Законодательные акты: проблемы сравнительного анализа

Сравнительный анализ законодательства вызывает особые труд­ности по целому ряду причин.

Во-первых, законодательство как вид исторических источников не возникает в новое время, что лишает нас возможности сопостав-

ления времени его возникновения в рамках рассматриваемого нами периода.

Во-вторых, законодательство явно недостаточно изучено как ви­довой комплекс: продолжает существовать проблема определения са­мого понятия «закон» на протяжении большей части российской ис­тории нового и новейшего времени; неясна номенклатура и иерархия разновидностей российского законодательства нового времени. Все это затрудняет сопоставление структур данного вида исторических источ­ников в разных странах.

В-третьих, в историко-юридических исследованиях, в которых законодательные акты рассматриваются в качестве источника права, принята систематизация законодательных норм по отраслям права, что не отражает специфику собственно законодательных актов. В свою очередь это порождает опасность подменить сравнительный анализ законодательства сравнительным анализом правовых норм (например, сравнением уголовного права, права собственности и т.д.).

Основная сложность сравнительного исследования законодатель­ства XVIII—XIX вв. состоит в том, что в историко-правоведческих ис­следованиях не сформировано понятие «закон» применительно к рас­сматриваемому периоду, что, естественно, является следствием от­сутствия четкого определения этого понятия самим законодателем. В работах историков права мы находим самые общие определения этого понятия. Все исследователи отмечают, что в законодательстве оформ­ляется воля императора. Г. В. Вернадский пишет:

«Начиная с Петра Великого, единственным источником права делает­ся вопя законодателя; это период правотворчества императорских указов...»⁴⁷.

Более четкое определение закона мы находим у М. Ф. Владимирс-кого-Буданова:

«В период империи установилось понятие о законе как о воле госу­даря, правильно объявленной»*⁸.

На постепенную выработку порядка «объявления воли» импера­тора обращает внимание и Вернадский, который пишет, что

«...сами государи стремились установить незыблемый формы для отправления своей законодательной деятельности»,

что проявилось в том, что

⁴⁷ Вернадский Г, В. Обзор истории права Русского государства XV11I-XIX вв. (Период империи). Прага, I924. С. 7.

⁴¹¹ Владимирский-Буданов М. Ф. Обзор истории русского права. Пг.; Киев, 1915. С.260.

«...определена была непременная форма публикации и регистра­ции законов — через Сенат...» и «постепенно делались попытки установить особую непременную форму для предварительной под­готовки или особой прочности юридического бытия группы наибо­лее существенных законодательных актов»¹".

Идеологизированное, но столь же общее определение закона дает Б. М. Кочаков в работе, опубликованной в 1937 г.:

«Закон, являясь общеобязательной, созданной государственной вла­стью нормой, есть... определенное, в результате классовой борьбы созданное выражение воли господствующего класса, определенное орудие классовой политики государства...»⁵⁰.

Интерес в работе Кочакова представляет то, что это общее поло­жение автор конкретизирует, исходя из характера эволюции цент­ральной власти, с укреплением которой «...появляется необходимость в дифференциации правительственных распоряжений» и тогда

«закон — это уже определенный вид распоряжения, это — указ, издаваемый определенным порядком»⁵¹.

При этом в XVIII в., по мнению Кочакова, в России не было точного понятия закона, господствовал царский указ и существовало стремление, остававшееся на протяжении XVIII в. безуспешным, вы­делить из всего многообразия указов те, которые по их юридическому действию можно было бы рассматривать как законы. В XIX в. поиск формальных критериев разделения закона и указа продолжался и шел главным образом по пути фиксации законодательной процедуры. Фор­мальным признаком закона со времен Петра I продолжала оставаться царская подпись, но это правило в XVIII в. нарушалось «объявленны­ми указами», а в XIX в. также и законами от Государственного Сове­та, одобряемыми словесно.

Таким образом, при различии исходных посылок определения понятия «закон» и Владимирский-Буданов, и Вернадский, и Кочаков выделяют два критерия: во-первых, наличие подписи императора и, во-вторых, фиксированный порядок принятия, вырабатывающийся постепенно на протяжении XVIII—XIX вв.

Теоретическую разработку понятие «закон» и проблема различия закона и указа получили в XIX в. в работах Н. М. Коркунова. В «Лекциях по общей теории права» Корку нов в теоретическом ключе ставит про­блему отличия естественно-научных и юридических законов". В работе

⁴⁴ Вернадский Г. В. Указ соч. С. 33.

⁵⁰ Кочаков Б. М. Русский законодательный документ XIX — нач. XX века// Вспомогательные исторические дисциплины, М.; Л., 1937. С. 320.

⁵¹ Там же. С. 321.

^н Коркунов Н. М. Лекции по общей теории права. 9-е изд. СПб., 1909. С. 48-53.

«Указ и закон» Коркунов подходит к определению закона, отталкива­ясь от исторического развития понятия власти и принципа разделе­ния властей. Он замечает, что говорить об отличии закона от указа можно лишь в том случае, если исполнительная власть отделена от законодательной. По его мнению, в российском законодательстве

«...со словом "указ" не соединяется точно определенного значения. До учреждения министерств указами назывались все вообще акты всех органов власти, обращенные к подчиненным им местам и лицам».

В XIX в. указ для Коркунова — научная абстракция, собирательное название для «всех общих правил, установленных в порядке управления»™.

Итак, четкого определения понятия «закон» и критериев для от­деления закона от прочих распоряжений верховной власти в российс­кой историко-правовой науке выработано не было. По-видимому, это в принципе неразрешимая задача, поскольку теоретически разграни­чить закон и административное распоряжение можно только, когда исполнительная власть отделена от законодательной (и здесь мы вполне можем согласиться с Коркуновым), чего в российской истории не было не только в XVIII—XIX вв., в условиях самодержавной империи, но и на протяжении большей части XX в.

Но при этом необходимо учитывать, что на практике историки чаще всего относят к законодательству второй половины XVII — на­чала XX в. то, что было отобрано в качестве законодательных актов составителями Полного собрания законов российской империи.

Стремясь избежать опасности подменить сравнительный анализ за­конодательства сравнительным анализом правовых норм, все же отме­тим, что западноевропейское и североамериканское законодательство нового времени характеризуется в первую очередь фиксацией прав лич­ности, очевидно, что российское законодательство не знало аналогич­ных норм, если не считать в качестве таковых фиксацию прав сословий.

2. Российскоезаконодательство XVIII—XiX вв. как законодательство нового времени

Изменение соотношения обычая и закона как источников права

Начало нового этапа в истории русского законодательства, а точ­нее, в истории русского права и законодательства как его источника, большинство авторов связывает с изменением соотношения обычая и

⁵³ Коркунов Н. М. Указ и закон. СПб., 1894.

закона как источников права и относит изменение этого соотноше­ния либо к середине XVII в. (после Соборного Уложения 1649 г.), либо к началу XVIII в. (периоду преобразований Петра I). Лишь И. Д. Беляев при периодизации истории русского права исходит из общеистори­ческих воззрений, причем ярко выраженного славянофильского ха­рактера. Всю историю русского права он делит на четыре этапа: 1) до введения христианства, 2) от введения христианства до соединения русских удельных княжеств, 3) «от соединения северо-восточных рус­ских княжеств с Москвою, а западных с Литвою, до царствования Алек­сея Михайловича», 4) от царствования Алексея Михайловича. Четвер­тый период Беляев характеризует следующим образом: «...внутренняя народная жизнь проявляется в борьбе с наплывом новых идей западно-евро­пейского образования»^. Примечательность взгляда Беляева на периоди­зацию истории русского права обусловлена тем, что, исходя из обще­исторических посылок, автор отмечает как бы два начала нового пери­ода — с царствования Алексея Михайловича, когда проникшие на Русь во время Смуты западноевропейские идеи начинают распространяться и встречают противоборство со стороны «старой русской жизни», и с царствования Петра I, когда «...перевес борьбы явно перешел на сторону нового образования, впрочем основа старой русской жизни, известное отли­чие Руси от других народов осталось неприкосновенным».

К правлению Алексея Михайловича относит начало нового периода в истории русского законодательства и Н. П. Загоскин, который в сво­их построениях, как и другие авторы, исходит из соотношения обы­чая и закона как источников права. Он пишет, что

«...законодательная деятельность долго зиждется на обычном праве, оставаясь формою права только дополнительною по отношению к этому последнему и всецело черпая из него свое содержание; вслед­ствие этого русское законодательство, вплоть до начала нового раз­вития своего, которое может быть приурочено к эпохе издания Уло­жения царя Алексея Михайловича (1649 г.), представляет собою яр­кое отражение обычного права русского народа, являясь письменною формулировкою и законодательною санкциею отдельных норм этого обычного права»⁵⁵.

Загоскин подчеркивает, что и в последующий период обычное право сохраняет большое значение, особенно в сфере регулирования крестьянской жизни, т.е. жизни подавляющего большинства российс­кого населения.

Другие авторы относят начало нового периода в истории русского права к эпохе петровских преобразований, но и они связывают его с утверждением приоритета закона. М.Ф. Владимирский-Буданов пишет:

^м Беляев И. Д. Лекции поистории русского законодательства. М.,1879. С. 3—6. ⁵⁵ Загоскин Н. П.История права русскогонарода. Казань, 1899. С. 186.

«Единственным источником права XVIII ст. окончательно признан за­кон...»⁵⁶.

Ему вторит Г.В. Вернадский:

«Единственным источником права в императорский период является творимый государем закон»⁵⁷.

И дополняет это высказывание мыслью, соответствующей взгля­дам Загоскина:

«...обычное право сохраняет применение в отношении, главным об­разом, к сельскому состоянию».

В. Н. Латкин пытается разграничить юридическое и фактическое соотношение обычая и закона:

«Единственным источником права в императорскую эпоху является закон. Обычай, игравший такую важную роль в области права в удель­но-вечевом периоде и в Московском государстве, отступает теперь совершенно на задний план и, если не всегда de facto, то de jure, совсем утрачивает значение фактора образования права»⁵⁸.

Идея приоритета закона как источника права формируется посте­пенно. Некоторые признаки ее зарождения можно усмотреть, напри­мер, в наказе окольничему князю Львову, определенному воеводою в Казань «Об управлении казенными и земскими делами» от 31 марта 1697 (7205) г., в котором, кроме указания «всякие дела делать по сему Ве­ликого Государя указу», содержится наставление руководствоваться теми впредь приходящими грамотами из приказа Казанского Дворца, «ко­торые наказа противны не будут»*⁹.

В конце 1710-х годов Петр I, по-видимому, считал, что имеюща­яся законодательная база, в основе которой по-прежнему Соборное Уложение 1649 г., позволяет Сенату решать большинство дел, не об­ращаясь каждый раз заново к законодателю. По крайней мере в имен­ном указе от 22 декабря 1718 г. «О неподаче Государю прошений о таких делах, которые принадлежат до рассмотрения на то учрежденных Пра­вительственных мест, и о нечинении жалобна Сенат, под смертною каз-

⁵⁶ Владимирский-Буданов М. Ф.Указ. соч. С. 260.

⁵' Вернадский Г. В. Указ. соч. С. 158.

^ss Латкин В. Н. Лекции по внешней истории русского права: Московское государство — Российская империя. СПб., 1890. С. 194.

⁵⁹ Все названия законодательных акгов и выдержки из них приводятся по: Полное собрание законов Российской империи: Собрание I. T. I-XLIV. СПб. 1830.

нью» говорится, что Сенат должен доносить царю только в том слу­чае, «разве такое спорное новое и многотрудное дело от челобитчиков объявится, котораго по Уложенью[выделено мной. — М. Р.] решить самому тому Сенату без доклада и без Именного от Его Царского Вели­чества указа отнюдь нельзя...». Указ из Юстиц-коллегии «О вершении дел без всякого замедления и волокиты по Уложению и о выписках из судных дел» от 25 мая 1719г. числит в составе законодательных актов, на основе которых должны решаться дела, кроме Уложения и «ново­состоятельные» указы (по-прежнему при ведущей роли Уложения). От­метим, что данный указ был издан как мера борьбы с волокитой и ускорения судопроизводства и он не устанавливал новой нормы, а только подтверждал ранее установленные. Эти же нормы подтверж­даются указом из Юстиц-коллегии от 15 октября 1719 г. «Орешении дел в Московском Надворном Суде по Уложению и по новосостоятель­ным указам, а не по сепаратным, и о донесении о делах, которых судьи сами решить не могут, в Государственную Юс тиц-Коллегию», которым предписывается Московскому надворному суду дела управлять по Уложению и «по новосостоятельным Его же Великого Государя указам, которые к пополнению того ж Уложения всенародно напечатаны и по­всюду объявлены»,

Основным законодательным актов, утверждавшим идею приори­тета закона как источника права, стал именной указ от 17 апреля 1722 г. (опубликован 27 января 1724 г.) «О хранении прав гражданских, о невершении дел против Регламентов, о невыписывании в доклад, что уже напечатано, и о имении сего указа во всех судных местах на сто­ле, под опасением штрафа». В указе говорится: «Понеже ничто так ко управлению Государства нужно есть, как крепкое хранение прав граж­данских, понеже всуе законы писать, когда их не хранить или ими играть как в карты, прибирая масть к масти, чего нигде в свете так нет, как у нас было, а отчасти и еще есть, и зело тщатся всякия мины чинить под фортецию правды...» Далее говорится, что «...сим указом яко печатью все уставы и регламенты запечатываются, дабы никто не дерзал иным образом всякие дела вершить и располагать не против регламентов, и не точию вершить, ниже в доклад вписывать, то что напечатано, не отго­вариваясь о том ни чем, ниже толкуя инако».

Хотя в нашу задачу не входит реконструкция постепенно склады­вающейся новой законотворческой процедуры, отметим здесь, что указ «О хранении прав гражданских...» закрепил основные элементы системы законотворчества: апробацию указа государем, публикацию и инкорпорирование в соответствующий регламент.

Установив приоритет закона как источника права, законодатель этим не ограничился, поскольку еще сохранялись обширнейшие сфе­ры как государственной, так и особенно общественной и частной жизни, которые продолжали регулироваться обычаем из-за пробелов в законодательстве. С 1720-х годов правительство прилагает существен-

ные усилия для восполнения этих пробелов. 27 апреля 1722 г. издается именной указ «О должности Генерал-Прокурора», а 13 июня того же года — «Инструкция Обер-Прокурору Святейшего Синода», десятые пункты которых почти дословно совпадают. В именном указе «О долж­ности Генерал-Прокурора» говорится: «О которых делах указами ясно не изъяснено, о тех предлагать Сенату, чтоб учинили на те дела ясные указы, против указа Апреля 17 дня 722 года [имеется в виду указ «О хранении прав гражданских...». — М. Р.], который всегда на столе дер­жится; и как сочинят, доносить Нам, и ежели в пополнение сей инструк­ции что усмотрит, о том доносить же». Абсолютно то же самое пред­лагалось делать обер-прокурору Святейшего Синода, с тем отличием, что он должен «предлагать Синоду».

Впоследствии такой способ восполнения пробелов в законодатель­стве активизировался в правление Екатерины II. Например, в 11-м пункте манифеста от 15 декабря 1763 г. «О постановлении штатов» говорится: «Когда же случится, что к решению дел точных указов не будет, о том не реша в Департаментах, но иметь общее рассуждение и представлять, куда надлежит, с мнением...». Аналогичное требование содержит и именной, данный Генерал-Прокурору указ «О неотступ­лении Сенатской Канцелярии от предписанного образа при докладе, о приезде присутствующим в Сенат в установленное время, о неоставле­нии заседания прежде положенного часа и об основывании определений Сената по всем делам на законах». В нем говорится, с одной стороны, о необходимости точно соблюдать законы, а с другой — «в случае недостатка в узаконениях, по зрелому уважению Государственной пользы, доносить Нашему Императорскому Величеству».

Итак, не вступая в дискуссию о праве законодательной инициа­тивы в России XVIII—XIX вв. и считая справедливой существующую в исторической и историко-правовой науке точку зрения, что право законодательной инициативы принадлежало царю, обратим внима­ние на то, что в XVIII в., особенно в правление Петра I и Екатери­ны II, должностные лица имели не только право, но и были обязаны обращать внимание законодателя на пробелы ь законодательстве.

С установлением приоритета закона как источника права связаны и попытки законодателя устранить противоречия в законодательстве. В частности, в именном, данном Сенату указе от 11 декабря 1767 г. « Об оставлении в Малороссии установления Магдебургских прав касательно привода к присяге свидетелей из священнослужителей, в своей силе», кото­рым разрешается коллизия между Соборным Уложением и Воинским уставом в связи с порядком присяги священнослужителей, содержится ссылка на указ, данный Сенату 3 сентября 1765 г., которым «повелева­ется, если которая Коллегия усмотрит в двух равных делах разные Сената решения, то, не чиня исполнения, докладываться о сей разности Сенату и... Императорскому Величеству, а Сенат имеет оныя дела с объяснени­ем своих решений... Императорскому Величеству взносить...».

19-6867

Таким образом, к концу правления Петра I не только законода­тельно утвердился принцип приоритета закона как источника права, но и был предпринят ряд мер, направленных на восполнение пробелов в законодательстве. В последующем такая законотворческая деятель­ность была продолжена. Среди мер, направленных на создание новой законодательной системы, отметим и малоуспешные попытки коди­фикации.

В последующие годы самым сложным было внедрить принцип прио­ритета закона в сознание чиновников. Эту цель, в частности, пресле­довали несколько законодательных актов, изданных в 1740 г. 9 февра­ля выходит сенатский указ «О нечинепии Камер-Конторе по таким де­лам, на которые имеются точные указы, никаких вымыслов и беззаконных волокит». Поводом для издания этого указа послужило рассмотрение конкретного дела винного подрядчика Воронцова. Камер-контора зат­ребовала сенатский указ о мере наказания этому подрядчику за его «продерзость». Поскольку по вопросу о винных откупах и корчемстве существовали указы от 18 июня 6189 г., 28 января 1716 г., 6 мая 1736 г., на которые, кстати, в своем запросе ссылается и сама Камер-контора, Сенат указывает, что Камер-конторе «надлежало бы не док­ладывая и не утруждая Правительствующий Сенат, по вышеозначенным указам, а особливо по Именному Ея Императорского Величества 736 года указу точное решение чинить...». Более того, в указе подчеркивается, что если Камер-контора, несмотря на ранее данное указание Сената, не приняла решение в соответствии с известными ей указами, а обра­тилась с требованием указа в Камер-коллегию, то «явная и беззакон­ная волокита» чинилась «знатно для некоторой страсти, или лаком­ства». И в конце сенатского указа содержится требование не только как можно скорее в соответствии с имеющимися указами решить дело подрядчика Воронцова , но и «...впредь той Конторе в таких делах, на которыя имеются точные указы (как и на сие дело), отнюдь никаких вымыслов не употреблять, и беззаконных волокит к разорению не чинить, под опасением тяжкого штрафа...».

Правительство не ограничилось только разъяснением по конк­ретному делу. Вскоре, в правление бывшего герцога Курляндского, 23 октября 1740 г. был издан манифест «О поступании в управлении всяких Государственных дел по регламентам, уставам и прочим опреде­лениям и учреждениям». Этим манифестом провозглашалась необхо­димость «...во управлении всяких Государственных дел поступать по регламентам и уставам и прочим определениям и учреждениям от бла-женныя и вечнодостоиныя памяти Государя Императора Петра Вели­кого, и по Нем во время Ея Императорского Величества блаженныя ж и вечнодостойныя памяти благополучного государствования учиненным без всяких отмен...». Манифестом подтверждается устав от 6 октября 1740 г., а также «все... прежние в народ публикованные указы и манифе­сты о правосудии».

Но герцог Курляндский правил недолго. И сразу же по смене прав­ления, 11 ноября 1740 г. издается именной указ «О поступании при управлении Государственных дел, по Регламентам и Уставам и прочим учреждениям», содержащий ссылку на указ от 23 октября. В нем утвер­ждается намерение новой власти «все... прежние указы... еще вновь наи-крепчайше подтвердить» и, как и в манифесте 23 октября, содержится повеление «всем находящимся при управлении Государственных дел, как вышняго, так и нижняго, какого б кто чина и достоинства ни были, каж­дому по своему месту и званию поступать по Регламентам и Уставам и прочим определениям и учреждениям от Предка нашего, блаженныя и вечнодостойныя памяти Государя Императора Петра Великого, и по Нем во время Ея Императорского Величества, блаженныя ж и вечнодостой­ныя памяти, Вселюбезнейшей Нашей Государыни, благополучного Государ­ствования учиненныя, и по вышеобъявленному Нашему, вновь выданному от 9 сего Ноября Уставу, без всяких отмен...».

Отметим, что, несмотря на то, что попытки провести кодифика­цию в первые десятилетия XVIII в. не увенчались успехом, а значит, Соборное Уложение 1649 г. оставалось действующим кодексом, в упо­мянутых законодательных актах именно указы Петра I рассматрива­ются в качестве основы действующей законодательной системы.

Примечания достоин и тот факт, что именно при быстрой смене временных правителей Российской империи, в условиях крайней не­стабильности верховной власти издаются один за другим законода­тельные акты, подтверждающие необходимость руководствоваться ранее принятыми законодательными нормами. В этом, несомненно, проявилась стабилизирующая роль законодательства при смене прав­лений.

В правление Екатерины II усилия заставить чиновников руковод­ствоваться имеющимся законодательством были продолжены. В том же 11-м пункте уже упоминавшегося манифеста «О постановлении штатов...», кроме предложения «иметь рассуждение» о случаях, по которым нет соответствующих указов, содержится и еще одно требо­вание: «...на что точные указы есть, о том отнюдь общаго собрания Департаментов не иметь, дабы напрасного предложения чрез то в делах по проискам каким-либо не происходило, но решить дела в Департамен­тах».

Но самый яркий пример усилий заставить чиновников руковод­ствоваться существующими законами, а не требовать указа верховной власти по каждому конкретному делу содержит высочайшая резолю­ция на доклад генерал-прокурора «Об окончании Сенату дел, на кото­рыя существуют ясные законы, не делая по оным особых докладов Ея Императорскому Величеству». В своем докладе генерал-прокурор про­сил указа императрицы в связи с тем, что при рассмотрении четырех апелляционных челобитных на гетманские решения Сенат не смог прийти к единому мнению. Ответ Екатерины II на эту просьбу таков:

«Малороссийские правы ясны, определение Сенатское 24 Сентября 1767 года еще яснее, Мой указ 1768 года 21 Марта весьма же не темен, и Мое о сей материи мнение довольно известно Сенату; соглашать же спорющих, по законам, есть дело Генерал-Прокурора. И так, Я, потеряв целое утро, которого каждая минута для Меня дорога, на такое дело, кое и без Меня по законам[выделено мной. — М. Р.] решить можно было, отсылая оное обратно, дабы Сенат окончал оное по вышеписанному без Меня же».

Постепенно от пожеланий должностным лицам указывать на про­белы в законодательстве, через утверждение о необходимости руко­водствоваться при решении дел имеющимися законами законодатель переходит к требованию строгого соблюдения имеющихся законов. Целый ряд такого рода требований содержит «Устав Благочиния или Полицейский», принятый 8 апреля 1782 г. Статья 46 Устава гласит: «Управа Благочиния имеет почесть противностию закона, буде кто не выполняет слова закона, и нарушением закона, буде кто тонкостию, или хитростию избывает силы закона». В статье 56 говорится, что «Управа Благочиния не дозволяет вчинять новизну в том, на что узаконение есть; всякую же новизну, узаконению противную, пресекает в самом начале». Запрет «вчинять новизну, узаконению противную» содержится и в статье 194 Устава. А статьей 236 из раздела «Взыскания» предусматривается за «узаконению противную новизну» отсылать в суд и наказывать «по мере вины или преступления».

В «Грамоте на права, вольности и преимущества благороднаго Рос­сийского Дворянства» от 21 апреля 1785 г. говорится: «Собранию Дво­рянства запрещается делать положения, противныя законам, или требо­вании в нарушение узаконений, под опасением за первый случай (то есть за положения противныя законам) наложения и взыскания с Собрания пени 200рублей; а за второй случай (то есть за требования в нарушении узаконений) уничтожения недельных требований...» (статья 49). Практи­чески дословно совпадающую со статьей 49 «Грамоты на права, воль­ности и преимущества благороднаго Российского Дворянства» статью 37 содержит изданная одновременно с ней «Грамота на права и выгоды городам Российской Империи».

В связи с утверждением идеи приоритета закона к концу века за­конодатель формулирует и новое требование — точности,буквально­сти воспроизведения законов и цитат из законодательных актов. В уже упоминавшемся именном, данном генерал-прокурору указе от 7 ап­реля 1788 г. «О неотступлении Сенатской Канцелярии от предписанного образа при докладе...» говорится, что присутствующие должны «осно­вывать свои определения везде и во всех делах на изданных законах и предписанных правилах, не переменяя ни единой литеры не доложася Нам». А в начале XIX в., уже при Александре I, издается именной, объяв­ленный министром юстиции указ «Об означении, при выписывании по делам законов, точных слов оных без сокращения и малейшей перемены». Издание этого законодательного акта связано с конкретным казусом —

разбором жалобы графини Потоцкой, при котором было усмотрено, что неверное решение основано на частичной цитате из законода­тельного акта. В связи с этим император повелел, чтобы Правитель­ствующий Сенат «подтвердил повсеместно, чтобы при выписывании по делам законов означаемы были точныя слова оных без сокращения и ма­лейшей перемены, изменяющей часто самый смысл».

Таким образом, к началу XIX в. окончательно утверждается прин­цип приоритета закона как источника права. С его утверждением свя­зано стремление к восполнению пробелов в законодательстве, требо­вание соблюдения законов и точности их воспроизведения при реше­нии конкретных дел.

Изменение соотношения обычая и закона как источников права, складывание приоритета закона — это основной, системообразующий признак, позволяющий говорить о начале нового этапа в истории рос­сийского законодательства. Он хорошо укладывается в принятую нами в качестве исследовательской гипотезы систему источников нового времени. Закон, в отличие от обычая, не только, а часто и не столько фиксирует сложившееся положение дел, сколько моделирует буду­щую ситуацию. На эту особенность европейского законодательства нового времени обращает внимание Э Аннерс: «Монархи и вольные города посчитали, что они могут развивать старое право посредством своей нормотворческой деятельности. Уже в XVII веке они стали широ­ко и решительно регулировать указами то, что никогда ранее не регули­ровалось правом или же регулировалось в ограниченном объеме. Особенно это касалось сферы хозяйственной деятельности и сферы личного по­требления людей»⁶⁰. Примечательно, что Аннерс фиксирует эту тен­денцию для Европы, начиная с XVIIв., что соответствует тенденци­ям, выявленным нами на материале российских законодательных ис­точников.

Таким образом, приоритет закона может сложиться тогда, когда в обществе, и в частности у законодателя, появляемся представление о социальной изменчивости в ходе исторического развития и мысль о возможности влияния на этот процесс.

Расхождение государственного и частного права

Наряду с вышерассмотренным подходом, в котором единодушны не только по сути, но зачастую и по форме выражения мысли многие авторы, существуют и другие подходы к периодизации истории рус­ского права, которые также приводят к обособлению рассматривае­мого периода. В частности, М. Ф. Владимирский-Буданов, который, как и другие авторы, отмечал утверждение приоритета закона начи-

¹ Аннерс Э.История европейскогоправа: Пер. сошвед. М., 1994. С. 229.

нания с XVIII в., дает общую периодизацию развития права, исходя из соотношения государственного и частного права. Владимирский-Буданов выделяет три периода истории русского права: 1) «период земский (или т.н. княжеский) IX-XIII вв.»; 2) «период московский (правильнее — двух государств Московского и Литовского) XIV— XVI вв.»; 3) «период империи XVIII—XIX вв.»⁶¹. Отмечая, что в пер­вом периоде господствует обычай, во втором — обычай и закон в равной мере, а в третьем — закон, Владимирский-Буданов пишет также, что в первом периоде «начало государственное и частное слиты, как равносильные», во втором периоде «право государственное и част­ное постепенно обособляются, но прежнее смешение их обнаруживается в том, что в Московском государстве государственное право строится по типу частному», и в третьем периоде «государственное право стре­мится к полному очищению от примеси частно-правовых начал».

Этот критерий начала нового этапа в истории законодательства (хотя точнее — в истории права) также хорошо соотносится с приня­той нами объясняющей схемой. Расхождение государственного и част­ного права говорит не только о формировании государственного пра­ва периода империи, но и частного права нового времени, что вполне соответствует складыванию новых взаимоотношений между личнос­тью и государством в процессе эмансипации личности при переходе от средневековья к новому времени.

Утверждение принципа: «незнание закона не освобождает от от­ветственности»

В «Истории европейского права» Э. Аннерс, зафиксировав тенден­цию к детальной регламентации различных сфер жизни общества и частной жизни посредством законодательства, сделал весьма меткое наблюдение: детальная, если не сказать мелочная, регламентация, в том числе и в тех сферах, которые раньше законодательно не регулиро­вались, приводит к тому, что указы перестают соблюдаться". Утвержде­ние приоритета закона приводит к постепенному установлению общего для законодательства нового времени принципа: «незнание закона не ос­вобождает от ответственности». Заметим, что этот принцип известен со времен римского права и был зафиксирован в «Законах XII таблиц» (середина V в. до н. э.). Не стоит рассматривать утверждение этого прин­ципа в российском законодательстве в XVIII в. как рецепцию римско­го права, поскольку оно порождается изменением соотношения обы­чая и закона как источников права и в свою очередь обусловливает развитие системы публикации законодательных актов.

⁶¹ Владимирский-Буданов М. Ф.Указ. соч. С. 4.

⁶² Аннерс Э.Указ. соч. С. 229.

На установление принципа «незнание закона не освобождает от ответственности» обращает внимание и М. Ф. Владимирский-Буда­нов⁶³, который, по-видимому ошибочно, связывает его оформление с указом 22 января 1722 г. Скорее всего здесь речь должна идти об именном указе от 22 января 1724 г. «О важности Государственных ус­тавов и о неотговорке судьям неведением Законов по производимым де­лам под опасением штрафа», опубликованном, как и указ «О хранении прав гражданских...», 27 января 1724 г. Указание на причины издания этого указа свидетельствует о том значении, которое стали придавать законодательным актам: «Надлежит обретающимся в Сенате, Синоде, коллегиях, Канцеляриях и во всех судных местах всего Государства ве­дать все уставы Государственные и важность их, яко первое и главное дело, понеже в том зависит правое и незазорное управление всех дел, и каждому для содержания чести своей, иубежания от впадения неведени­ем в погрешение, и в наказание должно». Санкции, предусмотренные для должностных лиц при незнании законов, весьма суровы: «И дабы впредь никто неведением о Государственных уставах не отговаривался... и для того от ныне, ежели о каком указе где при каком деле помянуто будет, а кто в то время не возьмет того указа смотреть и пренебрежет, а станет неведением отговариваться: таких наказывать в первые от­нятием чина на время и штрафу год жалованья, в другой ряд третьею долею всего движимого и недвижимого имения, в третий раз лишением всего имения и чина вовсе». Обращает на себя внимание весьма конк­ретный и вполне разумный принудительный порядок ознакомления с законами должностных лиц, устанавливаемый этим указом.

Но мне представляется, что в российском законодательстве рас­сматриваемый принцип, во-первых, утвердился гораздо раньше, чем полагал Владимирский-Буданов, а во-вторых, носил всеобщий ха­рактер и как принцип действовал по отношению ко всему населению. Другое дело, что для чиновников сам факт незнания законов мог повлечь существенные санкции.

Формулу «дабы неведением никто не отговаривался» мы можем встре­тить уже в «Уставе воинском», утвержденном 30 марта 1716 г. Петр I, обосновывая необходимость предпринятого им груда, в преамбуле к Уставу замечает: «...за благо изобрели ино книгу Воинский Устав учи­нить, дабы всякой чин знал свою должность, и обязан был своим званием, и неведением не отговаривался[выделено мной. — М. Р.}...» И в имен­ном, данном Сенату указе «Орассылке книг Воинского Устава по кор­пусам войск, по Губерниям и Канцеляриям и о принимании его в основание, как по делам воинским, так и земским» присутствует эта формула, при­водимая в обоснование необходимости тиражирования Устава.

И вообще эта формула очень часто сопровождала указание на по­рядок публикации того или иного законодательного акта.

⁶³ См.: Владимирский-Буданов М. Ф. Указ. соч. С. 261.

Специально утверждению этого принципа посвящен именной, объявленный из Канцелярии полицеймейстерских дел указ «О нака­зании за преступления против публикованных указов» от 9 февраля 1720 г. Начинается он формулой «Великий Государь указал объявить всенарод­но». Такое начало в XVII в. станет обычным для тех указов, которые действительно должны были быть доведены до каждого подданного и в которых, по этой причине, более тщательно описывался порядок их публикации. Например, с такой формулы начинается именной указ « О мерах для искоренения воров и разбойников, о доносе об оных местному Начальству, под опасением за укрывательство тяжкого наказания» от 7 сентября 1744 г.

В указе «О нак<