Московского Кремля – опыт историописания Екатерины II: исторический контекст. 1 страница

В мире существует огромная историография, посвящённая Екатерине II[371]. На протяжении полутораста последних лет историки изучали и изучают вклад монархини – одной из ведущих представительниц политико-идеологического направления «просвещённого абсолютизма» в общественную мысль, право, культуру и искусство своего времени. В этой связи многократно отмечался и интерес Екатерины II к русской истории и источникам по ней, связывавшийся обычно с желанием императрицы найти аналогии своему «просвещённому» правлению в прошлом Руси-России [372].

Гораздо меньше внимание учёных привлекали попытки Екатерины II осмыслить ход исторического развития Российского государства под её собственным правлением. Первые биографы Екатерины II усваивали ей подобные размышления применительно лишь к 1780-м гг. и к её же оценкам реформ, проведённых после Пугачёвщины[373]. При этом исследователи опирались в основном на источники личного происхождения, созданные в ближайшем окружении Екатерины II, и сводили все штудии по ним к тезису о монархине – «ученице Вольтера» и продолжательнице дела петровской европеизации, тезису, быстро устаревшему и с самого начала едва ли верному. Иные трактовки практически отсутствовали, иные источники привлекались слабо, и ситуация в основном сохраняется и до сей поры.

Однако благодаря находке в Российском государственном архиве древних актов (далее – РГАДА) новых памятников её можно отчасти изменить. Памятники представляют собой предварительные и окончательный варианты текста надписи на главной памятной доске, назначенной в своё время Екатериной II к установке на серебряной раке с мощами древнерусских великомучеников – князя Михаила Черниговского и боярина Фёдора в Архангельском соборе Московского Кремля[374]. Надпись была посвящёна Екатерине II и включала в себя историческую характеристику её свершений на троне. Императрица лично принимала участие в составлении надписи и правила все предложенные варианты. Отсюда тексты выступают и опытом собственного екатерининского историописания. Его анализ в историческом контексте – задача настоящей статьи.

Всего имеется три варианта текста надписи. Первый приложен к письму московского архиепископа Амвросия (Зертис-Каменского) от 5 ноября 1769 г. на имя кабинет-секретаря Екатерины II Г.Н. Теплова. Приложение содержит начальный вариант надписи, составленный преосвященным лично и, естественно, до указанной даты. Текст здесь отмечен более поздней правкой, сделанной Екатериной II[375]. Императрица получила материалы владыки Амвросия, скорее всего, в середине ноября 1769 г. Её дальнейшая работа над ними датируется также приблизительно. Г.Н. Теплов в письме главнокомандующему Москвы М.М. Измайлову от 1 марта 1770 г. сообщал о монаршем приказе ускорить отливку раки и установку досок[376]. Надо полагать, что к этому времени Высочайшие изменения в тексте преосвященного были налицо.

Во втором документе находится новый, более поздний вариант надписи. Он приложен к копии собственноручной записки Г.Н. Теплова от 4 октября 1774 г.[377] и датируется по ней. Документ выполнен не обычной скорописью XVIII-го века, как прочие источники, а церковным уставом, и всё, что принадлежит в нём перу Екатерины II, отмечено подчёркиванием одной чертой[378]. Оба документа, таким образом, отражают участие Екатерины II в составлении надписи и ввиду своей важности публикуются ниже корпуса в заключение.

Третий документ по времени появления стоит между первыми двумя и является первичным текстом варианта надписи 1774 г. Он был подготовлен епископом Крутицким Самуилом (Миславским) и оправлен М.М. Измайлову вместе с письмом от 8 сентября 1774 г. для передачи Екатерине II[379]. При цитировании всех трёх документов сохранена разбивка текстов на строки.

Помимо бумаг, содержащих варианты текста надписи, в качестве источников привлечены также материалы переписки упомянутых сановников, духовных и светских, с императрицей и друг с другом по поводу создания текстов, изготовления и установки ковчега для мощей и досок на нём. Всего имеется тринадцать таких писем и записок за период с 3 октября 1769 г. по 22 ноября 1774 г. Они отложились как в подлинниках (в одном случае наряду с беловым экземпляром имеется черновик, о чём ниже), так и в копиях, и достоверность копий сомнений не вызывает[380].

В переписке сохранились и тексты надписей на двух других мемориальных досках, установленных на серебряной раке наряду с главной доской. Текст одной из них представлял собой житие обоих великомучеников, текст другой – особую молитву князю Михаилу Черниговскому со здравицей в честь Екатерины II[381]. Оба приложены к названной записке Г.Н. Теплова и сопровождают церковнославянский экземпляр главной надписи.

Значение материалов переписки трудно переоценить, поскольку именно они обозначают участие Екатерины II в подготовке текстов и её роль в организации отливки серебряной раки и установления досок на ней.

В целом содержание изученных источников вращается вокруг трёх крупных сюжетов: изготовление ковчега-мощехранилища и досок с надписями для него по приказу Екатерины II, текстуальное оформление монаршего замысла о надписях московскими архиереями, наконец, формулировка властительницей замысла надписи на главной доске, редактирование вариантов текста и составление окончательной надписи. Именно в таком порядке сюжеты и фигурируют в дальнейшем изложении.

Сначала об изготовлении и установке серебряной раки и памятных досок. Точное время начала подготовки текста главной надписи неизвестно. Г.Н. Теплов в письме к епископу Крутицкому Самуилу (Миславскому) от 15 августа 1774 г. указывал, что раку стали делать до русско-турецкой войны 1768-1774 гг., и что Екатерина II просила архиепископа Амвросия (Зертис-Каменского) составить для неё записку с текстом памятной доски тогда же[382]. Задание, по всей видимости, было вызвано ремонтом стен Московского Кремля. За работы, которыми по указу Екатерины II руководил архитектор В.И. Баженов, принялись в 1767 г. До этого мощи черниговских святых содержались в церкви над Тайницкими воротами Кремля. В ходе работ ветхую надвратную церковь разобрали, и мощи понадобилось перенести.

Новым местом хранения мощей назначили кремлёвский Архангельский собор. Перенос было решено провести торжественно, и Екатерина II задумала ознаменовать его установлением большой серебряной раки для мощей с мемориальной доской – памятником своему времени и своему царствованию. Однако развязанная Турцией в 1768 г. война помешала замыслу. Перенос мощей задержался почти на год: о совершении обряда архиепископ Амвросий сообщил М.М. Измайлову лишь 3 октября 1769 г.[383]

Рака и памятная доска готовы ещё не были. Не было и текста надписи. Соответствующий заказ передали архиепископу, и тот справился с ним довольно быстро: через месяц с небольшим после переноса мощей, 5 ноября 1769 г. владыка уже послал текст Г.Н. Теплову[384]. В тексте было 27 строк. Кабинет-секретарь передал бумагу преосвященного наверх. Екатерина II сократила текст до 26 строк и внесла серьёзные смысловые коррективы. Работа шла небыстро. Поскольку всё это время мощи черниговских святых оставались без достойной оправы, их перенесли в другой кремлёвский собор – Сретенский[385]. По окончании редактирования монархиня приказала спешно готовить раку и ставить доску с выправленной ею надписью.

Модель раки было поручено делать В.И. Баженову. Однако тот медлил, и 1 марта 1770 г. Г.Н. Теплов письменно информировал М.М. Измайлова об имеющемся у него монаршем повелении повторить архитектору приказ о скорейшем производстве модели для отливки. В условиях войны правительница настаивала, чтобы серебра на раку расходовать как можно меньше[386]. Из затеи с экономией, впрочем, ничего не вышло. 16 апреля 1770 г. М.М. Измайлов отписал Г.Н. Теплову: для работ сыскан наилучший мастер, и он сказал, что на такую отливку пойдёт серебра пудов десять или одиннадцать, «но, может быть, и менше». Делать было нечего, и Екатерина II согласилась[387].

3 мая 1770 г. Г.Н. Теплов сообщил М.М. Измайлову: императрица утвердила эскизы раки с «особенностями» (деталями), поручив подтвердить В.И. Баженову приказ «не задавать мастерам сложной работы», дабы рака не выглядела излишне вычурной. Ради экономии решили не тратить серебра на ножки раки. При этом Екатерина II стремилась, чтобы ковчег всё же отвечал суровому, но торжественному убранству Архангельского собора. «Ножкам быть бронзовым, – излагал Высочайшее предписание Г.Н. Теплов, – и Е.И.В. повелеть соизволила, чтоб не изображать ни ангелов, ни сфинксов, ни дельфинов, но быть ножкам простым по вкусу сего здания». На все работы монархиня ассигновала 12 тыс. рублей.[388]

Однако в военное время изготовление и установка раки, и доски на ней неоднократно откладывались, и только в конце июля 1774 г., когда в Санкт-Петербурге стало известно о мирном договоре с Турцией в Кючук-Кайнарджи, ковчег было решено всё же воздвигать. Здесь возникло новое затруднение: текст, составленный некогда Амвросием (Зертис-Каменским), успел устареть и не отражал завоёванного Россией и её монархиней величия. Сам автор погиб во время Чумного бунта 1771 г. в Москве, и его обязанности на московской кафедре выполнял Самуил (Миславский), епископ Крутицкий, позже митрополит Киевский. Надпись было поручено подготовить заново именно ему.

Епископ Самуил отозвался 8 сентября 1774 г., препроводив результат своей работы в приложении к письму на имя М.М. Измайлова[389]. Свежий вариант текста насчитывал 42 строки. Он также поступил на Высочайшую доработку. Екатерина II внесла существенные изменения, расширив текст до 44-х строк. Окончательный вариант екатерининской надписи сохранился в источниках в одном экземпляре, переписанном, как уже говорилось, церковным уставом. Копия личной записки Г.Н. Теплова от 4 октября 1774 г., отложившаяся среди бумаг, гласит: «Е.И.В. указать соизволила по сему вырезать надпись на серебряной раке святых мощей благоверного князя Михаила Черниговского»[390].

Помимо доски с главной надписью в замысел Екатерины II на тот момент вошло установить и две дополнительных надписи, содержавшие житие черниговских святых и молитву, посвящённую князю Михаилу Черниговскому. Тексты составил также епископ Самуил (Миславский). Екатерина II их не правила, удовлетворившись тем, что было предложено. В материалах переписки имеются копии текстов надписей с припиской Г.Н. Теплова: монархиня читала «житие и страдание Михаила Черниговского и боярина Феодора», и молитву князю Михаилу, одобрила их и повелела изготовить нужные доски[391]. Об окончательном утверждении императрицей всех текстов и пересылке их в Москву для вырезки досок в натуре Г.Н.Теплов сообщал главнокомандующему Москвы М.М. Измайлову и епископу Самуилу 6 октября 1774 г.[392] В итоге время от появления у Екатерины II замысла главной надписи и до её овеществления заняло более пяти лет.

Серебряная рака и доски находились в Архангельском соборе Кремля до 1812 г., но были утрачены при французском разорении Москвы[393]. Такова история монументального начинания Екатерины II.

Перейдём к воплощению монаршего замысла московскими преосвященными. Выше говорилось о том, что первый вариант доски по поручению Екатерины II готовил архиепископ Амвросий (Зертис-Каменский). Выражая волю императрицы, М.М. Измайлов инструктировал преосвященного на предмет того, что текст следует составлять, «соображаясь по большей части к нынешним военным обстоятельствам»[394]. Амвросий, учёный грек, примыкавший к «просвещённым» екатерининским иерархам и разделявший идеи Екатерины II о взаимоотношениях государства и Церкви, подчёркнуто светским характером задания задет отнюдь не был, и за работу взялся рьяно. 5 ноября 1769 г. преосвященный послал текст для доклада Екатерине II. Это был первый документ с предварительным вариантом главной надписи.

В нём значилось следующее: «Во славу Триипостасного Бога,/ в честь Приснопамятному Святому Михаилу, князю Черниговскому,/ от кореня равноапостольна Владимира Великого в седмой степени/ произшедшему,/ за Веру и Отечество с другом своим Феодором боярином/ во Орде от Батыя в 1244 лето 20-го семптемврия/ пострадавшему,/ из Чернигова в столичный град Москву пренесенному,/ здесь же с державными сродниками своими почивающему,/ Благочестивая, Великая,/ Премудрая, Непобедимая,/ Императрица Екатерина II,/ Матерь Всероссийская Отечества и всех повсюду единоверных грековосточных христиан/ надежда, покров и избавление,/ Кубанскую, Кримскую и Бугацкую Орды/ устрашившая,/ Турецкого во сту семидесяти тысящах состоявшаго везира,/ под Днестром разбившая и за Дунай прогнавшая,/ Хотин, Ясы и всю Молдавию для далших над Портою Оттоманскою поисков/ покорившая,/ Ивер, Спарту и Черногорцов морскими и сухопутными силами,/ Вселенну же преславными собывшимися в России и в Полше делами/ наполнившая,/ возобновляя/ древнее града Кремля здание новым великолепием,/ сию Раку/ в осмое лето благословенного своего царства,/ от Рождества же Христова 1769 года,/ создати благоволила»[395].

Из текста понятно, что «просвещённый» архиерей не мудрствовал лукаво и сказал обо всём, что было наиболее дорого Екатерине II. Сначала он польстил её гордости: воспоминания о «преславных делах... в России и в Полше» и о титуле «Матери Отечества» отсылали к созыву Уложённой комиссии и борьбе в защиту прав религиозных «диссидентов» Речи Посполитой – православных и протестантов, поднятой Екатериной II с 1763 г. Это были свершения, которыми монархиня особенно гордилась. Ко времени создания владыкой текста у Екатерины II стало больше поводов для гордости по сравнению с началом 1760-х гг.: русско-польский договор 1768 г. со статьями о «диссидентских» правах под общими гарантиями России и Пруссии формально снимал «диссидентский вопрос»[396]. Преосвященный о договоре, разумеется, знал, и потому славословил вовсю.

Архипастырь обозначил и важный церковный акцент надписи, сделав подношение образу государыни – опоры вселенского православия. Таким манером в тексте появились слова об избавлении православных от турецкой неволи во «всей Молдавии», Грузии («Иверии»), Греции («Спарте») и Черногории. И наконец, Амвросий выполнял указание свыше: он прославлял Екатерину-воительницу, приводящую в трепет турецко-крымские орды и победно влекущую свои армию и флот на юг. Отсюда и радость по поводу побед под началом А.М. Голицына на Днестре, прославленных Церковью по приказу Екатерины II (другие крупные сражения ещё не произошли), и торжество по поводу бегства (мнимого, о чем ниже) турок аж за Дунай.

Амвросиев вариант после правки его Екатериной II в течение пяти лет считался завершённым. Однако в связи с Кючук-Кайнарджийским миром его признали устаревшим. Выше было сказано, что новый вариант надписи создал Самуил (Миславский). Это был малороссийский уроженец, выпускник Киевской духовной академии. Подобно своему предшественнику на московской кафедре, он был представителем «просвещённого» духовенства и также ориентировался на круги в Церкви, близкие Екатерине II[397].

8 сентября 1774 г. владыка направил готовый текст М.М. Измайлову. В тексте стояло: «Во славу Триипостасного Бога,/ в честь Приснопамятному Святому Михаилу, князю Черниговскому,/ от кореня равноапостольна Владимира Великого в седмой степени/ произшедшему,/ за Веру и Отечество с другом своим Феодором боярином/ во Орде от Батыя в 1244 лето 20-го семптемврия/ пострадавшему,/ из Чернигова в столичный град Москву пренесенному,/ здесь же с державными сродниками своими почивающему,/ Благочестивая, Великая, Победами и Миром/ превознесенная,/ Императрица Екатерина II,/ всех единоверных грековосточных христиан/ надежда, покров и избавление,/ Кичение Оттоманской Порты/ низложившая,/ неприступную Бендерскую крепость в прах и пепел/ обратившая,/ победоносное своё оружие за Дунай/ распространившая,/ сожжением и совершенным турецкого флота в архипелаге при Чесме истреблением прославившаяся,/ Молдавии, Валахии и архипелагским островам вожделенные выгоды/ утвердившая,/ народам, обитающим в Крыму, Кубане и Тамане свободу/ даровавшая,/ Одержанием пристаней Керчи, Ениколи и Кинбурна/ к новым промыслам и кораблеплаванию в Чёрное и Белое море путь/ отверзшая,/ возобновляя/ древнее града Кремля здание новым великолепием,/ сию Раку/ в торжественное изъявление преславно заключенного с Портою Оттоманскою июля 10 дня 1774 года/ Мира/ и в знак истинного своего благочестия и пламенеющей к Богу благодарности/ в тринадесятое лето/ благословенного своего царствования,/ при наследнике своём, благоверном государе цесаревиче и великом князе/ Павле Петровиче/ и супруге его, благоверной государыне княгине/ Наталье Алексеевне,/ от создания мира 7282, от Рождества же Христова 1774,/ воздвигнути/ благоволила»[398].

При сравнении вариантов Амвросия и Самуила имеет смысл разделить тексты на параллельные фрагменты (здесь и далее нумерация фрагментов наша):

Текст архиепископа Амвросия (Зертис-Каменского), 5 ноября 1769 г.	Текст епископа Самуила (Миславского), 8 сентября 1774 г.
1. Во славу Триипостасного Бога,/ в честь Приснопамятному Святому Михаилу, князю Черниговскому,/ от кореня равноапостольна Владимира Великого в седмой степени/ произшедшему,/ за Веру и Отечество с другом своим Феодором боярином/ во Орде от Батыя в 1244 лето 20-го семптемврия/ пострадавшему,/ из Чернигова в столичный град Москву пренесенному,/ здесь же с державными сродниками своими почивающему,	1. Во славу Триипостасного Бога,/ в честь Приснопамятному Святому Михаилу, князю Черниговскому,/ от кореня равноапостольна Владимира Великого в седмой степени/ произшедшему,/ за Веру и Отечество с другом своим Феодором боярином/ во Орде от Батыя в 1244 лето 20-го семптемврия/ пострадавшему,/ из Чернигова в столичный град Москву пренесенному,/ здесь же с державными сродниками своими почивающему,/
2. Благочестивая, Великая,/ Премудрая, Непобедимая,/ Императрица Екатерина II,/ Матерь Всероссийская Отечества	2. Благочестивая, Великая, Победами и Миром/ превознесенная,/ Императрица Екатерина II,/
3. и всех повсюду единоверных грековосточных христиан/ надежда, покров и избавление,	3. всех единоверных грековосточных христиан/ надежда, покров и избавление,
4. Кубанскую, Кримскую и Бугацкую Орды/ устрашившая,/ Турецкого во сту семидесяти тысящах состоявшаго везира,/ под Днестром разбившая и за Дунай прогнавшая,/ Хотин, Ясы и всю Молдавию для далших над Портою Оттоманскою поисков/ покорившая,/ Ивер, Спарту и Черногорцов морскими и сухопутными силами,/ Вселенну же преславными собывшимися в России и в Полше делами/ наполнившая,/	4. Кичение Оттоманской Порты/ низложившая,/ неприступную Бендерскую крепость в прах и пепел/ обратившая,/ победоносное своё оружие за Дунай/ распространившая,/ сожжением и совершенным турецкого флота в архипелаге при Чесме истреблением прославившаяся,/ Молдавии, Валахии и архипелагским островам вожделенные выгоды/ утвердившая,/ народам, обитающим в Крыму, Кубане и Тамане свободу/ даровавшая,/ Одержанием пристаней Керчи, Ениколи и Кинбурна/ к новым промыслам и кораблеплаванию в Чёрное и Белое море путь/ отверзшая,/
5. возобновляя/ древнее града Кремля здание новым великолепием,/ сию Раку/	5. возобновляя/ древнее града Кремля здание новым великолепием,/ сию Раку/
6. в осмое лето благословенного своего царства,/ от Рождества же Христова 1769 года,/ создати благоволила	6. в торжественное изъявление преславно заключенного с Портою Оттоманскою июля 10 дня 1774 года/ Мира/ и в знак истинного своего благочестия и пламенеющей к Богу благодарности/ в тринадесятое лето/ благословенного своего царствования,/ при наследнике своём, благоверном государе цесаревиче и великом князе/ Павле Петровиче/ и супруге его, благоверной государыне княгине/ Наталье Алексеевне,/ от создания мира 7282, от Рождества же Христова 1774,/ воздвигнути/ благоволила.

Из сравнения становится понятным, что епископ Самуил использовал для своего варианта старый, амвросиев текст. В частности, налицо совпадение первых и пятых фрагментов текстов. Во второй и третий фрагменты своего текста Самуил внёс изменения, но небольшие, четвёртый же и шестой фрагменты с прославлением побед и правления Екатерины II написал сам полностью. Идейная направленность прежнего текста Самуилом сохранялась. При этом епископ Крутицкий был знаком с его правкой, сделанной императрицей: монарший титул «Матери Отечества» он в сочинение не вставил.

Определим теперь намерения Екатерины II в отношении очерка своего правления, назначенного к воплощению на пластине-доске из металла, и её собственную работу над замыслом. Идея отметить перенос мощей черниговских святых сооружением серебряной раки возникла у императрицы практически сразу и была продиктована значением события.

Князь Михаил Черниговский и боярин Фёдор почитались русской Церковью повсеместно, а их мощи признавались чудотворными. Екатерина II считала культ подобных мощей важным государственным делом, и в 1763 г., когда в Ростове Великом переносили мощи столь же почитаемого чудотворца – святого Дмитрия Ростовского, присутствовала на церемонии лично. По данной причине архиепископ Амвросий (Зертис-Каменский) определил черниговские мощи в один из главных кремлёвских соборов – Архангельский, отличавшийся строгим, но богатым убранством, и Екатерина II с готовностью поддержала решение. Следующим шагом становилось составление исторической надписи. Она должна была быть очень короткой, но и очень содержательной.

О чём же в конце 1760-х гг. была готова поведать современникам и потомкам Екатерина II? Из многих источников известно, и известно хорошо, что в ту пору её сердце особой гордостью наполняли два подвига: создание Уложенной комиссии и выступление на стороне «диссидентов» Польши и Литвы. Польский автор Г. Шмит некогда отмечал, что созыв Уложенной комиссии и активизацию «диссидентского вопроса» Екатерина II проводила синхронно, и видел причину этого в желании монархини показать Европе единство своей политики вовне и внутри, и упрочить тем самым свою европейскую репутацию[399]. У историка имело место явное и злое преувеличение: для Екатерины II всегда было главным не выглядеть в духе времени, а воплощать дух времени в делах, хотя её дела, конечно же, строились на вполне определённых прагматических расчётах, включая и расчёты на мнение Европы.

Стержнем екатерининской политики служило просветительское понятие «всеобщего блага». Вооружённая им монархиня стремилась предстать перед обществом главным воспитателем и носителем добрых нравов, причём даже более авторитетным, нежели Церковь. Подобная тенденция впервые твёрдо проявилась у Екатерины II в период московских торжеств 1763 г. по случаю её коронации. Праздник предусматривал проведение в Москве грандиозного масленичного маскарада, в маскарадное же действо было включено костюмированное шествие пороков, сменявшееся затем парадом добродетелей. Соответственно, представление воплощало идею наступления новой эпохи – эпохи гражданской доблести, толерантности, добронравия. Режиссёр постановки, известный русский актёр Ф.Г. Волков использовал здесь с разрешения Екатерины II и традиции народной культуры, обозначив обращение властительницы с «воспитательной программой» не только к верхам, но и к низам общества. Всем сословиям вместо привычной церковной «бинарной оппозиции» – грех и спасение предлагалась новая, светская – общественный порок и гражданская добродетель, к которой они впредь и обязаны были приобщаться[400].

В орбиту новых ценностей императрица старалась втянуть всю страну, и в этом плане её поездки в Троице-Сергиеву Лавру и Ростов Великий в 1763 г. были не только поклонением святыням, но и общением с подопечным народом. Соответствующее значение имело и путешествие по Волге в 1767 г.[401] Принципиальным этапом в пропаганде ценностей «просвещённой» монархини стала церемония открытия Уложенной комиссии, утверждённая Екатериной II лично. Вице-канцлер А.Н. Голицын в завершение обряда открытия говорил собравшимся депутатам «о общем добре, о блаженстве рода человеческого, о вселении в сердце людское добронравия и человеколюбия, о тишине, спокойствии, безопасности каждого и блаженстве любезных сограждан...»[402].

Понятно, что в краткую летопись деяний Екатерины II, определённую на памятную доску в назидание обществу, надлежало включить лишь то, что ложилось в данную канву. И Екатерину II не смущала ситуация, когда памятник, посвящённый осмыслению светской истории и светских успехов правления, встанет в одном из главных храмов страны и даже украсит собою ковчег со святыми мощами. Полагаясь на мнение просветителей, властительница считала Церковь более орудием светского, рационального воспитания общества и была здесь намерена использовать её, так сказать, по назначению[403].

Свой смысл имело для Екатерины II и размещение памятной доски именно в Москве – городе, который она откровенно не любила. С юности у Екатерины II сформировался трезвый подход к Церкви, религии, религиозному чувству, далёкий от мистики, иррационализма, экзальтации – всего того, что в век Просвещения именовалось «фанатизмом». Между тем в Москве, полагала Екатерина II, почва для «фанатизма», религиозной иррациональности, лучше всего унавожена. Там «никогда народ не имел перед глазами больше предметов фанатизма, как чудотворные иконы на каждом шагу, церкви, попы, монастыри, богомольцы, нищие, воры, бесполезные слуги в домах, площади которых огромны, а дворы – грязные болота», – записывала императрица позже, в 1780-е гг., возвращаясь к мыслям двадцатилетней давности[404]. Отсюда Екатерина II сочла полезным привнести в московские нравы толику рациональности, осознанности, придать обычаю почитания мощей в одной из главнейших русских святынь – Кремле – в известной мере светский, гражданский характер. В конечном же счёте речь шла об идейном послании не одной лишь Москве, но и всему тогдашнему российскому обществу.

Акт переноса мощей был отмечен для Екатерины II и конъюнктурным налётом. Придя к власти при помощи придворной группировки братьев А.Г. и Г.Г. Орловых – «орловской партии» и опираясь на неё в течение нескольких лет, Екатерина II в связи с «диссидентским вопросом» и польской политикой попала в зависимость от другой группировки, возглавлявшейся Н.И. Паниным – «панинской партии». Н.И. Панину принадлежала важная роль в определении основ курса России в отношении Польши и Литвы, «диссидентского вопроса» и сотрудничества России и Пруссии в польско-литовских делах. Большой вклад в принятие польским сеймом в феврале 1768 г. продиктованных Россией решений по «диссидентскому вопросу» внёс Н.В. Репнин, тогдашний русский посол в Варшаве, родной племянник Н.И. Панина, представитель «панинской партии» и потомок князя Михаила Черниговского[405]. Перенос мощей князя Михаила в знак успеха екатерининской политики в Речи Посполитой означал, таким образом, и реверанс Екатерины II в сторону «панинской партии».

Русская политика в Польше вызвала вмешательство Турции, начавшей в 1768 г. войну против России. Война заставила Екатерину II переосмыслить задуманный текст: историю царствования следовало дополнить историей военных побед, придавая тем самым формуле «просвещённого абсолютизма» более синтетический, военно-гражданский характер.

И это было не личной прихотью Екатерины II, а отражением логики режима правления, в которой абсолютный монарх всегда выступал не только «просвещённым», но и победоносным лидером. В России XVIII-го столетия огромная роль принадлежала здесь образу Петра I. Во время переворота 1762 г. Екатерина II удачно использовала его, появляясь на публике в петровской гвардейской форме и апеллируя к памяти императора-воина. Теперь, когда настала война, Екатерине II вновь пришлось надеть старый петровский мундир.

Надпись также должна была нести исторические установки православной монархии. Вступив в войну, Россия вела её с двумя противниками сразу – Османской империей в Причерноморье и шляхетской Барской конфедерацией на Польской Украине. Турки считались главным неприятелем. Черниговские святые князь Михаил Всеволодович и его боярин Фёдор были убиты в Золотой Орде в 1246 г. Русское общественное сознание раннего Нового времени воспринимало турок в качестве носителей извечной антихристианской угрозы, нацеленной на Россию с ордынских времён. Отсюда перенос мощей и установление нового, более приподнятого порядка их почитания были призваны поддержать боевой дух народа и войска против турок – «врагов Христова имени».

С начала войны Екатерина II сама всемерно поддерживала подобный настрой в при дворе и в столице. Вести об успехах на юге были для неё вестями о торжестве православия, и она немедленно проявляла своё чувство вовне. В предписании архиепископу Новгородскому и первенствующему члену Святейшего Синода Гавриилу (Петрову) от 12 мая 1769 г., отданном Екатериной II вскоре после сообщений о первых успехах весенней кампании, значилось: «Как ныне получено от командующего армией генерала князя Голицына известие о вторичной победе... над неприятелем... в 21-е число прошедшего месяца (апреля.– А.Р.), то есть на третий день после первой баталии.., то, Ваше Преосвященство, прикажите в будущее воскресенье во всём городе по церквам отправить благодарный молебен за дарованные от Всевышнего... сии обе победы»[406]. В ближайшее воскресенье, 17 мая 1769 г. всё петербургское духовенство, выполняя приказ, действительно служило молебны: члены Синода – в Петропавловском соборе, прочие клирики, военные и невоенные – в патрональных храмах (гвардейских, армейских, флотских) и приходах.

Добавим, что Екатерина II полагала русские успехи на поле брани успехами православия не только в силу монаршего положения, но и по душевной склонности. Отсюда понятным становится нетерпение и злость Екатерины II, когда победная полоса кампании 1769 г. сменилась затишьем, а главнокомандующий А.М. Голицын стал обнаруживать нехватку воли «для далших над Портою Оттоманскою поисков». В итоге текст памятной доски, по мнению Екатерины II, должен был выразить и её собственную решимость вести войну и закончить её триумфом православия.