однако с одной существенной разницей: когда я был умершим смертным, я ничего не чувствовал, став начинающим богом, я испытываю мучения.

Всеми силами стараясь выбраться на поверхность, я проклинаю мифологию, все легенды и всех водящихся там чудовищ. Я ненавижу Левиафана, сирен, больших и маленьких химер, главных богов и всех богов‑учеников. Сент‑Экзюпери притягивает меня к себе, и мы какое‑то время с облегчением плывем по спокойному морю. Нам удалось выбраться, мы спасены.

Наша передышка оказывается недолгой. Бьющий из воды фонтан свидетельствует о возвращении Левиафана, который развернулся и снова движется на нас.

Мы смотрим друг на друга недоверчиво. Только не во второй раз, нет, только не это…

В ответ на мою немую мольбу как чудо из волн появляется белый дельфин с красными глазами и плывет наперерез Левиафану. К нему присоединяются другие дельфины, чтобы преградить путь чудовищу и защитить нас. Воздух наполняется высокими звуками.

Левиафан хочет прорваться силой, но дельфины окружают его и бьют по бокам носами, как шпорами. Морское чудовище хочет их проглотить, но они очень увертливы и продолжают нападать на эту тушу. Сражение напоминает мне картину, изображающую битву Непобедимой армады в XVI веке, когда огромные испанские корабли грузно маневрировали между маленьких английских парусников, которые быстро уворачивались от них и топили один за другим.

Левиафан раздражается, вздымая волны высотой со стены, но дельфины, будучи полуводяными, полувоздушными существами, ныряют, прыгают, веселятся и продолжают изводить зверя, который наконец убирается восвояси. Тогда дельфины подплывают к нам и резкими криками приглашают ухватиться за спинные плавники.

Мы немедленно повинуемся. Остров уже скрылся из вида, а мы потеряли много сил в этой эпопее. Я сажусь на белого дельфина верхом, как на лошадь, упираюсь ногами в боковые плавники, и он везет меня вперед. Я чувствую себя, как на скутере.

Я вижу, что Сент‑Экзюпери взобрался на другого дельфина. После ужаса наших похождений в темноте счастье оказаться на свободе кажется еще большим. Воздух, свет, скорость – все приводит нас в восторг.

Мы скользим по гребням волн, несомые быстрыми боевыми конями.

Наконец дельфины добираются до пляжа и оставляют нас на берегу. Мы машем им руками, а они встают на хвосты и издают пронзительные звуки. Белый дельфин прыгает высоко в воздух и продолжает кувыркаться.

Этьен де Монгольфьер, Надар и Клеман Адер здесь, они потрясенно смотрят на нас.

– А вы как вернулись? – спрашиваю я.

– Вплавь, – отвечает Клеман Адер хриплым голосом, все еще обессиленный, поскольку тащил на себе пионера воздухоплаванья.

– Нам не повезло, – говорит Монгольфьер, – судьба обернулась против нас.

ЭНЦИКЛОПЕДИЯ: ЗАКОНЫ МЕРФИ

В 1949 году американский инженер капитан Эдвард А. Мерфи работал по заказу американских ВВС над проектом MX 981. Целью его было изучить, что испытывает пилот во время аварии. Для опытов нужно было разместить шестнадцать датчиков на теле пилота. Это было поручено технику, знавшему, что каждый датчик можно установить в двух положениях: правильном и неверном. Техник установил все датчики неправильно. В связи с чем Мерфи произнес фразу: «If anything can go wrong it will» («Если что‑то может не получиться, оно не получится»). Этот пессимистический закон, который также называют законом бутерброда (потому что бутерброд всегда падает маслом вниз) стал настолько популярен, что везде стали появляться, как поговорки, другие «законы Мерфи», основанные на том же принципе. Вот некоторые из них:

«Если все идет хорошо, вы наверняка что‑то упустили из вида».

«Каждоерешение приносит новые проблемы».

«Все, что поднимается, в конце концов опускается».

«В очередях соседняя всегда движется быстрее».

«Действительно интересные мужчины и женщины уже разобраны, а если это не так, то должна быть скрытая причина».

«Если это слишком хорошо, чтобы быть правдой, то скорее всего так и есть».

«Женщину привлекают в мужчине те же качества, которые она не сможет выносить через несколько лет».

«Теория, это когда ничего не получается, но известно почему. Практика, это когда ничего не получается, и не известно почему. Когда теория подкрепляется практикой, ничего не получается, и не известно почему».

Эдмонд Уэллс «Энциклопедия относительного и абсолютного знания», том 5 (народные мудрости)

СМЕРТНЫЕ. 10 ЛЕТ

Я устраиваюсь перед телевизором. Я слишком возбужден, чтобы сразу заснуть. Тело после стольких приключений требует отдыха, но мозг бурлит.

На первом канале Юн Би, которой уже 10 лет, одна скучает во дворе, в то время как ее подруги прыгают через веревочку. Одна из девочек неожиданно подходит к ней и бросает: «Грязная кореянка».

Такая агрессивность удивляет Юн Би. Она безуспешно пытается дать пощечину обидчице, которая убегает. Весь класс смеется над неумехой, дети хором скандируют: «Грязная кореянка». Звонок на урок кладет конец этой сцене.

Юн Би плача приходит в класс. Учительница спрашивает, в чем дело, и соседка по парте говорит ей, что девочку назвали грязной кореянкой. Учительница кивает головой. Понимая проблему, она смотрит на Юн Би, колеблется какое‑то мгновение, но ничего не говорит. Но поскольку Юн Би не прекращает плакать, она велит ей успокоиться или выйти из класса. Юн Би пытается сдержаться, но не может. Учительница говорит, чтобы она вышла и не мешала уроку, а успокоившись вернулась. Юн Би возвращается домой и плачет на кровати. Мать спрашивает, что произошло.

– Ничего, ничего, – говорит Юн Би. – Я хочу побыть одна, вот и все.

Она отказывается обедать, даже проглотить хоть что‑нибудь, и только к вечеру соглашается рассказать матери, которая принесла ей стакан воды, что произошло.

– Девочка, которую я даже не знаю, обозвала меня грязной кореянкой.

– Понимаю. И что ты сделала?

– Я хотела ее ударить, но она бежала быстрее меня. Потом учительница выгнала меня из класса, потому что я всем мешала.

Мать обнимает дочку.

– Я должна была тебя предупредить. Мы, корейцы, живущие в Японии, можем подвергаться таким унижениям.

– Но почему?

– Японцы причинили нам много страданий. Они вторглись в нашу страну. Они убили много наших людей. Они осквернили и разрушили наши святыни. Они хотели заставить нас забыть наш язык и культуру. Они…

– Но почему тогда мы живем в Японии, а не у нас в Корее?

– Это долгая история, дочка. Очень давно они похитили твою бабушку и привезли на архипелаг, так же как и многих других женщин. Теперь они… Ты еще слишком мала, чтобы понять. Потом ты все узнаешь.

Юн Би не отрываясь смотрит на стакан с водой.

– Но как же я смогу вернуться завтра в школу, после того как показала себя слабой перед всеми?

Мать нежно обнимает ее.

– Ты должна это сделать. Иначе победят они. Ты должна научиться быть сильной и противостоять. Как я противостояла. Не опускать руки. Твоя бабушка вынесла гораздо больше и не опустила руки. То, что тебя не убивает, делает сильнее. Хорошо учиться – вот лучший способ отомстить. Так ты им покажешь, чего стоишь на самом деле.

В темных глазах матери Юн Би читает, что та пережила свою боль и стала выше ее.

– Мама, почему японцы так нас ненавидят? Мать колеблется, а потом говорит:

– Потому что палачи всегда ненавидят своих жертв. Особенно если те простили.

– Мама, расскажи, что произошло с бабушкой. Я уже готова.

Мать раздумывает, но потом решается.

– Как я тебе говорила, с 1910 по 1945 год Корея была оккупирована Японией. Тридцать пять лет японцы пытались заставить корейцев забыть, кто они. Они захватывали самых красивых женщин к радости солдатни. Позади огромных колонн их войск постоянно были десятки тысяч корейских пленниц, предназначавшихся для «разрядки».

Юн Би охотно зажала бы руками уши, чтобы не слышать этот взволнованный дрожащий голос, который продолжает:

– Среди них была и твоя бабушка. Японцы убили всех мужчин из ее деревни и забрали с собой всех женщин. Во время отступления они привезли их с собой в Японию, где они продолжали считаться вульгарными… рабынями.

– Они не взбунтовались? В конце концов, война кончилась и Япония проиграла.

Мать тяжело вздыхает и сжимает руки.

– Несколько лет назад кореянки, удерживавшиеся в Японии, попробовали поднять голову. Они потребовали, что им предоставили право вернуться на родину. Они напомнили о обязательствах, связанных с их историческими перипетиями, и потребовали компенсаций за свои страдания. Какое возмущение это вызвало! Японцы плевали им в лицо, и расизм достиг своего апогея.

– А папа?

– Твой отец японец. Он хотел доказать, что лучше своих сограждан. Он женился на мне, несмотря на стыд, который его семья вынуждена была испытывать от этого брака. Твой отец проявил большую смелость в это время, потому что любил меня. И я его любила.

Мать умолкает на минуту, поглощенная воспоминаниями.

Потом, держа дочь за руку, она продолжает: – …Ты должна это знать, малышка. Для нас, кореянок, в Японии все сложнее, чем для остальных людей. Стисни зубы и не давай им повода получить удовольствие от твоих страданий. Завтра ты пойдешь в школу и сделаешь вид, что ничего не произошло. Если тебя будут обижать, не плачь, не делай им этого подарка. Им это наконец надоест. Получай хорошие отметки и оставайся невозмутимой. Это лучший ответ.

Весь остаток дня и весь вечер Юн Би играет в очень жестокую компьютерную игру. На следующий день она невозмутима перед пошлыми шутками, не реагирует на «грязную кореянку» и отворачивается, когда кто‑то пытается в нее плюнуть. За все задания она постоянно получает лучшие отметки.

Я потрясен тем, что узнал, а ведь я так любил Корею.

Я слышал об этом, хотя в учебниках истории этого нет. Но этот рассказ кореянки, живущей в Японии, отправляет меня в мое смертное прошлое и в путешествие по Корее. Страну спокойного утра.

Я не хочу знать, что происходит с Теотимом и Ку‑асси Куасси.

Я засыпаю под грустную мелодию, звучащую у меня в голове. Как будто все мои переживания бога‑ученика отступили назад перед мучениями этой маленькой 10‑летней смертной. Бог потрясен девочкой. Фраза ее матери остается в моей памяти: «Предполагается, что мы, жертвы, должны извиниться за неудобство, которое мы причиняем своим палачам».

МИФОЛОГИЯ: ДЕМЕТРА

Деметра означает «земля‑мать». Дочь Кроно‑са и Реи, она является богиней земли, пшеницы, и плодородия. У нее светлые волосы цвета спелой пшеницы. Она возбуждала желания богов, но никому не удалось ей понравиться, хотя все пробовали различные тактики, чтобы соблазнить ее. Чтобы избежать ухаживаний Посейдона, она приняла образ кобылы, но он настиг ее в образе жеребца. От этого родился говорящий коньАрейон с человеческими ногами. После того как Деметра скрылась, Зевс превратился в быка, и от их соития родилась Персефона. Однажды девушка любовалась нарциссом на поле Вечной весны, как вдруг земля разверзлась и Гадес, ее дядя, властитель ада и царства мертвых, появился на черной колеснице, запряженной двумя конями. Он уже долго выслеживал понравившуюся ему красивую девушку. Он похитил ее и увлек с собой в подземное царство.

В течение девяти дней и девяти ночей Деметра искала дочь по всему свету. На десятый день Гелиос сообщил ей имя похитителя. Возмущенная мать отказалась возвращаться на Олимп до тех пор, пока дочь будет оставаться в плену у Гадеса, и скрылась в доме царя соседнего с Афинами Элевсина.

Земля, лишенная богини плодородия, стала засыхать. Деревья перестали давать плоды, травы высохли. Зевс приказал Гермесу спуститься за Пер‑сефоной, но Гадес отказался ее освободить. Он объяснил, что она не может вернуться жить среди живых, поскольку вкусила пищи царства смерти.

Боги согласились на компромисс. Персефона полгода жила с матерью, а другие полгода – с Гадесом. Шесть месяцев, весну и лето, она проводила с Деметрой. Шесть других, осень и зиму, – с повелителем царства мертвых. Это символизирует цикл вегетации, поскольку зерно остается в земле, прежде чем прорасти.

Однажды, чтобы отблагодарить царя Элевсина за прием, богиня решила сделать бессмертным его сына Демофонта. Для того чтобы «забрать его человечность», она натирала мальчика амброзией и закаляла над огнем. Но когда царица Me‑танира неожиданно увидела эти магические действия и закричала, Деметра уронила малыша в пламя. Чтобы утешить мать, она дала другому сыну царя Триптолему пшеничный колос, научила возделывать землю и печь хлеб и послала его передать эти знания всем жителям Греции.

Эдмонд Уэллс «Энциклопедия относительного и абсолютного знания», том 5 (согласно Франсису Разорбаку, вдохновлявшемуся «Теогонией» Гесиода, 700 год до н э.)

ЧЕТВЕРГ. ЛЕКЦИЯ ДЕМЕТРЫ

Сегодня Четверг, день Юпитера, это римское имя Зевса. Однако сегодня нашим профессором будет его сестра Деметра.

Идя по Елисейским Полям, мы минуем дворец Кроноса, где еще звонят заутреню, проходим мимо изумрудного кристалла дворца Гефеста, черной крепости Ареса, серебряного дворца Гермеса и наконец приходим к ферме, похожей на нормандскую, с белыми стенами и крышей, крытой желтой соломой. Повсюду чаши, наполненные зернами пшеницы, кукурузы и рапса. Сбоку загоны с козами, баранами, коровами и свиньями.

Подобный сельский пейзаж удивляет в Олимпии. Я вижу гогочущих, крякающих и кудахтающих уток, кур и гусей и готов снова представить себя на «Земле 1».

Не знаю, какое сражение ночь уготовила моим друзьям‑теонавтам, но у Рауля на лбу большая ссадина.

Одна из ор открывает деревянную дверь, и мы попадаем внутрь помещения, выкрашенного в кармин‑но‑красный цвет. Под потолком балки такого же цвета. В зале можно видеть самые разные предметы, связанные с сельским хозяйством: косы, серпы, цепы, жнейки… Справа в стеклянных колбах различные злаки, а рядом с ними украшенные клеточкой караваи, как в частных маленьких булочных моего детства. Дальше стоят банки с сушеными томатами, кабачками и баклажанами в масле.

В заднюю дверь входит Деметра. Это крупная женщина с густой рыжей копной волос, перевязанной колосками пшеницы. Поверх желтой тоги у нее надет крестьянский фартук в черных квадратиках. Ее белые руки и исходящий от нее запах парного молока излучают гостеприимство, и я понимаю, почему она вселяла уверенность во многие поколения крестьян Эллады.

Она улыбается нам с возвышения и, прежде чем начать лекцию, предлагает попробовать злаки, раздавая их в стаканчиках. Потом проходит по рядам с амфорой и угощает жирным молоком. Я помню такие завтраки по своей жизни смертного.

– Эти продукты, новые для вас здесь, дают силу и энергию, – говорит она, усаживаясь за дубовый стол и уперевшись в него локтями. – Меня зовут Деметра, я богиня сельского хозяйства и ваш пятый преподаватель.

Она хлопает в ладони, чтобы вызвать Атланта, который появляется и сбрасывает «наш» мир на подставку.

– Если бы ты знала, дорогая, сколько весит эта штука…

– Но, Атлант, это не работа, это наказание, – говорит богиня понимающе.

Гигант топчется на месте перед сферой и наконец уходит.

«Сельское хозяйство», – пишет Деметра на доске и добавляет:

– Так вот, я – главная богиня Деметра, и со мной вы узнаете о значении сельского хозяйства в истории человеческих цивилизаций.

Ходя между рядами и встряхивая пышными волосами в такт фразам, она объясняет:

– Как только человек начинает сеять, он начинает и собирать урожай. Таким образом он назначает себе встречу во времени.

С крестом в руке она изучает наших людей на «Земле 18».

Мы присоединяемся к ней и констатируем, что время сделало свое дело. Все изменилось. Наше человечество «созрело» само по себе. Стаи превратились в племена.

Двое учеников замечают, что их люди исчезли безо всякой причины.

Деметра объясняет ворчащим ученикам,