Прерывистость истории перевода во времени и в пространстве. От периодизации — к «событиям»

Прерывистость истории перевода во времени и в пространстве, о которой говорил Ван Оф, не есть прерывистость перевод­ческого опыта. Это прерывистость исторического описания, выбирающего наиболее яркие, значимые элементы из непрерывного как во времени, так и в пространстве процесса переводческой практики. Возможно, поэтому все исторические описания пере­вода ограничены в основном кругом одних и тех же событий: опыт первого коллективного перевода (Септуагинта), первые рас­суждения о разных видах перевода (Цицерон и Гораций), первые рассуждения о пользе перевода как риторического упражнения (Цицерон, Квинтилиан), первые оправдания и обоснования воль­ного перевода (Иероним), первые трактаты, посвященные пере­воду (Доле), первый машинный перевод и т.п. Одни из описаний более полные, другие — более скромные, но независимо от того, и каком объеме представлен в них переводческий опыт прошлого, все они построены как совокупность фрагментов, событий, выде­ляющихся тем или иным аспектом на фоне общего процесса пе­ревода. Поэтому если применить к этим описаниям требование непрерывности, обязательное или, во всяком случае, желательное дня любого исторического описания, то придется признать, что они лишены историчности.

Но на самом деле это не так. Историчность фрагментарных описаний истории перевода в том, что они рассматривают перевод на фоне иных событий в истории общественной жизни человеческого общества, прежде всего событий в области языка и ли­тературы. Так, наследие Цицерона интересно нам не столько по­тому, что он сочинял в античный период, сколько потому, что он рассуждал о переводе в период утверждения латинского языка как языка не менее выразительного, чем греческий. Трактаты Доле и Дю Белле интересны не потому, что они написаны в эпо­ху Возрождения, а потому, что в этот период французский язык начинает вытеснять латынь, отвоевывая у нее все более существенные общественные функции; переводческий опыт Мартина Лютера связан с аналогичными процессами в немецком языке в Польшей степени, чем с теологическими идеями Реформации. Взгляды на перевод в России XVIII и начала XIX в. также были обусловлены состоянием русского языка.

На переводческую практику, на теоретическое обоснование тex или иных переводческих решений влияли и литературные процессы. Они формировали общественное мнение о критериях оценки перевода, нередко противопоставляя верность изяществу слога. Классицизм, романтизм, символизм, реализм диктовали переводчикам разные, иногда противоположные правила «хороше­го» перевода. Но и в этих процессах можно усмотреть языковые основания. Ведь они, так или иначе, отражают состояние языка, степень его развития, устанавливая определенные нормы исполь­зования его выразительных средств. Речь идет уже не только о способности или неспособности переводящего языка передать эс­тетическую ценность текста оригинала. Переводной текст должен обладать самостоятельной эстетической ценностью, иногда вопре­ки тексту оригинала.

Таким образом, история перевода развивается на фоне исто­рии языка и литературы. Она оказывается прерывистой во време­ни и в пространстве потому, что языки и литературы развиваются по-разному. XVI—XVII вв. были важным этапом для развития многих современных европейских языков, поэтому именно в этот период обостряется интерес к переводу и его роли в становлении и совершенствовании переводящего языка во Франции, Герма­нии, Чехии, Англии. Для русского языка такой период наступает позднее, с началом петровских реформ, и продолжается до середи­ны XIX в. Интереснейшие события в истории перевода происхо­дили в Канаде, где на протяжении долгого времени французский язык соперничал с английским. Подобных примеров фрагментар­ности истории перевода можно привести немало. Вряд ли целе­сообразно пренебрегать интересными явлениями в истории пере­водческой мысли, возникавшими в те или иные периоды, в тех или иных странах и связанными, как правило, с именами отдель­ных личностей, чья переводческая деятельность повлияла на раз­витие мировой культуры.

Что же касается теории перевода, то она, имея тот же объект наблюдения, что и лингвистика, т.е. речевую деятельность, воз­никает в недрах лингвистики и следует за ней, принимая ее мето­ды и ассимилируя ее идеи. Поэтому история науки о переводе, а не переводческой критики, начинается тогда же, когда и история языкознания.

Когда возник перевод?

Вернемся к первому и самому сложному вопросу из тех, что были поставлены Ван Офом, а именно, когда возник перевод. Ра­зумеется, дать точный ответ на этот вопрос вряд ли возможно, ведь история перевода прерывиста не только во времени, но и в пространстве. Тот факт, что мы находим исторические докумен­ты, свидетельствующие о переводческой деятельности в глубокой древности в каком-либо одном уголке мира, не дает достаточных оснований утверждать, что перевод не существовал еще раньше и другом конце света, но об этом не сохранилось свидетельств. С известной долей уверенности можно лишь утверждать, что перевод возник в глубокой древности, сразу после того, как возник­ла потребность в общении между народами, племенами или еще какими-либо этническими группами, говорящими на разных языкаx. Таким образом, вопрос о возникновении перевода непосред­ственно связан с вопросом о возникновении языков мира. Одной из распространенных теорий происхождения языка является так называемая теория моногенеза (от греч. monos — один и genesis — рождение), согласно которой человеческий язык возник из одного источника. Эта теория тесно связана с теорией моногенеза человека. По этой теории, которую разделяют многие антропологи, человек современного типа Homo sapiens появился в результате единичной мутации в одном месте Земли, скорее всего в Африке, около 100 тысяч лет тому назад. К этому же периоду относят и возникновение исходного праязыка, который около 30—40 тысяч лет тому назад мог распасться на отдельные диалекты, положив­шие начало разным языкам, по мере увеличения числа древних людей и их расселения по Африканскому и Евразийскому континентам.

Считается, что к этому периоду уже сформировалось опреде­ленное общественное устройство — первобытно-общинный строй, что в свою очередь предполагает расширение функций языка как средства общения.

Наличие некой общественной системы в условиях существова­ния некоторого числа языков позволяет предположить существование в тот период некоего подобия «международных» контактов, которые могли иметь форму обменов какими-либо предметами, совместной деятельности или, напротив, военных действий. Та­кие контакты в условиях уже сложившегося многоязычия вряд ли могли осуществляться без языкового посредничества первых пе­реводчиков, т.е. людей, знавших язык другого народа.