Формирование американской личности путем психологического видообразования

История - действительно театр.
Этот сценарий она отстаивала до конца.

Что породило Америку? Что превратило группу тоталитарных и фанатичных англичан, охотников за ведьмами и за головами, в нацию неистово независимых янки за срок меньший, чем столетие? Какие же внезапные психические изменения в мире, приспособленном к по-зимнему медленным переменам в историческом типе личности, сорвали с европейского человека его застывшую феодальную маску и высвободили неистовый индивидуализм, который в конце концов привел к созданию первой в мире современной демократии?1 Что-то новое произошло с личностью в Америке. Кондорсе думал, что американцы «вышли из истории», Тюрго называет их «надеждой человечества». Многие соглашались, что это произошло. Но что вызвало это?

Последние 200 лет историки отвечали на этот вопрос односложно: Америку породили деревья. Деревья и открытое пространство дали колонистам эту свободу начать с нуля, сменив сложную европейскую иерархию на безначальственную американскую простоту.2 К сожалению, такое «природное» объяснение сталкивается с двумя проблемами. Во-первых, важнейшие общественные институты в нетронутом виде принесли в Америку сами колонисты в своих головах, и два поколения колонистов после высадки пуритан в Новой Англии были такими же тоталитарными, кастовыми и нетерпимыми, как везде в Европе. Несмотря на эти деревья. Во-вторых, если деревья, открытое пространство и бодрое начало могли породить демократическую личность, то почему же этого не произошло в Бразилии, в Мексике или в Сибири?

В поиске причин, породивших Америку, историкам больше всего мешает их обязательное допущение, что «исторические события» вызываются предшествующими «историческими событиями». Поэтому большинство исторических объяснений по сути и ныне повествовательны. Америку породило историческое событие -столкновение колонистов с Природой. На самом деле ошибочно изначальное методологическое допущение: в научном смысле историческое действие не обрекает группу людей на определенное действие в будущем и не может, следовательно, быть его причиной. Наша война с Японией была вызвана не Перл-Харбором - будь мы другими, не стали бы давать сдачу. Научное объяснение причин исторического события в любом случае должно включать описание того, как формировался исторический тип личности, в том числе в детстве. Таким образом, по своей научной сути вопрос «что породило Америку?» оказывается близок к вопросу «что породило жирафа?» И тот, и другой требуют эволюционного ответа. Жираф - продукт биологического видообразования, обособления от определенного предкового млекопитающего путем отбора в изолированной ответвившейся популяции на определенном этапе биологической эволюции в некоторых условиях естественной среды. Америка - это продукт психологического видообразования, обособления от определенной предковой в психологическом отношении нации путем отбора в изолированной ответвившейся популяции на определенном этапе эволюции детства в некоторых условиях групповой среды. Как биологическая структура передается через гены, так и психическая структура передается через «психогенные» взаимодействия ребенка и родителя. Как современные комплексные исследования по эволюционной биологии изучают процесс генетического мутирования как основной источник новых генотипов,3 так и современная научная психоистория изучает психогенное взаимодействие между матерью4 и ребенком как исходный источник психотипов - новых исторических типов личности.

Самое неожиданное - то, что психологическое видообразование, как и биологическое, оказывается строго закономерным процессом. Психические изменения проходят через стадии, которые можно назвать «психогенными стилями». Они аналогичны стадиям эволюции биологических таксонов. Каждое новое поколение матерей воспитывает очередное поколение детей и пытается удовлетворить их потребности новыми, более передовыми способами, чем те, которые испытали в детстве сами.

Каждый шаг вперед в психогенном стиле уменьшает эмоциональную дистанцию между матерью и ребенком. Потребности ребенка вызывают у взрослого тревоги. Свойственный античности стиль детоубийства справлялся с этими страхами благодаря таким мерам, которые постоянно ставили под угрозу жизнь ребенка. Очень часто доходило до детоубийства, совершавшегося в равной степени богатыми и бедными. Средневековый стиль отказа не убивал, но постоянно отвергал ребенка, отправляя его к кормилице, на воспитание в чужую семью или в монастырь. Стиль двойственности, распространившийся в эпоху Возрождения, рассматривал ребенка как безнадежного грешника, носителя зла, и в то же время сильно идеализировал его. В восемнадцатом веке благодаря распространению навязывающего стиля появились матери, которые могли уделить ребенку толику своей любви, но лишь при условии полного контроля его эмоций. В настоящее время преобладает социализирующий стиль, при котором родители в неявном виде манипулируют ребенком, главным образом заставляя его почувствовать вину или проникнуться родительскими целями.

Каждый психогенный стиль, в свою очередь, дает исторически новый психотип взрослого: типичный для античности шизоидный характер уступает место аутичному характеру средневековья, порожденному отказом от детей; за маниакально-депрессивным характером позднего средневековья идет компульсивный характер начала нового времени - результат навязывающего воспитания; и, наконец, для современного общества обычны различные типы тревожного характера.

Каждый из этих стилей отношения родителей к детям является историческим достижением. Дарвин первым обратил внимание на то, что эволюционное древо вполне может служить и схемой классификации, поскольку эволюционные ступени не отмирают, а существуют в виде современных представителей. Это справедливо для любой эволюционной схемы, поэтому последовательность психогенных стилей прошлого - это одновременно и перечень современных психоаналитических типов личности, представляющих собой результат нынешней неоднородности стилей воспитания, в которой найдешь и битье, и сверхконтроль. свойственный навязывающему стилю. Почти все современные типы воспитания - это «психологические ископаемые», преобладавшие каждый в свою историческую эпоху аналогично тому, как современный класс рептилий в свое время был преобладающей группой позвоночных на Земле.

Параллелизм биологической и психологической эволюции не ограничивается тем, что и там, и здесь в соответствии с определенными закономерностями появляются новые формы. Некоторые из важнейших механизмов, определяющих различные эволюционные пути, тоже оказываются одинаковыми. Так, два эволюционных механизма - отбор и изоляция - оказываются в центре не только современной теории биологической эволюции, но и психогенной теории истории, особенно в нашем случае с эволюцией американской личности. Что касается процесса появления новых вариантов путем мутирования или психогенного взаимодействия матери и ребенка, это лишь половина разговора. Не менее важны закономерности, определяющие рост и сохранение нового варианта. Теперь, когда мы уже сказали о механизмах отбора и изоляции, оставим Тему «происхождения психовидов» и вернемся к нашему вопросу: «Что породило Америку?» Когда биологический вид колонизирует новую местность, то в географическую изоляцию попадает ограниченное число особей, и отклоняющиеся варианты не «разбавляются», как в большой популяции-родоначальнике. Так же и в Америку, в географическую изоляцию, первоначально попало небольшое число матерей из европейской популяции, поэтому отклоняющиеся психогенные варианты не «растворились» среди менее продвинутых стилей взаимоотношения родителей и детей. Таким образом, американские колонии были обогащены представителями новых психовидов - нечто вроде Галапагосских островов психоистории.

Давайте взглянем на этих необычных матерей. Это был семнадцатый век, его эволюционный момент мы определим как закат амбивалентного стиля воспитания.

Из маленьких девочек все чаще и чаще вырастали матери нового типа, и этот процесс достиг такого размаха, что в истории детства наступил поворотный момент, когда детей женского пола практически перестали убивать как якобы недостойных жизни, второсортных. А ведь практика убийства девочек восходит даже не к античности, а к еще более глубокой древности - к нашим палеолитическим истокам. (Что касается ссылок на демографию здесь и в дальнейшем, смотрите приложение.) К сожалению, те маленькие девочки, которые знают об убийстве родителями их братьев или сестер, очень часто вырастают плохими матерями. В античности детей убивали открыто, поэтому даже у богатых родителей «практически никогда не было больше одной дочери». В средние века детоубийство встречало слабое противостояние церкви, но его уровень снижался очень медленно, причем от девочек избавлялись гораздо чаще.5 Убивали либо открыто, либо отправляя к «нянькам-убийцам» с оплатой всего лишь на несколько недель вперед, либо очень короткое время вскармливая девочек грудью (меньше, чем мальчиков), отчего они становились восприимчивыми к болезням и умирали. Эти и другие формы избавления от детей преимущественно женского пола широко практиковались в то время. Как правило, в современном обществе девочки биологически выносливее мальчиков и умирают реже, но на графике, составленном по данным переписей населения в разные исторические эпохи, мы видим, что мальчиков примерно в полтора раза больше, чем девочек, и только в семнадцатом веке их становится примерно поровну. Это может служить доказательством убийства детей женского пола.

Даже в то время соотношение мальчиков и девочек сильно варьировало по областям и классам, что отражало разнообразие психогенных стилей в Европе семнадцатого века. Англия на столетие опережала Францию и на два столетия - остальную Европу по таким ключевым показателям, как снижение детоубийства, отказ от тугого пеленания, от передачи ребенка кормилице. Во Франции даже в восемнадцатом веке 80% парижских детей отдавались на несколько лет специально нанятым кормилицам в деревни, а по возвращении домой почти сразу отправлялись в школу или в ученики. Многие французы поэтому совершенно искренне говорили, как Талейран, что не провели под отцовским кровом и недели.6 В этот же период в Германии и в Италии родители еще кастрировали маленьких мальчиков, примерно каждого сотого, надеясь потом заработать на их певческих способностях. В России в это же время новорожденных детей полагалось «закалять», надолго окуная в ледяную воду. В Италии младенцев еще прибивали к телегам и выставляли на всеобщее обозрение в религиозной процессии: матери отдавали их на мучительную смерть в надежде, что их чадо, послужив религии, попадет на небо.7

Да, в начале семнадцатого века Англия опережала всю Европу по части заботы о детях, но особенно это касалось английского среднего класса, из которого вышли очень многие американские матери, которым первым принадлежало историческое достижение - новое отношение к детям. Когда английская знать по-прежнему отправляла детей к кормилицам, некоторая часть матерей среднего класса, особенно пуритан, стала брать на себя смелость лично присматривать за детьми и заниматься их воспитанием и вскармливанием. Эти матери впервые в истории не стали бояться огромных тревог и страхов, неизбежных при попытках истинной эмпатии к эмоциональным потребностям ребенка, которого кормишь грудью. Например, когда ребенок плакал оттого, что не хотел лежать спеленутым, такая мать не жаловалась, что «человек рождается в кандалах» - фраза, которая до тошноты повторялась всеми, начиная с Плиния,8 - а проявляла эмпатию и оставляла его распеленутым, невзирая на устрашающие предупреждения врачей. Французы говорили о неспеленутых английских младенцах, что это «весьма плачевное зрелище» и возмущались «вседозволенностью матерей... в Англии».9

Такие матери и стали фактором, сформировавшим американскую личность. Американские матери первые в истории вплотную испытали двойственные чувства к ребенку и начали формировать навязывающий стиль воспитания - черту нового времени. Следуя этому стилю, мать относилась к ребенку с большими вниманием и последовательностью, больше времени уделяла его воспитанию и лучше сдерживала свои эмоции, чем при всех предыдущих стилях. Подтверждений этому масса.

В колониальной Америке наблюдалась наилучшая пропорция числа девочек по отношению к мальчикам в мире, там меньше. чем во всех остальных странах того времени, от детей отказывались или избавлялись путем убийства. Америке не требовалось ни одного из тех громадных приютов для детей, которых так много было по всей Европе. В 1685 г. Сэмюэл Сьюолл рассказывает в дневнике, как увидел «первого из детей, которые были когда-либо... брошены в Бостоне».10 а в это время в сточных канавах Лондона или Парижа каждое утро можно было найти сотни детей. Вдобавок Америка первой стала вводить всеобщее школьное обучение и первой-начала кампанию против битья детей в школе11 и дома,12 первой прекратила отсылку детей к кормилицам13 и тугое пеленание14 и первой стала выпускать литературу по борьбе с мастурбацией у детей15 - верный знак, что навязывающий стиль начал распространяться всерьез. Нетрудно догадаться, что гости из Европы, глядя на такое воспитание, принимались горько сетовать, что детей в Америке «балуют», что из-за крайней «безнаказанности» они «становятся маленькими домашними тиранами» - отчасти из-за того, что американская мать не отдавала все свое внимание безраздельно отцу семейства и его гостям, а уделяла какую-то его часть детям.16

Дорогой ценой доставалась эмоциональная близость матери к ребенку при навязывающем стиле воспитания. Если парадигма предыдущего двойственного стиля звучала следующим образом: «Ты - то плохое, что внутри меня, я должен связать тебя и бить, ведь ты просто вместилище всего плохого, что во мне есть, спроецированного на тебя», то для матери нового навязывающего стиля она уже поменялась: «Ты плохой, но если я признаю тебя и подчиню твою внутреннюю жизнь полному контролю, то тебе будет позволено быть ко мне ближе». Поэтому американские матери оказались первыми людьми, страдающими манией тотального контроля, доходившего до такой степени, которая в наше время наблюдается лишь в редких клинических случаях. «Необходимо полностью подчинять их волю нашей, - заявил один американский родитель, - они обязаны в точности выполнять все, что мы потребуем».17 Ребенку еще не исполнялось года, а родители уже учиняли над ним «постоянный надзор», пытаясь «сломить его волю». Мать «боролась с волей» маленького ребенка до тех пор, пока тот не приучался подчиняться безоговорочно - немедленно реагировать на команды и полностью подавлять крик; Джонатан Эдварде назвал это «замечательным образцом послушания».18 При амбивалентном стиле воспитания мать устраивала ребенку постоянные клизмы, чтобы вычистить из него «всякую дрянь», в то время как мать навязывающего стиля впервые в истории начала приучать ребенка к туалету, причем довольно рано - с четырехнедельного возраста, тем самым устанавливая режим тотального контроля даже над его сфинктерами. #page#

Поскольку матери старались ограничить применение битья как метода воспитания, чаще приходилось прибегать к крайним психологическим мерам. Так, детям постоянно грозили, что сердитый Бог покарает их за непослушание смертью: «Он держит тебя над адской бездной, как держат над огнем паука или какое-нибудь отвратительное насекомое».19 Даже на уроках чистописания порой надо было писать по многу раз одну и ту же фразу:

«Запомни, что ты родился, чтобы умереть».20 Естественным результатом такого воспитания был ребенок, который, как Давид Феррис, чувствовал смерть «привычной подругой своих мыслей», или, как двухлетняя Элизабет Батчер, лежа в колыбели, размышлял над своей «грешной развращенной природой».21 Жизнь этих детей изобиловала психотическими эпизодами. Так, парижские дети иногда «начинали вести себя очень странно... залезали в отверстия, заползали под стулья или принимали разные причудливые позы, делали странные жесты...»22

Когда мать чувствует, что ребенок достаточно запуган и находится всецело под ее контролем, наступает счастливый момент: ребенок наконец допущен к матери, и это сладостное слияние с ней в воображении ребенка часто превращается в слияние с Христом. Эдварде рассказывает о четырехлетней Феб Бартлет (1735 г,). После бесконечный молитвы в чулане вместе с матерью она выслушала поучительный рассказ о наказании, ожидающем ее в аду, а потом отправилась снова в чулан молиться в одиночестве:

«Господи, пошли мне спасение! Молю, прости мне мои грехи!» Закончив молитву, девочка вышла из чулана, подошла к матери, села рядом и громко зарыдала... Мать спросила, боится ли она, что Бог не станет посылать ей спасение. Девочка ответила: «Да, я боюсь попасть в ад!» Мать попыталась ее утешить и сказала: «...Ты должна быть хорошей девочкой» ...Девочка продолжала плакать и что-то говорить, затем перестала и начала улыбаться; наконец, сказала с улыбкой на лице: «...Мама, мое будет Царство Небесное!.. Я люблю Бога!»23 Процесс обращения и у ребенка, и у взрослого состоит из стадий ужаса, унижения и, наконец, слияния с близкой, неотступной матерью - фантазии возвращения в адское чрево и «рождения снова» в симбиотическом состоянии единства с «нежным и любимым» «Светом вечным»24. Этот свет - слияние с материнским теплом - который прежде в историй был достоянием лишь мистиков с отшельническим образом жизни, теперь, с распространением навязывающего стиля, стал целью человека в детстве, юности и зрелом возрасте. Более того, к 1740 г. этот стиль распространился среди американцев настолько, что фантазия группового возвращения в чрево стала собирать их в религиозные группы - историки называют это «Великим пробуждением». Тысячи людей устремлялись слушать проповедников, которые играли материнскую роль - запугивали и позволяли собравшейся толпе пережить фантазию возвращения в чрево и рождения заново. Вообще религиозные переживания постоянно сопровождали людей с семнадцатого века, но лишь в восемнадцатом веке, когда появилось достаточное количество родителей с навязывающим стилем воспитания, по всей Америке стали собираться огромные толпы, чтобы послушать про адские муки, «трястись, кричать и визжать от дикого страха и падать в обморок» - все это должно было очистить души от зла и приблизить к чудесному слиянию с Богом.25

Американцы навязывающего стиля, достигшие процесса слияния с матерью через возвращение в чрево и рождение заново, называвшие себя Новым Светом, и стали в конце концов силой, вызвавшей Американскую революцию, которая сама по себе была групповой фантазией регрессии и рождения заново.26 Только в результате навязывающего стиля воспитания личность могла освободиться от чувства беспомощности и затерянности в непостоянном окружающем мире, вызванного жестокостью и непостоянством предыдущих стилей воспитания. Только такой человек мот начать развивать в себе сильное «я» и яркую индивидуальность - одна из главных целей личности нового времени. Благодаря навязывающему стилю, приблизившему мать к ребенку и сделавшему ее более последовательной, стала исчезать потребность в проективном самоотождествлении с ребенком - ведь в семнадцатом столетии исчез целый мир колдунов, привидений, ведьм и чертей - отколовшихся частей собственного «я» взрослых, и произошло это до внедрения научных знаний.27 Новое отношение к детям стало причиной ограничения семьи и бурного развития педиатрии - двух главных факторов великого демографического изменения, сыгравшего такую роль в истории Запада.28 Наконец, тирания родителей - надежная опора любого другого вида тирании, и поэтому только воспитанные в навязывающем стиле взрослые могли пренебречь «божественным правом повелевать и властвовать»,29отказаться от пассивного подчинения и сделать революцию, бунт против авторитета главной целью жизни.30

Лишь недавно историки начали прислушиваться к мнению, что у Американской революции не только экономические, но и психологические корни.31 В личных дневниках и письмах 1775-1776 гг.32 полностью отсутствуют упоминания об экономических выгодах революции (например, о предполагаемом разногласии по поводу налогов). Очень неправдоподобным представляется предположение, что десятки тысяч людей схватились за мушкеты и пушки только ради того, чтобы не платить грошовый налог в английскую казну - 1,2 доллара в год.33 Нет, прежде всего Американская революция была групповой фантазией, защитой независимости от матери-Англии, психотическим групповым процессом возвращения в чрево и рождения заново, похожим на Великое пробуждение с той разницей, что там мать символизировал Христос, а здесь Америка.

В предреволюционное годы путь групповой регрессии можно проследить в символике, применявшейся для описания матери-Англии. Главной групповой фантазией колониальной Америки было представление об Англии как о матери, дающей жизнь, но от которой полностью зависишь. В 1741 г., несмотря на относительную независимость Америки в экономическом и политическом отношении, характерная метафора звучала примерно следующим образом:

«Все-таки колонии - не грудные дети, которые не могут кормиться иначе, как от материнской груди, и не в состоянии обойтись без покровительства страны-матери».34 Фантазия, рисовавшая картину зависимости от «нежной матери» Британии, служила отрицанием враждебного отношения к Англии, защитой от собственной враждебности. Например, возражая против размещения британских войск в Америке, пускали в ход такой аргумент: это нелепо, все равно, что «поставить у детской колыбельки двух лейб-гвардейцев его Величества, чтобы ребенок не вылез и не перерезал глотку своему отцу».35

В 1760-х гг., когда уже большое количество воспитанных в навязывающем стиле взрослых начало осознавать и открыто выражать свою подсознательную враждебность, символика стала меняться, и групповая фантазия постепенно продвигается ко все более и более ранним детским травмам. Первым делом вспомнились соперники - братья и сестры. Джон Отис Младший выражает недовольство:

«Каждый житель Америки содержит по меньшей мере двоих ленивых собратьев, живущих в праздности... в лоне матери Британии».36

Затем всплыли в памяти некоторые специфические приспособления, применявшиеся к детям. Американцы изображаются в рабстве у Британии, которая держит их на «помочах». Обычай надевать маленьким детям на шею железные ошейники, чтобы они прямо держали голову, трансформируется в жалобы, что американцы «покорно подставляют шею под ярмо», и что ради «будущих поколений мы не должны допустить, чтобы на наши шеи надели рабские оковы».37 В 1765 г. Джон Адаме вопрошает: «Если Британия - мать, а мы - ее дети... разве не имеют дети права протестовать, когда родители начинают ломать им члены...» - указание на битье, еще широко применявшееся в детстве автора.38 К 1773 г. групповая фантазия, испытывая дальнейший регресс, доходит до анальной символики, теперь мать-Англия «вонзается... во внутренности собственных детей», а к 1775 г. достигает оральной стадии - на сей раз мать рассматривается не только как кормилица, но и как «отравительница», она теперь не чистая и нежная, а «старая распутница и проститутка», не покровительница, а убийца «с руками, обагренными кровью детей».

Политические события следовали регрессивному пути групповой фантазии. Англичане все еще воображали себя строгими, но справедливыми родителями, а американские лоялисты, воспитанные еще в амбивалентном стиле, оставались верны иерархии и неспособны были воспринять образ новой нации-матери, поэтому настаивали на необходимости подчинения, иногда даже призывая мать-Англию «наказать своих непокорных, неблагодарных детей».40

Настоящим поворотным моментом этой групповой фантазии стало Бостонское чаепитие. В то время подобные бунты сотнями происходили и в Британии, и в Америке, но это происшествие имело символический смысл.41 Детско-материнская символика была очевидна обеим сторонам - Англия впихивала пищу в рот Америке, подобно тогдашним матерям, впихивавшим кашицу в рот младенцам,42 пока тех не начинало тошнить. На этот раз колонисты не стали безропотно это сносить. «Бостон ивнинг пост» назвала чай «отравленным», и американцы выплюнули его - в гавань. Британию это привело в ярость. Раньше англичане довольно равнодушно относились к потере миллионов фунтов стерлингов налога, но когда их товар был выплюнут «этой маленькой жалкой провинцией», их же «собственноручным творением»,43 в Америку были посланы войска. Последовала битва при Лексингтоне, и американская групповая фантазия претерпела окончательную регрессию к главной травме - рождению.

В, 1775-1776 гг. повседневный политический язык был пропитан символикой рождения. Как и во всех войнах, символика эта была связана с акушерскими приемами того времени.44 У нас роды принимают в больнице, и на войне мы наносим «хирургические воздушные удары», а в то время американские матери рожали дома, теряли много крови, поэтому история Американской революции пестрит образами типа: «невинная кровь младенцев», «ноги, скользящие по окровавленным камням», «улицы, залитые кровью». Один писатель использовал в метафоре даже простыню, на которой происходили роды: он сравнил надвигающуюся революцию с «большой простыней... которая трещит под тяжестью горя и притеснений... под тяжестью разрухи...»45 Другому писателю показалось, что «[британские] солдаты тащили нагую женщину, которая в этот "момент рожала, по улице» в Конкорд^ Даже изобретение того времени - линчевание смолой и перьями - было заимствовано из сцены рождения ребенка, ведь толпа фактически превращала жертву в ребенка-какашку, когда измазывали смолой и часто вываливали вдобавок в коровьем или свином навозе.47

Вот так, по выражению Джеймса Отиса Младшего, «родился ребенок Свобода»: «роды приняли» американцы, воплощая групповую фантазию войны как рождения; они пробили себе путь наружу из страшного материнского чрева, отождествляя себя с «ребенком Независимостью, борющимся за право родиться».48 Вот почему по словам Эдмунда Берка, «Америка бросилась в ужасную пропасть» войны.49 Американская революция, как и любое историческое событие, дает нам возможность осознать психогенный закон, гласящий, что история -последнее пристанище, куда мы загоняем свои детские травмы, и групповая фантазия в гораздо более крупном масштабе повторяет то, что мы стараемся забыть и отвергнуть - наше детство.