Особые очертания веры первых христиан в воскресение

Теперь мы рассмотрим представления первых поколений христиан о жизни после смерти и воскресении. Если мы попытаемся разместить их на одной «карте» наряду с представлениями античных язычников и античных иудеев, мы сразу заметим некоторые интересные закономерности. Представления о жизни после смерти — одно из самых консервативных понятий в любой культуре. Мнения людей о других аспектах жизни могут меняться, но представления о смерти (включая представление о том, как нужно хоронить покойников) сохраняют удивительное постоянство. Люди могут ставить под вопрос другие стороны своего мировоззрения, но когда у них умирает любимый человек, они хотят, чтобы похороны выглядели именно так, как они привыкли их видеть. Первые поколения христиан относятся к разным слоям иудейского и языческого мира, и потому можно было бы ожидать, что на протяжении первых двух веков мы увидим у них разнообразие представлений о жизни после смерти. И вот что нас поразит — этого нет. Павел, другие авторы Нового Завета, мужи апостольские и апологеты и великие богословы конца II века (такие как Ириней, Тертуллиан или Ориген) единодушны в своих представлениях о том, что происходит с членами народа Божьего после смерти.

Есть одно важное исключение на фоне удивительно устойчивой картины веры первых христиан в воскресение — это писания тех, кого мы называем гностиками[14](например, Евангелие от Фомы), которыми восхищаются некоторые американские исследователи. Они утверждают, что именно эти тексты отражают самые древние представления христиан и помогают нам приобщиться к изначальному христианству, которое затем было затемнено авторами Нового Завета, и не в последнюю очередь — четырьмя евангелистами, создателями канонических евангелий. Как я аргументированно показывал в других работах, все обстоит прямо противоположным образом: гностические тексты созданы позднее, их авторы отталкиваются от канонических текстов и идут в ином направлении. На самом деле таково мнение большинства исследователей Нового Завета по всему миру, хотя трудно со всей определенностью сказать это о Северной Америке в данный момент. Как бы там ни было, стоит рассматривать эти тексты как попытку, используя язык первых христиан — в нашем случае, язык, которым христиане описывали жизнь после смерти, — с его помощью выразить совершенно иные представления.

Представления первых христиан о воскресении разительно отличаются от языческих, зато близки к иудейским. И если мы зададимся вопросом, где место представлений первых христиан на воображаемой карте истории религий, мы увидим, что они представляют собой ответвление от иудаизма. И даже когда они выходят на улицы Эфеса или Коринфа или достигают морским путем Рима и других мест или когда все члены местной общины происходят из язычников, а не из иудеев, эти представления и верования, как и соответствующий им стиль жизни, сохраняют свой несомненно иудейский характер. И тем не менее представления первых христиан о воскресении претерпели семь значимых изменений по сравнению с иудейскими, причем практически все христиане в большей или меньшей степени верны именно таким представлениям.

Первые христиане твердо знали, что в центре их надежды стоит будущее воскресение. Они не просто верили в жизнь после смерти в платоническом мире, когда после смерти души праведников восходят на небеса и пребывают в бесплотном блаженстве, где можно предаваться беседам о философии круглые сутки. На самом деле первые христиане редко говорили о том, что после смерти попадут на небо. Просмотрите весь Новый Завет: вряд ли вы найдете много утверждений подобного рода. Иные отрывки говорят о возможности «уйти и быть со Христом» в этот промежуточный период (например, Флп 1:23). Иисус обещает умирающему рядом с ним на кресте разбойнику, что они вместе сегодня же окажутся в раю (Лк 23:43). Мы также найдем знаменитое обещание Иисуса, что в доме его Отца «обителей много» (Ин 14:2). Но снова и снова мы видим, что главный вопрос вовсе не в том, куда ты попадешь сразу же после смерти. Главный вопрос звучит иначе: где ты окажешься в новом Божьем мире, в новом творении, на новых небесах и новой земле. И ответ звучит так: в этом новом мире ты снова станешь воплощенным существом.

Первые христиане, как и фарисеи среди иудеев, твердо верили в двухэтапное будущее: сначала промежуточный период ожидания, а затем — новое телесное существование в новом воссозданном мире. И снова позвольте мне напомнить: ничего подобного мы не найдем в представлениях язычников.

И я должен сделать еще одно предварительное замечание. Сегодня люди нередко думают, что, поскольку мы живем в научную эпоху, современный человек окончательно убедился в том, что умершие не возвращаются к телесной жизни. Но это просто вздорное общее место из риторики Просвещения. В Древнем мире люди прекрасно понимали: если человек умер, он остается мертвым. И даже иудеи, верившие в воскресение, не думали, что оно произойдет прямо сейчас. Это показывают слова Марфы к Иисусу накануне воскрешения Лазаря. Она верит, что Лазарь воскреснет, но это произойдет не сегодня, а в последний день — в день всеобщего воскресения (Ин 11:24). Ложное противопоставление современного человека человеку Древнего мира предполагает, что сегодня мы знаем «законы природы», которые в основном были неизвестны людям до XVIII века. По этому поводу К. — С. Льюис однажды саркастически заметил: Иосифа обеспокоила беременность Марии не потому, что он не знал, откуда берутся дети, но именно потому, что он это знал. Древние люди не были глупцами. Иногда их хотят таковыми представить, однако древние о многом имели представление. И нам следует избегать снобизма потомков, в силу которого мы смотрим свысока на древних людей.

Вера первых христиан в воскресение находится в рамках иудейской системы представлений, однако не без значимых видоизменений. Рассмотрим семь таких особенностей.

Прежде всего, у первых христиан мы не найдем широкого спектра представлений о воскресении. Есть несколько незначительных вариаций: в конце Книги Откровения мы читаем о двух воскресениях, что до сих пор служит загадкой для экзегетов; в Послании к Евреям мы находим упоминание воскресения, но, кажется, эта идея мало разработана по сравнению с другими текстами первых христиан. Но в любом случае это никоим образом не сравнимо с необъятной широтой спектра представлений о жизни после смерти, которую мы обнаруживаем в античном язычестве. Это не отражает даже и куда более узкие рамки спектра представлений иудаизма (не все иудеи соглашались с фарисеями по вопросу воскресения). У первых христиан мы фактически не находим многообразия вариантов относительно воскресения.

Не менее любопытно второе изменение: в иудаизме эпохи Второго храма воскресение занимает куда более скромное место, чем в христианстве, где оно стоит в центре всего. Если почитать раввинистические тексты, мы увидим, что там, несомненно, присутствует вера в воскресение. Однако, если исключить одну–две дискуссии, в объемных трудах иудейских учителей в основном освещаются другие вопросы. Объем и значение текстов, посвященных воскресению, нельзя сравнить с объемом и значением текстов по другим вопросам. Если же говорить о рукописях Мертвого моря, то некоторые исследователи до сих пор утверждают, что их авторы не верили в воскресение. Хотя я не согласен с этим мнением, но нельзя не согласиться с тем, что для кумранской общины воскресение не было наиважнейшей темой. О нем почти не упоминается, в то время как у первых христиан эта тема занимала самое важное место.

Чтобы лучше понять важность этого вопроса для первых христиан, укажу на один факт. Во многих нынешних дебатах между «консерваторами» и «либералами» двумя важнейшими предметами раздора стали девственное рождение и пустая гробница. Однако в Новом Завете акценты расставлены иначе. Девственное рождение играет определенную роль — однако совершенно несопоставимую со значимостью воскресения. Если кто–то исключил бы рождение Иисуса, мы потеряли бы одну главу из начала Евангелия от Матфея и две из начала Евангелия от Луки, более ничего. Но если бы кто–то замыслил убрать воскресение — телесное воскресение — из Нового Завета, он увидел бы, как все здание распадается, оставшись без опор. И то же самое можно сказать о текстах, написанных христианами нескольких следующих поколений. Вот что произошло, например, в 177 году н.э. В Лионе, на юге Франции, пролилась кровь мучеников, и это объясняется, в частности, тем, что языческий мир не мог спокойно относиться к их вере в воскресение. Христиан сожгли живьем, а языческие гонители объявили, что развеют их пепел по реке, чтобы никто не смел надеяться на их воскресение. Воскресение оставалось важнейшим признаком, по которому церковь узнавали и из–за которого ее подвергали гонениям. Знаменитый врач II века Гален, живший в Малой Азии на территории современной Турции, знал только две вещи о христианах: во–первых, что они верили в воскресение, во–вторых, что они удивительным образом обуздывали свои сексуальные порывы. Знаменательно, что окружающие узнавали эту странную новую общность людей по вере в воскресение. Таким образом, воскресение у первых поколений христиан занимало центральное место — куда более важное, чем в иудаизме.

Третье отличие веры первых христиан от веры иудеев эпохи Второго храма заключается в том, что у христиан появились гораздо более точные и ясные представления о том, что именно означает воскресение. Если мы возьмем иудейские тексты эпохи Второго храма, то увидим там довольно пестрые представления о воскресении. Скажем, есть такие тексты, как глава 7 Второй книги Маккавеев, где воскресение мыслится как возвращение к телесной жизни, вроде той, что человек вел до смерти. Но глава 12 Книги пророка Даниила говорит о праведниках, которые воссияют как звезды. В иудейском апокрифе[15]под названием Вторая книга Варуха некоторые авторы развивают мысль Даниила: там воскресшие подобны ангелам, хотя явно сохраняют телесную природу. Но у первых христиан мы увидим гораздо более ясные представления о том, какого рода тела получат воскресшие. Это — преображенные тела. Они остаются вполне материальными, но приобретают некоторые важные новые качества.

Яснее всего об этом говорит Павел. Но, к сожалению, место, посвященное этому вопросу, чаще всех других его слов понималось неверно. В главе 15 Первого послания к Коринфянам он пишет о нынешнем теле и теле будущем, подробно описывая и то, и другое. К сожалению, в переводах RSV и NRSV ключевые выражения Павла переданы крайне неудачными прилагательными. В этих переводах два тела, о которых говорит Павел, тело нынешнее и тело будущее, названы, соответственно, «телом физическим» и «телом духовным» (1 Кор 15:44). Так что целое поколение — если не больше — англоязычных читателей Великобритании и Северной Америки могли думать, что Павел говорит вовсе не о «телесном», то есть не «физическом», воскресении. А потому, говорят они, Павел не упоминает о пустой гробнице; там ничего не случилось в «физическом» смысле, но это было чисто «духовное» событие. В «Воскресении Сына Божьего» я разбираю соответствующие греческие слова, их историю, структуру и смысл аргументации Павла в данном отрывке, высказывания Павла на ту же тему в иных местах — чтобы показать, что это просто совершенно неверный перевод. Когда сегодня мы говорим о «физическом» и «духовном», мы автоматически понимаем это в рамках, заданных Платоном, который отличал материальный мир пространства, времени и вещества от иного мира, подобного призраку или духу, который нельзя увидеть или потрогать и который доступен лишь для особого сверхчувственного восприятия. Но Павел говорит совершенно о другом.

Это подтверждают две вещи. Во–первых, прилагательные, выбранные здесь Павлом, указывают вовсе не на материал, из которого сделан предмет. Эти прилагательные указывают на то, что движет предметом. Объясню это на примере. Допустим, кто–то видит вдалеке корабль и спрашивает: «Это металлическое или деревянное судно?» Это вопрос о материале, из которого сделан предмет. Но Павел использует прилагательные другого рода, которым больше соответствует вопрос: «Это паровое или ядерное судно?» Это вопрос, что приводит в движение корабль, откуда он черпает свою энергию. Именно прилагательные второго рода, которые указывают на движущую силу или принцип, использует здесь Павел. Поэтому здесь нет противопоставления «физического» «духовному» в современном смысле слова. Но Павел противопоставляет «физическое» тело, движимое обычной человеческой энергией (можно назвать его «естественным» телом), новому телу, которым движет Дух Божий: оно «духовное» потому, что его наполняет и оживляет Дух.

Это ясно показывает Послание к Римлянам, где содержится одно из самых четких высказываний Павла на эту тему. Он заявляет: «Если же Дух Того, Кто воздвиг Иисуса из мертвых, живет в вас, то Воздвигший из мертвых Христа Иисуса оживотворит и смертные тела ваши Духом Своим, живущим в вас» (8:9–11). Эти слова Павла совершенно однозначны. Он говорит о новой жизни смертного тела, а не о новой жизни вне тела. И когда Павел, например, говорит, что плоть и кровь не наследуют Божьего царства (1 Кор 15:50), он не имеет в виду, что наша так называемая физическая природа не наследует царства Божьего. Но он говорит о нынешнем физическом теле, тленном, обреченном на распад и смерть, и будущем теле, нетленном, свободном от распада и смерти. Выражение «плоть и кровь» у Павла указывает не на физическую природу, но на подвластность тлению, распаду и смерти. Нам трудно представить себе состояние физической жизни, лишенной тления, однако Павел говорит, что именно таким будет новое творение.

И стоит обратить внимание еще на одно: преображение физической природы (в другом месте я назвал ее «трансфизической») не означает, что она станет сиянием. Здесь многие люди также совершают ошибку интерпретации. Они думают, что, когда Павел говорит о «славе», он имеет в виду сияние, подобное свету электрической лампочки. Но обычно это не так. Есть один–два отрывка, где Павел движется в таком направлении, возможно, развивая идеи из главы 12 Книги пророка Даниила, но чаще всего апостол интерпретирует этот текст Библии метафорически, чтобы описать христианское свидетельство в мире. В Послании к Филиппийцам Павел использует этот образ не для того, чтобы сказать: мы станем сиянием, но чтобы сказать: наше свидетельство, наша святость будут, в метафорическом смысле, светить миру (Флп 2:15). Таким образом, третья особенность веры христиан на фоне иудейских представлений о воскресении заключается в более точном понимании того, чему подобно воскресшее тело. Это — преображенная физическая природа, не сияние, но нетление и свобода от распада и смерти. Об этом говорят самые разные христиане от Павла до Иринея и после них.

Четвертая удивительная характеристика представлений христиан о воскресении заключается в том, что событие воскресения распадается на два этапа. Иудеи, верившие в воскресение, полагали, что оно совершится в последний день, когда Бог создаст новое небо и новую землю. Это произойдет со всеми одновременно. И никто из них не думал, что это событие прежде произойдет уже в настоящем в одном случае, который предвосхищает последующее. Ни один иудей I века до воскресения Иисуса не ожидал ничего иного, кроме масштабного всеобщего события, которое произойдет в последний день. Вот почему, когда Иисус велел ученикам ничего не говорить о своем преображении до тех пор, пока Сын Человеческий не воскреснет из мертвых (Мк 9:9), они крайне удивились, потому что согласно их представлениям кто–то один не может «воскреснуть из мертвых» (Мк 9:10) ранее всех остальных, которые должны затем свидетельствовать о том, что видели. «Воскресение», как они его понимали, произойдет в конце времен со всеми людьми одновременно. Конечно, в то время существовали и другие иудейские движения, придерживавшиеся в той или иной степени «эсхатологии инаугурации», которые верили, что Бог уже начал исполнять свои обетования. Но и там никто не утверждал, что воскресение уже произошло с одним конкретным человеком — а именно это утверждали первые христиане, так как они пришли к новому пониманию истории, которую рассказывали иудеи, о Боге Израиля и о мире. Это была уже несколько иная история, которая учитывала, что Бог уже начал дело нового творения. И сегодня, когда мы размышляем о значении Пасхи, именно это нам следует понять прежде всего.

Пятое значимое отличие христианских представлений от иудейских заключается в том, что христиане стали по–новому использовать «воскресение» в метафорическом смысле. У Иезекииля в главе 37 мы находим великое видение — это долина с сухими костями, которые собираются, поднимаются, и их оживотворяет Божье дыхание. Начиная с этого иудеи использовали образ воскресения как метафору для восстановления Израиля, возвращения из изгнания, нового Исхода. Этим иудеи утверждали, что Бог сделает великие дела, чтобы восстановить величие своего народа. Следует заметить, что иудеи, пользовавшиеся этими словами в метафорическом смысле, одновременно продолжали говорить о «воскресении» и в смысле буквальном — как о новой телесной жизни народа Божьего в конце времен. Это (если сказать о том же, но в обратном порядке) не мешало им пользоваться «воскресением» как метафорой, указывающей на то, что случится раньше, то есть о возвращении из изгнания и великом восстановлении. Удивительно, что у первых христиан мы практически не найдем и следа подобного метафорического смысла — разве что ее отзвук в одной строчке (Рим 11:15). Вместо этого начиная с Павла и включая всю раннюю христианскую традицию мы увидим иное употребление той же метафоры. Христиане используют ее, когда говорят о крещении и святости. Здесь «воскресение» понимается метафорически, но это не отменяет его буквального смысла, поскольку все христиане продолжали верить в реальность события воскресения в конце времен для всех, основанного на буквальном понимании воскресения Иисуса в теле. Кроме того, этот новый метафорический смысл указывает не на абстрактные понятия, такие как состояние ума и сердца или духовность. Хотя это использование метафорическое, сама метафора указывает на конкретные события: крещение и освящение — в конце концов, все это действительно происходит с конкретным телом христианина. Так христиане видоизменили метафорический смысл «воскресения» по сравнению с тем, как его понимали иудеи.

Шестым изменением относительно иудейской веры в воскресение было то, что у христиан эта вера тесно переплелась с мессианскими представлениями. В те времена никто не ожидал, что Мессия будет воздвигнут из мертвых, по той простой причине, что никто не ожидал, что его могут убить. Это было нечто радикально новое, и это подводит нас к вопросу: можно ли как–то объяснить веру первых христиан в Иисуса как Мессию, если бы не произошло события воскресения? Часто люди не задумываются над исторической стороной этого вопроса, а потому побудем немножко добросовестными историками. В I веке иудеи могли наблюдать развитие и нескольких других мессианских или пророческих движений. Самый известный пример связан с восстанием иудеев против Рима в 66–70 году н. э. Предводителя повстанцев Симона, сына Гиоры, многие иудеи считали своим истинным вождем, своим царем и, возможно, Мессией. И вот плененного Симона доставили в Рим, где его должны были провести по улицам города во время триумфа Тита.

В конце празднества, как описывает Флавий, с Симоном расправились в этой торжественной обстановке. Его бичевали, а затем казнили, как это обычно делали римляне. В главе 1 отлично показано, римлянам было куда выгоднее убить врага на глазах у публики во время триумфа, чем просто бросить его тело где–нибудь среди развалин Иерусалима.

Теперь представим себе, что некоторым последователям Симона удалось скрыться от римлян. И вот один из них, через два–три дня после его смерти, говорит: «Воистину, Симон был Мессией». Другие непременно удивятся и спросят: «Да что ты несешь? О чем ты? Римляне поймали его. Они его казнили. Разумеется, он не был Мессией. Каждый знает, что Мессия должен разгромить язычников, восстановить Храм и дать всему миру Божью справедливость. А что мы видим? Его одолели язычники, Храм лежит в руинах, а Божьей справедливости в мире не сыскать. У нас есть только справедливость по–римски — сколько хочешь». Допустим, первый на это возражает: «О нет, понимаешь, я думаю, Симон был воздвигнут из мертвых». Его собеседники, вероятно, скажут: «Странно это слышать. Что ты имеешь в виду? Об этом ничего не сказано в Писании. Что ты хотел сказать?» Первый начинает объяснять свою позицию друзьям (и здесь его аргументы повторяют линию мысли слишком многочисленных исследователей Нового Завета за последние сто лет): «О нет, разумеется, я не говорю, что он восстал в теле, а его могила осталась пустой. Я говорил лишь о том, что чувствую его присутствие. Я ощущаю, что дело, за которое он сражался, продолжается. Я чувствую, что Бог простил нас за то, что мы бросились бежать, оставив Симона в руках врагов». Далее, если друзья отнесутся к нему по–доброму, они скорее всего скажут: «Милый друг, нам кажется, ты сегодня слишком долго сидел под жарким солнцем». Или они могут сказать: «Похоже, это интересные духовные переживания. Как ты знаешь, мы, иудеи, по обычаям поем псалмы, читаем пророков и произносим особые молитвы, когда переживаем нечто подобное. Почему бы и тебе так не делать? И почему ты настаиваешь на том, что Симон воскрес из мертвых? Это же, очевидно, вовсе не так: он мертв и лежит в могиле, и раз он оттуда не восстал, значит, он и не был Мессией — и не является Мессией сейчас».

Как можно понять, после казни Иисуса из Назарета никто не смог бы сказать через два–три дня, через три недели или три года, что Иисус — Мессия, если бы не произошло нечто необычное: событие, которое убедило учеников в том, что Бог его оправдал, — нечто большее, чем просто уход на небо, где он пребывает в славе. Так ученики могли думать про мучеников — иудеи умели говорить о таких вещах. И ученики, несомненно, верили, что он будет воздвигнут из мертвых в будущем. Но они никак не могли бы сказать, что это уже произошло.

И если последователи Иисуса захотели бы продолжать начатое им мессианское движение после того, как для Иисуса все закончилось неудачей, то есть смертью, у них оставалась такая возможность: найти нового Мессию. В I веке у иудеев такое бывало.

Когда предполагаемого Мессию убивали, движение возглавлял новый Мессия — часто брат, племянник, сын или родственник первого. Иаков, брат Господень, был важнейшим лидером первой церкви. Человек молитвы и серьезный учитель, он был окружен почетом. Причем его уважали не только христиане, но и иудейские власти. Все знали, что он — брат Иисуса. Но никому в голову никогда не приходило, что Иаков — Мессия. Именно это должно было бы случиться согласно естественному ходу событий, если бы христиане не держались убеждения, что сам Иисус был Мессией. А верить в это относительно человека, который был казнен на кресте, можно только в том случае, если он был воздвигнут из мертвых.

И последнее, что можно сказать о шестой особенности веры христиан в воскресение: поскольку первые христиане верили в то, что Иисус есть Мессия, очень скоро у них появилась вера в то, что Иисус есть Господь, — а потому кесарь таковым не является. Уже у Павла мы видим, что воскресение Иисуса — и будущее воскресение всех его последователей — вынуждает христиан хранить верность иному Царю и иному Господину. Слова о воскресении не были — и не должны быть — словами о смысле смерти. Это не значит — как иногда считают, — что некоторые люди интерпретируют «смерть» как «воскресение». Слово «воскресение» говорит о ниспровержении смерти, а оно, в свою очередь, ниспровергает власть тех, кто правит другими с помощью смерти. Хотя эти слова могут вызвать презрительные насмешки у некоторых современных исследователей, можно утверждать: именно тех, кто верил в телесное воскресение, бросали на съедение львам и сжигали живьем на протяжении трех следующих столетий. Вера в воскресение никогда не поддерживала существовавшего положения вещей и не порождала респектабельных христиан. Иногда эта вера действует таким образом, скажем, в некоторых частях Великобритании или Северной Америки, где она включена в «консервативный» набор мнений, направленных на поддержание статус–кво в политике или богословии. Но она никогда не действовала таким образом в мире иудеев и первых христиан. Именно гностики превратили слова о воскресении в слова о приватной духовности и дуалистической космологии. И именно гностики не подвергались преследованиям. А христиане переживали одну волну гонений за другой. Вера в воскресение требовала публичного заявления о своей верности Иисусу, что бросало вызов иным общественным конструкциям реальности, иным силам — и политическим, и духовным.

На седьмую, и последнюю, особенность представлений христиан о воскресении на фоне представлений иудеев указал мне Джон Доминик Кроссан, который использовал для этого выражение «эсхатология сотрудничества». Воскресение Иисуса означало для первых христиан не только то, что Бог начал давно ожидаемое дело нового творения, но и то, что Он включил их самих, Духом Иисуса, в ряд тех, кто помогает Ему осуществить это дело. Теперь, после Пасхи, новое творение не просто реальность, которую христиане надеются получить. Но это дело, которому они призваны содействовать. Это — необъятная тема, но у нас здесь нет возможности в нее углубиться.

Наши рекомендации