III. Проблема будущего 7 страница

Решения о характере нового мирового порядка достигаются, конечно, не только в духовном борении. Если, однако, на этом пути решения принимаются в зависимости от состояния техники, которая в последнюю минуту достигает еще более высокого уровня благодаря свободному творческому духу, то такая победа может иметь и духовное значение. Воля к свободному мироустройству, господствующая в борющихся силах, могла бы с помощью техники служить и делу освобождения мира, если значение свободы проникнет в сознание все большего числа людей и станет целью самих победителей.

3. В образе атомной бомбы как средства уничтожения техника открывает перед нами совершенно иную перспективу. Каждый человек помнит в наши дни об опасности, которую представляет для человеческой жизни атомная бомба. Поэтому войны не должно быть. Атомная бомба стала доводом — правда, еще слабым — в пользу сохранения мира, так как война несет в себе неизмеримую опасность для всех.

В самом деле, техника может привести к таким разрушениям, которые невозможно даже предвидеть. Если возлагать на нее ответственность за то, что она освобождает элементарные силы природы и дает им разрушительную власть, то ведь в этом ее сущность, которая проявилась еще на той стадии, когда человек научился пользоваться огнем. Прометеевское начало не создает в наши дни ничего принципиально нового, хотя и безгранично увеличивает опасность в ее количественном аспекте — вплоть до возможности распылить земной шар в космосе; впрочем, тем самым, правда, оно становится и качественно иным.

Атомная бомба дала людям Земли частицу солнечной субстанции. Теперь на Земле происходит то, что до сих пор происходило только на Солнце.

Практическому применению принципа необратимой цепной реакции при расщеплении атома препятствовала до сих пор громадная трудность получения необходимой субстанции из урановой руды. Опасение, что распадение атома может повлечь за собой цепную реакцию и распространиться на другие элементы, на материю в целом, подобно тому как огонь распространяется на все воспламеняющиеся материалы, по мнению физиков, необоснованно. Однако твердой границы на вечные времена здесь все-таки не существует, и силою воображения можно легко представить себе следующую картину.

Нет твердой границы, за пределами которой атомный взрыв не распространится подобно пожару на другие элементы и на всю материю нашей планеты. Тогда взорвется весь земной шар, независимо от того, соответствует ли это чьему-либо намерению или нет. Произойдет мгновенная вспышка в пределах нашей Солнечной системы, в космосе появится «nova»[38].

Можно задаться таким странным вопросом: наша история длится не более 6000 лет. Почему она относится именно к данному отрезку времени, которому предшествовали неисчислимые века мироздания и существования земного шара? Нет ли людей или, во всяком случае, разумных существ и еще где-нибудь в космосе? И не закономерно ли то духовное развитие, которое приводит человека в космос? Почему с нами уже давно не установили связь посредством каких-либо излучений обитатели других миров? Почему у нас нет никаких сведений о разумных существах, значительно превосходящих нас по своему техническому развитию? Не потому ли, что высокое развитие техники и в прошлом всегда доходило до той стадии, на которой обитатели этих миров совершали посредством атомной бомбы уничтожение своей планеты? И не является ли значительная часть известных нам «novae» просто конечным результатом технических возможностей некогда существовавших разумных существ?

Итак, можем ли мы справиться с труднейшей задачей: полностью осознать всю глубину этой опасности, отнестись к ней действительно серьезно и содействовать самовоспитанию человечества, которое при всей реальности стоящей перед ним угрозы предотвратит подобный конец? А предотвратить эту опасность можно только в том случае, если она будет осознана, если угроза будет отведена с полной осознанностью и станет нереальной. Это может произойти только в том случае, если этос людей достигнет определенного уровня. Здесь дело не в технике — человек, как таковой, должен стать надежной гарантией сохранения и действия созданных им институтов.

Или, быть может, мы стоим перед такой неотвратимостью судьбы, что единственным выходом является полная капитуляция и все грезы и мечтания, все ирреальные требования человека становятся недостойными его, поскольку они маскируют истинность его судьбы? Нет, и даже если такая катастрофа происходила уже тысячу раз — что, впрочем, является чистой фантазией, — и тогда каждый следующий случай такого рода вновь ставил бы перед человечеством задачу предотвратить катастрофу с помощью всех имеющихся в его распоряжении непосредственных мер. Поскольку же эти меры сами по себе не являются достаточно надежными, они должны корениться в этосе и в общей для всех религии. Лишь в этом случае непреложность такого «нет» атомной бомбе может служить опорой мероприятиям, действие которых будет ощутимо только при одинаковой его значимости для всех.

Тот же, кто считает катастрофу — в том или ином ее виде — неизбежной участью нашей планеты, должен оценивать свою жизнь сообразно этой перспективе. Каков же смысл жизни, если ее ждет такой конец?

Однако все это лишь игра воображения, и единственный смысл ее в том, чтобы заставить людей осознать подлинную грозящую им опасность, поставить перед их умственным взором все значение правового устройства мира в его решающей, требующей самого серьезного внимания полноте.

Высказывания о невозможности установления мирового порядка. Против идеи мирового порядка, этой европейской идеи, высказывается ряд соображений. Ее называют утопией.

Люди якобы не способны создать такой единый мировой порядок. Он может быть создан лишь властной рукой диктатора. Национал-социалистический план, согласно которому сначала необходимо подчинить себе Европу, а затем объединенными силами Европы завоевать весь мир и таким образом европеизировать его, — сам по себе якобы хорош, плохи были лишь исполнители этой идеи.

В действительности это совсем не так. Все основные идеи национал-социализма, основанные на презрении к людям и требующие на своей завершающей стадии применения террористической власти, вполне соответствуют тем, кто их создал и проводил в жизнь.

Однако, утверждается далее, естественно возникающее мировое господство, складывающееся из взаимозависимости таких основных количественных факторов, как пространство, люди и сырье, оказывает, по существу, такое же насилие по отношению к тем, кто оказывается в невыгодном положении, какое они испытывают при диктатуре. Оставаясь как будто на мирном пути развития, одни люди с помощью экономической экспансии подчиняют своей воле всех остальных. Это преувеличено, и такие бедствия не идут ни в какое сравнение с военной катастрофой. И это неверно, потому что при этом забывают о принципиальной возможности мирным путем корректировать несправедливость, проистекающую из экономической власти. Между тем в сказанном заключена важная проблема, связанная с возможностью действительно создать мировой порядок. Экономическая власть также должна быть готова к самоограничению в соответствии с законами и подчиниться определенным условиям; она также должна служить идее мирового порядка, чтобы эта идея могла воплотиться в реальность.

Мировой порядок, продолжают эти критики, вообще не является желанной целью. Вполне вероятно, что его стабилизация приведет ко всеобщей тотализации знаний и оценок, к удовлетворенности и концу человеческого бытия, к новому спокойному сну духа, свободного от все более уходящих вдаль воспоминаний, к ощущению того, что всеобщая цель достигнута, между тем сознание людей будет деградировать и они превратятся в существа, едва ли достойные называться человеком.

Все сказанное здесь, быть может, справедливо применительно к людям мировой империи, если бы она существовала сотни, тысячи лет, но совсем нехарактерно для мирового порядка. Здесь всегда сохраняются элементы брожения, ибо мировой порядок не может быть завершен и все время претерпевает изменения. Постоянно требуются новые решения и мероприятия. Невозможно даже предвидеть, какие новые ситуации, которыми необходимо овладеть, возникнут при достижении какой-либо цели. Неудовольствие и неудовлетворенность будут искать возможность для нового прорыва и подъема.

И наконец, иные утверждают, что мировой порядок невозможен из-за самой природы людей и ситуаций, в которых договоренность исключена самой логикой вещей, и решение военным путем — «воззвание к небесам» — неизбежно. Человек несовершенен. Его вина будет в имущественном превосходстве, в том, что он не заботится о других, что бежит из упорядоченного состояния в хаос, а затем — в лишенную одухотворенности борьбу за власть, что в своем самоутверждении он порывает коммуникацию, выставляя требования, не подлежащие обсуждению, что стремится к уничтожению.

Идея мирового порядка. Вопреки всем отрицаниям возможности создать справедливое устройство мира мы на основании знания истории и исходя из собственного стремления постоянно задаем вопрос: сможет ли когда-нибудь все-таки осуществиться новый порядок, при котором все объединятся в царстве мира? На этот путь люди становятся с давних пор, повсюду, где они создавали государство, чтобы установить определенный порядок. Вопрос сводится лишь к тому, каких масштабов достигало подобное мирное сообщество, в котором решение конфликтов путем насилия приравнивалось к преступлению и влекло за собой суровую кару. В подобных больших сообществах уже господствовало — хотя и в течение ограниченного времени и под постоянной угрозой — ощущение надежности, господствовал тот этос, который служит основой правового порядка. В принципе нет границы, которая препятствовала бы стремлению расширить подобное сообщество до сообщества всех людей.

Поэтому в истории наряду со стремлением к насилию всегда присутствовала и готовность к отречению, к компромиссу, к взаимным жертвам, к самоограничению силы не только из соображений выгоды, но и вследствие признания правовых норм. Чаще всего эта позиция свойственна людям аристократического склада, обладающим чувством меры, внутренней культурой (примером может служить Солон); в меньшей степени среднему типу людей, которые всегда считают, что они правы, а все остальные не правы; и полностью это отсутствует у тех, кто решает споры насильственным путем, — они вообще не способны прийти к какому-либо соглашению и предпочитают наносить удары. Это различие между людьми подтверждает мнение, согласно которому в едином мире — будь то мировой порядок или мировая империя — спокойное состояние не может сохраняться длительное время, так же, как это было во всех предшествующих государственных образованиях. Ликование по поводу достигнутого pax aeterna[39]будет обманчивым. Преобразующие силы примут новые формы.

Человеку как существу конечному свойственны импульсы к сопротивлению, которые делают маловероятным, чтобы в мире мог быть установлен такой порядок, где свобода каждого была бы настолько зависима от свободы всех, что превратилась бы в абсолютную власть, способную полностью обуздать все препятствующее свободе — конечное стремление к власти, конечные интересы, своеволие. Скорее, надо считаться с тем, что безудержные страсти вновь вырвутся на поверхность, приняв новые формы.

Прежде всего, однако, следует помнить о существенном различии между тем, чего всегда может достигнуть индивидуум своими силами, и тем, во что может превратиться в ходе исторического процесса политический порядок внутри сообщества людей. Индивидуум может стать экзистенцией, способной обрести во временном явлении свой вечный смысл; группа же людей и человечество в целом может создать лишь определенный порядок, который является общим делом ряда поколений на протяжении истории и внутри которого формируются возможности и ограничения для всех индивидуумов. Однако порядок может существовать только посредством духа, который привносят в него единичные люди и который затем, в свою очередь, в чередовании поколений накладывает свой отпечаток на людей. Все институты рассчитаны на людей, каждый из которых единичен. Единичный человек — здесь решающий фактор (поскольку носителями этого порядка являются многие, большинство, почти все), и вместе с тем в качестве единичного он бессилен.

Крайняя уязвимость различных порядков, носителем которых является дух, служит достаточным основанием для того, чтобы с неуверенностью взирать на будущее. Иллюзии и утопии, правда, — существенные факторы истории, но не те, которые создают основу для утверждения свободы и гуманности. Более того, при осмыслении возможности или невозможности определенного мирового порядка решающим для свободы становится тот факт, что мы не устанавливаем в качестве цели какую-либо картину будущего или придуманную нами реальность, к которой якобы с необходимостью движется история, которую мы сами делаем основным объектом нашей воли, полагая, что, достигнув этой цели, история будет завершена. Никогда мы не обретем подобного завершения истории — оно существует для нас только в настоящем, только в присутствии этого настоящего.

Предел исторических возможностей таится в глубине человеческого бытия. Полное завершение никогда не будет достигнуто в мире человека, потому что человек является тем существом, которое всегда стремится выйти за свои пределы, и не только не бывает, но и не может быть завершен. Человечество, которое пожелало бы остаться только самим собой, утратило бы в этой замкнутости в себе свою человеческую сущность.

В истории мы можем и должны обращаться к идеям, если мы хотим сообща найти смысл в нашей жизни. Проекты вечного мира или предпосылок вечного мира остаются истинными даже в том случае, если данная идея не может служить конкретным осуществимым идеалом, более того, далеко выходит за рамки какого бы то ни было реального воплощения и навсегда остается невыполнимой задачей. Несмотря на то что идея составляет смысл всякого планирования, она никогда полностью не совпадает ни с предвосхищением возможной реальности, ни с самой реальностью.

В основе такой идеи заключено ничем не обоснованное доверие, твердая вера, что не все ничтожно, что мир — не только бессмысленный хаос, переход из небытия в небытие. Такому доверию открывают себя идеи, сопровождающие нас в нашей жизни во времени. Такому доверию представляется истинным и видение пророка Исайи, это видение всеобщего согласия, где идея превращается в символическую картину будущего: «И перекуют мечи свои на орала, и копья свои на серпы; не поднимет народ на народ меча, и не будет более учиться воевать»²⁹.

Вера

Стремление овладеть техникой на благо человека легло в основу двух главных тенденций нашего времени — социализма и мирового порядка.

Однако для их осуществления недостаточно использовать возможности науки, техники и цивилизации. Они не являются достаточно надежной опорой, так как могут в равной степени служить и добру, и злу. Человек должен черпать жизненные силы из другого источника. Поэтому в настоящее время и поколебалось доверие к науке; виной этому научное суеверие, неоправдавшие себя идеи Просвещения, утрата ценностей.

И традиционные великие силы духа не могут уже служить основой нашей жизни. Нет больше полного доверия и к гуманизму: он как бы отстранен, будто его вообще нет.

Не могут массы относиться с непоколебимым доверием и к церкви — слишком бессильной оказалась она перед лицом восторжествовавшего зла.

Тем не менее наука, гуманизм и церковь нам необходимы, и мы никогда не откажемся от них. Они не всесильны, содержат много досадных искажений, однако скрытые в них возможности являются необходимыми условиями для человека в его целостности.

Ситуация сегодняшнего дня требует возврата к более глубоким истокам нашего бытия, к тому источнику, откуда некогда пришла к человеку вера в ее особых исторических образах, к источнику, который никогда не иссякает для человека, обращающегося к нему. Если доверие к тому, что являет себя в мире, что дано в нем, не может быть положено в основу жизни, то эту основу надо искать в доверии к самым истокам всего существующего. Вплоть до настоящего времени мы лишь смутно ощущаем свою задачу, не более того. Пока еще мы все, по-видимому, оказываемся несостоятельными.

Вопрос заключается в следующем: как в условиях века техники и переустройства всех общественных отношений сохранить такое достояние, как огромная ценность каждого человека, человеческое достоинство и права человека, свобода духа, метафизический опыт тысячелетий?

Но подлинная проблема будущего, которая служит основным условием всех этих моментов и включает всех их в себя, состоит в том, как и во что будет веровать человек.

О вере нельзя говорить так, как о социализме, о тенденциях тотального планирования и тенденциях, противостоящих ему, о единстве мира или тенденциях к созданию мировой империи и мирового порядка. Вера не связана ни с целью нашей воли, ни с рациональным содержанием, превращающимся в цель. Ибо веру нельзя хотеть, она не выражается в определениях, на одном из которых мы должны остановиться, не укладывается в программу. Вместе с тем именно вера является тем всеобъемлющим, которое должно лечь в основу социализма, политической свободы и мирового порядка, так как только вера придает им смысл. Без веры нет доступа к истокам человеческого бытия; напротив, человек подчиняется в этом случае мыслимому, мнимому, представляемому, доктринам, а это, в свою очередь, ведет к насилию, хаосу и крушению. Правда, о вере нельзя говорить как о чем-то осязаемом, очевидном, но, быть может, нам доступно ее истолкование. Можно ведь кружить вокруг своих возможностей. Попытаемся это сделать.

Вера и нигилизм. Вера есть то объемлющее, что руководит нами, даже тогда, когда рассудок, по всей видимости, опирается только на свои собственные законы. Вера не тождественна определенному содержанию или догмату — догмат может быть выражением исторического содержания веры, но может и вести к заблуждению. Вера есть то, что наполняет сокровенные глубины человека, что движет им, в чем человек выходит, возвышается над самим собой, соединяясь с истоками бытия.

Самопостижение веры совершается только в ее исторических формах, ни одной из этих форм не дано — если она не хочет быть нетерпимой, а тем самым ложной — считать себя единственной, всеисключающей истиной для всех людей; однако всех верующих объединяет тайная общность. Противником их всех, противником, который потенциально заключен в каждом человеке, является только нигилизм.

Нигилизм — это погружение в бездны неверия. Может создаться впечатление, что человек в силу своей животной натуры может жить, непосредственно руководствуясь инстинктом. Однако это невозможно. Человек может, как сказал Аристотель, быть только чем-то большим или меньшим, чем животное. Если он отрицает это, стремясь жить просто по законам природы, как животные, то на этот путь он может вступить, только сознательно приняв нигилизм, а тем самым — с нечистой совестью и предчувствием гибели. Но и в своем нигилизме он цинизмом, ненавистью, негативностью мыслей и действий, состоянием постоянного возмущения доказывает, что он — человек, а не животное.

Ведь человек — это не просто существо, руководимое инстинктом, не просто вместилище рассудка, но такое существо, которое, возвышаясь, как бы выходит за свои пределы. Его сущность не исчерпывается тем, что может служить предметом физиологического, психологического или социологического исследования. Он сопричастен всеобъемлющему, что только и делает его самим собой. Мы называем это идеей, поскольку человек есть дух, называем это верой, поскольку он есть экзистенция.

Человек не может жить без веры. Ведь нигилизм в качестве противоположного полюса веры также существует только в своем отношении к возможной, но отрицаемой вере.

Все то, что сегодня совершают люди, ориентируясь на социализм, планирование, мировой порядок, становится полностью реальным и осмысленным отнюдь не в силу рационального познания и не под воздействием инстинктов, но прежде всего в зависимости от того, как люди верят и каково содержание их веры — или как они в своем нигилизме находятся в полярной противоположности вере.

Ход вещей зависит от того, какими нравственными принципами мы действительно руководствуемся на практике, каковы истоки нашей жизни, что мы любим.

Аспект современного положения. Когда Рим объединил в пределах империи весь античный мир, он завершил то нивелирование, начало которого относится ко времени Александра Македонского. Нравственные узы наций ослабли, местные исторические традиции уже не служили опорой гордой, своеобычной жизни. Мир находил свое духовное выражение в двух языках (греческом и латинском), в упрощенной, рациональной нравственности, которая, не оказывая воздействия на народные массы, допускала и наслаждение как таковое, и безотрадное существование рабов, бедных, зависимых людей. В конечном счете человек обретал истину, уходя из этого мира зла. философия личной непоколебимости в сочетании с догматическими учениями или с элементами скепсиса — это особого значения не имело — стала прибежищем многих, однако в массы эта философия проникнуть не могла. Там, где, по существу, уже ни во что не верят, утверждается наиабсурднейшая вера. Самые разнообразные виды суеверия и учения о спасении странствующих проповедников, терапевтов, поэтов и пророков в невероятном переплетении моды, успеха и забвения создают пеструю картину, складывающуюся из фанатизма, восторженного поклонения, воодушевленной преданности, но одновременно и авантюризма, плутовства и мошенничества. Удивительно, что в этом хаосе в конечном счете на первый план вышло христианство, эта отнюдь не единообразная, но все-таки основанная на глубочайшем чувстве вера, с присущей ей безусловной серьезностью, которая сохранялась во все времена и вытеснила все остальные веры. Все это произошло не преднамеренно, не по заранее продуманному плану. Христианство стало служить определенным планам и намерениям только с правления Константина*; в ту пору, когда им стали злоупотреблять, оно уже существовало во всей своей исконной глубине и сохраняло во всех своих искажениях и извращениях связь с этой глубиной.

Наше время обнаруживает ряд аналогий с этим миром древности. Однако существенное различие состоит в том, что в античности нет параллели христианству наших дней, и мы не обнаруживаем ничего, что могло бы иметь для нашего времени то значение, которое имело тогда новое, изменяющее весь мир учение. Поэтому данное сравнение применимо лишь к отдельным явлениям, таким, например, как чародеи, круги их приверженцев и самые абсурдные учения о спасении.

Однако верованиям наших дней может быть дана и совершенно иная интерпретация. Когда говорят, что в наше время люди утратили веру, что церкви, по существу, бессильны и влияние их ничтожно, что основной чертой нашего времени является нигилизм, то часто приходится слышать в ответ следующее: это представление — результат применения ложного критерия, заимствованного из безвозвратно исчезнувшего прошлого. В настоящее время существует могучая, новая вера, способная сдвигать горы. Впрочем, это приписывали уже во времена Французской революции якобинцам и их вере в добродетель и террор, вере в разум, утверждаемой посредством радикального насилия. Так, либеральные движения XIX в. называли религией свободы (Кроче*) и, наконец, так, Шпенглер видел в концепциях религиозного типа, утвердившихся благодаря своей всепобеждающей силе убеждения, последние стадии культур. Подобно тому как для культуры Индии завершением является буддизм, для античности — стоицизм, для Запада им якобы является социализм. Религия социализма движет массами современных людей.

Тотальное планирование, пацифизм и тому подобное выступают как своего рода социальные религии. Они подобны вере неверующих. Человек живет не верой, а иллюзорным представлением о реальностях мира, о будущем и о дальнейшем ходе вещей, знание которого ему, как он полагает, дает его вера³⁰.

Нигилизм оправдывает это тезисом, который гласит: человек всегда живет иллюзиями. История не что иное, как смена иллюзий. На это можно возразить, что историю переполняют не только иллюзии, но и борьба с ними во имя истины. К иллюзиям всегда прежде всего склонен слабый, а в наше время человек, быть может, слабее, чем когда-либо. Однако у него еще остается единственный шанс, шанс слабого, — безоглядные усилия в борьбе за истину.

Нигилист и это назовет иллюзией. По его мнению, истины вообще не существует. И он кончает следующим тезисом: надо верить, безразлично во что, — необходимую иллюзию человек создает собственными силами и мог бы сказать: я в это не верю, но верить в это надо.

Если рассматривать веру в ее психологическом аспекте, не ставя вопрос о ее содержании, истине и объективности, то во всякой вере обнаруживается аналогия с верой религиозной: претензия на исключительную значимость своего представления об истине.', фанатизм, неспособность понять то, что находится за пределами собственной веры, абсолютные требования, готовность пожертвовать жизнью во имя своей веры.

Когда молодой Маркс пишет о новом, подлинном, не существовавшем ранее человеке, который лишь теперь пробудится к жизни, о человеке, который устранит свое самоотчуждение, то перед нами встает образ, близкий символу веры. Такое же впечатление создается, когда в наши дни прославляется в своей суверенности новый, работающий в условиях машинной техники человек — жесткий, отчеканенный в своих действиях, замаскированный, надежный, безличный.

Однако психологические черты не превращают всякую веру в веру религиозную. Напротив, они характеризуют именно суррогат религии и нефилософские по своему типу учения. Посредством рациональности, злоупотребления наукой, преображенной в догматизм научного суеверия, безусловно ложная идея о возможном совершенстве правильного мирового устройства превращается в искаженное содержание веры. И эти искажения обладают огромной силой воздействия, они могут быть очень опасны, могут привести мир на край гибели. В них нет нового содержания; более того, сама пустота этой веры предстает как коррелят к утрате человеком своей подлинной сущности. Для сторонников этой веры характерно то, что их уважение вызывает только сила и власть. Доводы на них не действуют, духовная истина не имеет для них никакого значения.

Поставим еще раз принципиальный вопрос: возможна ли вера без трансцендентности? Может ли человек полностью подчиниться чисто мирской цели, обладающей характером веры, поскольку содержание ее относится к будущему, следовательно, к тому, что как бы трансцендентно настоящему, поскольку оно находится в противоречии со страданием, с недостатками, со всей внутренне противоречивой действительностью настоящего? Подчиниться цели, направленной, как и большинство религиозных учений, на то, чтобы утешить, создать неправильное представление о настоящем, обещать награду в том, что не является сущим, наличным? И вместе с тем способно требовать — и с успехом — жертв и отречения во имя этого иллюзорного будущего?

Ведет ли эта вера, в которой исчезает всякое очарование, а вместе с трансцендентностью исчезает и прозрачность вещей, к упадку духовной жизни и деятельности людей? Остается ли в мире только умение, интенсивность труда и случайное принятие правильного решения, прометеево воодушевление техникой, усвоение непосредственно достижимого? Или этот путь ведет нас в новые глубинные пласты бытия, еще не различимые для нас, потому что мы еще не научились внимать их зову?

Мы считаем это маловероятным. Всему этому противостоит знание о вечных истоках человеческого бытия, о человеке, который в своем разнообразном историческом обличье, по существу, не меняется в своей вере, соединяющей его с глубинами бытия. Человек может скрыть от самого себя свою сущность, истоки своего происхождения, вытеснить из своего сознания то, что в нем было, исказить свою природу. Но он может и восстановить ее.

Это всегда возможно: из тайны обнаружения себя в сфере существования вырастает глубокое сознание бытия, этому сознанию необходимо мышление, и в мыслимом оно сообщается другим; сознание бытия обретает достоверность в любви — в любви открывается и содержание бытия. Из отношения человека к человеку, во внимании друг к другу, в разговорах, в коммуникации вырастает видение истинного и пробуждается непреложное.

Наши представления, мысли о вечном, слова, в которых мы это выражаем, меняются. Но само вечное измениться не может. Оно есть. Однако никто не знает его, и если мы теперь пытаемся представить сущность вечной веры, то при этом полностью осознаем, что подобные абстракции часто остаются едва ли не пустыми словами и что даже эти абстрактные формулировки не более чем историческое воплощение вечных идей.

Об основных категориях вечной веры. Мы делаем здесь попытки сформулировать сущность веры в нескольких положениях: вера в Бога, вера в человека, вера в возможности человека в мире.

Вера в Бога. Созданные человеком представления о Боге — это еще не Бог. Однако ведь познать божество мы можем только с помощью представлений — в качестве данного нам языка. Эти представления — символы, они историчны и всегда несоразмерны предмету.

Каким-то образом человек уверен в наличии трансцендентности — пусть даже это не более чем сфера ничто, где заключено все, это ничто, которое внезапно может стать полнотой и подлинным бытием. Божество — это истоки и цель, это покой. В нем человек защищен.

Человек не может утратить ощущение трансцендентности, не перестав быть человеком.

Негативные утверждения относятся к представлениям. Они проистекают из неизмеримой по своей глубине мысли о божественном присутствии или из бесконечности безмерных стремлений.