Авраам абулафия и учение профетической кабаллы 3 страница

остается дооавить, что Абулафия отнюдь не питает презрения к философии. В самом деле, он даже пишет, что и философия и каббала суть порождения активного разума, с той лишь разницей, что каббала представляет собой более глубокое откровение духа и исследует более глубокую духовную сферу. Вместе с тем он твердо убежден в том, что некоторые философские проблемы лишены смыс­ла и способны лишь совратить ум с пути истинно­го. Представляет интерес его отзыв о споре по по­воду вечности или невечности вселенной, об этом, в сущности, главном вопросе еврейской философии, возникшем в ходе ее борьбы с чисто ари­стотелевской философией. То, что Тора не содержит аргументов, кото­рыми можно было бы подкрепить одно из этих двух мнений, объясняет­ся Абулафией тем, что с точки зрения профетической каббалы, служа­щей венцом Торы, сама постановка этого вопроса лишена смысла. «Про­рок, в сущности, ничего не требует от Торы, кроме того, чтобы она со­действовала достижению им ступени пророчества. Какое же значение имеет для него, вечен мир или сотворен, если вечность мира ничего не дает ему и не отнимает от него. То же справедливо и в отношении предположения, что мир возник в определенный момент». Религиозное значе­ние придается только тому, что способствует совершенствованию человека, и это прежде всего «Путь имен». Хотя сам Абулафия отрицает вечность мира, он склоняется к принятию чисто прагматической точки зрения и отвергает сам спор как бесплодный.

Одним словом, Абулафия представляет со­бой то, что можно было бы назвать ярко выра­женным типом практического каббалиста. Прав­да, на языке каббалиста «практическая каббала » означает нечто совершенно иное. Это просто магия, которая, в отличие от черной магии, прибегающей к демоническим силам и вторгающейся в сферы тьмы, не пользуется средствами, подлежащими религиозному запрету. Дело в том, что эта освященная форма магии, развязывающая невероятные силы, заключенные в именах, довольно близка методу Абулафии. Если более тщательно рассмотреть источники, из которых он заимствовал элементы своей доктрины,- задача, выходящая за рам­ки нашего изложения,- то выясняется, что все они - еврейские и неев­рейские - тесно связаны с магическими традициями и дисциплинами. Это справедливо и в отношении идей средневекового немецкого хасидизма, видимо произведшего на него большое впечатление, и в отношении проникшей окольными путями в некоторые круги мусульман­ских мистиков тра­диции йоги, с кото­рой он мог познакомиться, путешествуя по Востоку. Но не менее верно и то, что сам Абулафия решительно отвергал ма­гию и заведомо осуждал все попытки ис­пользовать доктрину святых имен в целях магии. В бесчисленных спорах с поклонни­ками магии он провозглашает ее искажением истинной мистики. Он признает магию, обра­щенную на Я человека, ма­гию внутренней духовной жизни,- я полагаю, что это

важнейшая черта его доктрины,- но отнюдь не стре­мящуюся к внешним, воспринимаемым чувствами результатам, хотя бы те и достигались с помощью внутренних, позво­лительных и даже священных средств. Такая магия возможна, по мне­нию Абулафии, но тот, кто занимается ею, проклят". Уже в первом сво­ем известном произведении он утверждает, что заклинание демонов, хотя оно, разумеется, основывалось на обманчивой игре воображения, было неплохим средством
внушить черни благодетельный ужас перед религией. Он также предостерегает против использования «Сефер йецира», чтобы, выражаясь словами Талмуда, сотворить себе тучного тельца. Желающих этого он, не оби­нуясь, самих величает тельцами.

Абулафия решительно вступил на путь, ве­дущий внутрь себя, и следовал ему с не меньшей неуклонностью, чем любой представитель позд­нейшего иудаизма. Но избрать этот путь — значило вступить в ту сферу, в которой мистика сопредельна магии, и, при всей непримиримой проти­воположности, по-видимому существующей между ними, для них харак­терно большее взаимопроникновение, чем обычно предполагается. Име­ются некоторые пункты, в которых представления мистика легко пере­ходят в представления мага, и одним из примеров этого может служить магия внутренней жизни Абулафии. Хотя сам он избежал опасности не­заметного соскальзывания с медитации, обращенной на святые имена, к магическим упражнениям, направленным на внешние объекты, многие из его последователей пришли в замешательство и вознамерились по­черпнуть в «методе внутренней жизни » силу, необходимую для измене­ния внешнего мира. Мечта мага о могуществе и господстве над природой посредством одних словесных заклинаний и напряженного умысла про­никла и в гетто и вступила в многообразнейшие сочетания с теоретичес­кими и практическими интересами собственно мистики. Как историчес­кое явление каббала почти неизменно представляла собой комбинацию этих двух начал. В учении Абулафии о комбинировании (хохмат га-це-руф) позднейшие поколения видели ключ не только к тайнам Божества, но и к развязыванию магических сил.

В литературе XIV-XVI веков, посвященной хохмат га-церуф, об­наруживается слияние элементов экстатической и теософской каббалы. Например, одно сочинение этого рода оказалось возможным приписать даже авторству Маймонида, который выступает в нем как практический маг и чудотворец. Предписания относительно медитации о различных возможностях огласовки тетраграмматона содержатся в неудобочитаемой книге «Брит менуха» («Завет спокойствия») - ед­ва ли не единственном из этих произведений, ко­торое было опубликовано. В этих инструкциях по медитации описывается свет, вспыхивающий в душе мистика, но довольно большое место отво­дится и магическому применению имен Божьих. Однако в двух крупных сочинениях каббалиста Йосефа ибн Цайяха из Иерусалима, написанных в 1540 году и дошедших до нас в рукописи, обе стороны еврейской йоги сведены в единую систему и доведены до крайности: медитация, стремя­щаяся раскрыть все более глубокие пласты и новые сокрытые светочи души, и магическое применение сил души, таким образом раскрытых в результате медитации, направленной на свое Я¹⁰⁰. Наконец, следует отметить, что в сочинениях некоторых каббалистов Великое Имя Божье являет­ся в качестве высшего объекта медитации мученикам в их последний час. В своей проникновенной речи ве­ликий мистик Авраам бен Элиэзер га-Леви из Иеру­салима (умерший в 1530 году) рекомендует тем, кому угрожает мученичес­кая смерть, погрузиться в час своей смертной муки в Великое Имя Господа, поместить внутренним взором его пылающие письмена меж собственных глаз и сконцентрировать на них все свое внимание. Последовавший этому совету не почувствует жара пламени или мук пыток. «И хотя человеческо­му разуму это может показаться невероятным, свя­тые мученики испытали и передали это нам».

О притягательной силе этих идей и действий свидетельст­вует один очень ценный доку­мент. Анонимный ученик Абулафии на­писал в 1295 году, по-видимому в Эрецсраэль, книгу, в которой он излагал ос­новные идеи профетической каббалы. Рассматривая три «пути» «распрост­ранения», то есть

перехода духа от чувственного к все бо­лее духовному восприятию вещей, он вставил в нее автобиографический отчет. В нем он изобразил с большой точностью и бесспорной достоверностью свое соб­ственное развитие, так же как свои впе­чатления об Абулафии и его каббале. Он не упоминает Абулафию по имени, но его изложение и мысли, родствен­ные мыслям последнего, не оставляют сомнения в том, кого он имеет в ви­ду. Эта книга озаглавлена «Шаарей цедек» («Врата справедливости»). Она сохранилась в четырех рукописях. Однако только две из них содер­жат автобиографическую часть. Ее изъятие из двух других объясняется, по-видимому, упомяну­той самоцензурой каббалистов, которые были про­тивниками обнародования слишком интимных признаний о своих мистических переживаниях и перед которыми автор своим долгом принести извинения за свою откровенность. В качестве иллюстрации к сказанному я хочу привести здесь в основных чертах этот отчет, представляющий, на мой взгляд, необычайно большой психологический интерес.

«Я, имярек, один из смиреннейших, исследовал сердце свое в поисках путей милости, дабы осу­ществить духовный рост, и я установил три пути, ведущих к одухотворению: вульгарный (простона­родный), философский и каббалистический. Вуль­гарным путем, как я узнал, следуют мусульманские подвижники. Они используют всякого рода при­емы, дабы исключить из своих душ все "естествен­ные формы", всякий образ знакомого, естественного мира. Затем, ут­верждают они, когда духовная форма, образ из духовного мира, прони­кает в их душу, он обособляется в их воображении и настолько усилива­ет их воображение, что они могут предсказывать то, что должно про­изойти с нами. Вникнув в дело, я нашел, что они призывают Имя, звуча­щее на языке Измаила как "Аллах". Я продолжил свое исследование и за­ключил, что, произнося звуки, образующие это имя, они совершенно от­вращают свой помысел от какой бы то ни было "естественной формы" и сами буквы слова "Аллах" и различные силы, таящиеся в них, оказывают свое действие на них. Они впадают в транс, сами не ведая каким образом, так как им не была передана каббала. Это удаление всех естественных форм и образов из души называется у них "стиранием".

Второй путь - путь любомудрия, и посвя­щенный сталкивается с огромнейшими труднос­тями, пытаясь изгнать его из своей души, ибо путь сей таит в себе великую усладу и полноту для человеческого разума, с которой тот может объять его. Он заключается вот в чем: посвящен­ный составляет представление о некой науке, на­пример о математике, и затем переходит по ана­логии к какой-либо из естественных наук и, нако­нец, от той к теологии. Он продолжает кружить затем вокруг своего центра, испытывая удоволь­ствие по мере своего продвижения в этих изысканиях. И его наслаждение столь велико, что он не в силах оторваться от представлений, уже утвердившихся в нем. В лучшем случае он может наслаждаться, про­должая размышлять, и он хочет предаться этому, удалившись от мира, Дабы ни одна душа не помешала его мыслям, пока они не выйдут немного за пределы чистого философствования и не уподобятся сверкающему мечу, обращающемуся во все стороны. Истинная причина всего этого таится также в созерцании им букв, через посредство которых он познает вещи. Предмет, наложивший печать на человеческий разум владеет им, и он мнит себя великим во всех науках, так как он видит что достиг этого познания естественным путем. Он утверждает, что не­которые вещи открываются ему путем пророчества, хотя он не уяснил себе истинной причины этого, но полагает, что это происходит с ним лишь из-за расширения и углубления его человеческого разума... Но в действительности это буквы, которыми он овладел с помощью своей мысли и воображения, движением своим воздействуют на него и при­ковывают его внимание к трудным предметам, хотя он и не осознает этого.

Но если вы обратитесь ко мне с трудным вопросом: "Почему в наши времена мы читаем письмена, переставляем их и пытаемся прий­ти к результатам с их помощью, не замечая, однако, того, чтобы что-либо из этого получилось? - ответ содержится, как я докажу с Божь­ей помощью, в третьем способе одухотворения. И я, смиренный имя­рек, собираюсь поведать вам о том, что я испытал в этой области.

Знайте, друзья, что с самого начала я чувствовал желание изу­чать Тору, и я выучил кое-что из нее и из остальных священных книг. Но я не встретил ни одной души, под чьим руководством я мог бы за­няться изучением Талмуда, не столько из-за недостатка учителей, сколько из-за моей привязанности к дому и любви к родителям. Нако­нец, однако, Бог сообщил мне силу обратиться к поискам Торы. И я уехал, искал и обрел, проведя несколько лет за границей за изучением Талмуда. Но пламя Торы продолжало гореть во мне, хотя я и не осо­знавал этого.

Я вернулся на родину, и Бог свел меня с одним еврейским любо­мудром, с которым я изучал немного "Путеводитель растерянных" Маймонида, и это только усилило мою любознательность. Я получил кое-какие познания в науке логики и в естественных науках, и это до­ставило мне большое наслаждение, ибо, как вы знаете, "природа при­тягивает природу". И Бог мне свидетель: если бы я ранее не укрепился в вере, посредством которой я узнал кое-что из Торы и Талмуда, по­буждение выполнять многие религиозные заповеди оставило бы меня, несмотря на то, что огонь чистого умысла пылал в моем сердце. Но то, что этот учитель преподал мне путем любомудрия (о смысле запове­дей), не удовлетворило меня, пока Господь не свел меня с неким Божь­им человеком, каббалистом, который наставил меня в началах каббалы. Тем не менее, вследствие моего поверхностного знания естественных наук, путь каббалы показался мне почти невозможным.

Тогда мой учитель сказал мне: "Сын мой, почему ты отвергаешь то, чего ты не испытал? Гораздо больше подобало бы тебе испробовать это. Если бы затем ты заключил, что путь сей бесполезен для тебя, и если бы ты не достиг такого совершенства, чтобы винить в этом самого себятогда только ты мог бы сказать, что это бессмысленно. Но что бы сделать приятными эти предметы, пока мой разум не воспримет их, чтобы я мог погрузиться в них с рвением, он имел обыкновение объяснять мне естественными причинами все, в чем он наставлял меня.

Я так рассуждал в душе: я могу здесь только обрести, а не поте­рять. Посмотрим; найду я что-либо во всем этом, значит, это будет чи­стым выигрышем для меня, а если нет, то мое останется при мне. Я со­гласился, и он обучал меня способу перестановок и комбинирования букв, мистике чисел и другим путям "Сефер йецира". Каждым путем он давал мне странствовать в течение двух недель, пока каждая форма не запечатлелась в моем сердце, что заняло в совокупности четыре меся­ца, а затем велел мне "стереть" все.

Он имел обыкновение говорить мне: "Сын мой, замысел состоит не в том, чтобы ты остановился на какой-либо конечной или заданной форме, хотя бы она была высочайшего порядка. Гораздо скорее он за­ключается в «пути имен». Чем менее понятны имена, тем выше их поря­док, пока ты не достигнешь силы такой действенности, что не ты бу­дешь управлять ею, а она будет управлять твоим разумом и твоей мыс­лью". Я возразил: "Если это так (что все духовные и чувственные обра­зы должны быть «стерты»), то почему же тогда ты, господин, сочиня­ешь книги, в коих методы ученых естественных наук сочетаются с на­ставлением в Святых Именах? Он ответствовал: "Ради тебя и тебе по­добных среди последователей любомудрия. Дабы прельстить ваш человеческий разум естественны­ми средствами и побудить благодаря их привле­кательности познать Святое Имя". И он показал мне книги, состоявшие из (комбинаций) букв, имен и мистических чи­сел (гематрии), в которых никто никогда не смог бы разобраться, ибо они были составлены не в такой форме, чтобы их можно было уразу­меть. Он сказал мне: "Это (неизвращенный) путь имен". И в самом де­ле, я ничего не хотел знать об этом, так как мой разум не воспринимал этого. Он промолвил: "Было очень глупо с моей стороны показывать их тебе".

Одним словом, когда минули два месяца и мысль моя освободи­лась (от всего вещественного) и я осознал, что во мне происходит нечто странное, решил я однажды ночью заняться комбинированием букв, размышляя об этом в философской медитации, несколько иначе, чем я это делаю ныне. Так я продолжал поступать три ночи, не говоря ему об этом. В третий раз, после полуночи, я немного вздремнул, держа гуси­ное перо в руке и бумагу на коленях. Заметив, что свеча гаснет, я встал, чтобы поправить ее, как это часто делает бодрствующий человек. Тут я увидел, что свет не пропадает. Я очень удивился этому, пока после тщательной проверки не обнаружил, что свет исходит от меня самого. Я сказал: "Не верю этому". Я исходил весь дом вдоль и поперек, но вот свет был со мной. Я лег в постель и покрылся с головой, и вот, свет не исчезал все время. Я промолвил: "Поистине, я узрел великое знамение и новое явление".

На другое утро я рассказал об этом своему учителю и принес ему листы, которые я исписал комбинациями букв. Он поздравил меня и сказал: "Сын мой, если ты посвятишь себя комбинированию Святых Имен, еще более великие вещи произойдут с тобой. А теперь, сын мой, признайся, что ты не способен отказаться от комбинирования. Подели пополам ночь: половину ночи комбинируй, а половину - занимайся пе­рестановками".

Я пользовался этим методом неделю. В течение второй недели сила медитации настолько возросла во мне, что я не успевал записы­вать комбинации букв (которые сами собой лились из-под моего пера), и если бы при этом присутствовали десять человек, то и они не смогли бы записать такого множества комбинаций, какое являлось мне во вре­мя притока Божественного разума. На­конец настала ночь, когда эта сила овла­дела мной, и миновала полночь — время, когда она особенно расширяется и ум­ножается, тогда как тело слабеет, - и я приступил к перестановке и комбиниро­ванию частей Великого Имени Божьего, состоящего из семидесяти двух имен¹⁰⁷. Но вскоре буквы приняли в моих глазах вид огромных гор, меня обуяла неуем­ная дрожь, силы оставили меня, во­лосы мои вздыби­лись, и я почувст­вовал себя так, как если бы я покинул сей мир. Я тут же упал, ибо из-за совершенной разбитости не мог держаться на ногах. И вот некое подобие речи родилось в моем сердце и дошло до моих уст, понудив их прийти в движение. Я помыслил: "Не вселился ли в меня, помилуй Боже, дух безу­мия?" Но вот я услышал, что он речет премуд­рость. Я сказал: "Поистине, это дух мудрости". Вскоре мои природные силы вернулись ко мне, я встал, страшно измученный и все еще не веря себе. Я снова занялся Именем и делал то же, что прежде, и вот оно ока­зало на меня точно такое же действие. Тем не менее я не поверил себе, пока не испытал этого четыре или пять раз.

Встав утром, я рассказал своему учителю о том, что произошло. Он ответил мне: "А кто позволил тебе касаться Имени? Разве я не наказывал тебе переставлять только буквы?" Он продолжал: "Происшедшее с тобой является поистине высокой ступенью в степенях пророчества". Он хотел освободить меня от этого, ибо он видел, что лицо мое переме­нилось. Но я сказал ему: "Во имя Неба, не можешь ли ты немного укре­пить меня, чтобы я мог вынести силу, восстающую из моего сердца, и принять исток ее, ибо она весьма напоминает источник, наполняющий водой вместительный бассейн. Если человек (не имеющий для этого надлежащей подготовки) откроет шлюз, то воды источника затопят его и душа покинет его". Он ответил мне: "Сын мой, этой силой может на­делить тебя Господь, ибо человек не властен над ней".

В ту субботнюю ночь сила производила во мне то же действие. Когда после двух бессонных ночей я провел день и ночь за размышле­нием о перестановках или принципах, существенных для узнавания этой истинной действительности и для уничтожения всякого помысла, направленного на постороннее, - тогда я имел два знамения, по кото­рым я узнал, что я был в состоянии истинной восприимчивости. Одно знамение заключалось в усилении естественной мысли об очень глубо­ких предметах знания, немощи плоти и укреплении духа, покамест я сидел здесь в состоянии, когда мое Я обратилось целиком в душу. Вто­рая примета состояла в том, что во мне нарастала работа воображения и мне казалось, что голова моя раскалывается. Тогда я понял, что я го­тов приять Имя. В ту же ночь я также отважился подступить к велико­му несказуемому Имени Божьему (имени Йуд-Гей-Вав-Гей). Но едва я коснулся его, как почувствовал слабость, и в душе моей прозвучал го­лос: "Ты умрешь и не останешься в живых! Кто подвигнул тебя касать­ся Великого Имени?" И вот я сразу же упал ниц и взмолился к Госпо­ду: "Владыка вселенной! Я пришел на это место ради одного Неба, как ведомо Твоей Славе. В чем грех мой и в чем проступок? Я пришел лишь затем, чтобы познать Тебя, ибо не заповедал ли еще Давид Соломону: «Знай Бога, отца твоего, и служи Ему», - и не открыл ли нам наш учи­тель Моше, да пребудет с ним мир, этого в Торе: «Открой мне путь Твой, чтобы я познал Тебя, дабы обрести благоволение в очах Твоих? »" И вот не успел я вымолвить сих слов, как елей, подобный елею помаза­ния, умастил меня с головы до пят и великая радость, которую в ее оду­хотворенности и блаженстве я не в силах описать, обуяла меня.

Все это случилось с вашим слугой в самом начале его пути. И я пишу этот отчет не из бахвальства, Боже упаси, не затем, чтобы про­слыть великим в глазах черни, ибо я знаю очень хорошо, что почитание черни есть недостаток и несовершенство для тех, кто ищет истинного Достоинства, отличного по виду и характеру от достоинства черни, как свет от тьмы.

Теперь, если иные из любомудрствующих, сынов нашего народа, которые чувствуют, что их привлекает натуралистический путь познания, и чья умственная сила совершенно недостаточна для проникновения в тайны Торы, прочтут это, они посмеются надо мной и скажут- "Посмотрите, как он пытается совратить наш разум пустой болтовней и побасенками, причудливыми выдумками, смутившими его ум и при­нимаемыми им по причине слабого знания им естественных наук за чи­стую монету". Если, однако, это попадется на глаза каббалистам, раз­бирающимся в предмете, или, того лучше, тем, кому вещи раскрылись посредством их собственного опыта, то они порадуются и мои слова удостоятся их одобрения. Но то, что я изложил это обстоятельно, по­служит для них помехой. Тем не менее, Бог свидетель, моим намерени­ем было послужить in majorem Dei gloriam, и я пожелал бы, чтобы каждый из нашей святой нации отличился бы в этом служении больше моего и был бы чище, чем я. Быть может, тогда можно было бы раскрыть вещи, которые мне еще неведомы... Что же касается меня, то я не могу не поделиться не скупясь, с другими тем, чем одарил меня Господь. Но так как в этой науке не существует естественного доказательства, ибо предпосылки ее такой же духовной породы, как и выводы, я был по­нужден поведать эту историю, происшедшую со мной самим. Поистине единственным доказательством в этой науке служит сам опыт. Вот по­чему я говорю человеку, оспаривающему правильность этого пути, что я могу представить ему экспериментальное доказательство, а именно мое собственное свидетельство о духовных результатах моих собст­венных опытов в науке письмен в согласии с "Сефер йецира". Конечно, я не испытал физических (магических) влияний (таких действий); и да­же признав возможность существования такой формы опыта, я, со сво­ей стороны, отклоняю любую ее разновидность, ибо это низшая фор­ма, в особенности при сравнении ее с совершенством, которого душа может достигнуть духовным путем. Поистине, мне кажется, что тот, кто пытается прийти к этим (магическим) результатам, оскверняет Имя Божье, и именно это подразумевают наши учителя, когда они утверж­дают: с тех пор, как воцарилась распущенность, в Имени Божьем на­ставляют только самых скрытных священников.

Третий путь — это каббалистический путь.

Он заключается в слиянии в душе человека принципов математической и естественной науки, чему предшествует изучение им буквального смысла Торы и веры, дабы таким образом посредством тонкой диалек­тики он вострил свой ум и не верил, словно простофиля, всякой всячи­не. Все это человеку необходимо лишь потому, что его держит в плену мир природы. Ибо не подобает разумному существу, заточенному в темницу, не искать любого выхода, проема или узкой щели, чтобы бежать на волю. Если бы днесь жил пророк, который бы показал нам нам способ вострить наш природный ум и находить в нем тонкие формы, бы мы могли с их помощью отринуть телесность, нам не нужны были бы все эти естественные науки в дополнение к каббале, выводимой из основных принципов или названий глав "Сефер йецира" касательно букв (и их комбинаций)... Ибо пророк передал бы нам тайны сочетания гласных и сочетания гласных звуков между ними, путей, коими эманируют тайные и действенные силы, и причину того, почему этой эма­нации ставят какие-то преграды свыше... Все это он сообщил бы нам не­посредственно, тогда как ныне мы понуждены искать окольных путей и передвигаться только в ограниченных пределах, попеременно появ­ляясь там и сям в надежде встретить Бога. Ибо само собой разумеется, что любое достижение в науке каббалы, рассматриваемое в точки зре­ния самой каббалы, есть лишь случайность, хотя бы для нас оно и было самой основой нашего существа.

Этот каббалистический путь, или метод, требует прежде всего поддержания чистоты тела, ибо плот­ское есть символ духовного. Сле­дующей ступенью восхождения явля­ется очищение наших телесных и ду­ховных свойств, в особенности устра­нение гневливости или нашего интере­са к чему-либо иному, помимо самого Имени, будь это даже забота о нашем единственном возлюбленном сыне. И в этом разгадка той тайны Священно­го Писания, что «Бог искушал Авраа­ма». Следующая степень в восхождении заключается в освобождении ду­ши от всех других наук, которые чело­век изучал. Необходимость этого вы­звана тем, что, будучи естественными и ограниченными, они загрязняют душу и не допу­скают прохождения через нее Божественных форм. Это необычайно тонкие формы, и хотя да­же малая форма по природе своей являет собой нечто великое по Равнению с естественным и рациональным, тем не менее она рядом утонченностью духа выглядит как нечистое толстое покрывало. Об этой причине предписывают уединиться в отдельном доме, и если в него не проникает шум (извне), тем лучше. Поначалу рекомен­дуется украсить дом свежей зеленью, дабы усладить душу раститительную, которой человек обладает наряду с животной душой. Затем надобно молиться и распевать псалмы приятным мелодичным голосом и (читать) с жаром Тору, чтобы усладить животную душу которой человек обладает наряду со своей разумной душой. Далее человек направляет свое воображение на умопостигаемые предме­ты и на уразумение того, каким образом одна вещь происходит из другой. Затем приступают к перестановке букв, которые (в своих комбинациях) не воспринимаются умом, чтобы таким путем отделить душу (от чувств) и освободить ее от всех форм, ранее пребы­вавших в ней. Таким же путем переходят к усовершенствованию своей (телесной) материи посредством еды и питья и постепенно де­лают ее (плоть) все более благородной. Некоторые же способы пе­рестановки букв мы рассмотрим в главе о буквах. Затем человек до­стигает ступени "скачка", ибо в Священном Писании сказано: "и знамя Его надо мною — любовь". "Скачок", к которому приступают после того, как заверше­ны все упражнения с буквами, заключается в медитации о самой мысли и в абстрагировании ее от всякого слова, независимо от того, связа­но ли оно с каким-нибудь понятием или нет. Осуществляя этот "скачок", надо привести комбинируемые соглас­ные в движение толчком. Такое движение воспламеняет мысль и так усиливает радость и желание, что потребность в пище и сне или в чем-либо подобном уничтожается. При отделении слов от мысли в процессе медитации вы столь напрягаете себя, что утрачиваете власть над своим природным разумом, и если бы вы пожелали не мыслить, вы не смогли бы исполнить свое желание. Затем вы ведете шаг за шагом свою мысль вперед, сначала через посредство письма и языка, а затем через посредство воображения. Когда, однако, вы перестанете управлять своей мыслью, возникнет необходимость в другом упражнении. Оно состоит в постепенном отвлечении мысли во время медитации от ее источника, покамест наконец не будет достигнута ступень, когда вы лишитесь дара речи и не сможете восстановить его. Если остается достаточно силы, чтобы продлить это отвлечение мысли, тогда внутреннее проявит себя вовне и с помощью чистого воображения примет форму сияющего зеркала. И это - "пламя меча обращающегося", в котором тыльная грань становится передней. После этого человек видит, что его сокровенная сущ­ность оказывается вне его самого. Таким был, согласно Торе, путь урим и туммим, оракульство священника, в котором буквы также сначала высвечивались изнутри; послание, передаваемое ими, не яв­ляется непосредственным и упорядоченным, но появляется лишь вследствие правильного комбинирования букв. Ибо форма, отделенная от своей сущности, ущербна, пока она не превратится в такую, восприятие которой доступно воображению, и в этой новой форме буквы вступают в совершенную, упорядоченную и понятную комбина­цию. И мне кажется, что это и есть та форма, которую каббалисты именуют "облачением", мальбуш».

ЗОГАР I.

КНИГА И ЕЕ АВТОР

Вскоре после 1275 года, в то время как Авраам Абулафия разрабатывал в Италии свою доктрину профетической каб­балы, гдето в центре Кастилии создавалась книга, которой было суждено стяжать успех и славу и постепенно обрести такое вли­яние, какое не выпадало на долю ни одного другого документа каббалистической литературы. Это была книга Зогар, или «Книга Сияния». О месте, занимаемом ею в истории каббалы, можно судить по тому факту, что из всей послеталмудической раввинистической литературы она одна в течение нескольких столетий признавалась каноническим писанием, стоящим в одном ряду с Библией и Талмудом. Этого единст­венного в своем роде положения она, однако, достигла не сразу. Пона­добилось почти два столетия, чтобы вознести Зогар из его сравнитель­ной первоначальной безвестности к этому высочайшему положению в каббалистической литературе. Несомненно, что автор книги, кто бы это ни был, никогда не вынашивал столь далеко идущих замыслов. Все свидетельствует в пользу того предположения, что, создавая Зогар, он прежде всего стремился найти конгениальное выражение для своей мысли. Его ум неизменно пребывал в мире каббалы, но, при всех попытках затушевать личный момент, его подход к предмету несет печать его индивидуальности. Как писатель он может претендовать на то, что до­стиг своей цели, ибо, независимо от оценки достоинств его книги, не­сомненно, что она пользовалась успехом, сначала у каббалистов, а за­тем, особенно после исхода из Испании, во всех кругах еврейского народа. Столетиями она служила выражением всего того, что таилось в сокровеннейших глубинах еврейской души. О рабби Пинхасе из Кореца, знаменитом хасидском праведнике (умершем в 1791 году), расска­зывают, что он имел обыкновение возносить хвалу и благодарность Богу за то, что не родился до того, как Зогар стал известен миру: «Ибо Зогар помог мне остаться евреем ». Такое признание, исходящее от такого человека, заставляет заду­маться. Быть может, Зогар служит классическим примером той мифологической реакции в самом сердце иудаизма, о которой я упомянул в первой главе. Если же, тем не менее, с точки зрения очень многих еврейских мистиков, Зогар являлся выра­жением их глубочайших эмоций и желаний, то уместен вопрос: в чем кроется секрет его влияния и почему такой успех не выпал на долю других документов мистической литературы?