Праздничное помилование
Все четыре канонических евангелия рассказывают о том, что Пилат был готов объявить о помиловании одного из осужденных преступников на Пасху (Мк 15: 6–15, Мф 27:15–23, Лк 23:18–25, Ин 19:10–12). Некоторые критично настроенные исследователи выражали сомнение в исторической достоверности этих рассказов, однако трудно себе представить, чтобы все четыре евангелиста использовали выдумку, которую было достаточно просто разоблачить. Кроме того, до нас дошли и другие не вызывающие сомнений истории о том, как римские или какие–то иные властители отпускали узников на свободу в особые дни. Так, римский историк Ливий (около 25 до н. э.) говорит об отдельных случаях, когда узников освобождали (История Рима от основания города, 5.13.8). Сын Ирода Архелай, которого незадолго до описываемых событий назначили этнархом Иудеи и Самарии (4 до н.э.), в ответ на пожелания народа освободил многих заключенных (Древн. 17.204). Флавий рассказывает и о том, что прокуратор Альбин, правивший всем бывшим царством Ирода Великого (62–64 н. э.), готовясь покинуть свой пост, освободил многих узников (нечто подобное амнистии, объявленной уходящим с поста президентом). В одном официальном документе, созданном не ранее 85 года н.э., говорится: «Хотя ты заслужил бичевания… я отдал тебя толпе» (П.Флор. 61). В данном случае римский властитель освобождает преступника от бичевания, которое нередко предшествовало распятию, и отпускает его на свободу. Несколько иной сценарий описывает Плиний Младший, правивший Вифинией (Малая Азия) при императоре Траяне (около ПО н.э.): он говорит о помиловании преступников, которые «умолили проконсулов и легатов» о прощении (Письма 10.31). Наконец, в Мишне (около 200 н. э.), сборнике иудейских устных преданий и законов, говорится: «режут (пасхального агнца) для того… которому обещали выпустить его из тюрьмы (на иудейскую Пасху)» (м. Песахим 8:6).
Эти свидетельства в целом показывают, что римские чиновники и по меньшей мере один властитель из династии Иродов порой освобождали узников (как это делали и другие властители восточного Средиземноморья). Такие помилования совершались по чисто политическим причинам — чтобы удовлетворить желания народа и добиться его расположения. Таким образом, праздничное помилование в случае Пилата говорит скорее о его политической хитрости, а не о слабости власти или чисто человеческой доброте. Помилование на Пасху должно было продемонстрировать иудеям, что римляне уважают их великий праздник, оно как бы говорило народу: «В соответствии с вашим празднованием освобождения от уз мы готовы освободить любого узника по вашему желанию». Обычай праздничного помилования давал Пилату возможность переложить ответственность за судьбу Иисуса на плечи тех, кто выступил с обвинениями против него. «Они так страстно жаждут его смерти? Пускай тогда сами несут ответственность за приговор». Пилат не показывает здесь ни трусости, ни принципиальности. Это просто хитрость политика.
Есть еще один аргумент в поддержку историчности этих рассказов евангелистов. Если бы такого обычая не было, если бы Пилат не отпускал узников на Пасху и в другие праздники (или не сделал этого хотя бы однажды), рассказы евангелистов об этом поступке префекта было бы легко опровергнуть, а это подорвало бы доверие к ранней церкви. Все три позднейших евангелиста передают эту историю (причем Иоанн, вероятно, делает это независимо от синоптиков), что свидетельствует о том, что данная история не вызывала недоверия у слушателей.
Таким образом, поняв, что Иисус передан в его руки по причине зависти недоброжелателей, Пилат действует осмотрительно. Прежде чем вынести смертный приговор, он обращается к народному мнению и ищет одобрения толпы. Хотят ли эти люди смерти Иисуса — или это лишь желание горстки влиятельных священников, выдвинувших против него обвинения и требующих его казни? Это не стремление к справедливости, это — чистая политика. Возможно, Пилат знал о популярности Иисуса. Ему не хотелось вызвать ненависть народа, особенно в праздничные дни, тем самым подстрекая его к бунту. Именно этого он стремился избежать. Кто–то может возразить, что это не соответствует другим случаям, когда Пилат не стеснялся прибегать к насилию для управления своими подданными. Но здесь Пилат защищал свои собственные действия. И потому в отношении Иисуса его заботило лишь одно: как сохранить мир.
Далее евангелисты повествуют о том, что влиятельные священники подстрекают толпу требовать освобождения Иисуса Вараввы — а не Иисуса из Назарета (Мк 15:11–15). Иудейские властители уже добились благосклонности Пилата. А теперь им удается добиться расположения толпы. Им казалось, что опасного Иисуса из Назарета с большой вероятностью могут отпустить. В конце концов, это был популярный учитель и целитель, не призывавший к вооруженной борьбе, а потому не представлявший собой непосредственной угрозы Риму. Его можно было обвинить лишь в том, что он говорил о грядущем царстве Бога, в котором он сам будет играть ключевую роль — но это мало чем отличалось от надежд или мечтаний других людей. Значит, с политической точки зрения, быть может, выгоднее его освободить, чем превращать в мученика. И потому влиятельные священники стали подстрекать толпу, чтобы она требовала освобождения бар Аббы, или Вараввы (о шумных толпах, собиравшихся перед римскими властителями, см. Деян 24:1, Древн. 18.264–73).
А если правитель не освободит Иисуса из Назарета, что он должен сделать с ним? Здесь перед ним стоит очевидная альтернатива: либо казнь, либо заключение. Но Пилат вынуждает толпу принять соответствующее решение. Это позволяет ему «умыть руки» (Мф 27:24 — здесь он делает это в буквальном смысле слова) относительно этого дела. Можно сказать, что с политической точки зрения Пилат поступил мудро, и это вполне соответствует всему тому, что мы знаем о нем от других авторов, относящихся к Пилату без симпатии (например, Филон и Флавий).
И снова «они» — то есть толпа (см. Мк 15:11) — вместе с влиятельными священниками громкими криками высказывают свое требование освободить Варавву. Что же касается судьбы Иисуса, они кричат: «Распни его!» Они не хотят, чтобы того бросили в тюрьму, но настаивают на высшей мере наказания для него: на распятии. Они надеются, что со смертью Иисуса созданное им движение исчезнет, а его ближайшие последователи будут морально раздавлены.
Спрашивая: «Какое же Он сделал зло?» (Мк 15:14) — Пилат не совершил «тактической ошибки», как выразился один комментатор, не было здесь и «слабости», как предполагает другой. Властитель готов удовлетворить пожелания влиятельных священников, требующих казни Иисуса, но одновременно хочет избавить себя от политического риска. Он думает только об одном: чтобы вынесение приговора Иисусу не спровоцировало возмущения иудеев или не показалось им очередным проявлением жестокости со стороны римлян. Пилат не хочет навлекать на себя потенциальные неприятности. Он всего–навсего стремится снять с себя ответственность (подобную тактику использует римский проконсул Галлион в Коринфе, который расценил представленное ему дело как внутренние споры иудеев, не подлежащие его юрисдикции; см. Деян 18:12–17). Если толпа настаивает на смертной казни для Иисуса, он бы хотел узнать, почему, и желает, чтобы они сами о том публично заявили.
Наконец, не желая более усиливать возбуждение толпы, Пилат велит освободить Варавву (Мк 15:15). И опять же этот ход не свидетельствует о его слабости. На самом деле здесь Пилат заботится о том, чтобы не обидеть своих союзников — влиятельных священников. В других случаях Пилат сталкивался с недовольством «черни», то есть обычных людей, а не влиятельных священников. И здесь он хочет удовлетворить пожелания влиятельных священников, однако предварительно убедившись в том, что не совершает ошибки. Выдав Варавву народу, Пилат передает Иисуса в руки римских воинов, которые будут совершать казнь.
В евангелиях Пилат выглядит колеблющимся правителем, который желал бы отпустить Иисуса, но в итоге вынужден уступить требованиям влиятельной иерусалимской элиты. Многие ставили под сомнение достоверность этой картины. Иные предполагали, что евангелистами здесь двигали апологетические мотивы: что они стремились представить Иисуса и первых христиан союзниками Рима. В конце концов, говорят сторонники этой теории, именно иудейские правители, а не римский префект желали убить Иисуса. Евангелисты могли литературно использовать образ колеблющегося и нерешительного Пилата, это вполне вероятно. Но крайне неправдоподобно думать, что они ее изобрели. Если мы вспомним политическую и социальную обстановку тогдашней Палестины, то не станем удивляться тому, что Пилату не хотелось столь публично и столь вызывающе предавать казни известного галилейского пророка, многие последователи которого находились в эти дни в Иерусалиме. Иисус на кресте мог спровоцировать бунт, а этого Пилат изо всех сил стремился избежать. Поскольку Иисус не призывал к вооруженной борьбе, он представлял для Рима сравнительно небольшую опасность. Здесь было бы достаточно бичевания и какого–то срока тюремного заключения. Однако влиятельные священники настаивали на его смерти. Пилат уступил им, но при этом ясно продемонстрировал, что желание казнить Иисуса исходит не от него самого.
Насмешки над Иисусом
Над приговоренными к распятию нередко насмехались и до, и во время казни. В случае Иисуса это началось еще на иудейском совете. Ему закрывают лицо, а затем кричат: «Прореки» (Мк 14:65). В конце концов, если он действительно пророк, он и с завязанными глазами с помощью предвидения может узнать, кто наносит ему удары. Я уверен, что стражникам и слугам влиятельных священников все это казалось прекрасным развлечением.
Затем над Иисусом издеваются солдаты, подчиненные Пилату, причем на римский манер: «И одевают Его в пурпур и, сплетя терновый венец, надевают на Него. И начали приветствовать Его: да здравствует Царь Иудейский! И били Его по голове тростью, и плевали на Него и, опускаясь на колени, поклонялись Ему» (Мк 15:17–19). Насмешки солдат представляют собой пародию на почести, воздаваемые кесарю. На него надевают терновый венец, напоминающий о триумфальном венке кесаря, и пурпурный плащ, в руку ему вкладывают трость (символизирующую скипетр) и к нему обращаются как к царю (Мк 15:18–19). Когда умирающему Иисусу предлагают уксус с пряностями, возможно, это также продолжение насмешек (Мк 15:23, Лк 23:36), быть может, уксус — это как бы вино с пряностями, которое часто подавали царям. Источники поздней античности рассказывают о подобных случаях издевательств.
Близкую параллель с насмешками над Иисусом как над царем иудейским мы находим у Филона в истории, случившейся чуть раньше. Это произошло во время визита царя Агриппы в Александрию, где толпа схватила одного безумца по имени Карабас, который жил на улице и служил забавой зевакам (Против Флакка 36–39). Далее Филон пишет:
Пригнав несчастного к гимнасию, его поставили на возвышенье, чтобы всем было видно, соорудили из папируса нечто вроде диадемы, тело обернули подстилкой, как будто плащом, а вместо скипетра сунули в руку обрубок папирусного стебля, подобранного на дороге. И вот он, словно мимический актер, обряжен царем и снабжен всеми знаками царского достоинства, а молодежь с палками на плечах стоит по обе стороны, изображая телохранителей. Потом к нему подходят: одни — как бы с изъявлениями любви, другие — как будто с просьбой разобрать их дело, а третьи — словно прося совета в государственных делах. Потом в толпе, стоящей вокруг него кольцом, поднимаются крики; Карабаса величают Марином (так у сирийцев зовется господин), ибо всем было известно, что Агриппа сам родом из Сирии и что значительная ее часть входит в состав его владений.
Эта знаменательная история хорошо отображает то, что происходило в соответствующий момент с Иисусом. Разумеется, это вовсе не значит, что Марк и другие евангелисты, описывая насмешки над Иисусом, воспользовались этой историей или трудом Филона. Бывали и другие подобные случаи. Здесь уместно вспомнить, например, грубое и унизительное обращение солдат с императором Вителлием, смещенным со своего поста (69 н. э.): его водили по тем самым местам, где ему ранее воздавали почести (см. Дион Кассий 64.20–21). Теперь честь обратилась в позор и насмешки.
Насмешки над Иисусом также отражают некоторые аспекты римского триумфа, когда кесаря провозглашают императором и ему воздают почести. Пурпурный плащ, терновый венец (напоминающий венец из плюща), трость, которой Иисуса бьют по голове, поклонение как пародия на почести — все это напоминает об атрибутах и почестях во время триумфа римского императора, который в пурпурной тоге, триумфальном венке и со скипетром принимает поклонение подданных — например, Юлий Цезарь (Дион Кассий 6.23; 44.11); Август (Аппиан, Гражданская война 5.130); Гай Калигула (Дион Кассий 59.25.3). Пурпурный плащ напоминает также об одеяниях эллинистических царей (порфире), правивших до того [см. 1 Мак 10:20 («порфиру и золотой венец»), 62 («облечь его в порфиру»); 11:58 («носить порфиру»); 14:43–44 («одеваться в порфиру»); Лк 16:19 («одевался в порфиру»)].
Можно вспомнить также об изощренном издевательстве над маккавейским мучеником Елеазаром, которого раздели, бичевали, пытали и который затем, умирая, до последнего момента молился о спасении Израиля (4 Мак 6:1–30). Похожие вещи мы найдем в древней записи показаний, где упоминается об издевательстве над будущим монархом: «Паул (говорил) о царе, как его вывели и (над ним насмехались); и Теон зачитал указ Лупуса, который приказывал привести его к Лупусу, чтобы над ним насмехаться…» (П. Лувр. 68 1.1–7). Плутарх, писавший в начале II века н.э. (Помпей 24.7–8), рассказывает об издевательстве пиратов над захваченным ими пленником, который заявил, что он римский гражданин. Его почетно одевают («облачали в тогу»), ему оказывают разные почести (в том числе «становясь на колени»), а затем сталкивают за борт (Помпей 24.7–8).
Все, что евангелия рассказывают нам об аресте, суде (или судах) и насмешках, через которые прошел Иисус, вполне соответствует тому, что мы знаем как об обычаях Римской империи I века, так и о политической и социальной жизни Иудеи во времена Иисуса. И хотя чрезмерно критически настроенные исследователи оспаривают отдельные детали евангельского повествования о судебной процедуре, через которую прошел Иисус из Назарета, у нас есть все весомые резоны утверждать, что в целом оно исторически достоверно. Таким образом, большинство из самых известных возражений не опирается на здравые исторические аргументы.
Распятие
Иисуса приговорили к распятию. Такой вид казни практиковался в эпоху поздней античности. При этом жертву привязывали или прибивали гвоздями к столбу или кресту. Быть распятым в буквальном смысле означало «висеть». Распятие практиковалось в восточном Средиземноморье задолго до того, как эту казнь переняли римляне. Его применяли персы (см. Геродот 1.128.2; 3.125.3) и другие народы, например ассирийцы, скифы и фракийцы. Александр Великий распял тысячи людей (см. Ист. Алекс. 4.4.17), этот вид казни продолжали применять и его преемники. И потому неудивительно, что и римляне стали распинать преступников. В первую очередь так казнили убийц или взбунтовавшихся рабов (в связи с чем распятие называли «наказанием для рабов», по–латыни servile supplicium). Прежде всего это было средство запугивания для профилактики бунтов.
Вероятно, не все читатели знают, что иудейские власти также применяли распятие еще до римского периода. Самый известный случай такого рода связан с правлением Александра Янная (правил в 102–76 до н. э.), который, по словам Флавия, распял одновременно множество фарисеев, сделавшихся его противниками и вступивших в союз с иностранными врагами (Война 1.97–98; ср. Древн. 13.380). Свидетельство Флавия помогает понять один фрагмент рукописей Мертвого моря, где pesharim (вид толкования Писания, типичный для кумранских свитков) содержит слова о «Льве гнева» (Александра Янная), который «вешал людей живыми» (4Q169 frags. 3–4, col. I, line 7). Вероятно, это указание на то событие, о котором рассказывает Флавий. Применение распятия в Израиле в эпоху поздней античности — казнили ли иудейские или римские власти — повлияло на понимание текста Второзакония: «Если в ком найдется преступление, достойное смерти, и он будет умерщвлен, и ты повесишь его на дереве, то тело его не должно ночевать на дереве, но погреби его в тот же день, ибо проклят пред Богом всякий повешенный на дереве, и не оскверняй земли твоей, которую Господь Бог твой дает тебе в удел» (21:22–23). Первоначально смысл этого отрывка был таков: если труп казненного повесили на дерево, то его надо снять и предать земле до полуночи. Но ко временам Иисуса этот отрывок стали применять и к тем случаям, когда казнимый еще сохраняет жизнь, и такое изменение показывает, насколько была распространена казнь через распятие.
Перед распятием Иисуса подвергают бичеванию (Мк 15:15). Бичевание перед распятием было обычной практикой в эпоху господства Рима (см. Дигесты 48.19.8.3; Война 2.306). При этом использовали бич из нескольких кожаных ремешков, к которым привязывались острые, причиняющие страшную боль предметы, такие как гвозди, осколки стекла или камни. Бичевание приводило к тяжелому повреждению кожи и мягких тканей под ней. Здесь снова уместно вспомнить рассказ Флавия об Иисусе, сыне Анана. Из–за своих пророчеств о гибели Иерусалима он предстал перед римским правителем. И хотя (вопреки пожеланиям влиятельных священников) пророк не был предан смерти, он был «истерзан бичами до костей» (Война 6.304), то же самое слово употребляется и в рассказе об Иисусе из Назарета. Кроме того, Иисус сам предупреждал своих последователей, что и их, возможно, будут бичевать (см. Мф 10:17, 23:34).
Можно предположить, что после этого у Иисуса не было сил. Это подтверждают слова Марка (15:21) о том, что римляне заставили «некоего прохожего, Симона Киринеянина, идущего с поля, отца Александра и Руфа, взять крест Его» (это происходит сразу после бичевания). Подлинность данного эпизода подкрепляет то, что ранее Иисус призывал своих учеников к готовности добровольно взять свой крест и следовать за ним (Мк 8:34). Маловероятно, что первые христиане выдумали историю о том, что Иисус не смог выполнить по букве свое собственное наставление.
Упоминание имен Александра и Руфа, сыновей Симона, возможно, говорит о том, что этих людей знали в общине Марка. Так что вполне вероятно, что здесь перед нами — свидетельства очевидцев, которые запомнили: Иисус был избит столь сильно, что не смог нести свой крест, хотя ранее в относительно спокойные времена он призывал своих учеников к готовности это делать. Быть может, Симон, а затем и его сыновья стали последователями того, чей крест Симону пришлось взвалить на себя.
Наконец, Иисус прибывает на место казни. Евангелия говорят о titulus, «доске» (см. Ин 19:19, Мф 27:37, Мк 15:26, Лк 23:38), на которой на нескольких языках Иисус был назван «Царем иудейским». Этот титул римского происхождения первоначально носил Ирод Великий (см. Древн. 15.409: «иудейский царь Ирод»). Как уже говорилось, этот титул не зародился среди христиан, которые называли Иисуса иначе. Таким образом, надпись на titulus подтверждает, что Иисус считал себя Мессией. Он хотел, чтобы его ученики видели в нем помазанного царя Израиля, или, если воспользоваться языком римлян, «Царя иудейского».
Римские власти обычно располагали кресты вдоль дорог, по которым ходит много людей, на холмах и у городских ворот. Приговоренный к распятию обычно нес поперечную перекладину, или patibulum, орудия казни (см. Плавт, Carbonaria 2; Хвастливый воин 2.4.6–7 §359–360; Плутарх, Mor. 554А–В), при этом иногда ему вешали на шею titulus, где были обозначены его имя и вина, а затем titulus закрепляли на верху креста (см. Светоний, Калигула 32.2; Дион Кассий 54.3.6–7). Таким же жестоким образом позднее казнили христиан. Церковный историк и апологет IV века Евсевий рассказывает об одном христианине по имени Аттал, которого «обвели кругом амфитеатра; впереди несли дощечку с латинской надписью: «Это Аттал–христианин» (Церк. Ист. 5.1.44).
Обычно распятых оставляли умирать на кресте, сколько бы времени это ни длилось (иногда несколько суток). О продолжительности мучений свидетельствует тот факт, что иногда друзьям и родственникам казнимого разрешали его кормить (ср. Мф 27:34, Мк 15:23, Ин 19:28–29). В типичном случае вплоть до момента смерти у креста стояли стражники, отчасти для того, чтобы предотвратить попытки друзей или близких спасти жертву. Тела осужденных обычно не погребали, они продолжали гнить на кресте, их клевали птицы и объедали звери (хотя римский закон дозволял снять тело и предать его погребению; см. Дигесты 48.24.1, 3; Флавий, Жизнь 420–21). Я оставлю вопросы, касающиеся погребения Иисуса, до следующей главы, которая им целиком посвящена.
Как согласно утверждают и Цицерон (Веррес, 2.5.168), и Флавий (Война 7.203), распятие было самым ужасным видом смерти [см. также драматичные замечания на эту тему Ювенала, Сатиры 14.77–78; Светония, Август 13.1–2; Горация, Послания 1.16.48; Сенеки, Диалоги 3.2.2; 6.20.3; Исидора Севильского, Этимологии 5.27.34; Мех. на Ис 15:18 (Шират §10)]. Даже и сами слова «крест» и «распять» в латинском оригинале восходят к слову «пытать» (cruciare). В социальном и политическом смысле эта казнь в первую очередь была введена для предотвращения бунтов: «Всякий раз, когда мы распинаем преступников, выбирается многолюдная большая дорога, чтобы многие видели это и страшились, потому что эта казнь служит не только возмездием за содеянное, но и предостережением для других» (Квинтилиан, Малые речи, 274; Аристофан, Женщины на празднике Фесмофорий 1029; Псевдо–Манефон, Apotelesmatica 4.198–200; ср. Война 5.450–51).
В евангелиях распинающие Иисуса солдаты делят между собой его одежду (Мф 27:35, Мк 15:24, Лк 23:34, Ин 19:23–24). Это вполне соответствует обычаям Римского мира (см. Дигесты 48.20.1). Тацит, например, говорит нам, что «у приговоренных к смерти отбирали их имущество» (Анн. 6.29).
Смерть Иисуса
Иисус умирает внезапно и драматично. Согласно синоптическим евангелиям (Мф 27:45, Мк 15:33, Лк 23:44), около трех часов дня Иисус внезапно воскликнул:
«Elo–i, Elo–i, lama sabach–thani?». Эти арамейские слова из Пс 21:2 означают: «Боже мой! Боже мой! для чего Ты оставил меня?» Эти слова озадачивают комментаторов. Как их надлежит понимать?
Отдельные строки Пс 21 перекликаются с разными местами повествования о страстях. Однако только здесь мы видим прямую цитату, причем в словах самого Иисуса. Некоторые считают, что, возможно, Иисус думал обо всем этом псалме и особенно о его заключительной части, в которой говорится об оправдании и восстановлении:
Буду возвещать имя Твое братьям моим,
посреди собрания восхвалять Тебя…
ибо Он не презрел и не пренебрег
скорби страждущего,
не скрыл от него лица Своего,
но услышал его, когда сей воззвал к Нему…
Потомство будет служить Ему,
будущие роды будут называться Господними вовек:
людям, которые родятся,
придут и будут возвещать правду,
что сотворил Господь,
(ст. 23, 25, 31–32)[10]
Может быть, Иисус имел в виду весь псалом в целом, включая его радостное окончание, но нам не следует преуменьшать значения прозвучавшего здесь чувства оставленности. Иисус не утратил веры в Бога, о чем свидетельствует само двойное обращение «Боже мой! Боже мой!» Но несмотря на это, он чувствует себя полностью покинутым. И не удивительно, что евангелисты, писавшие позднее, выбрали другие заключительные слова: «Отче, в руки Твои предаю дух Мой» (Лк 23:46); «Совершилось» (Ин 19:30). Слова, из которых можно заключить, что Иисус сомневается в Боге или в самом себе, могли использовать противники, чтобы подорвать доверие к Иисусу, а может быть, они смущали самих его учеников. И снова можно сказать: если это не историческая правда, зачем стали бы евангелисты выдумывать столь соблазнительные слова?
Стоящие у креста думают, что Иисус призывает Илию [eloi («Боже мой») по звучанию сходно с elia («Илия»)]. Далее говорится, что «кто–то побежал, наполнил губку уксусом и, наткнув на трость, давал Ему пить» (Мк 15:36). Возможно, это было насмешкой, а не актом сострадания (в первом случае и солдаты с большей вероятностью не стали бы останавливать этого человека), и тогда здесь мы видим параллель с прозвучавшими ранее словами влиятельных священников: «Христос, Царь Израилев, пусть сойдет теперь с креста, чтобы мы увидели, и уверовали» (Мк 15:32).
Не исключено также, что тот человек относился к Иисусу с состраданием и хотел поддержать его силы, чтобы распятый не терял сознания и дождался явления Илии — либо в эсхатологической[11]роли (как, могли думать, должен был это понимать Иисус), либо в традиционной роли заступника страждущих. Однако правдоподобнее думать, что это насмешка — продолжение той серии насмешек, которые начались еще во время слушания дела перед влиятельными священниками (Мк 14:65). Над висящим на кресте Иисусом насмехались, вспоминая, как он грозился разрушить Храм и восстановить его в три дня (15:29), его призывали сойти с креста и убедить скептиков в том, что он действительно Мессия, Царь Израиля (15:32), а теперь насмешники пожелали посмотреть, «придет ли Илия» в ответ на призыв страдающего Иисуса.
Зрителям не пришлось ждать долго. «Иисус же, воззвав громким голосом, испустил последний вздох» (Мк 15:37). Сам этот вопль и был моментом смерти. Другими словами, нельзя сказать, что Иисус воскликнул, а потом, спустя какое–то время, умер. Само это восклицание и было проявлением его смерти. Рассказав об этом событии именно таким образом, евангелист Марк (если за ним не стоит ранняя традиция) хотел показать, что даже смерть Иисуса отражает его силу; исход его духа (что предполагает слово exepneusen) внушает благоговейный страх.
Пораженный увиденным центурион провозглашает: «Воистину Этот Человек был Сын Божий!» (Мк 15:39). Под впечатлением того, как умер Иисус, и знамений, сопровождавших эту смерть, римский офицер называет Иисуса так, как должен был называть только лишь римского императора: кесарь не был «Сыном Божьим»; им является Иисус, распятый Мессия. Это уже не насмешка. Назвав Иисуса Сыном Божьим, центурион переменил предмет своей преданности: это уже не кесарь, официальный «сын бога», но Иисус, подлинный Сын Божий. Центурион называет Иисуса тем титулом, которым раньше называл императора: кесарь не divi filius («сын бога» — как на латыни звучит титул великого императора Августа). Это звание принадлежит Иисусу.