Дети в творчестве Ф.М.Достоевского. Достоевский – это целый мир со всеми его реальными и воображаемыми противоречиями

Достоевский – это целый мир со всеми его реальными и воображаемыми противоречиями, возможностями, тенденциями, прошлым, настоящим и будущим. Его творчество вызывало и вызывает до сих пор огромный интерес, как у читателей, так и у литературоведов. О Достоевском написано огромное количество статей, монографий, научных работ.

На фоне этого богатого исследовательского материала кажется несколько странным, что тема детей, детства, детскости изучалась не столь широко. Эта тема и сейчас довольно слабо разработана, хотя литература по некоторым аспектам темы всё же имеется.

В 1907 году Р. А. Янтарёва публикует работу «Детские типы в произведениях Достоевского», в которой детские персонажи романов писателя классифицирует как три основных типа: нервные дети (Лиза Хохлакова, княжна Катя), униженные и оскорблённые (Нелли, Илюшечка), дети-феномены (Коля Красоткин, герой рассказа «Маленький герой»). Работа представляет большой интерес, но уклон в ней всё-таки психолого-педагогический. Впоследствии до второй половины XX-го века вопрос о детях и детстве в творчестве Достоевского специально не изучался.

Из статей на эту тему, появившихся в 70-ые годы, наиболее интересны небольшая, но содержательная статья Е. Семёнова «Тема детей в литературно-философской концепции Ф.М.Достоевского», статья Ю. Карякина «Всё – дитё», целый ряд публикаций В. С. Пушкарёвой: «Тема детских страданий в произведениях Ф. М. Достоевского»(1970), «Детство в концепции «золотого века» Ф. М. Достоевского»(1971) и др. Лейтмотив всех статей – униженные, страдающие дети, ставшие зеркалом социальных, классовых противоречий. Впервые делается попытка соотнести тему детства с идеей гармонии мира и философскими взглядами писателя.

Заслуживает внимания вышедшая в 90-ые годы работа Б. Тарасова «Будущее человечество...», где он касается проблем изображения детства в творчестве Ф. Достоевского. Автор отмечает, что Достоевскому характерна тенденция «овзрослять» детские персонажи, заметно изменять своеобразие их восприятия через внедрение в него взрослого сознания и его проблем, делать детей полноправными участниками диалогических романов.

Таким образом, пробел, образовавшийся в изучении темы детства и детскости, постепенно заполняется, хотя имеющаяся литература лишь намечает некоторые аспекты изучения темы детства в творчестве Достоевского, но её не исчерпывает.

Итак, «дети» Достоевского. В произведениях писателя их много. Они разные, но схожи в одном: счастливых среди них практически нет. «Современное русское семейство становится всё более и более случайным, – пишет Фёдор Михайлович. Именно случайное семейство – вот определение современной русской семьи. Старый облик свой она как-то вдруг потеряла…». По мысли Достоевского, никогда в предшествующие периоды русской истории семейство «не было более расшатано, разложено, более не рассортировано, не оформлено, как теперь».

Дети в «случайных семействах» не сохраняют духовных и нравственных связей с отцами и вступают в жизнь, ничем не связанные с прошлым, с семьёй, с детством. Особенно трагично положение детей в бедных семьях: «нужда, забота отцов отражаются в их сердцах с детства мрачными картинами, воспоминаниями иногда самого отравляющего свойства. Ребёнок из такой семьи уносит с собой в жизнь «ожесточённое сердце» и «одну лишь грязь воспоминаний».

Отсутствие высшей, объединяющей всех идеи в «случайном семействе» приводит к тому, что родители не знают, как воспитывать детей, предпочитая нанимать учителей, что значит, по мнению Достоевского, откупиться от ребёнка («ленивая семья»), либо воспитывать в связи с какой-нибудь новой, модной идеей, глубоко не усвоенной ни отцом, ни тем более ребёнком, что приводит к искажениям в развитии личности. Без высшей идеи родители не могут быть для ребёнка живым примером, который, по мысли писателя, имеет большее значение, чем преподанные родителями отвлечённые истины и понятия.

«Братья Карамазовы» – это «роман о русских теперешних детях, ну и конечно о теперешних их отцах, в теперешнем взаимном их соотношении». Парадоксальным образом именно взаимопонимание, «теперешнее взаимное соотношение» «русских теперешних детей» и «теперешних их отцов», как раз и становится основой конфликта. Слишком хорошо видят они друг в друге семейные пороки, слишком остро чувствуют родственную зависимость во зле. Связывающая их общей греховностью «карамазовщина» раздражает и побуждает к протесту. Сыновья бунтуют против отца как объединяющего их злого начала.

Наконец, «упрощённое» воспитание часто приводит к непомерным амбициям, к неразборчивости в приятии идей (обычно европейских), к непониманию собственных национальных основ (к разряду неглубоко усвоенных западных теорий Достоевский относил и революционные идеи). Через приобщение к ним выходцы из случайных семейств реализуют свою детскую ненависть и «мстят» за «случайность» свою.

Такие герои, маленькие страдальцы, появляются уже в «Бедных людях». Это «задумавшиеся дети» чиновника Горшкова, нищий мальчик на улице. Еле намеченные детские образы не просто часть общей картины жизни «бедных людей», это восприятие мировой трагедии через муки ни в чём не повинных детей, чистых ангельской чистотой.

Несчастье, постигшее семью Горшковых, передано через особую, жуткую тишину, окутавшую жизнь всей семьи. Об этой семье никто ничего не слышит. Только ночью, кода в доме царит тишина, слышно иногда всхлипывание, потом шёпот, опять всхлипывание, точно как будто плачут, да так тихо, «так жалко». И самое мучительное для Макара Девушкина: «Даже детей не слышно. И не бывает этого, чтобы когда-нибудь порезвились, поиграли дети, а уж это худой знак». Эта подробность — особая печаль ребёнка, его неискупимые страдания — повторяются в «Бедных людях» ещё дважды и каждый раз всё тоньше и больнее.

Уже в первом крупном произведении Достоевского всплывает сразу несколько «детских» тем, которые пройдут через всё творчество писателя: тема сиротства, которая впоследствии найдёт наивысшее своё воплощение в рассказе «Мальчик у Христа на ёлке»; тема безразличного отношения большинства людей к детским страданиям и как ответная реакция – ожесточение сердца; тема безвинного детского страдания.

Начиная с «Бедных людей» из произведения в произведение кочуют у Достоевского маленькие нищие, те самые дети, которые «снятся и мерещатся» и из-за которых взбунтуется Иван и захочет пострадать Митя. Ребёнок сам по себе, его внутренний мир, особенности его развития остаются пока за пределами первого романа Достоевского, хотя этот особый мир всегда привлекал его внимание.

Этот мир мечтательного, болезненного, уединённо и фантастично развивающегося ребёнка исследует Достоевский в «Неточке Незвановой». Повествование ведётся от лица главной героини. Её исповедь (можно так сказать) основана не столько на фактах жизни героини, сколько на их эмоциональном восприятии и совсем недетском анализе.

Особенности развития героини обусловлены прежде всего жизненными обстоятельствами. Она выросла в семье, где не было игрушек, где никогда не смеялись, не было искренности, не было счастья. Эта семья окончательно разваливается со смертью матери и бегством, безумием, а вскоре и смертью отца. Для Неточки наступает время перехода от «первого детства» к «зарождению правильного сознанья», потеря «ангельского чина», даваемого только бездумностью существования.

У Достоевского, есть выражение для обозначения этого перехода — «пришибление истиной»: «дети правду узнают в девять лет», то есть «прозу» и факт действительности», и «эта истина их пришибает». Истина заключается в жестокости жизни, в безнаказанности зла, в несправедливости общественного устройства.

После потери сознания на улице Неточка оказывается в доме старого князя, видит его глаза, полные сострадания, и чувствует, что пробудилась для новой жизни. Семья князя окружила Неточку заботой, но у неё появилось новое чувство: «Я сирота». Судьба героини складывается более или менее благополучно, но это не уменьшает драматизма её развития, хотя Неточка – «кроткая», в её душе нет ненависти к миру.

Другим вариантом «овзрослённого» ребёнка является Нелли из «Униженных и оскорблённых». Если Неточка – самоё кротость, то Нелли – воплощение гордости, она живёт ненавистью и бунтом. У героини тяжёлый, мучительный характер, «странный, нервный и пылкий, но подавляющий свои порывы, симпатичный, но замыкавшийся в гордость и недоступность». Люди причинили Нелли много зла, и она невольно, подсознательно хочет отомстить им, спровоцировать на раздражение, вывести из себя. Кротость старого доктора — единственное оружие, к которому она не готова, и это оружие побеждает девочку.

«Преждевременное» развитие не далось Нелли даром: оно навсегда унесло с собой мир и спокойствие из сердца, расшатало нервную систему, подорвало здоровье. Нелли умирает. Образ Нелли вызывает глубокое сочувствие ко всем несчастным, оскорблённым и униженным детям.

Сквозную для Достоевского тему сиротства продолжают образы детей Мармеладова из романа «Преступление и наказание». Мы видим их глазами Раскольникова, который привёл домой их пьяненького отца. Мармеладовы живут в узкой тесной комнате, освещённой огарком копеечной свечи. Комната проходная. Через задний угол протянута дырявая простыня, за нею находится кровать. В комнате два стула и клеенчатый ободранный диван, старый кухонный стол, некрашеный и ничем не покрытый. Девочка лет шести спит на полу, «как-то скорчившись и уткнув голову в диван». Мальчик, годом старше, весь дрожит в углу и плачет: его только что «прибили». Старшая девочка лет девяти, тоненькая, в одной худенькой и разодранной рубашке, стоит в углу возле маленького брата, обхватив его шею своею длинною, высохшей как спичка рукой. А мать, больная, чахоточная, с раскрасневшимися до пятен щеками, ходит взад и вперёд по комнате, сжав руки на груди, с запёкшимися губами и нервно и прерывисто дышит. Страшное впечатление производит эта картина «при последнем освещении догоравшего огарка». Здесь сама нищета и разорение.

Трагизм положения семьи Мармеладовых усугубляется после нелепой смерти главы семейства под колёсами щегольской коляски. Катерина Ивановна с детьми оказывается на улице. Спасает детей от гибели Свидригайлов. Такой финал нехарактерен для произведений Достоевского.

В этом же романе трижды возникает образ ребёнка – девочки, над которой надругались (тема надругательства над ребёнком – сквозная в творчестве Достоевского). Первый образ – пьяная девочка, которую Раскольников случайно встречает на бульваре. «Вот, смотрите, совсем пьяная… Кто её знает, из каких, не похоже, что по ремеслу. Вернее же всего где-нибудь напоили и обманули…, в первый раз… понимаете? Да так и пустили на улицу», – говорит Раскольников городовому. Второй – девочка-самоубийца из жизни и сна Свидригайлова. И третий – пятилетняя девочка из сна, с лицом камелии, с огненным бесстыдным взглядом, заставившая даже Сидригайлова в ужасе прошептать: «Как! пятилетняя!.. это, … что ж это такое?»

Страницы романа «Преступление и наказание», посвящённые детям, овеяны теплом, любовью, сочувствием, но всё же образы детей остаются на периферии сюжета, хотя существенно обогащают картину «униженных и оскорблённых».

Множество сюжетных ходов, связанных с детьми, было намечено Достоевским в черновых набросках к «Идиоту», но в окончательном тексте романа дети остались только в воспоминаниях Мышкина. Но, тем не менее, детская линия в романе ярко выражена: князя Мышкина Достоевский наделяет любовью и привязанностью к детям. «Ребёнку можно говорить – всё; меня всегда поражала мысль, как плохо знают большие детей, отцы и матери даже своих детей. От детей ничего не надо утаивать под предлогом, что они маленькие и что им рано знать. Какая грустная и несчастная мысль! И как хорошо сами дети подмечают, что отцы считают их слишком маленькими и ничего не понимающими, тогда как они всё понимают. Большие не знают, что ребёнок даже в самом трудном деле может дать чрезвычайно важный совет», — замечает князь Мышкин.

Но самое главное, что открыл князь Мышкин своим слушательницам, – это то, что дети одновременно могут быть жестоки и милосердны; они смогли злобу, презрение к падшему несчастному человеку сменить на чувство любви, дружбы, привязанности; дети оценили искренность «Леона», доверились ему, совместными усилиями скрасили последние дни Мари. Мышкин не только любит детей, их общество, но и сам в чём-то ребёнок. Ребячливость и взрослость присущи ему в равной степени.

Любимый детский возраст Достоевского — дети до семи лет и дети двенадцати-тринадцати лет. О первых он говорит устами своего героя Ивана Карамазова так: «Дети, пока дети, до семи лет например, страшно отстоят от людей: совсем будто другое существо и с другой природой». Двенадцать-тринадцать лет – возраст вполне ещё сохранивший самую младенческую, трогательную невинность и незрелость с одной стороны, а с другой – уже приобретший скорую до жадности способность восприятия и быстрого ознакомления с такими идеями и представлениями, о которых, по убеждению чрезвычайно многих родителей и педагогов, этот возраст даже представить себе будто бы ничего не может». Этот возраст обрисован в Нелли, в Коле Красоткине и других русских мальчиках из «Карамазовых», в Коле Иволгине, с их стремительностью увлечения и самыми благородными и ложными идеями, со способностью к бескорыстной, чистосердечной любви, со всеми сердечными страданиями, но без осознанной чувственности, то есть так, как у Лизы Хохлаковой. Они уже способны понять идею умом; и они ещё способны принять её всем чистым, цельным сердцем.

Подросток раним, неустойчив. У него резче, чем у взрослого, выпячено самолюбие, самомнение, мнительная щепетильность; они осознали уже полностью тайну пола. Таков Аркадий Долгорукий, главный герой романа «Подросток». Он принадлежит к «случайному семейству». Едва ли не с самого рождения Аркадий был отдан на «чужие руки и рано ощутил свою «выброшенность» из родственного круга, из нормального существования. Аркадий почти не выносит из детства светлых воспоминаний, не получает от своего отца в наследство руководящей жизненной идеи. Он самостоятельно должен найти ответ на вопрос, что есть добро и что есть зло. Через внутреннюю борьбу, через победу над собой, через овладение собой герой приходит к добру. «Я взял душу безгрешную, но уже загаженную возможностью разврата, раннею ненавистью за ничтожность и «случайность свою и с тою широкостью, с которою ещё целомудренная душа уже допускает сознательно порок в свои мысли, уже лелеет его в сердце своём, любуясь им ещё в стыдливых, но уже дерзких и бурных мечтах своих, — всё это оставленное единственно на свои силы и на своё разумение, да ещё на Бога. Всё это «выкидыши» общества, «случайные» члены «случайных семей» — так характеризует Достоевский своего юного героя в «Дневнике писателя» за 1876 год.

Подросток Достоевского душевно ломкий и неравномерный, ещё сохранивший связь с детской невинностью и вместе с тем более открытый искушениям дурного. Выход из детства отмечен у Достоевского печатью трагизма. На светлую душу ребенка падает тень безобразной, жестокой стороны жизни. Он узнаёт то, с чем ещё не в силах внутренне справиться, и это ранит его душу. Детская натура, по Достоевскому, может поражаться злом, может отзываться на зло, и зло обладает для неё силой соблазна и в том случае, если, как в романе «Подросток», добрые начала берут верх..

Тема детских страданий, всю жизнь волновавшая Достоевского, нашла отражение и в рассказе «Мальчик у Христа на ёлке». Рассказ написан в последние годы жизни и связан с размышлением о «русских теперешних детях». В основе произведения принцип контраста: великолепная ёлка в комнате за окном – и маленький оборвыш, под самое Рождество замерзающий на улице. В предсмертном видении бедному, несчастному мальчику представляется, что его приводит на райский праздник Христос, защитник обездоленных, униженных и оскорблённых. Рассказ заканчивается трагически: «А внизу наутро дворники нашли маленький трупик забежавшего и замёрзшего за дровами мальчика; разыскали и его маму… Та умерла прежде его». Финал рассказа – приговор миру, в котором страдают и гибнут дети. Страдания детей для Достоевского – один из главных признаков несправедливо устроенного мира. Одна слезинка ребёнка не стоит, по мысли писателя, счастья человечества.

Всё творчество Достоевского пронизано любовью к ребёнку, вниманием к его судьбе, беспокойством за его будущее. Детей, также как и своих взрослых героев, писатель ставит в критические ситуации, исключительные обстоятельства – дети часто оказываются в таких положениях, когда с ними происходит какое-то страшное событие, потрясение, и в момент которого детская душа надрывается, надламывается. Дети в произведениях Достоевского, повинуясь общей атмосфере его произведений, подтягиваются до взрослых героев через раннее столкновение с несовершенством человеческой жизни, через надрыв и надлом. Именно «взрослые» дети, сознающие «прозу» и «факт» действительности, становятся активными участниками сюжетных конфликтов его произведений. «Задумывающиеся» дети, форсирующие стадию детства и начинающие рассуждать о добре и зле, любви и ненависти – таковы детские персонажи в произведениях писателя.

ЭКЗАМЕНАЦИОННЫЙБилет 24

1)Лирический герой в поэзии М.Ю.Лермонтова.

2)Система персонажей в романе Ф.М.Достоевского «Братья Карамазовы».

1) Лирический герой в поэзии М.Ю.Лермонтова.

Особенностью лирики Лермонтова, на мой взгляд, является внутреннее единство лирического героя. Герой постепенно меняется, “движется”, но движение это значительно замедлено по сравнению с развитием лирических героев других поэтов XIX века. К концу творчества в лирике Лермонтова все чаще появляется образ простого, обычного, усталого человека, совсем не похожего на героя ранней лирики. Однако между этими героями существует тесная связь, обусловленная сохранением основных мотивов, тем лирики, которые пронизывают все творчество поэта и формируют образ его героя.
Лирика Лермонтова (наряду с поэзией Жуковского и ранним творчеством Пушкина) явилась взлетом русского романтизма. Это обусловлено тем, что лермонтовский лирический герой — герой романтический. Он наделен всеми отличительными чертами романтика — он борец, страдалец, мятежник, поэт, любовник, даже пророк...
Однако особенно сильна в образе романтического героя Лермонтова тема одиночества:

Одинок я — нет отрады:
Стены голые кругом,
Тускло светит луч лампады
Умирающим огнем.

Одиночество приобретает самые разные черты: это и заточение (как в приведенном отрывке), и любовное одиночество, появляющееся во многих любовных стихотворениях, и одиночество человека в мире:

...Одиноко
Он стоит, задумался глубоко,
И тихонько плачет он в пустыне.

Во многих стихотворениях (“Дума”, “И скучно и грустно...”) появляется идея принципиального одиночества личности, связанная с темой поколения в целом. Здесь мы сталкиваемся с одной из основных идей Лермонтова — идеей разрушающей душу рефлексии, болезни, убивающей, по мнению Лермонтова, все его поколение в целом и замыкающей личность на себе самой, обрекая ее на одиночество.

Мы иссушили ум наукою бесплодной,
Тая завистливо от близких и друзей
Надежды лучшие и голос благородный
Неверием осмеянных страстей...

Лучшее, что есть в человеке, — его чувства — “исчезают при слове рассудка”, рефлексия убийственна для чувств и веры. Автор причисляет свое лирическое “я” к “заблудшему” поколению, тем самым сравнивая лирического героя с “плодом, до времени созрелым”. Тема ранней смерти — традиционная тема романтической литературы, но Лермонтов вносит в нее нечто свое: он пишет не о ранней физической смерти, а о смерти самого романтического чувства, смерти, вызванной прежде всего неверием и отсутствием цели, отсутствием борьбы:

К добру и злу постыдно равнодушны,
В начале поприща мы вянем без борьбы;
Перед опасностью позорно малодушны,
И перед властию — презренные рабы.

Мотив борьбы — важнейший мотив всей мировой романтической литературы — получил у Лермонтова разнообразное развитие.
Борьба является сущностью романтической натуры, ее основой: парус (в одноименном стихотворении) борется с враждующей стихией, а стоит буре смолкнуть — парус сам начинает искать и “просить” бури, потому что он “не ищет счастья” и “не от счастия бежит”.
Внутренний разлад в человеке, разлад, о котором мы говорили в связи с темой разрушительной рефлексии, также не может не порождать конфликта и борьбы в душе человека. В стихотворении “Как часто пестрою толпою окружен...” Лермонтов противопоставляет внутренний мир своего лирического героя внешнему реальному миру, одетому в маску:

...Мелькают образы бездушные людей,
Приличьем стянутые маски.

Образ маски и маскарада вообще появляется у Лермонтова очень часто, символизируя ложность и, главное, бездуховность мира, в котором существует лирический герой:

...Как ветхая краса, наш ветхий мир привык
Морщины прятать под румяна...

Тема веры и безверия тесно связана с темой борьбы. Романтический герой Лермонтова бросает упрек Богу в несовершенстве мира:

К чему творец меня готовил,
Зачем так грозно прекословил
Надеждам юности моей?..
Добра и зла он дал мне чашу,
Сказав: я жизнь твою украшу,
Ты будешь славен меж людей!..

Демонический и романтический герои поэм Лермонтова “Демон” и “Мцыри” отрицают Бога, не принимая мира, в котором живут. Однако Лермонтов, видевший причину “блуждающей” личности именно в неверии, в отсутствии идеалов, не мог не привести романтическую личность к согласию с Богом. Именно поэтому лермонтовский лирический герой находит в мире нечто такое, что примиряет его с небесами. Для лирического стихотворения “Когда волнуется желтеющая нива...” таким примиряющим началом становится природа:

Когда студеный ключ играет по оврагу
И, погружая мысль в какой-то смутный сон,
Лепечет мне таинственную сагу
Про мирный край, откуда мчится он,—
Тогда смиряется души моей тревога,
Тогда расходятся морщины на челе,—
И счастье я могу постигнуть на земле,
И в небесах я вижу Бога...

Мысль “погружается в сон”, освобождая чувства, а “мирный край”, любовь к нему и единство с ним дают возможность герою “увидеть” Бога.
В некоторых стихах Лермонтова романтическим героем-борцом становится Наполеон. Образ вечного бунтаря, познавшего вершину власти и глубочайшее падение, традиционен для русской романтической лирики. В Наполеоне (как и в образе Байрона) для Лермонтова сочетались все черты романтического героя: бунтарство, бегство, изгнание, борьба со всеми и со всем — и одиночество героя как личности:

...Стоит император один —
Стоит он и тяжко вздыхает,
Пока озарится восток,
И капают горькие слезы
Из глаз на холодный песок...

В русской литературе традиционно взаимоотношения поэта и толпы воспринимались как неизбежный конфликт. Сама же тема занимала почетное место в лирике любого автора, причем образ поэта всегда был сближен с образом лирического героя. Не исключение здесь и Лермонтов, однако разрешение конфликта поэта и толпы у него очень своеобразное. Если толпа традиционно наделялась эпитетом “чернь”, “глухая”, “бездушная”, а в сердце ее вселялась корысть, бездуховная приземленность, то образ поэта сближался с образом пророка, певца, изгнанника.
Лермонтов решает конфликт иначе. С одной стороны, он более уважительно изображает саму толпу:

...Средь них едва ли есть один,
Тяжелой пыткой не измятый,
До преждевременных добравшийся морщин
Без преступленья иль утраты!

С другой — он в стихотворении “Поэт” 1838 года представляет читателю два типа поэтов, утверждая, что каждый век, каждая “толпа” рождает “своего” поэта, что поэт един с толпой, он нужен толпе — и толпа нужна ему. Презрение к толпе Лермонтов называет той “ржавчиной”, которая разъедает сияющий клинок его таланта.
Лермонтовский поэт — совершенно особый тип лирического героя. В конфликте поэта с миром автор пытается сохранить объективность, не встает однозначно на сторону поэта (за исключением стихотворения “Смерть поэта”, где конфликт развивается иначе — не между поэтом и толпой, а между поэтом и властью, первый становится жертвой, героем и приобретает тем самым все симпатии автора). В конце творчества появляется “осмеянный пророк”, где образ поэта, не выполнившего своего назначения, полностью лишается авторских симпатий.
В целом же, как уже говорилось, к концу творчества все чаще и чаще в лермонтовской лирике начинает появляться совершенно новый тип героя, только на первый взгляд отличающийся от типично лермонтовского.
Новый образ человека простого, обыкновенного и усталого, появляющийся в стихотворениях “Валерик”, “Родина”, “Завещание”, “Соседка”, “Выхожу один я на дорогу...”, глубокими корнями связан с лермонтовским романтическим героем. Старые мотивы героизма, любви, разлуки, свободы получают новое звучание: героизм рассказчика в “Бородино” становится практически будничным, романтическая разлука уступает место наказу другу “все ей рассказать”; лексика романтическая сменяется сниженной, прозаической; тема свободы остается, но связывается это понятие уже не с борьбой, а с покоем (“я ищу свободы и покоя!”).
Таким образом, мы видим, что все отдельные черты лирического героя, всё их изменение подчинено внутреннему, глубинному единству этого героя.

2) Система персонажей в романе Ф.М.Достоевского «Братья Карамазовы».

Система персонажей в "Братьях Карамазовых" представляет целый веер характеров, находящихся в сложном, но весьма продуманном и четком соотношении друг с другом, начиная от антиподов и вплоть до "двойников". Борьба добра и зла имеет место и между персонажами, и в душе большинства персонажей. Мир "Братьев Карамазовых", как и некоторых других произведений того же автора, — это мир русского хаоса и попыток наметить пути его преодоления. О самих Карамазовых Алеша говорит: "тут земляная карамазовская сила <...> земляная и неистовая, необделанная". "Необделанная" карамазовская сила прямо указывает на хаос, но и одновременно на связь с землей, которая подает надежду на преодоление хаоса. Говоря о "хаосе" в "Братьях Карамазовых", необходимо отличать стихийный хаос на всех уровнях общественной и семейной жизни, вплоть до возможности отцеубийства, от хаоса вследствие сознательного отказа от мировой гармонии и порядка в силу, например, неверия в его возможность. Дмитрий Карамазов на практике крайне "хаотичен", но вместе с тем не любит беспорядка и уповает на спасение мира и человека, в частности за счет союза с "матерью землею", т. е. с национальной почвой, которая вовсе не прямо совпадает с "карамазовской земляной силой". Иван же Карамазов не верит в справедливость мирового устройства и сознательно отвергает мировую гармонию, "возвращает билет" Богу. На гораздо более низком уровне, без всякой теории от "рая" отказывается и Федор Карамазов: "...в скверне моей до конца хочу прожить... в скверне-то слаще" (XIV, 157). "А в рай твой... не хочу", — говорит он Алеше.

Вообще персонажи Достоевского легко впадают в истерику, в экстаз, отдаются всевозможным нервным проявлениям, вступают в противоречия с самими собой. Эти противоречия, столь характерные для героев Достоевского, в том числе и персонажей "Братьев Карамазовых", также проявление хаоса и одновременно борьбы разных эмоций, настроений, психологических тенденций и, в конечном счете, добра и зла в душах людей. В крайней форме это проявляется в поведении женских персонажей. Приведу примеры. О Грушеньке говорится, что она "сама находится в какой-то борьбе". Лиза мечтала садистически насладиться видом распятого мальчика с обрезанными пальчиками, а перед тем предлагала Алеше посвятить себя заботам о несчастных людях. Катерина Ивановна любит Дмитрия, колеблется между тем, чтобы быть "спасительницей" или "губительницей" Дмитрия. И действительно, в своем поведении она меняет эти позиции: спасительница — потом губительница (на суде) — снова спасительница (думает о его побеге). В отношениях с Иваном они — "два влюбленные друг в друга врага". Алеша говорит ей: "...вы мучаете Ивана, потому только, что его любите", а "Дмитрия надрывом любите... внеправду любите". Хохлакова говорит о них: "оба губят себя неизвестно для чего, сами знают про это, и сами наслаждаются этим". Иван Карамазов "любил и в то же время ненавидел Дмитрия". Федор Карамазов после смерти жены одновременно "плакал и смеялся", он был "зол и сентиментален".

О Смердякове говорится, что он, может, "уйдет в Иерусалим, скитаться и спасаться, а может, и село родное вдруг спалит". Ракитин характеризует статью Ивана Карамазова о церковном суде: "с одной стороны, нельзя не признаться, а с другой — нельзя не сознаться". Особенно много говорится в связи с Дмитрием Карамазовым, прежде всего — им самим: "...низость люблю, но я не бесчестен";...я человек хоть и низких желаний, но честный"; "Господи <...> Мерзок сам, а люблю тебя". "Пусть я иду в то же самое время вслед за чертом, но я все-таки и твой сын. Господи, и люблю тебя". "Беспутен был, но добро любил". Соответственно и Грушенька ему говорит: "ты хоть и зверь, а благородный". Итак: "и дурно оно было, и хорошо оно было", и Дмитрий Карамазов обсуждает проблему противоречий даже как бы теоретически: "Влюбиться можно и ненавидя"; "Красота — это страшная и ужасная вещь <...> Тут берега сходятся, тут все противоречия вместе живут <...> иной, высший даже сердцем человек и с умом высоким, начинает с идеала Мадонны, а кончает идеалом содомским". Дмитрий это отчасти объясняет тем, что "широк человек, даже слишком широк". Эта "широта" как бы является одной из предпосылок русского хаоса.
Прокурор на суде говорит, что "добро и зло в удивительном смешении", "натуры широкие, карамазовские <...> способные вмещать всевозможные противоположности и разом созерцать обе бездны". На протяжении романа часто говорится о разных "ужасных противоречиях", "нелепости и путанице" и т. п. . Внутренняя борьба, можно сказать, превалирует над внешней в этом великом "романе-трагедии". Кроме того, даже сугубо положительные или сугубо отрицательные персонажи очень часто таят в себе какие-то потенции прямо противоположного свойства. Как уже упоминалось, даже Алеша Карамазов в какой-то момент способен сказать: "...и сам я Карамазов <...> я в Бога-то, может быть, и не верую", и это парадоксальное высказывание соответствует неосуществленному замыслу Достоевского превратить Алешу во втором томе "Братьев Карамазовых" в революционера или даже преступника, впоследствии, конечно, кающегося.

В связи с проблемой русского хаоса и путей его преодоления следует, кроме противоречий, метаний, истерик и эксцентричности персонажей, обратить также внимание на по-своему, условно говоря, "карнавализованное" изображение чудаков, плутов, юродивых, всякого рода пародирующих элементов в романах Достоевского, в том числе и в "Братьях Карамазовых". Федор Карамазов — "странный тип", "бестолковый сумасброд", "старый шут", "хитрый и упрямый шут", "злой шут" (его так часто называют), "подлейший комедиант", "бегал шутом по чужим столам". Он любит "представляться", "других в шуты рядить" и является на "семейную схватку" для "какой-нибудь шутовской и актерской сцены", и сам о себе говорит: "Вы видите перед собою шута, шута воистину!", "я шут коренной, с рождения, всё равно что юродивый", "шут и представляюсь шутом". Он при этом допускает участие в своем юродстве и "духа ненавистного", т. е. демонического начала. На "семейной сходке" в монастыре он рассказывает оскорбительные для монахов анекдоты, нарочито перетолковывает понятие христианской любви; в какой-то момент, подыгрывая "священному старцу", отцу Зосиме, делает вид, что "играет шута" только от "мнительности", а затем, продолжая кривляться, упрекает монахов в том, что они пытаются "пескариками Бога купить". Специально Федор Карамазов "как обезьяна" передразнивает Миусова, как бы на некоторое время становясь его "двойником", делает вид, что из-за Миусова потерял веру и пр. По-другому чертами юродивой отмечена его вторая жена, "кроткая, незлобивая и безответная" кликуша, "пред образом на коленях рыдающая как в истерике, со взвизгиваниями и вскрикиваниями", и уж совсем иначе Лизавета Смердящая, у которой "лицо вполне идиотское", но которую весь город опекает именно как юродивую.
Алеша, столь резко противостоящий по всем пунктам отцу, впрочем, как говорит Ракитин: "по отцу сладострастник, а по матери юродивый", "тихий мальчик", по мнению своего отца, похожий на мать "кликушу", однако выросший в то же время своеобразным "реалистом", — даже он охарактеризован повествователем как "странный, даже чудак". О нем говорится, что он "из таких юношей вроде как бы юродивых, которому попади вдруг... целый капитал, то он не затруднится отдать его", т. е. его "юродивость" выражается в бескорыстии (а также можно добавить — в "дикой, исступленной стыдливости и целомудренности"), и в этом смысле его юродивость прямо противоположна "злому" шутовству и "сладострастию" его отца Федора Карамазова. Заметим также, что, пусть несправедливо, Катерина Ивановна бросит ему слова: "Вы маленький юродивый, вот вы кто".

Ни шутовства, ни юродства (ни, добавим, сладострастия) нет в Иване Карамазове, хотя он, по общему мнению, походил на отца. Но шутовская стихия прорывается в изображении черта, который представляется ему на пороге безумия и как бы оказывается его двойником, сконцентрировавшим некоторые черты его подсознания, его "чувств, только самых гадких и глупых". Черт Ивана оказывается таким же "приживальщиком", каким был отец его в молодости; он пародийно выпячивает мысли, бродящие в голове Ивана.

На ином, социально более низком полюсе юродство и шутовство, проявленные от унижения бедным капитаном Снегиревым. Шутом и паяцем называет его дочь. Он кончает свою речь "злым и юродливым вывертом". Жена его просто сумасшедшая, впавшая в инфантильное состояние и, собственно, тоже не лишенная черт юродства. Алеша так характеризует этих людей: "Шутовство у них вроде злобной иронии на тех, кому в глаза они не смеют сказать правды от долговременной унизительной робости пред ними".

Дмитрия Карамазова, несмотря на всю эксцентричность его поведения, нельзя назвать юродивым; он прямо и непосредственно выражает стихию хаоса. То же самое в значительной степени относится и к Смердякову с его странностями, надменностью, нелюдимостью, столь отличными от характера Дмитрия; то же — и к Лизе Хохлаковой и другим. Некоторую близость к шутам проявляет и Максимов, "приназойливый старикашка", "скитающийся приживальщик", который нарочно врет, чтоб доставить удовольствие окружающим.