Вопрос о личностном бытии как вопрос о спасении
Богословский и антропологический подход к пониманию
«спасения»
Поскольку человек как свободный субъект отвечает сам за себя, поскольку он представляет собой предмет своего подлинного, изначально единого дела свободы, касающегося всей целостности человеческого бытия, то можно сказать, что человек обладает спасением и вопрос о подлинном личностном бытии в действительности есть вопрос о спасении. Если не видеть этой изначальной, субъектной, основанной на существе свободы отправной точки, необходимой для понимания спасения, тогда спасение предстанет, вероятно, какой-то странной величиной, отдающей мифоло-гизмом. Но в сущности дело обстоит иначе, ведь истинное богословское понятие о спасении имеет в виду не какую-то будущую ситуацию, которая неожиданно свалится на человека откуда-то извне и осчастливит его (а если это противоположность спасения, то сделает несчастным) или же достанется ему как следствие одной только моральной оценки. Речь идет об истинном окончательном понимании себя и об истинном самостоятельном деянии человека в свободе перед Богом через принятие собственного «я» в том виде, в каком оно открыто ему в выборе свободно интерпретированной трансцендентности. Вечность человека может быть понята лишь как подлинность и окончательность давшей свои плоды свободы. За всем остальным может следовать вновь лишь время, а не вечность, та вечность, которая есть не противоположность времени, а завершенность времени свободы.
Это означает, разумеется, что одна из важнейших и труднейших наших задач состоит в том, чтобы постоянно разъяснять: высказывания христианства о человеке, несмотря на то, что они говорят об истории спасения, подразумевают человека в его первой исходности, в его трансцендентальном существе. Поэтому и в последнем счете
-[ 54]-
СЛУШАТЕЛЬ ВЕСТИ
эту тему следует обсуждать таким образом, чтобы избежать неверной категориализации этой трансцендентальности в вопросе, который связывает человека в его трансцендентности с всеобъемлющей тайной.
Спасение в истории
Но человек как личностное трансцендентное и свободное существо одновременно представляет собой внутримировое, временное, историческое существо. Для описания предпосылок, которые находит в человеке христианская весть, это высказывание имеет основополагающее значение. Ибо, если бы область трансценденции, а тем самым и спасения не охватывала бы бытие человека в истории, в мире и во времени, то вопрос и весть о спасении не могли бы носить исторического характера и подразумевать историческую реальность.
С другой стороны, здесь нет необходимости точно различать понятия внутримирового, временного и исторического, тем более что понятие исторического включает в себя два других понятия. Но вот что подразумевается под этими понятиями и важно для верной интерпретации христианства: это бытие в мире, времени и истории - не просто такие моменты в человеке, которыми он обладает наряду с другими (наряду со своей свободной личностностью и в дополнение к ней), но моменты свободной субъектности личности как таковой. Человек не просто является, помимо прочего, биологическим и социальным живым существом, который реализует во времени эти свои особенности, но его субъективность и свободная личостная самоинтерпретация происходит именно благодаря его бытию в мире, времени и истории, или, лучше сказать, благодаря миру, времени и истории. На вопрос о спасении нельзя дать ответ без учета историчности и социальной обусловленности человека. Трансцендентальность и свобода осуществляются в истории. Исследование истории само также исторично и есть часть
455}-
ОСНОВАНИЕ ВЕРЫ
именно исторического, а значит, и осуществляющегося рефлексивно самопонимания человека. Человек обретает свою вечную жизнь как заданную и порученную его свободе и рефлексии, именно в том, что он узнает свою историю, переживает ее и действует в ней. Историчность обозначает ту коренную особенность человека, благодаря которой он поставлен во времени именно как свободный субъект и благодаря которой он может располагать своим миром, и этот мир он должен создавать и переживать, и в том и в другом случае вновь принимая на себя ответственность за него. Бытие человека в мире, то, что он всегда отдан иному в данном и заданном мире, - мире, среди которого и вместе с которым он существует, - это внутренний момент самого этого субъекта, который, хотя и может быть понят и осуществлен в свободе, но именно таким образом обретает вечное значение для данного субъекта. Человек как субъект не случайно попал в этот материальный временной мир как во что-то в конечном счете чуждое ему как субъекту и противоречащее ему как духу, но самоотчуждение, испытываемое субъектом в мире, и есть тот способ, которым человек обретает и окончательно утверждает самого себя. Время, мир и история опосредуют субъект в отношении к самому себе и к тому непосредственному и свободному обладанию собой, к которому стремится личностный субъект и которое он постоянно предвосхищает.
Если историчность человека - а потому и его конкретная история - есть внутренний конституирующий момент духовного и свободного субъекта, тогда вопрос о спасении, представляющий собой вопрос, обращенный к субъекту как единому и целому в своей свободе, не может пройти мимо истории. В ней это спасение должно действовать таким образом, что субъект находит его там и принимает как данное ему. Если историчность есть условие существования самого субъекта, то должна быть история спасения (или гибели), поскольку вопрос о спасении передан в руки свободы. И наоборот: то, что подразумевается под вопросом
456]-
СЛУШАТЕЛЬ ВЕСТИ
о спасении, может быть понято лишь исходя из этой сущности свободы. История спасения и история вообще должны поэтому в конечном счете совпадать, хотя в менее важном не исключается их реальное разграничение. Если субъект, могущий обрести спасение, историчен, тогда сама история -пусть скрыто и не достигая еще последней и окончательной интерпретации - есть история этого спасения. Если для реализации собственного бытия, поскольку оно исторично, необходима (не просто как внешний материал, а как внутренняя конституирующая основа) коммуникация духовных субъектов в истине, любви и обществе, то единство истории всех людей и единство истории спасения изначально являются трансцендентальной особенностью личной истории каждого, и наоборот, именно потому, что речь идет об истории многих субъектов.