Литературно-общественное движение 1730-х — начала 1760-х годов. Становление классицизма

Введение

28 января 1725 г. скончался Петр I. В предсмертных муках он не смог дописать завещание и реализовать декларированное в «Духовном регламенте» (1722) право государя определять себе преемника. Но право это с успехом использовали верхушечные слои дворянства. Началась полоса дворцовых переворотов.

Менее чем за 15 лет на русском престоле перебывало пять монархов, и восшествие каждого из них на трон сопровождалось острой борьбой враждующих политических групп дворянства. Кратковременное всемогущество представителя новой знати А. Д. Меншикова сменилось после смерти Екатерины I господством при дворе партии старой аристократии во главе с родом Долгоруких. Скоропостижная смерть совсем еще юного Петра II в 1730 г. приводит на русский престол вдову курляндского герцога Анну Иоанновну (дочь царя Ивана V Алексеевича, племянницу Петра I). Решающая роль в утверждении на престоле новой императрицы и устранении влияния на государственные дела со стороны семейств Долгоруких и Голицыных принадлежала широким слоям служилого русского дворянства, выразителем интересов которых являлась гвардия.

С приходом к власти Анны Иоанновны, женщины необразованной, жестокой и своенравной, наступил период, получивший в русской историографии название «бироновщины». Фаворитизм, самодурство, засилье иностранцев, упадок нравственности царили при императорском дворе. В то же время непомерная роскошь, блеск и внешняя помпезность поражали даже иностранцев. Отрицательные последствия периода мрачного царствования Анны Иоанновны сказывались и в тот небольшой промежуток времени, когда после ее смерти в 1740 г. в борьбе за права регентства ввиду младенчества провозглашенного императором Иоанна Антоновича влияние Бирона сменилось влиянием Миниха.

Неизвестно, сколько бы еще продолжалось это состояние неустойчивости и интриг вокруг русского престола, если бы не дворцовый переворот 25 января 1741 г., в результате которого на престол вступила дочь Петра I — Елизавета. Двадцатилетнее царствование Елизаветы Петровны принесло с собой относительную стабилизацию в расстановке социально-политических сил, определявших ход государственной жизни, и положило конец засилью при дворе иностранных временщиков.

Частота, с какой на протяжении полутора десятилетий возле русского престола сменяли друг друга различные политические группировки, сравнительная легкость свершения дворцовых переворотов являлись закономерным следствием тех глубоких перемен, которые произвели во внутриполитической жизни России реформы Петра I. Не все слои русского общества приняли программу великого преобразователя. Борьба за продолжение реформаторских начинаний Петра I еще более обострилась при его ближайших преемниках. Но отменить содеянное им было невозможно. «По смерти Петра I, — писал Пушкин в своих заметках по русской истории XVIII в., — движение, переданное сильным человеком, все еще продолжалось в огромных составах государства преобразованного».^[836] Новое бесповоротно вошло в жизнь, ибо оно отвечало коренным интересам будущего России. Создание военного флота и сильной, обученной современным способам ведения войны армии обеспечило возврат России прибалтийского побережья и утвердило ее политическую мощь в Европе. Во внутриполитической сфере преобразованию облика старой России способствовали реформы государственного административного аппарата, широкие мероприятия по распространению в стране просвещения, активное освоение новых форм промышленного производства как путем использования опыта приглашенных в Россию иностранных специалистов, так и путем посылки русских людей на выучку в Европу. Огромное значение имело окончательное отстранение церкви от вмешательства в прерогативы светской власти.

В период, последовавший сразу после смерти Петра I, активность в проведении завещанных им преобразований резко упала. В отдельных случаях некоторые аспекты политики Петра I, доведенные до крайностей при его преемниках, приобрели уродливое выражение. Только так можно объяснить факты засилья иностранцев при русском дворе в царствование Анны Иоанновны, когда национальные интересы страны приносились в жертву прихотям временщиков.

Вот почему восшествие на престол Елизаветы Петровны пробуждало в сознании русских людей надежды на продолжение политики, проводившейся ее отцом. Призывы следовать примеру Петра I являются лейтмотивом культурно-идеологической программы, какую развертывает перед Елизаветой Петровной в своих одах 1740–1750-х гг. М. В. Ломоносов. Имя дочери великого преобразователя России ко многому обязывало, и Елизавета не могла пренебрегать данным обстоятельством.

Широте преобразований общественно-политической структуры русского государства, проведенных в первую четверть XVIII в., соответствовал размах культурного строительства и распространения в стране просвещения, чем оказались отмечены 1740–1750-е гг.

Известно, какую роль придавал Петр I созданию в стране Академии наук. Основанная Петром, но открывшаяся уже после его смерти в 1725 г., Петербургская Академия наук стала центром научной и культурной жизни России XVIII в. Первые журналы Академии печатались на латинском и немецком языках. Но уже с 1755 г. начинают издаваться на русском языке «Ежемесячные сочинения, к пользе и увеселению служащие», журнал, в котором кроме научных материалов печатались и литературные сочинения, переводы, а также статьи по филологии и истории. В работе Академии наук почти с самого ее основания участвовал выдающийся немецкий математик Л. Эйлер. Ее почетными членами в 1740–1750-е гг. были такие крупные ученые, как французский астроном Ж. Н. Делиль и немецкий философ Х. Вольф. С Петербургской Академией наук была связана деятельность основоположников новой русской литературы первой половины XVIII в. — А. Д. Кантемира, М. В. Ломоносова и В. К. Тредиаковского.

Большую роль в развитии русской культуры XVIII в. сыграли открытые при Петербургской Академии наук гимназия и университет. Выпускники этих учебных заведений стали первыми представителями национальной интеллигенции. В большинстве своем разночинцы по происхождению, для которых высоким идеалом был сын архангельского помора русский академик Ломоносов, они внесли большой вклад в развитие русской культуры и науки. Из этой среды вышли переводчик и автор русской грамматики В. Е. Адодуров, поэт и переводчик Н. Н. Поповский, ставший профессором Московского университета, известный поэт и академический переводчик И. С. Барков, переводчик и автор работ по русской грамматике, профессор Московского университета А. А. Барсов, историк, профессор того же университета Х. А. Чеботарев, известный географ И. И. Лепехин и мн. др.

Другим учебным центром по формированию культурных кадров того времени явился открытый в 1732 г. в Петербурге Сухопутный шляхетный кадетский корпус. Это было привилегированное учебное заведение, предназначенное для детей высшего дворянства. Воспитанников корпуса готовили для государственной службы, и программа обучения предусматривала широкое знакомство с гуманитарными дисциплинами. В корпусе поощрялись занятия литературой, там существовала драматическая труппа любителей театра, члены которой давали спектакли как в стенах корпуса, так и при дворе; многие кадеты увлекались сочинением стихов, переводами. В конце 1750-х гг. силами преподавателей и выпускников корпуса в Петербурге издавался один из первых в России литературных журналов «Праздное время в пользу употребленное» (1759–1760).

Среди деятелей культуры XVIII в. мы видим немало воспитанников Шляхетного корпуса. В нем учился А. П. Сумароков, крупнейший поэт и драматург, первые поэтические опыты которого приходились на годы его учебы в корпусе. Кстати, и первой постановкой трагедии «Хорев», принесшей Сумарокову широкую известность, он был обязан любительской труппе кадетов, сыгравших пьесу на придворной сцене 25 февраля 1750 г. Последователь и ученик Сумарокова, крупный поэт М. М. Херасков, глава московского поэтического кружка начала 1760-х гг., автор знаменитой «Россияды», тоже окончил это заведение. Среди воспитанников корпуса, внесших свой вклад в развитие русской литературы XVIII в., можно назвать имена И. И. и П. И. Мелиссино, А. В. Олсуфьева, П. Свистунова, С. Перфильева и др.

Развитие Академии наук подтвердило жизненность преобразований, начатых в петровское время. Продолжением культурной политики Петра I в царствование Елизаветы Петровны явилось открытие в 1755 г. университета в Москве. В 1756 г. в Петербурге был основан первый русский государственный театр, директором которого был назначен А. П. Сумароков. В 1757 г. там же открылась Академия художеств. Созданная по воле Петра I на берегах Невы новая столица постепенно становилась средоточием культурной жизни обновленной России, как бы символизируя собой плоды преобразований, предпринятых Петром I в первой четверти XVIII в.

Общественно-политические процессы, протекавшие в 1730–1750-е гг., сохраняли преемственность с тем, что наметилось в годы царствования Петра I.

Суть их в общих чертах сводилась к укреплению принципа абсолютной монархической власти. При этом опорой русского абсолютизма с начала XVIII в. становятся широкие слои среднего служилого дворянства. Обстоятельства, способствовавшие восшествию на русский престол Екатерины I, Анны Иоанновны, наконец, Елизаветы Петровны, лучше всего подтверждают возросшую роль этих слоев дворянства, осознавших свое ведущее положение в системе социальной иерархии тогдашнего государственного строя. Своей «Табелью о рангах» Петр I ввел практику вовлечения в ряды правящего класса нужных монархии людей из других сословий. И эта мера на первых порах играла благотворную роль, стимулируя выдвижение энергичных и способных людей на ответственные посты в государстве. В известной степени здесь кроется причина того демократизма, каким была отмечена идеологическая программа таких крупнейших писателей этого периода, как Кантемир и Ломоносов, и даже дворянского идеолога Сумарокова. Провозглашенная Петром I программа обновления России и широкого государственного строительства способствовала пробуждению инициативы правящего сословия в деле осознания им ответственности за судьбы страны. В обстановке подъема общественного самосознания становится понятна повышенная восприимчивость деятелей новой дворянской культуры, уже на ранних этапах ее становления, к идеям европейского Возрождения, а позже и Просвещения. Творчество Кантемира, Ломоносова и Сумарокова подтверждает это.

Именно в 1730–1750-е гг. происходит формирование нового культурного облика России и закладываются основы достижений русской литературы в XVIII в.

Идеологическая атмосфера, возникшая в России после петровских реформ, свидетельствовала о необратимости избранного страной пути. Ориентация на европейские культурные традиции диктовалась самой логикой исторического развития русского государства. Перед деятелями русской культуры первой половины XVIII в. в качестве первоочередной задачи вставала необходимость в кратчайшие сроки овладеть максимумом достижений, выработанных художественной мыслью Европы. Решение этой задачи должно было являться предпосылкой в достижении главной цели — создании культуры нового типа, отвечавшей возросшему авторитету России на европейской политической арене.

Как справедливо отмечал А. А. Морозов: «В России в первой трети XVIII века новая художественная идеология явно отставала от потребностей времени, от процессов, совершавшихся в экономической, политической и культурной жизни страны. Нет никаких сомнений, что ни стихи Ф. Прокоповича, ни „школьные драмы“ петровского времени ни в коей степени не отвечали размаху петровских преобразований. Но вместе с тем шла интенсивная выработка новых художественных форм и средств». При этом «в силу ускоренного развития страны, вызванного петровскими преобразованиями, на одном историческом этапе как бы совместились несколько исторических периодов художественного развития, наслоившихся друг на друга. Стремительно усваиваемые художественные формы как бы наслаивались друг на друга в тесном взаимодействии с особенностями национальной культуры страны».^[837] Потребности нового времени нередко обгоняли возможности, имевшиеся в распоряжении молодой культуры. Но это же определяло ее своеобразие. И хотя исследователь несколько преувеличивает значение барочных элементов в литературе послепетровского времени, принципиальная верность сделанного А. А. Морозовым наблюдения несомненна.

И уже в 1730-е гг. в русской литературе явственно намечаются тенденции к устранению разрыва с уровнем развития европейской литературы. Эклектизм художественных исканий, имевший место в литературе первой четверти XVIII в., теперь сменяется нарастающим стремлением к выработке некоего единого комплекса культурно-идеологических установок с опорой на апробированные временем традиции. Если в петровский период решение новых идеологических задач осуществлялось зачастую в формах, опиравшихся на средневековые эстетические традиции с примесью элементов барокко, то в 1730–1750-е гг. положение изменилось. Теперь созрели условия для создания в России светской культуры европейского типа. Эстетической доктриной, отвечавшей уровню и потребностям общественно-политической жизни России указанных десятилетий, явилась доктрина классицизма.

Ранний этап становления русского классицизма своеобразно сочетался с наследованием традиций барокко, а также Возрождения в его позднейшей модификации европейского гуманизма XVI в. Но по мере утверждения и органичного развития введенных Петром I новых форм русской государственности классицизм занимает в русской литературе доминирующее положение вплоть до конца 1770-х гг.

Классицизм как художественный метод был явлением общеевропейским. Наивысшего своего расцвета классицизм достиг во Франции XVII в. в период установления абсолютистской формы государственной власти. Трактат Буало «Поэтическое искусство» (1674) явился манифестом, обобщившим как опыт бесчисленных «поэтик» литературных теоретиков предшествующих поколений, так и творческие достижения его современников, поэтов и драматургов, — Корнеля, Расина, Мольера и др.

Эстетические принципы классицизма, во многом связанные с воззрениями эпохи Возрождения, в то же время несли в себе принципиально иной взгляд на человека. Гуманизму Возрождения с его апологией свободы человеческой личности, утверждением ее неисчерпаемых возможностей классицизм противопоставил систему миропредставления, в которой оказалась запечатлена внутренняя противоречивость человеческой природы. При этом эстетический кодекс классицизма зафиксировал определенную, иерархически упорядоченную систему норм и правил, регулировавших художественную практику творца. В этой системе отразилось характерное для данной эпохи стремление рассматривать явления окружающего мира вне их взаимосвязи, как имманентно проявляющие себя сущности.^[838]

От Возрождения классицизм перенял культ античности, выдвинув вслед за Аристотелем в качестве основной задачи искусства подражание природе. Писатели-классицисты сознательно ориентировались на произведения античности, считая их образцом художественного совершенства. В нетленности шедевров, созданных авторами Древней Греции и Рима, эстетика классицизма черпала стимулы утверждения неизменности идеалов прекрасного. И подобное метафизическое понимание предмета искусства прямо отражалось на творческих установках французских авторов XVII в.

Метафизическая трактовка природы человека приводила к надысторическому, абстрактному пониманию проблемы личности. Особенно отчетливо это сказалось в драматургии классицизма, и в частности в жанре трагедии. Расцвет этого жанра в художественной практике классицизма явился прямым следствием тех эпохальных перемен, которые принесло с собой Возрождение.

В центре содержания трагедии французского классицизма XVII в. стоит проблема самоутверждения личности. Прокламированная Возрождением свобода личности здесь подвергается своеобразному испытанию. Характерная для античной трагедии, воплощаемая в воле богов идея рока, которого не могут избежать смертные, переосмысляется в драматургии XVII в. как имманентно присущее человеку свойство его внутренней природы. Человек — творец своей судьбы оказывался трагически бессильным перед лицом неподвластной ему стихии собственного «я».

В сущности, это было первое проявление художественного осознания противоречия личности и общества в рамках зарождавшихся буржуазных отношений. Подобные представления покоились на вневременной, метафизической трактовке природы общественных связей. Ибо путь самоутверждения личности в драматургии французского классицизма XVII в. виделся лишь в одном аспекте — как результат неумолимого действия страстей, этих единственных в художественном сознании века атрибутов человеческого характера и движущих сил человеческих поступков.

Однолинейность в раскрытии характера лишала героев французской трагедии XVII в. неповторимой индивидуальности. Эти герои оказываются всякий раз носителями вечных, неизменных по своей сущности страстей. Показать природу этих страстей, их роковое воздействие на судьбы людей и означало в понимании художников-классицистов раскрытие человеческого характера. К этому призывал Буало. В «Поэтическом искусстве» он давал такую рекомендацию:

Герою своему искусно сохраните

Черты характера среди любых событий

……………..

Но строгой логики от вас в театре ждут:

В нем властвует закон, взыскательный и жесткий.

Вы новое лицо ведете на подмостки?

Пусть будет тщательно продуман ваш герой,

Пусть остается он всегда самим собой.^[839]

Этим же объясняется и та нормативность, которой было пронизано осмысление всех важнейших аспектов творчества в теоретических трудах этой эпохи.

Для принципов художественной типизации, свойственной системе классицизма, как они сформулированы в трактате Буало, остается характерным следование определенным правилам, регламентировавшим основные стороны творческого процесса. В искусстве классицизма разным сферам проявления творческой активности и различным аспектам художественного осмысления природы человека и окружающего его мира должны были соответствовать строго определенные, раз и навсегда установленные нормы поэтической практики. Внешне это проявлялось в строгой регламентации жанров. Жанры потому и не должны смешиваться, что они являются конкретными носителями неких вечных норм выражения неизменных в своей основе сторон человеческого бытия. Что нужно для басни, то исключено в трагедии; что хорошо в комедии, то недопустимо в эпопее. Предметно-содержательная иерархия, определявшая разграничение жанров по темам, влекла за собой и строгую замкнутость формально-стилевого канона каждой жанровой единицы.

Таким образом, художественная система классицизма характеризовалась строгой упорядоченностью требований, предъявляемых к сочинителю и его искусству. Это была закономерная стадия в развитии художественного освоения мира, имевшая значительные достижения в различных областях искусства. И французский классицизм XVII в. воплотил эту стадию в ее наиболее совершенном и полном виде.

К активному восприятию культурного опыта Западной Европы Россия обращается в тот момент, когда век Корнеля и Расина был уже позади. В европейской общественной мысли формировались идеалы Просвещения. Властителями дум выступали Монтескье и Вольтер. Поэтому восприятие эстетической доктрины классицизма в России протекало параллельно с усвоением идей философии европейского Просвещения. Эта философия и явилась своеобразной идеологической базой русского классицизма. Светский характер духовных запросов, рационалистический подход к социально-политическим проблемам, наконец, своеобразный конечный оптимизм мировосприятия, свойственные нарождающейся просветительской идеологии, как нельзя лучше соответствовали тем задачам, которые были поставлены перед русской культурой после петровских реформ первой четверти XVIII в. Главными среди этих задач были вопросы укрепления и развития начатых Петром I преобразований.

Вот почему трактовка основной проблемы искусства классицизма — проблемы человеческой личности получила в России специфическое выражение. После реформ Петра I культура окончательно приобретает светский характер. Клерикализм в осмыслении природы человека, свойственный идеологии допетровской Руси, безвозвратно отошел в прошлое. Теперь на первое место при оценке нравственного достоинства человека выдвигаются иные показатели. Главным среди них становится служение интересам государства. От обязанностей в выполнении общественного долга не мог быть свободен даже сам монарх. Неуклонное подтверждение верности подобному идеалу являла для русских людей XVIII в. деятельность самого Петра I, ставшего своеобразным символом обновленной России.

В свете того широкого процесса формирования нового культурного облика страны, который был задан петровскими реформами, становится понятной популярность в России XVIII столетия концепции просвещенного абсолютизма. В самой личности Петра, в размахе осуществлявшегося им государственного строительства на благо нации деятели русской культуры стремились видеть прямой пример просвещенного государя. Провозглашенный ранней просветительской мыслью Запада идеал просвещенного монархического правления в глазах современников Петра I, казалось, осуществился в России. Устойчивость подобного взгляда помогает понять пристальное внимание к России со стороны французских просветителей, от Вольтера и до энциклопедистов.

Таковы были идеологические предпосылки, определявшие пути формирования русского классицизма.

Говоря об утверждении классицизма в России, следует особо учитывать специфику исторической ситуации, в которой совершался данный процесс. Своеобразным манифестом этого направления в русских условиях явились «Две Епистолы. В первой предлагается о русском языке, а во второй о стихотворстве», выпущенные А. П. Сумароковым в 1748 г. Определяя в них задачи новой русской литературы, автор ориентировался на широко известный трактат Буало. Но положение Сумарокова существенно отличалось от того, в котором находился законодатель мнений французской литературы XVII в.

«Поэтическое искусство» Буало было по-своему подготовлено блестящими достижениями французского классицизма, и сам Буало исходил в своих рекомендациях из практики современников, выдающихся представителей этого направления. В русских условиях появление трактата Сумарокова было вызвано почти полным отсутствием на национальной почве такой литературы, какую хотел бы видеть автор и характер которой соответствовал бы установкам, пропагандировавшимся в его «епистолах». Исключение составлял один Ломоносов, на авторитет которого в жанре торжественной оды Сумароков прямо указывает, сравнивая его с признанными классиками в этом жанре («Он наших стран Мальгерб, он Пиндару подобен»). Но, например, признавая несомненные заслуги Кантемира в его попытках перенести на русскую почву жанр стихотворной сатиры, Сумароков не находит возможным причислить его к авторам, достойным стать образцом поэтического совершенства:

Преславного Депро прекрасная сатира

Подвигла в Севере разумна Кантемира

Последовать ему и страсти охуждать;

Он знал, как о страстях разумно рассуждать,

Пермесских голос нимф был ввек его утеха,

Стремился на Парнас, но не было успеха.

Хоть упражнялся в том, доколе был он жив,

Однако был Пегас всегда под ним ленив.^[840]

Устарелость принятой в сатирах Кантемира системы силлабического стихосложения — вот что оставалось для теоретика русского классицизма неприемлемым в практике первого последователя Буало. В тот момент, когда Кантемир создавал свои сатиры, задача реформирования русского стиха была далека от своего решения.

Автор первых русских сатир продолжал оставаться в глазах Сумарокова представителем старых норм поэтической культуры. Именно этим можно объяснить и тот факт, что вслед за Кантемиром в «епистоле» о стихотворстве упоминается Феофан Прокопович, который при всех его заслугах в области красноречия, по мнению Сумарокова, «достойного в стихах не создал ничего». По-видимому, аналогичным было отношение Сумарокова и к его старшему современнику Тредиаковскому, полемические столкновения с которым не прекращались почти на всем протяжении творческой биографии Сумарокова.

Однако именно в творческих поисках Кантемира и Тредиаковского русская литература XVIII в. впервые предстает в своем новом облике. Деятельность этих двух авторов не только подготовила органичное восприятие системы европейского классицизма на русской почве, но и частично обозначила уже качественное своеобразие тех путей, по которым будет развиваться русская литература на протяжении всего столетия.

Кантемир

Одним из ранних представителей русского классицизма был Антиох Дмитриевич Кантемир (1708–1744). Сын молдавского господаря Дмитрия Кантемира, перешедшего на сторону России и деятельно сотрудничавшего с Петром I, Антиох Кантемир формировался в кругу идейных сподвижников русского царя, в атмосфере просветительских мероприятий начала XVIII в. Он учился в гимназии при Петербургской Академии наук, основанной Петром I, но открытой после его смерти. Сближение Антиоха Кантемира с Феофаном Прокоповичем и с историком В. Н. Татищевым привело к созданию «Ученой дружины» — дружеского общества лиц, объединенных близостью политических и культурных взглядов и позиций. Вместе со своими старшими единомышленниками Кантемир принимал большое участие в политических событиях 1730 г., когда родовитая знать (так называемые «верховники») пытались вернуть Русское государство к допетровским временам и отменить все прогрессивные мероприятия первых десятилетий XVIII в.

В творчестве Кантемира впервые наметились тенденции освоения русской литературой художественных достижений французского классицизма.

Литературная деятельность Кантемира начинается очень своеобразно. Под влиянием своего воспитателя Ивана Ильинского он составил «Симфонию на псалтырь» (своего рода алфавитный указатель), опубликованную в 1727 г., когда автору было 19 лет.

Отдавая дань модному жанру петровского времени, А. Кантемир в эти же годы писал стихотворения на любовную тему.

В конце 20-х гг. XVIII в. Кантемир начал работу над стихотворными сатирами. В напряженной обстановке наступления политической реакции, активно поддержанной церковью, Кантемир выступил со смелым обличением общественных пороков.

В 1729 г. появляется первая сатира «На хулящих учения» с подзаголовком «К уму своему», направленная против «презрителей наук», в первую очередь против реакционного духовенства. Кантемир создает сатирическую галерею священнослужителей. Вот портрет ханжи и невежды Критона:

Расколы и ереси науки суть дети;

Больше врет, кому далось больше разумети;

Приходит к безбожию, кто над книгой тает, —

Критон с четками в руках ворчит и вздыхает,

И просит, свята душа, с горькими слезами

Смотреть, сколь семя наук вредно между нами.^[841]

Дьячок Лука, «трижды рыгнув», подпевает:

Наука содружество людей разрушает;

Люди мы к сообществу божия тварь стали,

Не в нашу пользу одну смысла дар прияли.

…………………

Нет правды в людях, — кричит безмозглый церковник, —

Еще не епископ я, а знаю часовник,

Псалтырь и послания бегло честь умею,

В Златоусте не запнусь, хоть не разумею.

В суммарной характеристике качеств церковного пастыря Кантемир достигает большой художественной выразительности:

Епископом хочешь быть — уберися в рясу,

Сверх той тело с гордостью риза полосата

Пусть прикроет; повесь цепь на шею от злата,

Клобуком прикрой главу, брюхо — бородою,

Клюку пышно повели везти пред тобою;

В карете раздувшися, когда сердце с гневу

Трещит, всех благословлять нудь праву и леву.

Должен архипастырем всяк тебя в сих познати

Знаках, благоговейно отцом называти.

В третьей сатире Кантемир дает яркую зарисовку архимандрита Варлаама (духовника императрицы Анны Иоанновны) — одного из кандидатов в патриархи:

Варлам смирен, молчалив, как в палату войдет, —

Всем низко поклонится, к всякому подойдет.

В угол отвернувшись потом, глаза в землю втупит;

Чуть слыхать, что говорит; чуть, как ходит, ступит.

Когда в гостях, за столом — и мясо противно

И вина не хочет пить; да то и не дивно;

Дома съел целый каплун, и на жир и сало

Бутылки венгерского с нуждой запить стало.

Жалки ему в похотях погибшие люди,

Но жадно пялит глаза с под лбу глаз на круглы груди…

Яркая антиклерикальная направленность сатир Кантемира сближает его творчество с выступлениями деятелей Возрождения, обличавших церковников с позиций гуманистического светского мировоззрения. И в новеллах Боккаччо, и в «жестоких» сатирах деятеля польского Возрождения К. Опалиньского, и в безавторских фацециях, отражавших настроения демократических слоев населения, образы церковников всегда наделены отрицательными чертами, они жадные, беззастенчивые и глупые. Русская демократическая сатира конца XVII в. также отразила эту тему. В «Калязинской челобитной» и в «Службе кабаку» с очевидностью выступает протест широких народных масс против духовенства и монашества. Но в сатирах Кантемира невежественные церковники не смешны. Их власть опасна. Они препятствуют развитию науки, они активны, умело пользуются своим влиянием. Первая сатира заканчивается стихами, свидетельствующими о том, что Кантемир изображал не абстрактных служителей церкви, а именно представителей русского духовенства, враждебно настроенных к преобразованиям петровского времени. Это была уже «сатира на лицо»: здесь современники видели архиепископа Георгия Дашкова, ярого врага Феофана Прокоповича, гонителя русских ученых. Вспоминая о времени преобразований начала XVIII в., Кантемир писал:

К нам не дошло время то, в коем председала

Над всем мудрость и венцы она разделяла,

Будучи способ одна к вышнему восходу.

Златой век до нашего не дотянул роду;

Гордость, леность, богатство — мудрость одолело,

Науку, невежество местом уж посело,

Под митрой гордится то, в шитом платье ходит,

Судит за красным сукном, смело полки водит.

Наука ободрана, в лоскутах обшита

Изо всех почти домов с ругательством сбита.

Антиклерикальная тема, впервые прозвучавшая в русской литературе начала XVIII в. в сатирах Кантемира, будет подхвачена позднее Ломоносовым — автором сатир на духовенство, в числе которых всеобщую известность приобрел «Гимн бороде».

Но не только реакционное духовенство явилось объектом сатир Кантемира. Убежденный сторонник петровских мероприятий, когда основным критерием оценки человека стала его деятельность на пользу государства, а не «порода» и богатство, доставшиеся от предков, Кантемир впервые открыл в литературе тему обличения «злонравных дворян». Уже в первой сатире упоминаются знатные дворяне:

Кому в роде семь бояр случилось имети

И две тысячи дворов за собой считает,

Хотя впрочем ни читать, ни писать не знает.

Вторая сатира, построенная в форме диалога между Евгением (в переводе с греческого — благороднорожденным) и Филаретом (в переводе с греческого — любителем добродетели), посвящена острым социальным вопросам русской жизни начала 30-х гг. XVIII в. Евгений жалуется на то, что, хотя он славен предками, чины и почести идут не ему, а тем, «кто не все еще стёр с грубых рук мозоли». Он с негодованием перечисляет тех «новых людей», которые пришли на смену боярской знати и заняли видные места в государстве. Филарет объясняет ему, что «одна добродетель» делает людей благородными. Филарет, выражая точку зрения Кантемира, становится на сторону дельных, знающих людей, «кои чрез свои труды из подлости в знатную степень происходят».

Изображая «злонравных дворян», Кантемир затронул еще одну тему, ставшую актуальной уже в конце 20-х гг. XVIII в. Вернувшиеся из поездок в «чужие края» дворянские недоросли, посланные Петром I «в науку», далеко не все вынесли оттуда полезные знания. В числе их оказались и те, которые вывезли только моды, некоторые внешние проявления культуры и безмерное презрение ко всему национальному.

Кантемир впервые показал в литературе представителей «новоманирного шляхетства», щеголей и щеголих, готовых за модный наряд «деревню вздеть на себя… целу» (т. е. продать деревню, чтобы сделать роскошный наряд).

Обличение «злонравных дворян» станет одной из важных тем русской литературы XVIII в.: оно найдет свое отображение в творчестве Фонвизина, Новикова, Радищева и Крылова.

Белинский удивительно точно определил принципиальное новаторство Кантемира, который, по словам великого критика, «первый на Руси свел поэзию с жизнью». И действительно, в творчестве Кантемира отразились многие конкретные черты социально-исторической действительности 30-х гг. XVIII в. Большой заслугой сатирика явилось то, что в литературной форме его произведений отразился разговорный язык широких слоев населения. Кантемир широко вводит русские пословицы и поговорки, обильно насыщает речь героев выразительными бытовыми фразеологизмами.^[842] Для него характерно чувство глубокого уважения к простому народу, стремление прислушиваться к народной мудрости.

Литературная форма сатир Кантемира предопределена готовыми образцами. Он использует опыт античной традиции (Ювенал, Персей) и французской классицистической традиции, наиболее ярким представителем которой был Буало — автор прославленных сатир и теоретик литературы. Но очевидно также, что Кантемир испытал влияние творчества Мольера и французского писателя-моралиста Ж. Лабрюйера — автора политического памфлета «Характеры или нравы этого века». Свои сатиры Кантемир строит с опорой на опыт мировой литературы, сознательно стремясь к тому, чтобы русской литературой были усвоены лучшие достижения европейской художественной мысли.

Сатиры Кантемира — первые художественные достижения новой литературы. Через пять лет после смерти поэта, в 1749 г., аббат Гуаско издал в Лондоне сатиры Кантемира во французском прозаическом переводе. В 1750 г. они были переизданы. С этого французского перевода был сделан немецкий. Имя Кантемира получило европейскую известность.

В России сатиры Кантемира распространились в многочисленных рукописных списках. Несмотря на неоднократно предпринятые попытки, они не были опубликованы при жизни автора. И только через 18 лет после смерти Кантемира, в 1762 г., благодаря хлопотам Ломоносова и под его руководством вышло первое русское издание сатир Кантемира, отредактированное И. Барковым.

В конце 20-х гг. XVIII в. Кантемир обратился к созданию героической поэмы, посвященной Петру I, названной им «Петрида, или Описание стихотворное смерти Петра Великого, императора всероссийского». Он начинает ее с рассказа о приближающейся смерти Петра I:

Печаль неутешную России рыдаю:

Смеху дав прежде вину, к слезам побуждаю;

Плачу гибель чрезмерну в роксолян народе

Юже введе смерть Петра перва в царском роде.

Задуманная Кантемиром «Петрида» имела не только художественную, но и политическую задачу: раскрыть плодотворность политических преобразований Петра I, показать его как мудрого государя, наглядный пример для новой царицы Анны — племянницы покойного императора.

Начатая в «Кабинетной архиве» Петра I работа над историческими источниками героической поэмы была прервана осенью 1731 г., когда возник вопрос о назначении Кантемира посланником в Англию.^[843] В 1732 г. он уехал за границу. Умер во Франции.