Исторические групповые фантазии

В предыдущих главах я ввел и использовал понятие «исторические групповые фантазии» как часть моей психогенной теории, описывающей, каким образом ценности, созданные в ходе эволюции отношений детей и родителей, претворяются в исторические изменения. В данном разделе исторические групповые фантазии определяются как такие разделяемые членами группы фантазии, которые являются (1) вытесненными на публичную сцену чувствами, связанными с индивидуальном поиском любви, и (2) позволяют людям использовать группу для высвобождения разделяемых индивидуальных чувств, (3) осуществлять подавленные желания, гнев и запреты, имеющие происхождение в схожем для всех детстве, и обеспечивать защиту от них. При этом (4) используются те же механизмы эго - расщепления, конденсации, реактивной формации и т. д. - что и в личных фантазиях, только (5) на групповом уровне фантазии выковываются в публичных дискуссиях (6) из материала недавних исторических событий, (7) распределяя групповые роли посредством психоклассов и (8) производя групповую динамику, которая может вести к краху групповой фантазии и к периоду параноидного коллапса, а также к намеренному ее восстановлению путем формирования групповой иллюзии, которая (9) проявляется в состоянии группового транса, могущего потребовать разрядки в насильственных исторических действиях.

Каждый из этих пунктов получит развернутую эмпирическую иллюстрацию в ходе дальнейшего изложения. Однако прежде всего, во избежание смешения понятия исторических групповых фантазий с такими понятиями, как «миф», «групповое сознание» и «национальный характер», я коротко разъясню, что подразумеваю под каждым из девяти элементов моего понятия.

(1) «Являются вытесненными, на публичную сцену чувствами, связанными с индивидуальным поиском любви». С тех пор, как Фрейд написал первую в мире психоисторическую статью «Леонардо да Винчи и воспоминания о его детстве» почти семьдесят лет тому назад,2 утверждение, что исторические групповые фантазии есть перенесенные на публичный уровень личные эмоции, стало банальностью. Но было далеко не столь очевидно, что в основе своей эти вытесненные чувства происходят от поисков человеком любви, что это перемещение, выходящее на уровень политики и религии, начинается в семье. Как многие психотерапевты до сих пор не признают, что их задача - помочь пациенту пройти «путь самораскрытия, цель которого - любовь» (слова Рубена Фаина3), так же и большинство историков до сих пор не признают, что предмет их исследования включает перенесенные на другой уровень эмоции, которые постоянно порождаются все теми же попытками дать и получить любовь.

Нетрудно представить людей, желающих получить любовь от лидера или группы или дать им свою любовь, но гораздо труднее вообразить, каким образом такие кровавые исторические события, как войны и революции, могут быть результатом поиска индивидом любви. Однако, если поразмыслить, это, быть может, покажется не сложнее, чем представить убийство или самоубийство составной частью поиска любви индивидом - к этому уже пришла психология личности. Только осознав, какое количество людей страдает внутренней пустотой, отчаянно цепляется за возможность любви, одержимо безудержной яростью - печальный результат отсутствия любви в большинстве семей на протяжении всей истории - психоисторик начинает оценивать всю значимость переноса на публичный уровень этой драмы неосуществленной любви, разочарования и враждебности.

Перенос влияния семьи на политическую и религиозную деятельность происходит двумя путями: (а) непрямым путем - стиль воспитания детей каждой эпохи дает определенный тип личности, который, в конечном счете, определяет групповые фантазии данного поколения, и (б) прямым путем - психосексуальные конфликты между мужчинами и женщинами, мужчинами и мужчинами в любой период истории являются источником исторических групповых фантазий, в какой бы искаженной форме ни предстали эти эротические фантазии, спроецированные и нашедшие проявление в историческом событии.

Я долго ломал голову над проблемой основных движущих сил, меняющих исторические групповые фантазии. В предыдущих статьях я пользовался рабочей теорией, что само течение времени служит достаточной причиной упадка и краха групповых фантазий, когда фантазийный лидер начинает восприниматься как слабый - явления, обнаруженные мной в ходе исследования эмпирического материала. Обоснование приводилось следующее; поскольку у групповых фантазий такая важная защитная функция, они по своей природе неустойчивы и, подобно защитным образованиям на уровне личности, подвержены разрушению - как из-за того. что подавляемое все равно выбивается в конце концов из-под заслона, так и из-за несоответствия действительности требованиям фантазии. В последнем из этих двух факторов особенно важную роль играет неспособность реального лидера оправдать ожидания, которые возлагаются на него как на фантазийного лидера - ведь группе требуется что-то вроде волшебного родителя, без всяких усилий справляющегося с эмоциональными потребностями и конфликтами группы. Вот почему в этой работе я до сих пор был склонен рассматривать взаимоотношения лидера и группы в более или менее материнском, доэдиповом ключе.

По мере исследования этого доэдипового материала в предыдущих статьях с использованием модели «лидера, терпящего неудачу в роли родителя» я подходил ко все более и более ранней символике в историческом материале, пока, наконец, в очерке «Джимми Картер и американская фантазия» не набросал теорию стадий групповой фантазии - «сила», «трещина», «крах» и «переворот» - и не провел параллель этих стадий с этапами самого раннего доэдипового события - рождения. Однако, чем больше я работал с историческим материалом, тем больше убеждался, что эта параллель с этапами рождения -лишь часть более сложной картины. Эти четыре стадии групповой фантазии, открытые мной эмпирически на историческом материале, проявляются не только в образных сравнениях, связанных с родами, они охватывают всю основную гамму ощущений группы, которые в конце концов сводятся к убежденности, что лидер ведет ее к краху. Обнаруженную мной символику «рождения заново» теперь можно поместить в более универсальную и всеобъемлющую схему. Теперь уже не актуален вопрос, присутствует ли родовая символика в историческом материале, ведь ее настолько много, что ни один психоисторик не сможет не обратить внимания на желание исторических групп родиться заново. На этот раз перед нами стоит вопрос, какое значение имеет групповая фантазия рождения, какую функцию она выполняет для группы. Начиная со стадии «краха», использование связанной с насилием символики рождения возрастает - как и связанной с насилием оральной, анальной и эдиповой символики - и причина этого в крушении сдерживающей групповой фантазии, которая держала в узде подавленные желания и обеспечивала защиту от них.

Мои предыдущие экскурсы в доэдипов материал были полезны для понимания символического содержания регрессивных фаз исторических групповых фантазий, но ограниченность рабочей модели, использованной в предыдущих статьях, стала причиной того, что я делал акцент на отношениях группы с лидером как с заботливой матерью. Будучи воспитанным на фрейдовском психоанализе, я часто задавал себе вопрос: «Где же в истории проявления эдипова комплекса?» Ведь в религии и политике нет в явном виде матери, которой надо добиваться, и отца, которого следует убить, и непохоже, чтобы история была открыто эротична. Если всех врагов, внешних и внутренних, рассматривать как отцов, то в политике только отцы. (А в религии только матери?) Такая ситуация долго приводила меня в замешательство. Лишь когда я подверг сомнению основную модель, рассматривающую лидера прежде всего как кормильца и воспитателя, а также традиционную модель политики как распределения благ, я стал склоняться к более всеобъемлющей модели, которая содержала бы трактовку движущих сил групповой фантазии помимо идеи «естественного ослабления заботы».

Ответ найти нетрудно, если задан правильный вопрос, звучащий так: «Если исторические группы регрессируют к различным доэдиповым ролям, связанным с материнской заботой, то что же является тем пунктом, от которого начинается регресс?» Ответ такой же, как и в случае с индивидуальными неврозами: эдипов конфликт.

Но кто же в исторических групповых фантазиях отец и кто мать? Ответ вряд ли будет столь уж очевиден; на его поиск уйдет вся остальная часть главы. Сейчас я полагаю, что воображаемый отец - это обычно фантазийный лидер, а матерью является обычно сама группа. Стало быть, главная сила, благодаря которой групповая фантазия движется с одной стадии на другую, и которую, следовательно, можно объявить основным источником движения всей истории - это постоянный перенос эротических фантазий, в том числе доэдиповых, организуемых эдиповой драмой убийства лидера-отца ради завоевания группы-матери.

Был ли лидер выбран группой, или он пришел к власти иначе и правит «силой», не столь уж важно. Если он и избирается, то выбирают его для того, чтобы потом сместить. Если говорить более точно, он должен каким-то образом справиться с неизбежным разочарованием группы и с ненавистью - то ли приняв героическую оборонительную позу, то ли отведя гнев на врагов, то ли путем своей собственной символической смерти. Не имеет значения и то что отдельные члены группы в принципе не могут «завоевать» группу как мать. Лидер-отец воспринимается как «обладатель» группы-матери, и любое действие индивида в истории носит след влияния этой основной групповой фантазии. Нарастание разочарования и гнева в адрес лидера - причина краха эффективной групповой фантазии и ощущения, что лидер слабеет; избежать этого лидер может, только если предпримет меры по укреплению своей кажущейся власти над группой, предстанет ее героическим спасителем или сумеет отвести гнев от себя на кого-нибудь другого.

Различные альтернативные пути, выбираемые фантазийными лидерами и историческими группами в попытке решить личные эмоциональные проблемы, будут в центре внимания последующих эмпирических разделов этой главы. В этой вводной теоретической части я хотел бы подчеркнуть странную роль лидера в нашей психогенной модели исторических групповых фантазий. В таких общепринятых моделях истории, как те, что предлагает политическая наука или социология, под лидером понимают соответственно источник власти или распределителя заботы. В моей же психогенной модели имеют место и та, и другая роли, но только в регрессивной позиции. Они имеют лишь побочное значение в разыгрывающейся первоначальной драме сдерживания от эдипова конфликта и защиты от него. Поэтому роли, связанные с властью и с материнской заботой, меняются в истории в зависимости от эволюционной стадии, достигнутой групповой фантазией, - иными словами, в зависимости от формы эротической жизни, характерной для данной исторической стадии.

Что представляют собой эти изменения формы исторических групповых фантазий, станет ясно дальше. Прежде всего, я хотел бы сделать одно замечание по поводу эмоциональной задачи фантазийного лидера. Конечно, лидер должен быть в достаточной мере мазохистом, чтобы принять на себя постоянную эдипову ненависть индивидов, составляющих группу, но ему надо быть в достаточной степени и садистом, чтобы солидаризироваться с ненавистью группы и убедить ее перевести этот гнев на кого-то другого. Разумеется, такой перенос негативных чувств часто подразумевает принятие лидером ответственности за чудовищные действия, предпринимаемые людьми, так что той толики садизма, которая в норме присутствует в каждом из нас, недостаточно для эффективного фантазийного лидера. Вдобавок лидер должен находить достаточное удовольствием «безумных» мыслях и поступках, чтобы позволить себе быть приемником постоянных психотических проекций группы - различной степени потери реальности, раскола личности, параноидальной подозрительности, мании величия, безудержной ярости и других форм психотического страха. Единственное, что действительно не нужно фантазийному лидеру - так это зрелость. Сплошь и рядом лидеры «успешно» руководят, несмотря на крайнюю эмоциональную расстроенность своей личности - тому доказательством служат Наполеоны и Сталины всех времен и народов.

Как станет видно из дальнейших разделов, тот факт, что групповая фантазия эпохи определяется меняющейся формой эротической жизни, ставит для психоистории одну из важнейших ее задач: определить уровень взаимоотношений между толами, достигнутый в ходе исторического развития личности, в каждую эпоху и в каждой группе. Психоистория пола существует еще только в проекте, но мы обладаем достаточным материалом, чтобы проследить, как эволюция сексуальных отношений отражается на истории. Любой шаг вперед в сексуальных отношениях между мужчинами и женщинами, будь это новая идеализация женщины в куртуазной любви средневековья, попытки исследовать сексуальность в браке в начале нового времени, изменения семьи под влиянием викторианского движения за права женщин или эмоциональные последствия современного феминистского движения - это всегда источник тревог, желаний, гнева и чувства вины, которые в любую эпоху переносятся в сферу политики и религии. По мере эволюции стилей воспитания детей, конфликты, вызванные эдиповым комплексом, решаются на все более высоком уровне, а следствием и индикатором этого процесса являются сексуальные отношения, меняющиеся от эпохи к эпохе, от группы к группе. Это справедливо и в отношении психоистории гомосексуальных чувств, до которых докопаться еще труднее, но которые играют решающую роль в понимании всех отношений власти между мужчинами. В самом деле, при изучении «власти» оказывается, что она является вопросом не столько военной силы сколько степени и формы гомосексуального подчинения большинства меньшинству в разные эпохи - то есть это один из предметов психоистории пола.

Психогенная теория исторических групповых фантазий меняет направление каузальных связей между социальными институтами и частными эмоциями людей, любовью и ненавистью, принятое в других теориях истории, на обратное. С точки зрения психогенной теории личные эмоции не «отражают» экономическую или социальную «базу» определенного периода, а определяют экономические и социальные формы каждой эпохи. Например, авторы, утверждающие приоритет социальных явлений, - от Фридриха Энгельса до Стивена Маркуса - приходят к выводу, что собственническое обращение мужей с женами было отражением экономической собственности на материальные блага, а сексуальное отношение к женщине, выражающееся капиталистическими терминами наподобие «сохранение» и «потребление», тоже пошло из экономической сферы. По моему мнению, дело обстоит как раз наоборот. В семьях подрастающих детей приучают так относиться к своему телу, что те боятся собственной сексуальности и следуют определенному сексуальному кодексу, по которому надо «приберегать» желания для брака (а уже отсюда следует бережливость относительно товаров). Став взрослыми, эти дети проецируют эти сексуальные установки на экономическую сферу и вырабатывают групповую фантазию эротического материализма, помогающего им справиться с собственными сексуальными страхами. Идея «сбережения» и «растраты» мужской спермы постоянно присутствует в истории сексуальности, начиная с Аристотеля, поэтому вряд ли нова в капиталистическом периоде. В данном случае новым для групповой фантазии является то, что с сексуальной фантазией переплетаются деньги, и схема перераспределения денег служит защитой от страха кастрации. В реальном мире значительному количеству людей только в половой сфере действительно приходится бороться с желанием «растратить», а капиталисты на самом деле редко «копят» для укрепления своего капитала, как рисует их капиталистическая групповая фантазия. Так что стрелка причинно-следственной связи идет от психосексуальной сферы к экономической, а не наоборот.

Этот же принцип, разумеется, справедлив и для проекций эдиповых конфликтов, ненависти и любви на другие исторические групповые фантазии разных эпох. Одно из главных преимуществ исторических групповых фантазий - то, что перенос интрапсихических конфликтов на исторический уровень позволяет использовать групповое разделение для удовлетворения чувственных влечений (либидо) с помощью «хорошей» части группы и одновременного высвобождения подавленного возмущения против «плохой» ее части; при этом нет той раздражающей двойственности которая неизбежна в межличностных отношениях.

Все это имеет непосредственное отношение к тому психоисторическому открытию, что конечным результатом всех существовавших до сих пор в истории стилей воспитания детей были взрослые, которые в личной жизни более или менее сурово осуждали свои самые глубинные чувства и использовали исторический уровень для проекции этих чувств на других людей и другие группы, осуждая их уже в других людях. Таким образом, именно от умения психоисторика осознать ключевую роль переноса любви и ненависти на историческую арену зависит, сможет ли он (или она) разглядеть закономерность за ошеломляющей пестротой исторических событий, часто обманчивых и странных, удастся ли обнаружить в символах различных эпох - от Христа на кресте до ядерного гриба Хиросимы - их эротические групповые фантазии. Неспособность осознать это важнейшее положение приведет ко взгляду на исторические события как на уникальные явления, недоступные для научного исследования. Упором на вытесненные эмоциональные конфликты психоисторик радикально отличается от тех, кто при изучении истории подчеркивает потребность в равновесии внутри общества (социология) или понятие «культуры» как причины (антропология), или же считает, что исторические события - это прежде всего реакция на предыдущие исторические события (повествовательная история).

(2) «Позволяют людям использовать группы, чтобы освобождать разделяемые индивидуальные чувства». Одна из основ психоистории - принцип, гласящий, что индивиды получают большую психологическую выгоду, организуясь в группы и формируя, а затем воплощая групповые фантазии - такой выгоды не могут дать просто личные фантазии. Для психоисторика недостаточно одного лишь признания того факта, что в ходе групповой жизни каким-то образом формируются новые, разделяемые всеми фантазии, ведь такая формулировка затрагивает очень важный вопрос: какие же преимущества получают индивиды, организуясь в группы?

Едва ли можно усомниться, что для психического благополучия индивида исторические групповые фантазии просто необходимы. Люди, лишенные важнейших своих групповых фантазий, пусть даже их личная фантазия останется в полном порядке, почувствуют себя близкими к помешательству. Пожалуй, самые трагические примеры можно найти в докладах антропологов о группах, внезапно «декультурированных» в результате травматичного контакта с Западом или другими цивилизациями, потерявших свои ритуалы и верования. Трагическая утрата традиционных групповых фантазий ведет обычно к такому взрыву личных страхов. что. как правило, им на смену быстро приходят новые групповые фантазии апокалиптического содержания.5 Судя по всему, опаснее всего для человека - остаться без групповой фантазии, хуже положения не бывает.

Например. Германия и до первой мировой войны терпела поражения, но в тот раз проигрыш наступил так неожиданно, что Большинство немцев, как говорит в своей: работе Бинион, почувствовала «парализующий ужас», «настоящую панику», «полнейшее моральное крушение» со «столь катастрофическими и роковыми последствиями», что даже групповая фантазия об «ударе в спину», о коварном внутреннем враге не спасла от взрыва страхов.6 Это было не просто поражение в войне, а внезапное устранение фантазии о непобедимости Германии - другие военные поражения не приводили к таким жестоким групповым травмам. Как пишет Бинион: «Красноречивая запись сделана о поражении в дневнике одного немецкого моряка в октябре 1918 г.: «Мы проиграли войну, и как будто наступила ночь... немецкий народ оказался в кромешной тьме. Что с нами будет теперь? Поражение обрушилось на нас сразу всей тяжестью...» Есть масса других поразительных свидетельств моральных последствий провала. Вот что говорит Франц Шаувекер: «В один миг рассеялись самые грандиозные мечты. Внезапно оказалось, что все было зря. Мир теперь кажется бессмысленным». Эрнст Юнгер сначала почувствовал себя слабым и ранимым, потом развились «симптомы, которые, как при хронической болезни, проявлялись то более, то менее четко, но полностью не исчезали. Было, например, такое чувство, как будто что-то очень сильно давит...»7

Итак. группа понесла скорее не материальный, а психологический урон, который, по всеобщим ощущениям, был гораздо опаснее, хотя и утрачены были «всего лишь фантазии». Здесь следует подчеркнуть, что я никоим образом не хочу сказать, что человеческая история - это проекции личных страхов, и ничего больше, или что история определяется исключительно историческими групповыми фантазиями. Как и любые группы, исторические группы должны выполнять достаточно большую реальную работу, а не только иметь дело с фантазиями, и эта работа определяется материальной действительностью в не меньшей степени, чем психологической. Когда группа страдает от эпидемии чумы, извержения вулкана или от нашествия монгольских орд, эти материальные события, несомненно, влияют на историю группы, и для выяснения их причин следует обратиться к наукам эпидемиологии, вулканологии и демографии. Психоистория же, в качестве самостоятельной науки об исторической мотивации, посредством теории исторических групповых фантазий может объяснить, чего можно ожидать в различных ситуациях от групп различного психосексуального уровня, с различным типом личности, с разной силой эго, страхами и способами решений конфликтов. Что же касается вопроса, что «важнее» в какой-либо момент истории для группы - психологическая или материальная действительность, то все зависит от того, что является для нее более грозным - извержение Везувия или свои собственные групповые фантазии.

(3) «Осуществлять подавленные желания, гневи запреты, имеющие происхождение в схожем для всех детстве, и обеспечивать защиту от них: То, что одна из главных функций исторических групповых фантазий - помочь справиться с подавленными желаниями, гневом и запретами, коренящимися в детстве, является, пожалуй, самой полемичной частью понятия, ведь историки в общеупотребимом смысле ни в чем так не уверены, как в том, что публичные действия взрослых обусловлены предыдущими историческими действиями взрослых, а не характером отношений в семье. Одна нация выигрывает войну у другой, та строит фантазию мести... конечно же, причиной фантазии становится военный разгром. Однако здравый смысл в данном случае ошибается, ведь военное поражение очень часто не приводит к фантазии мести. Лишь когда историческое событие решает важную подсознательную задачу, оно действительно имеет большие последствия. (То же относится и к личным событиям, ведь если событие детства, каким бы оно ни было «драматичным», не вплетается в личную фантазию, которой движет желание, оно не оказывает влияния на дальнейшую жизнь.) Если военное поражение не будет подсознательно связано с подавленным гневом чисто личной сферы, то оно не вызовет у народа фантазий национальной мести, люди просто скажут друг другу: «Слава Богу, что наконец-то это все позади. Давайте не будем больше ввязываться в эти ужасные войны».

Все это не означает, что исход исторического события сам по себе «не имеет значения». На самом деле, это достаточно важно - победила или проиграла Германия в первой мировой войне. Вопрос в том, насколько это было важно и что это означало. Строго говоря, утверждать, что поражение Германии в первой мировой войне стало причиной второй мировой войны, настолько же ошибочно, как утверждать, что человек развелся во втором браке потому, что этим же окончился первый - на самом деле оба брака окончились неудачей по причинам, связанным с детством этого человека, его психосексуальным развитием и чертами личности в настоящий момент. Одна из наиболее настоятельных, но в то же время наиболее благодарных задач психоисторика - найти истоки исторической групповой фантазии в детстве и проследить схему ее развития, сходную для членов. группы. Задача эта требует досконального знания истории детства исследуемой группы, эмпирического исследования типичных для группы схем психосексуального развития, скрупулезной работы по изучению биографий характерных фигур, сыгравших важную роль в формировании и осуществлении групповой фантазии, и мастерства в прослеживании связей между обстоятельствами детства и замаскированным содержанием групповой фантазии.

(4) «При этом используются те же механизмы эго - расщепления, конденсации, реактивной формации - что и в личных фантазиях». Чтобы расшифровать историческую групповую фантазию, психоисторик должен в совершенстве знать все защитные механизмы эго, с помощью которых интерпретируют личные фантазии, сновидения и мифы, как это описывается в психоаналитической литературе за последние восемьдесят лет, а кроме того, уметь открывать новые механизмы, характерные только для групповой фантазии. Иногда эти искажения очевидны, по крайней мере, тому, кто сам не участвует в исследуемой групповой фантазии - ведь легче всего анализировать фантазии других людей, которые сам не разделяешь. Но в большинстве случаев буквально годы уходят на разгадку и разоблачение нескольких уровней маскировки, под которыми скрывается суть таких с виду простых, а на самом деле крайне запутанных и нагроможденных исторических групповых фантазий, как «крестовые походы», «охота за ведьмами», «божественное право королей», «протестантское мученичество», «сецессия Юга», «Дело Дрейфуса», «ноябрьские преступники», «еврейские отравители», «Кубинский ракетный кризис» и т. д. Кроме того, исторических групповых фантазий в один и тот же момент присутствует несколько, они связаны друг с другом и, подобно личным фантазиям, могут быть классифицированы в соответствии со своими психологическими взаимосвязями в эмоциональной жизни обладающих ими людей.

(5) «Выковываются в публичных дискуссия». Чтобы фантазия считалась исторической групповой фантазией, недостаточно, чтобы она всеми разделялась, - она должна еще сформироваться в течение некоторого периода времени через публичное общение. Люди, лежащие на пляже, могут в какой-то момент все сразу разделять фантазию, будто занимаются на солнце любовью, но она остается на уровне личной фантазии, просто появившейся одновременно у большого количества людей. Групповая фантазия открыто развивается в течение некоторого времени, когда разные люди предлагают различные ее варианты, пока не будет найдена оптимальная формулировка, отвечающая подсознательным потребностям наибольшего числа людей в данный исторический момент.

Тем, кто не понимает всей грандиозности эмоциональной работы, идущей, пока формируется групповая фантазия, идея ее публичного обсуждения покажется просто смешной. Мой излюбленный пример работы, идущей в период формирования исторической групповой фантазии - первые теологические диспуты христиан, как, например, Никейский собор в 325 г. н.э., где можно отчетливо пронаблюдать процесс выковывания такого образа христианского божества, который удовлетворил бы эмоциональные потребности людей того времени. Был ли Христос богом или человеком; как он страдал; как умер; насколько он был отделен от Бога;

испражнялся ли он; как он родился; осталась ли девственная плева его матери в целости после его рождения и т. д. - все эти вопросы были обусловлены страхами и затрагивали мощные личные фантазии детства, разделявшиеся тогда всеми. Наблюдая диспуты по вопросу, был ли Христос «единосущен по плоти», начинаешь осознавать, какая мелочно-педантичная, но в то же время очень важная работа по формированию групповой фантазии идет на ее ранних стадиях.

Конечно же, публичный характер дискуссий в период формирования фантазии облегчает работу психоисторика, потому что дает документальные свидетельства без которых не разглядеть конфликтующие эмоциональные течения внутри групповой фантазии, ведь ожесточенные споры из-за мелких разногласий в начале процесса формирования часто бывают проявлением подсознательных конфликтов, которые в окончательной формулировке предстают в сглаженном и полностью замаскированном виде. В нашем примере за никейской формулой - Христос «из одной субстанции с нами по его человечности» - скрывается сгусток личных фантазий, в котором весьма трудно, если вообще возможно, разобраться, зная лишь эту окончательную формулировку. Точно .так же психотерапевт не разберется в том сгустке, который представляет собой сновидение, если не прибегнет к свободным ассоциациям. Психоисторик часто пользуется обширнейшей документацией, которая, как и свободные ассоциации, позволяет обнаружить фантазии и страхи, скрывающиеся за окончательной формулировкой, - в данном случае никейской формуле предшествует вся история арианской полемики.

Разумеется, факт «публичных дискуссий» на стадии формирования групповой фантазии не означает, что подсознательное содержание фантазии всегда проявляется в них в явном, незамаскированном виде. Как мы подробно разберем вскоре, общение по поводу групповых фантазий происходит посредством зашифрованного языка: эмоционально сильных образов, метафор, сравнений, языка тела и других словосочетаний и выражений с большой эмоциональной нагрузкой, которые тщательно спрятаны среди более нейтрального контекста, с тем чтобы отрицать выход этих эмоций на уровень сознания.

(6) «Из материала недавних исторических событий». Основной догмат повествующей истории, гласящий, что любое историческое событие - это просто реакция на предыдущие исторические события, оказывается рациональным обоснованием групповой фантазии, поддерживающим ее существование. Насколько очевидным кажется человеку, участвующему в групповой фантазии, что нации просто реагируют на события «единственным возможным для них образом», настолько трудно психоисторику показать подсознательный выбор, скрытые цели и мотивацию исторических «ошибок». Исторические «ошибки», как и «обмолвки» в частной жизни, мотивированы. В самом деле, ведь понятие «Мюнхенской ошибки», которое можно найти в любом труде по истории второй мировой войны, тоже является частью групповой фантазии. Кто, как не психоисторики, изобретет науку об ошибках, которая докопается до скрытой мотивации ошибок вместо того, чтобы принимать мнение общественности той или иной эпохи.

Как я уже заметил раньше, исторические события только в том случае приобретают эмоциональную значимость, если занимают определенное место в формирующейся впоследствии групповой фантазии. Иначе историческое событие не оставит следа, каким бы ни было его «реальное» значение, - оно уйдет, как зыбь на воде, если только не потребуется в дальнейшем для каких-либо новых групповых фантазий. Люди удивляются, почему, например, интерес к Холокосту растет и падает, как будто удовлетворяя какие-то скрытые потребности каждого поколения, но на самом деле это не исключение, а закономерность, применимая к любому историческому событию. Она становится наиболее очевидной, когда имеешь дело с далекими историческими событиями (все кажется более очевидным в отдаленном прошлом, ведь чем сильнее наше детство отличается от детства людей какой-либо эпохи, тем меньше мы разделяем их групповые фантазии). Услышав, например, как англичане в 1066 г. объяснили успех вторжения Вильгельма - они, англичане, слишком часто отправляли своих детей в Ирландию, и поэтому Бог на них прогневался - мы улыбнемся: какую абсурдную связь они установили между двумя историческими событиями. Однако сами мы постоянно делаем то же самое, пытаясь скрыть фантазийные мотивы своих нынешних исторических действий.

Один свежий пример: когда Америка узнала, что на 38-й широте идут бои между Северной и Южной Кореей, последовал вывод, что Северная Корея предприняла одностороннее вторжение в Южную Корею под командованием русских. В этом даже мало кто усомнился. Доказательства обратного просто проигнорировали - что Северная Корея не была мобилизирована для войны, что президенту Южной Кореи Ли Сын Ману угрожало смещение законодательной властью, и поэтому у него был резон спровоцировать войну, что Россия только перед этим вышла из Совета Безопасности ООН и явно не ожидала этих боев - все эти доводы оставили без внимания в «порыве единства и чувстве облегчения», которое испытала вся Америка, узнав о войне.8 На американского союзника «напали» - как же можно было не «ответить»? На самом деле у Америки было много вариантов, как поступить, а виновниками того, что конфликт проявился, были мы сами, несколькими неделями раньше объявив Корею вне своего оборонного периметра, - но это все были неприятные факты, отброшенные групповой фантазией, которой нападение было стимулом, а передвижение наших войск ответом. Задача модели «стимула - ответа», как и бихевиористских рассуждений, - на самом деле скрыть, а не выявить мотивы; в данном случае типичный повествовательный историк со своим бихевиористским подходом маскирует внутренний источник нашего желания воевать в Корее.

(7) «Распределяя групповые роли. посредством психоклассов». Историческая драма, вызываемая последовательными циклами групповых фантазий, включает разделение различных групповых ролей, которое, как я считаю, отражает скорее психоклассы (стили воспитания детей), чем экономические классы. Основной тезис, на котором базируется психогенная теория истории, гласит, что эволюция стилей воспитания дает новые исторические типы личности, из нескольких таких типов личности состоит общество в любой момент времени, ценности наиболее передового психокласса сталкиваются с ценностями остальных, более старых, и это-то столкновение ценностей и отражается затем в каждой новой групповой фантазии. В этих драмах исторические роли распределяются между психоклассами, которые лишь очень приблизительно совпадают с экономическими классами.

В этом контексте весьма показательным будет сравнение ролей в революциях, приведших к созданию современных национальных государств. Во Франции в восемнадцатом веке стили воспитания детей серьезно отличались в разных экономических классах, поэтому во Французской революции разделение ролей сильнее, чем в других странах, совпадало с экономическими классами (что и дало Марксу эмпирическую основу для экономической теории истории). А вот в Англии, где разные стили воспитания детей были привязаны больше к различным религиозным группам, в гражданскую войну раскол пошел скорее по религиозному, чем по экономическому признаку. В случае же с Американской революцией все признают, что ни экономическими, ни религиозными причинами не объяснить, почему тот или иной индивид становился повстанцем или роялистом; только изучив семьи и установив, чем отличалось детство членов двух групп, можно понять групповые роли. В американской гражданской войне страна раскололась на Север и Юг в первую очередь не из-за экономических интересов, а потому, что такое географическое разделение очень точно совпало с разделением на психоклассы - Север изначально заселялся более передовыми психоклассами, главным образом, целыми семьями, бежавшими от преследования за свои передовые религиозные взгляды, в то время как поселенцы Юга в большинстве своем были (1) холостыми мужчинами, (2) поздними сыновьями, отвергнутыми своей семьей и получившими меньше родительской заботы по сравнению со старшими братьями, и (3) каторжниками, слугами и другими личностями низкого психогенного уровня. Таким образом, даже когда группа на первый взгляд кажется расколотой по экономическому, религиозному или географическому признаку, на самом деле раскол объясняется распределением ролей между психоклассами.