Август 1125 года. База Младшей стражи, село Ратное и окрестности.
Мишка стоял, опустив разряженный самострел, и смотрел на лежащие перед ним трупы двух «курсантов». У одного из ямки над ключицей торчал кинжал, ушедший в тело почти на половину длины клинка, у второго голова была изуродована прошедшим навылет самострельным болтом.
«Ну, вот и накаркал. Как я тогда отцу Михаилу говорил: «Очнусь, а передо мной изуродованный труп лежит»? – не только в числе трупов ошибся, но и в том, что сделано все, в здравом уме и твердой памяти».
* * *
Все началось с того, что Мишка услышал шум драки от того места, где седьмой десяток Младшей стражи упражнялся на штурмовой полосе, построенной, по Мишкиному распоряжению, по образу и подобию сооружения, осточертевшего ему еще во время срочной службы в Советской армии. Дрались двое, остальные, в том числе и урядник, с интересом наблюдали происходящее, подбадривая дерущихся криками. Наставника с ребятами не было, а сами они так увлеклись происходящим, что не обратили на подходящего к ним боярича ни малейшего внимания.
Наставников не хватало, но расписание занятий старались составлять так, чтобы в случае проведения занятий за пределами крепости, кто-то из наставников за ребятами присматривал. Однако получалось это не всегда. Вот и сейчас, десяток, работавший на штурмовой полосе, сооруженной за пределами строящегося равелина, был предоставлен сам себе, вернее, уряднику, а тот, вместо того, чтобы прекратить безобразие, сам был в числе активных болельщиков. Увы, среди ребят пришедших в Воинскую школу от Нинеи дисциплина приживалась довольно туго. Седьмой десяток был, как раз, «из Нинеиных».
Перемазанные кровью и землей драчуны, вдруг синхронно отпрянули друг от друга и в руке у каждого появилось по ножу. Это были не «штатные» кинжалы, с которыми «курсанты» упражнялись согласно разработанной Мишкой программе, и не ножи, носимые на поясе, считавшиеся не оружием, а хозяйственным инструментом. В руках у драчунов блестели засапожники, привезенные с собой из дому – тоже нарушение дисциплины, причем, серьезное.
– Отставить! – Гаркнул Мишка. – Урядник, куда смотришь?
Его даже не услышали – противники начали сходиться и зрители замерли в ожидании. Дело приобретало серьезный оборот. Мишка поднял самострел и, тщательно прицелившись, благо расстояние было небольшим, а противники двигались медленно, выстрелил. Болт ударил в блестящий клинок и вышиб нож из руки одного из «дуэлянтов». Пока присутствующие осмысливали произошедшее, глядя на искореженную железку, Мишка торопливо перезарядил оружие и навел его на второго противника.
– Бросай нож, козел!
Отрок (имен всех учеников Воинской школы Мишка никак не мог запомнить, все-таки, почти полторы сотни) глянул на боярича, потом на своего урядника и нехотя принялся засовывать нож за голенище.
– Я сказал: бросай. Не понял? На землю!
Отрок снова оглянулся на урядника и получив в ответ на вопросительный взгляд кивок головой, отбросил нож в сторону, многообещающе проворчав в адрес своего противника:
– Все равно прирежу, упырь.
– Сам раньше сдохнешь, собака! – не остался в долгу тот.
Мишку, упорно насаждавшего среди учеников Воинской школы идеологию воинского братства, покоробило от искренней ненависти, отчетливо прозвучавшей в голосах противников.
– Урядник Борис!
– Здесь, боярич.
Тон, которым отозвался Борис, больше подходил не для воинского доклада, а для недовольного ворчания. Оно и понятно – намечался заслуженный втык от начальства, да и имя свое, полученное при крещении, Борис не любил, предпочитая кличку, с которой явился в Воинскую школу – Плост, полученную, видимо, за чрезвычайно густые, действительно, чем-то напоминавшие войлок волосы[5].
– Построить десяток!
– Десяток становись. – Борис вытянул в сторону левую руку, обозначая линию построения, отроки собрались в одну шеренгу. – Равняйсь! Смирно! Боярич, седьмой десяток Младшей стражи, по твоему приказанию построен. – Плост так и не изменил ворчливого тона. – Командир десятка, урядник Борис.
– Ты и ты. – Мишка ткнул указательным пальцем в драчунов. – Выйти из строя!
Имя одного из них, все-таки, всплыло в памяти. Отец Михаил, при крещении осчастливил парня имечком Амфилохий, которое ученики Воинской школы почти сразу же переделали в кличку «Ложка». Имя второго так и не вплыло, но зато вспомнилось, что это младший брат урядника, подсказку дали внешнее сходство и такие же густые, спутанные волосы.
Мишка, «собирая внимание» глянул каждому из стоявших перед ним парней в глаза и заговорил скопированным у деда командирским голосом:
– Все вы знаете, что кроме братства во Христе, мы связаны еще и воинским братством. Братья не могут желать смерти друг другу, тем более, они не должны поднимать друг на друга оружие.
Это правило, со всевозможной строгостью, вбивалось наставниками в головы отроков с самого начала. Направленный на кого-нибудь, даже незаряженный, самострел, даже в шутку, даже случайно, служил поводом для строгого наказания.
– Вам всем это правило хорошо известно, но вы только что видели, как оно было нарушено ратниками Младшей стражи Амфилохием и… – Мишка повернулся к брату десятника и требовательно спросил: – Имя?
– Овен. – Отозвался парень.
– Я спрашиваю имя отрока Младшей стражи, а не собачью кличку! Доложить, как положено!
– Овен. – Упрямо набычившись повторил провинившийся, оправдывая свою кличку[6].
Ситуация была знакомой и обросшей, за месяцы муштры лесовиков, рецептами противодействия. Мишка выбрал из этих рецептов самый жесткий – Овен охнул, сквозь сжатые зубы, и слегка скособочился, получив по ребрам прикладом самострела.
– Имя!
– П… Пахом.
– Доложить, как положено!
– Младший урядник седьмого… Пахом сплюнул на землю кровью из разбитых губ –…седьмого десятка Младшей стражи Пахом.
– Младший урядник Пахомий, ратник Амфилохий, снять доспех!
Августовский денек был солнечным, ребята, упражнявшиеся на штурмовой полосе в кольчугах и шлемах только тем и спасались, что дул довольно свежий ветер. Мишка решил, что обдуваемые ветром потные тела остынут быстро, а вместе с телами остынут и страсти, поэтому, дождавшись, когда Пахом и Ложка стащат с себя поддоспешники, приказал им снять и насквозь мокрые рубахи.
Прошелся туда-сюда перед строем вглядываясь в лица и ничего, кроме интереса по поводу: «что это такое придумал боярич», не заметил.
«М-да, сэр, с первым набором было намного легче, удружила Нинея с личным составом. Хотя, с другой стороны, делать воинов из смирных, да послушных, – несомненно, жертвовать качеством. Но проблем…».
Заметив, наконец, что Пахом зябко повел плечами – контраст между жарким поддоспешником и обдуваемой летним ветерком потной кожей был слишком велик – Мишка решил, что должный эффект достигнут и заговорил снова:
– Из-за чего подрались?
В ответ – молчание.
– Отрок Амфилохий, из-за чего подрались? Отвечать!
– Я б его уже давно, если бы их не двое было…
«Понятно, конфликт притащен с собой из дома. Видимо, дрались уже не раз, но у Ложки не имелось старшего брата, который, в случае нужды приходил на помощь. А здесь старший брат Пахома оказался урядником, значит, Ложке рассчитывать на справедливость не приходилось, скорее наоборот, обиды продолжали накапливаться. Случай запущенный, слова о воинском братстве в одно ухо влетают, в другое вылетают».
– А ты, что скажешь? – Мишка посмотрел на Пахома. – Нечего на брата пялиться, своей головы нет?
– Этот упырь – Пахом снова сплюнул кровью – уже лет пять лишних на свете живет. Пора кончать.
«И таким мы даем в руки оружие? Ну уж нет! Говоришь, пора кончать? Вот сейчас и кончим, прямо здесь».
– Отрок Амфилохий, все еще хочешь убить Пахомия?
– Хочу! – Ложка тоже сплюнул кровью из разбитого рта. – И убью!
– А ты, Пахомий…
– Считай его уже покойником, боярич. – Перебил Мишку Пахом. – Дня не проживет, змей подколодный.
– Будь по-вашему. – Все взгляды тут же сошлись на Мишке, таких слов от него никто не ожидал. – Сейчас дам вам по кинжалу и можете друг друга резать, но запомните два моих условия: поединок – до смерти, а победителя я пристрелю. – Мишка обещающе повел туда – сюда заряженным самострелом. – За убийство отрока Младшей стражи – смерть!
В воздухе повисла тишина, все ошарашено смотрели на боярича. Джека Лондона, разумеется, никто из присутствующих не читал, и подобное условие поединка казалось совершенной дичью.
– Повторяю: победителя убью сам! Если ученики Воинской школы так ненавидят друг друга, что готовы умереть, ради того, чтобы убить, ни о каком воинском братстве между ними не может быть и речи. А нам такие воины не нужны!
Мишка немного помолчал, дожидаясь, пока его слова будут поняты и усвоены, затем продолжил:
– Отрок Пахомий, не передумал?
Пахом опять зыркнул в сторону старшего брата, но никакого совета не получил, да и какую помощь мог оказать ему Борис в сложившейся ситуации?
– Нет, не передумал!
Особой уверенности в голосе парня не было, одно упрямство и еще, как показалось Мишке, надежда на то, что Борис что-нибудь придумает.
«Привык, чуть что, за спиной старшего брата прятаться, как следствие, неумение самому отвечать за собственные поступки. Что ж, будем надеяться, что у второго голова варит лучше».
– Отрок Амфилохий, не передумал?
– Нет!!!
Вот здесь ни малейшей неуверенности не было. Похоже братцы так достали парня, что он готов был рискнуть жизнью, ради того, чтобы рассчитаться за все разом.
«Блин, не катит Джек Лондон. Там были опытные, битые жизнью мужики, не раз ходившие по краю и знавшие, что такое смерть. А эти, наверняка, по-настоящему и не понимают, что вот прямо сейчас умрут. Что же вы творите, сэр? То, что и обязан, как бы дико это не звучало! Прямо сейчас в крови и муках должен родиться неписанный закон – «Свой неприкосновенен. За убийство своего – смерть!». Одними словами и увещеваниями это не создается. Наказаниями, даже самыми строгими – тоже. Непререкаемая истина должна быть наглядной и осязаемой. Амфилохия жаль, Пахома – нет. Если еще и братец сунется… тоже не пожалею. Позже, эта кровь десятки жизней сохранит».
– Всем отойти! – Строй «курсантов» заколебался, но по несколько шагов назад ребята сделали только после того, как Мишка угрожающе дернул в их сторону самострелом. – В любого, кто сунется, стреляю без предупреждения!
– Боярич, дозволь обратиться! Урядник…
– Заткнись! – Мишка направил самострел в сторону Бориса. – Раньше надо было думать, когда ты свой десяток до такого дерьма довел! Пахомий, Амфилохий, последний раз спрашиваю: не передумали?
– Нет! – В голосе Амфилохия слышался тот самый гибельный восторг, о котором через много веков споет Владимир Высоцкий. – Не передумал!
Пахом снова оглянулся на брата и Борис не выдержал:
– Он передумал! Боярич, он передумал!
– Молчать! Не тебя спрашиваю! Пахомий, твое слово!
Пахом наконец-то испугался. Не поединка до смерти и не Мишкиного самострела. Впервые в жизни он лишился возможности прикрыться от опасности старшим братом. Оказалось, что это страшно. Мишка было, подумал, что он сейчас откажется от поединка, но…
– Нет…
Трудно было понять: отвечал ли Пахом на Мишкин вопрос или просто попытался протестовать против сложившейся ситуации. Ни жестом, ни какими-нибудь словами он этого не пояснил. Тянуть больше не было смысла, и Мишка принял решение. Вытащив два кинжала, он швырнул их под ноги Амфилохию и Пахому, после чего в полный голос объявил:
– Поединок до смерти! Победитель будет казнен на месте за убийство отрока Младшей стражи! Начали!
– Стойте… – подал было голос Борис, но было уже поздно.
Амфилохий, видимо, слишком долго копил обиды и ненависть. Пока Пахом как-то нерешительно тянулся рукой к кинжалу, Ложка, мгновенно нагнувшись, схватил оружие и, не разгибаясь метнул его в противника. Кинжал вонзился нагнувшемуся Пахому слева от шеи в ямку над ключицей, и парень застыл в согнутом положении, так и не подобрав свое оружие. Амфилохий же «рыбкой» метнувшись к противнику, схватил его кинжал и развернулся к уряднику Борису – одной жертвы ему было явно недостаточно. В этот момент ему в затылок врезался болт из Мишкиного самострела. Выстрел с расстояния в несколько шагов пробил голову навылет, и в сторону зрителей полетели брызги крови и мозга.
Никакого поединка, в сущности, не получилось – все произошло почти мгновенно. Мишка стоял, опустив разряженный самострел, и смотрел на лежащие перед ним трупы двух мальчишек. Впервые он убил человека не в бою, не приступе ярости или защищаясь. Преднамеренно, ясно понимая, что и для чего делает. Отроки тоже замерли, глядя, как скребет пальцами по земле Пахом, так и не успевший взять в руки оружие.
Сколько длилась немая сцена, Мишка сказать бы не смог, даже приблизительно. Ему показалось, что очень долго. Наконец, кто-то ойкнул, кто-то зашипел от боли, попытавшись утереть забрызганное кровью лицо кольчужным рукавом, кто-то согнулся в приступе рвоты – на каждого произошедшее подействовало по-своему.
Момент, когда на него кинулся урядник Борис, Мишка пропустил, но наработанные тренировками рефлексы не подвели – тело само ушло в сторону, а нога сделала подсечку. Правда, «проводить» пролетающего мимо урядника ударом приклада Мишка не успел. Грохнувшись на землю Борис мгновенно подтянул правую ногу и вытащил из-за голенища нож, потом быстро вскочил на ноги и, слегка пригнувшись, двинулся на боярича. Повторно кидаться, очертя голову, он не стал, урок пошел на пользу – Мишка гораздо лучше владел приемами рукопашного боя, к тому же был без доспеха, а значит, подвижнее.
Перебросив самострел в левую руку, Мишка зажал в правом кулаке гирьку кистеня. Ни убивать, ни калечить Бориса он не собирался, поэтому даже не притронулся к кинжалу, а кистень взял не за кончик ремешка, а за гирьку. Борис сделал ложный выпад, но стоял он при этом так, что явно не доставал оружием до противника, Мишка даже не шевельнулся в ответ, лишь предупредил:
– Опомнись, на боярича руку поднимаешь.
– Ты, гнида, во всем виноват! – прошипел в ответ Борис. – Из-за тебя…
Не договорив, Борис шагнув вперед и дважды махнул засапожником: слева направо и справа налево, стараясь полоснуть Мишку по горлу. От первого взмаха Мишка уклонился, откинувшись назад, а следующий сблокировал самострелом, сразу же ударив десятника в лицо кулаком с зажатой в нем гирькой. Борис рухнул навзничь, не издав ни звука – чистый нокаут, несмотря на то, что Мишка бил аккуратно, опасаясь повредить руку. Но в полную силу бить и не требовалось, потому, что бармица у Бориса была откинута назад, шлем сдвинут на затылок, а эффективность зажатого в кулаке груза Мишке довелось познать еще в детстве.
* * *
В первой половине шестидесятых годов ХХ века Мишке неоднократно приходилось принимать участие в драках с парнями из ремесленного училища, располагавшегося в Ленинграде на Петроградской стороне возле Сытного рынка. «Ремеслуха», как правило, оказывалась в численном большинстве, так как быстро получала подкрепление из близлежащего общежития, и очень любила использовать в качестве оружия форменные ремни с латунными пряжками. У некоторых эти пряжки были дополнительно усилены свинцовой заливкой, так что, попадало пацанам с «петроградки» довольно крепко.
Хотя большинство ребят носило школьную форму с практически такими же ремнями, как и у «ремеслухи», пытливая мысль младшей возрастной группы Ленинградских гопников породила асимметричный ответ в виде стопки пятикопеечных монет, завернутых в тряпку или (у кого имелись) в носовой платок. Такое оружие можно было использовать двояко: либо как короткую дубинку, ухватив за свободные концы тряпки, либо зажав в кулаке. Кроме того, что это «изобретение» уравнивало шансы в столкновении с противником, оно еще и спасало от конфликтов с милицией, так как пятаки можно было мгновенно рассыпать, а платок приложить к разбитому носу или губе, изображая из себя невинную жертву.
Денег, правда, было жалко. После денежной реформы 1961 года пятьдесят копеек стали деньгами: два-три кило картошки (если плохой и мелкой – пять) или пять порций мороженного, или пять походов в кино по детскому билету. В силу этого обстоятельства, Мишка натренировался при появлении милиции мгновенно высыпать пятаки в карман, а не раскидывать их по асфальту.
Именно эти воспоминания заставили Мишку категорически отказаться от Кузькиного предложения сделать гирьки кистеней ребристыми или даже шипастыми. Наоборот, Мишкин «фасон» гирьки внешне вовсе не выглядел грозным – слегка сплющенная с боков, удлиненная округлая железка. Зато как удобно она ложилась в ладонь, и каким убойным был выглядывающий снизу из кулака край гирьки с ушком, в который продевался ремень! Даже дед одобрил Мишкино «изобретение», приняв для пробы на щит несколько ударов кулака с гирькой, одетого в латную рукавицу.
* * *
Вводя в обиход Младшей стражи гирьку «двойного назначения», Мишка имел в виду бой в тесноте, где особенно не размахнешься, а тыкать кинжалом в окольчуженного противника бесполезно, но вот же, пригодилось и в чистом поле. Борис лежал пластом и, кажется, даже не дышал. Мишка, на всякий случай, пощупал у него пульс на шее. Ощутив биение жилки, он облегченно вздохнул, распрямился и обвел глазами притихших парней.
– Ну, у кого еще руки чешутся?
Ответом было молчание. Два трупа и повергнутый без видимого, для неопытного глаза, усилия, урядник, превосходивший всех присутствующих ростом и силой, произвели шокирующее воздействие.
– Младший урядник! – Не дождавшись ответа, Мишка повторил громче: – Младший урядник! Не слышу ответа!
– Здесь! Младший урядник Нифонт, боярич!
Вторым младшим урядником десятка оказался тот самый парень, что ободрал себе щеку, утеревшись кольчужным рукавом.
– Слушай приказ, Нифонт. Временно принимаешь на себя командование десятком. Этого – Мишка кивнул на лежащего без сознания Бориса – освободить от доспеха, связать и отвести в темницу. Если не очнется, привести к нему лекаря Матвея. Этих – кивок в сторону убитых – отнести в часовню. О произошедшем доложить старшему наставнику Алексею.
– Слушаюсь, боярич!
Чувствуя спиной взгляды отроков Мишка неторопливо, соблюдая достоинство пошел к кустам, из-за которых вышел на шум драки. Когда почувствовал, что его уже никто не видит, опустился на землю и с чувством выругался. Кулак, которым он «отоварил» Бориса, болел, на душе было погано.
«Блин, два покойника, а с третьим тоже что-то надо делать! Урядник, а ничуть не лучше рядовых, на боярича с ножом… Наказывать? А как еще наказывать? И так: порем розгами, «губа» (она же темница) ни одного дня не пустует. Наставники на пинки и затрещины не скупятся. Куда уж дальше-то? А вот сюда, сэр, – высшая мера, как апофеоз педагогического воздействия. С почином вас, сэр Майкл».
Мишка снова выругался и пнул ногой ни в чем неповинный самострел.
«А ну-ка, сэр Майкл, давайте-ка успокоимся, перестанем дергаться и начнем думать. Есть, хотя еще и не полностью сформировавшийся уклад и порядок жизни Младшей стражи. И есть вполне сложившиеся уклады и представления о порядке, которые ребята принесли с собой. Они оказались среди чужих людей, в незнакомом месте и к ним предъявляются достаточно суровые требования. Вполне естественно, они в таких условиях держатся кучкой, внутри которой сохраняются привычные им порядки. Что в результате получается?
Навязываемая им система правил, то и дело, приходит в противоречие с привычными им порядками. Причем, обратите внимание, сэр, у каждой группы порядки свои, хоть немного, но отличающиеся от остальных. Именно поэтому единый подход, применяемый ко всем, время от времени, дает сбои. Что же прикажете в таком случае делать?
Сам собой напрашивается выход: разрушить землячества, растасовав ребят по разным подразделениям! Если не будет возможности придерживаться привычных порядков, им придется принять систему отношений, предлагаемую Младшей стражей. Недаром же в большинстве регулярных армий в будущем будет применяться принцип экстерриториальности – национальные или территориальные воинские формирования, по сути являются инкубаторами иных ценностей и мотиваций, нежели общеармейские уставы. И это – опасно.
И все, вроде бы, правильно, досточтимый сэр Майкл, и вы об этом уже думали, но Нинея формировала десятки сама и предложение перемешать ребят не одобрила. И тогда вы придумали другой ход…».
* * *
Когда-то, на вопрос деда о том, как заставить ребят подчиняться, что заставит их идти в бой под его командой, Мишка ответить не смог, но потом помог случай. Опричники настолько обалдели, увидев Мишкиных сестер в новых платьях, что даже не услышали приказ спешиться. Тогда-то Мишке в голову и пришла мысль о неявном противодействии влиянию Нинеи, которому волхва, пожалуй не сможет противопоставить ничего.
Потом эта мысль получила подтверждение на берегу Пивени, когда от вида Анны Павловны, Аньки и Машки хором обалдели не только ратнинцы, но и всякого повидавшие лодейщики, вкупе с преисполненными столичной спеси купеческими сынками. Никола, бедняга, и вовсе, наповал втрескался в Аньку-младшую.
После этого концепция формирования у «нинеиного контингента» нового набора ценностей и мотиваций сложилась легко и быстро. Собранным по глухим дреговическим селениям отрокам, даже Ратное, с его почти тысячным населением казалось огромным городом. Дома, которые строила для своих семей артель Сучка по Мишкиному «проекту» – просторные пятистенки на подклете, с отоплением «по белому» с деревянными полами и черепичными крышами – представлялись, прямо-таки, дворцами. А девки… Да, девицы, сами того не зная, стали Мишкиным «главным калибром».
Вечерами, на посиделках, девки, повинуясь дирижерским взмахам рук Артемия, сладкими голосами выводили:
Эх, дороги, пыль да туман,
Холода, тревоги, да степной бурьян.
Знать не можешь доли своей,
Может, крылья сложишь посреди степей.
Вьётся пыль под сапогами, степями, полями,
А кругом бушует пламя, да стрелы свистят…
А в ответ, заставляя Артемия морщится и кривиться, как от зубной боли, звучали ломающиеся голоса отроков:
Ты ждёшь, Лизавета,
От друга привета.
Ты не спишь до рассвета,
Всё грустишь обо мне.
Одержим победу,
К тебе я приеду
На горячем боевом коне…
С немалым для себя удивлением и радостью, Мишка обнаружил, что тексты песен, разученные им в школе на уроках пения и в солдатском хоре, почти не нуждаются в редактуре при переводе на язык XII века.
В общении же с девицами, Мишкины братья и, особенно, бывшие музыканты, во многих местах побывавшие и многого повидавшие, выигрывали с явным преимуществом, как, впрочем, и купеческие детишки.
С коварством эдемского Змия искусителя, Мишка начал подспудно внушать «нинеиному контингенту» мысль: «И ты можешь стать таким же – повидать свет, жить в таком же доме, заполучить в жены такую же девку…». Сначала, в качестве поощрения за успехи в учебе и службе, он начал приглашать отроков к себе на ужин. Два-три отрока, сам Мишка, кто-нибудь из «ближнего круга» и старший наставник Алексей не просто ужинали, а еще и чинно беседовали, как взрослые солидные мужи, а поев, приглашали с другой половины дома «дам» – боярыню Анну, Мишкиных сестер и нескольких девок из «бабьего батальона». Засиживались за разговорами в домашней обстановке допоздна, а отроки потом гордились и хвастались перед другими, не удостоившимися такой чести, придумывая невесть какие подробности.
Между десятками Младшей стражи развернулось воистину свирепое (иногда и до мордобоя) соревнование за право сопровождать девиц по воскресеньям в ратнинскую церковь. В доспехе и при оружии! На субботнем построении Младшая стража, затаив дыхание ждала Мишкиного объявления о том, какие два десятка отроков по итогам недели признаны победителями и назначаются в вооруженный конвой.
Наиболее же сильным воздействием на умы отроков оказалась придуманная Мишкой «репетиция семейной жизни». Суть ее заключалась в следующем. Один из построенных на посаде домов, передавался на трое суток паре из отрока и девки. За первые два дня они должны были обставить пустой дом мебелью, натащить туда со складов Ильи хозяйственной утвари и припасов, а на третий день принять гостей – Анну Павловну с Алексеем, Илью с женой, Мишку с сестрами. Показать, как обустроен дом, угостить, занять приличной беседой – сначала мужская и женская части по отдельности, а потом вместе. После этого следовал «разбор полетов» – что «молодые» сделали правильно, что неправильно, как себя вели, принимая гостей, как следует исправить недочеты.
Популярностью это мероприятие пользовалось бешеной, отроки готовы были наизнанку вывернуться, чтобы стать очередным испытуемым, несмотря на то, что спрос при подведении итогов был строжайший, ни одно из упущений не оставалось незамеченным, а надзор за нравственностью оставленной наедине пары осуществлялся, «дабы не увлеклись», жесточайший[7].
Не обошлось, правда, и без неприятностей. Поскольку девок было всего полтора десятка, а отроков более сотни, женская часть «испытуемых» быстро приобрела необходимый опыт и начала помыкать временными партнерами, ударными темпами нарабатывая опыт стервозности и скандальности. Результат воспоследовать не замедлил – одна из девиц, поведшая себя с очередным отроком уж и совсем, как с мужем подкаблучником, огребла сначала пару оплеух, а затем, направляемая и вдохновляемая пинком под зад, ласточкой упорхнула с крыльца.
Особых телесных повреждений она не получила (рукопашному бою отроки обучались старательно), но переживаний было!.. Поученная «по-мужски» дева не только не нашла ни малейшего сочувствия у Анны-старшей, но еще и была подвергнута дополнительному наказанию. Алексей же прочел отрокам пространную лекцию о том, как правильно «учить» зарвавшихся баб, не нанося ущерба здоровью и не оповещая шумом всех соседей. Лекция имела такой успех, что Мишке потом пришлось преподать отрокам несколько психологических «противостервозных» приемов, не требующих рукоприкладства. Хотя и ему пришлось признать, что сама возможность воздействия физического является весьма существенным подспорьем для воздействия психологического – средневековье, куда денешься?
В общем, дело достаточно уверенно шло к тому, чтобы, где-нибудь через годик, отроков можно было спокойно отпустить на побывку домой. Там молодым воинам все покажется серым, скучным, тесным, маленьким… И Нинея ничего с этим поделать не сможет. Если подростку где-то интересно и весело, если впереди надежда на новые впечатления и ощущения, то родителям и учителям с этим справиться очень и очень трудно. В этом разницы между XII и ХХ веками не было никакой.
* * *
«М-да, светлая боярыня Гредислава Всеславна, несмотря на всю вашу опытность и мудрость, женский подход вас, все-таки, подвел! Уже в процессе обучения, некоторые из назначенных вами десятников доверия не оправдали, а в боевых условиях этот ваш просчет может стать еще более явным. Не знаете вы военных реалий, не знаете…
Тот же конфликт Амфилохия с Борисом и Пахомом мог бы остаться обычной детской ссорой, если бы одна из конфликтующих сторон не приобрела формального права командовать другой стороной. Вот и достали братцы Борис и Пахом парня «до последней невозможности». Ну, что ж, сэр, значит, придется пройти и через это».
Мишка поднялся с земли, привел в порядок одежду и амуницию и пошагал к крепости. Первым ему навстречу попался Роська. По всему было видно, что крестник целенаправленно ищет Мишку по какому-то сверхсрочному делу.
– Минь! – Закричал Роська еще издалека. – Минь, нельзя же так, скажи им!
– Чего нельзя-то?
– Они покойников не обмытых и неприбранных в часовню притащили и бросили. Кто ж так делает? И еще: кто их отпевать будет? За отцом Михаилом посылать надо.
– Обмывает и прибирает пусть сам седьмой десяток, так младшему уряднику Нифонту и передай, скажи, что я велел. И еще скажи, что если не сделает, младшим урядником ему не быть! А отпевать… Отпевать ты будешь!
– Я?!
– Да! Ты у нас самый ревностный христианин, почти все службы наизусть знаешь, да и ответственным за духовное воспитание отроков, от Совета Академии назначен тоже ты. Так что, за неимением рукоположенного священника… Трудись, одним словом.
– Минь, – Роська явно растерялся – да как же… я…
– Урядник Василий! – добавил металла в голос Мишка. – Отставить причитания!
– Слушаюсь, боярич!
– Вот так-то. Покойников отпоешь, проводишь до могил, а потом уйдешь в казарму и носа на улицу не высовывать, особенно ночью.
– Да ты что? Они же их не зароют, а по языческому обряду на костер положат!
– Ох, Роська… – Мишка с трудом сдержался, понимая, что одним командным тоном толку не добьешься –…ну сколько ж тебе еще объяснять, что знания лишними не бывают? Ты хоть поинтересовался, как по Велесову уряду покойников в последний путь провожают?
– Нет никакого Велесова уряда! – Роська набычился и Мишка уловил в его голосе знакомую фанатичную тональность отца Михаила. – Нет вообще никаких урядов, а одно лишь сатанинское непотребство! И ты ему потакаешь! А я не стану!!!
«Праведник, туды б тебя… Спокойнее, сэр, вам ли не знать, что неофиты вечно стараются быть «святее Папы Римского»? Плюс, юношеский максимализм. Сопротивление фанатиков только распаляет, единственное надежное средство – заставить думать. Унтер Василий, слава Богу, не дурак, да и не фанатизм у него пока, а некая восторженность от «нового взгляда на жизнь» и приобщения к Великой Истине. Пользуйтесь, пока вы для него авторитет, а то упустите – поздно будет».
– Давай-ка, Рось, присядем… вон там, хотя бы.
– Зачем?
– А ну, кончай ерепениться. – Мишка приобнял крестника за плечи. – Я тебя когда-нибудь плохому учил?
–…
– Давай, давай, садись, поговорим. Помнишь, как я тебя книжным словам обучал?
– Ну, помню…
– Вот и хорошо… Видишь ли, сын мой во Христе, наука имеет много гитик…
– Чего?
– Бог есть Любовь… с этим-то ты согласен?
– Ну… да… – Роська напрягся, заранее подозревая какой-то подвох. – А причем тут…
– А как любить, не понимая? – не дал ему договорить Мишка. – И как понимать без знания? Вот ты говоришь «сожгут», а зачем? Какой смысл вкладывается в обряд кремации? Тебе это известно?
– Ну, вроде бы, они верят, что так в Ирий-град попасть можно…
– Верно. В град богов славянских, к Сварогу и его детям. Но Велес-то из Ирия изгнан был, а дреговичи Велесу поклоняются! Зачем же тогда жечь? Зачем отправлять души туда, где их бога нет?
– Сатана тоже низринут был, за то, что… – начал, было, Роська, явно собираясь идентифицировать Велеса, как Князя Тьмы, но Мишка снова его перебил:
– За что Врага рода человеческого Господь покарал, я не хуже тебя знаю! Не увиливай, Роська! Я тебе вопрос задал: «Зачем жечь тела, если душам поклонников Велеса в Ирий не надо?». Как ты духовным воспитанием отроков занимаешься, если на простейший вопрос ответа не знаешь?
– Так… это… вроде бы, незачем. – Роська удивленно уставился на Михайлу. – А чего ж они тогда?..
– Именно! Незачем! – Мишка поймал себя на том, что, копируя деда, назидательно вздел указательный палец. – Так они и не жгут! В земле хоронят! И разницы в способе захоронения особой нет – земля к земле, прах к праху. Единственное – мы тело в домовину кладем, а они кораблик плетенный делают – корзинь…
«Мать честная! Корзинь, а дед-то, в язычестве, Корзень! Как же я раньше-то… Ну да, Нинея рассказывала, когда я еще про деда не знал… Это ж получается что-то, вроде греческого Харона, который умерших через Стикс перевозил… вернее, не так – дед «путевку на берег Стикса выдавал». Ну ни хрена себе репутация у дедушки! Сколько же он народу положил, чтоб такую кликуху заработать?».
Мишкины размышления, видимо, настолько явственно отразились на его лице, что Роська осторожно спросил:
– Минь… ты чего?
– Ничего! – отозвался Мишка, резче, чем хотел. – Хочешь на христианском обряде настоять? А у тебя к нему все готово? Христиан хоронят в пределах церковной ограды, у нас освященная земля для кладбища есть? Если не храм, то хоть часовня на этом кладбище стоит? Ты хотя бы место, где покой усопших мирская суета нарушать не будет, выбрал? И не смей врать, что собирался умерших в Ратное отвозить, ты об этих делах даже не задумывался!
– Да кто ж знал? Минь…
– Вот и сиди в казарме! Сунешься им мешать, морду набьют, или чего похуже устроят.
– Так ведь грех-то какой!
– Помешать ты им можешь? Нет! Поэтому, позаботься о душах, а с телами… – Мишка сделал над собой усилие и заговорил мягче. – Ну, не все же сразу, Рось! Посмотри ты на жизнь нормальным взглядом. На все время нужно. Это ты вот так сразу истиной верой проникся, но ты исключение, а не правило. Ребята всего три месяца, как к православию прикоснулись, а всю жизнь до этого в Велесовом уряде обретались, и родители их, и деды, и пращуры не знамо сколько колен.
– И горят теперь в геене огненной…
– Дурак! – Мишка снова сорвался на резкий тон. – Они виноваты в том, что до них никто Благую Весть не донес?
– Андрей Первозванный…
– Да! На киевских горах проповедовал, но где Киев и где мы, да и когда это было? От тех времен до Владимира Святого столетия прошли!
– Но, все равно…
– Нет, не все равно! Сжигают своих покойников поклонники Перуна, а не Велеса, да и то не всех. Некоторых тоже в земле хоронят, для того, чтобы пройдя через Лоно Матери-Земли, они очистились и пришли в мир в новом рождении, более лучшими. По научному называется реинкарнация, сиречь, перевоплощение.
– В Писании такого нет. – Не очень уверено возразил Роська.
– Верно, христианство реинкарнацию отвергает. Перун в наших краях чужой, его сюда варяги Рюрика принесли. А у Литвы, Пруссов и Ятвягов есть похожий бог – Перкунас. Твои родители, скорее всего, ему поклонялись, им ты тоже адские муки сулишь?
– Я за них молиться буду…
– Ты мне тут кликушу из себя не строй! – Мишка, все-таки, сорвался на крик. – Я слышал, как ты сейчас про геену огненную толковал, злорадство в твоем голосе было, злорадство! Мол, я Истиной Веры сподобился, а вам, язычники закоренелые, в адском пламени гореть! И это христианин, коему о загубленных душах скорбеть надлежит!
– Минь… – Роська дернулся, как от пощечины. – Крестный!
Мишке показалось, что Роська сейчас бухнется на колени и начнет каяться.
«Перебор, сэр, ну нельзя же так! Парень вас чуть ли не за отца родного держит, а вы с ним, как с дерьмократом в кулуарах Госдумы. Нервы, конечно, не железные, но своего-то зачем?».
– Все, Рось, все, хватит! – Мишка снова приобнял крестника за плечи. – Ну, перестань, перестань… эк тебя пробило-то. Хватит, я сказал! Испробовал на себе истину «не суди и да не судим будешь»? Вот и не суди.
– Но как же?..
– Всему свой срок, Роська, не спеши, воспитаем ребят, как надо, только не дави, не ломай. Время такая штука… оно все перебарывает, сам убедишься… со временем. Ну, вот представь себе: переженятся наши отроки, родятся у них детишки. Кто им сказки да легенды рассказывать будет? Деды и бабки, так?
– Так… но они же язычники?!
– Погоди, Рось, не спеши. Потом и у тех детей родятся свои дети. И они уже будут спрашивать у своих дедов и бабок: как устроен мир, почему гремит гром, что с человеком происходит после смерти?
– Ага! А они уже христиане, и станут рассказывать…
– Нет, Роська, если бы все было так легко и просто! На самом же деле… понимаешь, сказки-то малым детям мы рассказываем, по большей части те, которые сами в детстве слышали. Так что… не знаю. Кто-то, конечно, и Святое Писание внукам возьмется пересказывать, а кто-то языческие сказания, а скорее всего, и то и другое вперемешку. Но пройдет еще несколько поколений, и однажды на вопрос внучат: «Что бывает с людьми после смерти?», уже никто не произнесет слово «Ирий», а только слова «Ад» и «Рай». <