На что жалуетесь, дамы и господа?

У него был лучший бросок с одной руки в Сан-Франциско и окрестностях, и в эту рождественскую ночь он честно заработал шестьдесят четыре очка подряд, закидывая мяч в корзину, установленную во дворе. Кожаный «Спаулдинг» ему подарил на Рождество отец. Еще бросок — шестьдесят семь очков. И ведь даже не присел, пивка не отхлебнул за все это время. Личный рекорд баскетболиста был семьдесят два, и он побил бы его, если бы его не уволокли в кусты и не убили.

Среди Зверья Джефф Марфи был не самый умный и не самый выдающийся, но в том, что касается растраченного попусту потенциала и упущенных возможностей, равных ему не было. Все годы учебы в средней школе он слыл баскетбольной звездой, в нападении на голову опережал остальных, и бесплатное обучение в Беркли было уже в кармане, даже приглашали в профессиональную команду (когда закончит колледж). Но Джефф решил показать своей девушке, какой он прыгучий — запросто перескочит через движущийся автомобиль.

Тут он несколько просчитался. То есть через машину он бы и вправду перепрыгнул, если бы предварительно не выдул пяток-другой бутылочек пива. И если бы на крыше у той самой машины не была вмонтирована стойка с дополнительными фарами, добавившая к высоте автомобиля лишних двадцать сантиметров. Джефф зацепился за стойку левой ногой, четыре раза крутанулся в воздухе и пропахал ногами асфальт. Он глазам своим не верил — опыт убедил его, что в этом направлении колено гнуться не может. Консилиум докторов разделял его мнение. Железки колено зафиксировали — но с серьезным баскетболом было покончено. Только среди покеристов Джефф все равно был бы чемпионом, если бы с ним не расправились в кустах.

В восторге от нового кожаного мяча, он только повторял про себя, что на асфальте играть им не годится, особенно поздно ночью. А то стук может разбудить соседей.

По улицам района Ков-Холлоу, где жил Джефф, стелился туман, удары мяча во мгле казались одинокими и зловещими. Наверное, поэтому никто не жаловался. Рождество на дворе — и если какому-то бедолаге нечем себя занять, кроме как мяч гонять, пусть себе развлекается, полицию вызывать не будем.

Из-за угла вывернула машина, голубые галогеновые лучи шпагами пронзили туман и погасли. Джефф скосил глаза, но марки автомобиля во мгле не разобрал.

Темная машина остановилась за несколько домов от двора Джеффа.

Джефф повернулся, чтобы провести свой коронный удар, но концентрация была уже не та. Слишком сильно закрученный мяч завертелся на ободе, минуя корзину, свалился вниз, подпрыгнул и покатился под уклон. У кустов можжевельника Джефф догнал его, но не смог подхватить, и мяч скрылся во мраке.

Джефф поставил недопитую бутылку на землю и полез в кусты. Ну а дальше… Ничего хорошего, сами понимаете.

Фрэнсис Эвелин Страуд берет трубку, как и положено, на втором звонке:

— Алло.

— Привет, мама. Это Джоди. Счастливого Рождества.

— И тебе тоже. Что-то ты поздновато.

— Я понимаю, мам. Я бы раньше позвонила, да занята была.

Тоже мне занятие, думает Джоди про себя. Лежишь и лежишь.

— Занята? Ну разумеется. Ты получила посылку?

Посылка.

Что-нибудь дорогое и бесполезное: кашемировый бизнес-костюм, веселенькое украшение из собачьих зубов или рыбьих костей — словом, вещь для пожилой преподавательницы или престарелой шпионки с пропитанной цианистым калием иглой в носке туфли. Да еще и отправлено на старый адрес.

— Да. Я ее получила. Прямо не терпится надеть.

— Я послала тебе полное собрание сочинений Уоллеса Стегнера note 12 в кожаном переплете, — сухо поясняет мама.

Черт! Джоди замахивается на Томми — зачем заставил позвонить? Тот уворачивается и грозит ей пальцем.

Ну как же. Стегнер, гордость Стенфорда. В тот год, когда отменили раздельное обучение для юношей и девушек, мама как раз поступила в Стенфорд и теперь не упустит случая, чтобы не уколоть этим Джоди. Папаша тоже учился в Стенфорде. Джоди сам бог велел оказаться там же, и она очень разочаровала родителей, когда поступила в университет Сан-Франциско и не закончила.

— Тоже неплохо. Наверное, почтальон никак меня не застанет.

— Опять переехала?

Миссис Страуд тридцать лет живет в Кармеле, по неизменному адресу. Ковер и занавески не выдерживали больше двух лет, но дом оставался все тот же.

— Да, что-то нам тесновато стало. Томми теперь работает дома.

— Нам? Ты так и живешь с этим начинающим писателем!

Словосочетание «грибковая инфекция» мама произнесла бы с той же интонацией.

Джоди пишет на отрывном листке:

Не забыть оторвать Томми руки и отлупить ими же.

— Да. Так и живу с Томми. Его номинировали на стипендию Фулбрайта note 13 . Хорошо проводишь Рождество?

— Замечательно. Твоя сестра притащила этого мужика.

— То есть своего мужа Боба?

Мама ни в грош не ставит мужчин с тех пор, как отец Джоди сбежал с молоденькой.

— Его зовут Боб, мама. Он с нами в школу ходил. Ты его знаешь с девяти лет.

— У нас на столе копченая индейка, замечательное фуа-гра и закуска из лесных грибов.

— Все доставлено в уже готовом виде?

— Разумеется.

— Да уж конечно.

А как же иначе. Маме и в голову не приходит, что для удовлетворения ее прихоти кто-то вынужден вкалывать в Рождество.

— Подарок я тебе отправлю посылкой, мама. Мне пора. У Томми приглашение на банкет в честь его могучего интеллекта.

— В Рождество? Да чтоб тебя.

— Он еврей.

Телефон доносит до Джоди глубокий вздох.

«Это еще облегченный вариант, мамочка. А если бы я тебе сказала, что он покойник и что это я его убила?»

— Ты мне этого не говорила.

— Ой, говорила. Ты просто стала забывать мелочи, мама. Перед банкетом мне еще надо сделать Томми пирсинг на пенисе. Пока.

Джоди вешает трубку.

На протяжении почти всего разговора Томми танцевал перед ней и кривлялся. В голом виде. Но стоило ей повесить трубку, как он прекратил.

— Я говорил тебе, что меня беспокоит твое моральное состояние?

— И я слышу это из уст типа, который полирует себе мошонку моим красным шарфиком, пока я по телефону поздравляю мамочку с Рождеством?

— Проехали уже. Возьми себя в руки.

Доктор Дрю — Дрю Маккомбер — самородок, фармаколог-любитель и врач-ветеринар Зверья — боялся темноты. Страх мелкой кикиморой забирался ему в душу и доводил до холодной дрожи все четыре года работы в ночную смену в универсаме «Марина». Штука тут была вот в чем.

Дрю просыпался вечером в своей круглые сутки залитой оранжерейным светом квартире, проезжал четыре квартала по ярко освещенным улицам к сверкающему разноцветными огнями универсаму, заканчивал работу утром, когда солнце уже взошло, возвращался домой и ложился спать все при том же оранжерейном свете, прикрыв глаза атласной маской. Тьма навещала его так редко, что превратилась в опасного чужака.

В рождественскую ночь, ближе к полуночи, Дрю с темными очками на носу сидел в своей гостиной в окружении полутораметровых кустов конопли, каждый в отдельном горшке, и смотрел телевизор. По кабельному показывали фильм о любовной связи англичанки, хозяйки поместья, с трубочистом.

(Из-за своего графика и постоянного недоедания Дрю так и не завел себе девушки. До встречи с Синью сексуальная жизнь доктора проходила в печальном одиночестве, и — вздох — явно останется таковой и в будущем.)

Всякий раз, когда покрытая сажей рука трубочиста шлепала помещицу по напудренной заднице, темный отпечаток на мраморно-белой коже омрачал сознание Дрю и лишал возбуждение радости. Печаль прочно поселилась в гостиной, и даже конопля была не в силах ее развеять.

И тут (совсем как в фильме «Эректо, щедро одаренный разносчик пиццы, бог любовных сходок») в дверь постучали.

Дрю привел свой туалет в порядок и продрался сквозь джунгли на кухоньку к монитору. Камеру он установил еще до того, как его доктор выписал ему рецепт, который мог до некоторой степени оправдать в глазах властей его увлечение растениеводством («пациент жалуется на перемежающуюся депрессию, назначено три грамма каннабиса каждые три часа — ингаляции, перорально или рекально»).

На мониторе маячила бледная, но хорошенькая блондинка в консервативном платье для коктейлей и в туфлях на каблуках — словно только что с вечеринки (прямо как на заказ!). Крошечные синие заколки сверкали у нее в волосах. Роль помещицы вполне бы ей подошла.

Дрю вдавил кнопку интеркома:

— Привет. Вы уверены, что не перепутали адрес?

— Уверена. Мне нужен Дрю. — Улыбка у девушки была само совершенство.

— Мамочки, — подумал Дрю и вдруг понял, что произнес это слово вслух.

— Сейчас.

Он пригладил волосы, поправил брюки, в пять прыжков оказался у входной двери, вспомнил про солнечные очки, задрал их на лоб, широко улыбнулся и распахнул дверь. Поток ультрафиолетовых лучей хлынул в темноту.

Улыбка исчезла с лица красотки. Раздался визг. Языки пламени забегали по ее телу, и она отпрыгнула в темноту.

Дрю кинулся за ней.

Двадцать два

Исторические записки Эбби-Натуралки,

доблестной носферату

Не Рождество, а отстой. Полный облом, если не считать убийства. Теперь понятно, какая это скорбная скука — Вечность. Жевать, блевать, тосковать и весь день торчать с мамой и Ронни.

Джаред объявился только в шесть. У его папаши новая семья, все внимание — маленьким сестричкам. Утро, раздача подарков, визг и писк — а Джареда как бы и нет. Цельный день он торчал в своей комнате, смотрел «Кошмар перед Рождеством» и обкуривался. Своих шнурков Джаред как-то просветил, чтобы не лезли зря в его помещение, а то как раз застанут его со спущенными штанами за просмотром порно для гомиков. С тех пор к нему никто не суется.

(Ему-то хорошо. Я могу хоть на голове стоять и гадить на обеденный стол, мамик все равно будет твердить: «Малышка, Рождество — семейный праздник. Мы все должны быть вместе». Я от нее просто зависаю.)

Так что мы типа опять крутили «Кошмар перед Рождеством», пока мамахен и Ронни не заснули на диване. А мы с Джаредом намалевали Ронни на лысине крутую родоплеменную татушку. Черным и красным фломастером. Прямо как настоящая вышла.

— Пошли кофейку хлобыстнем, — говорит Джаред, — у меня карточка «Старбакс» на сто долларов. Тетя подарила.

Терпеть не могу, когда хвастаются рождественскими подарками. Пошло и меркантильно. Так что я ему:

— Да я бы с удовольствием. Только я ведь теперь одна из избранных. На меня возложены обязанности.

Джаред мне:

— Не может быть. Так ты еврейка?

А я такая:

— Нет. Носферату.

А Джаред:

— Не тухли.

А я:

— Помнишь того красавчика в «Уолг-ринс»? Это был он. Хотя вообще-то в священный круг кровожадных меня ввела Графиня.

Джаред такой:

— И ты мне даже не позвонила?

— Извини, но ты теперь для меня — низшая раса.

— Я так и знал. Вот непруха. Вечно мне не везет.

Сейчас как разнюнится. Срочно принять меры.

— Купи мне мокачино, и я поделюсь с тобой тайным знанием.

Оставляем записку.

Дескать, Джаред меня трахнул, и мы с ним сбежали из дома поступать в сатанисты. Маман когда проснется, так хоть не ударится в панику. Записка-то налицо. Сама всегда настаивала.

Идем в кафешку. Только в этой гребаной стране все под железной пятой Христа-младенца. В Рождество каждая точка на хрен заперта. В девять рыгаловок ткнулись, без толку.

Джаред такой:

— Познакомь меня с ними. Я тоже хочу в темную тусовку.

А я ему:

— Отвяжись, плоскоголовый.

Он и правда сегодня какой-то приглаженный-зализанный, только один шип и торчит из прически. В пластиковом дождевике — реальная ходячая вешалка. Только я не хочу знакомить его с Графиней и Темным Повелителем не поэтому. Не могу, и все. Графиня взбесится, подумает, я использую ее дар, чтобы выпендриться перед парнем.

И я говорю:

— Это страшная тайна.

Тут Джаред надувает губы и распускает нюни. Он в этом отношении тренированный. У меня на душе делается пузырно-коряво.

Прямо зловонное пюре из грешных дыр, как метко выразился Лотреамон note 14 . (Молчать! Лили говорит, по-французски это звучит куда более романтично.)

Ну я и взяла его с собой. Только строго-настрого велела ошиваться на другой стороне улицы и в дом не заходить. Вываливаемся мы из-за угла дома Темного Повелителя — а у двери торчит тип в желтом комбинезоне, какие носят водители грузовиков. Капюшон поднят, голова опущена, словно целую вечность собрался стоять.

Тип поворачивается к нам. Особенно не торопится.

Джаред мне на ухо:

— Попали на гопника. — И хихикает, будто маленькая девочка.

Парней его смешок просто бесит. Поэтому Джаред всегда таскает за голенищем тридцатисантиметровый обоюдоострый кинжал — Волчий Клык. К счастью, храбрости кинжал ему не добавляет, Джаред так и остался слюнтяй слюнтяем, зато ему ужасно нравится, когда в клубах оружие у него отбирают охранники и все на него пялятся.

Наверное, мои вампирские сверхчувства уже пробудились. Я четко знаю: этот хрен в трехсотдолларовом комбинезоне, что маячит на пустой улице в рождественскую ночь, никакой не гопник. Хватаю Джареда за руку и тяну обратно за угол.

Шепчу ему:

— Полный назад. Опустить светомаскировку. Слиться с тьмой. Яйца в узел. И ни гу-гу.

Поднимаем капюшоны и осторожно выглядываем. Желтый в комбинезоне весь как-то изготовился. Дверь распахивается, и на улице появляется старый вонючий бродяга (у которого бритый кот), боеголовка из штанов торчит. Типа отлить выполз. Еще шестнадцать лет прожила бы без такого зрелища. Желтый хватает его за волосы, отгибает голову в сторону и кусает за шею. Вот он кто, мать его! Вампир! Клыки так и сверкают в темноте! Бомж визжит, и брыкается, и поливает мочой все вокруг. Слышу, как за дверью шипит кот. Тут Джаред хватает меня за мою сумку «вырви глаз» и тащит прочь. Все, больше я ничего не увидела.

Джаред:

— Ух ты.

И я:

— Ага.

Пройдя пару кварталов, достаю мобильник и звоню Графине. Автоответчик. Идем в «Митерон» на специальный полуночный сеанс «Кошмара перед Рождеством». Чтобы успокоить нервы, берем по большой диетической коле. Отзвонятся мои вампиры, наконец? Джаред забыл ингалятор дома и с самого момента нападения желтого на оборванца тяжко дышит. Люди оборачиваются. Я пересаживаюсь от него подальше: еще подумают, что я его руками удовлетворяю. Или чего похуже.

Полная дурных предчувствий, вся дрожу. Время ползет, словно нарыв от неудачного прокола рассасывается.

Ждем.

Покурить бы. Когда все закончится. А мама подарила мне зеленого медвежонка! Прелесть, прямо не могу!

— Ты уверен, что оставил его именно здесь?

Взгляд Джоди блуждает по всему Эмбаркадеро. Пусто — уличные актеры и попрошайки давно удалились. Со стороны моста Бей-бридж доносится шум машин, в Аламедо надрывается ревун — предупреждает о тумане. Туннель вдали выплевывает поезд, пустой состав направляется в депо. С Маркет-стрит выруливает полицейская машина, освещает парочку и мимо здания паромной переправы катит к Рыбачьей Пристани. Томми машет полицейским рукой.

— Да, когда время истекло, я был на этом самом месте. Он ведь весил тонну. Его таскать — куча народу нужна.

На брусчатке что-то блестит. Джоди опускается на корточки. Металлические опилки. Джоди слюнит палец и трогает камень. Желтые крупинки прилипают к коже.

— Если только скульптуру не разрезать на части.

— Да кому это надо? Распилить статую и забрать кусочки?

— Неважно. Один черт, воры это или мусорщики. Одно из двух. Если бронзовую оболочку распилили днем, Илию сожгло солнце. Если ночью — он сейчас на свободе.

— Не может быть, чтобы ночью.

Джоди качает головой:

— Не похоже.

Еще отблеск на цементном шве между камнями. Джоди нагибается и берет двумя пальцами толику тонкого сероватого порошка.

— Нет, не днем.

— А? Что это такое?

Джоди вытирает пальцы о джинсы и сует руку в карман куртки.

— Помнишь, я сказала тебе, что ты не обескровил полностью шлюху, иначе бы от нее ничего не осталось?

— Ну.

— Когда вампиры… когда мы выпиваем всю кровь до капли, жертва обращается во прах. Вот в такую мелкую серую пыль. — Джоди показывает на мостовую.

— Сама не знаю, почему так происходит.

Томми становится на колени и ворошит порошок.

— А ты откуда знаешь?

— Не догадываешься?

— Ты убивала людей?

Джоди пожимает плечами:

— Пару-тройку. Смертельно больных. Они типа сами были рады расстаться с жизнью.

— Так вот почему тебе было плевать на то, что шлюха умерла.

Джоди достает из кармана куртки мобильник, прячет за спину и, потупив глаза, ковыряет землю носком туфли, словно маленькая девочка, разбившая мамину лампу.

— Ты рехнулся?

— Я немного огорчен.

— Да неужто? Ах, как мне жаль. На моем месте ты поступил бы так же.

— Я огорчен, что ты мне не доверяешь.

— Тебе мало было переживаний? Не хотела лишний раз тебя расстраивать.

— А к сексу это имеет какое-то отношение?

— Никакого. Питаешься, и все.

Насчет предсмертного поцелуя Джоди умалчивает. Зачем грузить человека?

— Тогда ладно. Если уж приспичило.

Джоди порывисто целует его.

— У меня прямо камень с души упал…

— Значит…

— Помолчи. — Джоди поднимает палец и включает мобильник.

— Мамочке звонишь? Хочешь сказать, что она была права, когда обозвала тебя «бродяжкой»?

— Я звоню девчонке.

— Эбби?

— Ну. Пусть держится подальше от нашей квартиры. Илия нами займется вплотную.

Телефон ищет сигнал.

— Но она же сказала, что не придет сегодня. Рождество в семейном кругу.

— Сказать-то сказала. А вот возьмет и припрется.

— Зачем?

— У нас есть о чем потолковать. Я ведь ее вчера укусила.

— Ты укусила Эбби?

— Я была вся обожжена. Мне ничего другого не оставалось.

— Господи, какая же ты кровожадная!

— Точно, рехнулся.

— Но это же Эбби, мать-перемать! Это я ее темный повелитель!

— Смотри-ка, автоответчик.

Илия Бен Сапир, вцепившись в брыкающегося, воняющего мочой алкоголика, таскает беднягу туда-сюда по улице — от металлической двери литейной мастерской через дорогу к криво припаркованной «мазде». Голова бродяги сносит у машины боковое зеркало. Отбросив жертву, вампир замирает в странной полусогнутой позе, словно актер, изображающий на сцене монстра. Весь комбинезон залит мочой, и Илия старается, чтобы мокрая ткань не касалась тела. Хотя с какой только гадостью и мерзостью ему не приходилось сталкиваться, довелось даже закапываться в голом виде в навоз, лишь бы укрыться от солнца! Но чтобы еда его обмочила — такого с ним никогда не случалось! А ведь кроме комбинезона у него ничего из одежды нет, шикарная яхта с полным гардеробом тю-тю! Да тут еще предыдущая ночь, которую он провел между двумя пропитанными мочой тюфяками под каким-то торчком, пока полиция обыскивала ночлежку. Нет уж, это чересчур.

Илия знал, что портье сдаст его при первом же случае, поэтому, едва войдя в номер ночлежки, кинул свой комбинезон в шкаф, превратился в туман и просочился под дверью в соседнюю комнату, а потом под тюфяк. Твердую форму он обрел с рассветом, обдолбанный сосед-постоялец ничего и не заметил.

С наступлением темноты Илия закусил соседом, свернул ему шею (поздравленьице с Рождеством для болванов из отдела убийств: нечего было нападать на него в яхт-клубе) и материализовался в своем номере. Нетронутый комбинезон валялся в углу шкафа. Вампир сам удивился, до чего его это обрадовало.

А вот теперь комбинезон хоть выжимай.

Бешенство сдавливает Илии горло. Он кидается к валяющемуся на земле пьянице, хватает под колено и поднимает в воздух. Хотя старый упырь по сегодняшним меркам не такой уж и высокий, выглядит этот маневр внушительно.

— Ты ведь даже ей не слуга. — С каждым словом Илия стукает пропойцу головой об асфальт.

— Прошу вас, — стонет жертва, — у меня такой большой котик…

Бумс, бумс, бумс. Мелочь, пара банкнот, зажигалка и бутылка «Джонни Уокера» падают на тротуар. Взбучка — она прочищает мозги.

— Так ты просто-напросто ее дойная корова! И в твоей крови был ее привкус!

— У них есть девчонка, — мычит корова.

— Размалеванная соплюха. Она у них в служанках.

— У них?

Илия отбрасывает тело к двери мастерской и принимается собирать с тротуара деньги. Дверь отворяется, пропуская плотного лысого мужика в спецовке. В руке у мужика монтировка.

— Это вы, ублюдки, разборки устраиваете? Илия шипит, затем подпрыгивает, повисает на стене и щелкает клыками у лысого над головой. Здоровяк поднимает глаза на вампира, переводит вниз на лежащего ничком бомжа, замечает вырванное с мясом автомобильное зеркало.

— Да ладно, ладно. Вы еще, как видно, не закончили.

Дверь захлопывается. Громко скрежещет засов.

Илия спрыгивает со стены и удаляется, даже не дав себе труда свернуть дойной корове шею. Разве можно быть таким болваном? Это не метод — запугать ее, убив источник питания.

Служанка — вот кем надо заняться. И откуда ему было знать, что Джоди предпочтет ему мальчишку? Надо же, обратить мальчишку! Больше такого не повторится.

Несмотря на всю свою злобу, голод и пробудившийся охотничий азарт, Илия Бен Сапир чувствует себя не в своей тарелке. У него даже сердце покалывает. Он пустился в авантюру мастером-кукольником, а сейчас его самого дергают за ниточки. А ты не ошибайся.

Ничего. Илия задирает голову и сосредотачивается. В какофонии городских шумов — тяжелом дыхании дойной коровы, скрипе построек, грохоте машин на мосту, ударах тысяч сердец — он различает удаляющиеся шаги девчонки и ее приятеля.

Двадцать три

Исторические записки Эбби-Натуралки,

загнанной и затравленной горемыки

Короче, за мной гонятся, а на роль преследуемой я совсем не гожусь. Вот и сижу теперь на стропиле (по-моему, эта штука называется стропилом, а может, балкой) моста Окленд-Бей, точно нахохлившаяся ночная птица, — жду очередного удара судьбы. Древнее бессмертное зло обрушится на меня… и оторвет мне ручки-ножки. Вот ведь хренотень.

К счастью, у меня есть чем перекусить, пока мой Темный Повелитель и Госпожа не восстанут от дневного сна и не вломят кое-кому. Вообще-то мне полагается хавать всяких там червячков-паучков, развивая вампирские способности, только я — вегетарианка, и охотник из меня никакой. Пришлось ограничиться конфетами «Мишки Гамми». Кстати, говорят, в их состав входит коровий пектин, вытяжка из лошадиных копыт или что-то такое, — короче, в качестве переходной пищи для носферату сойдет. Мне нравится откусывать мишкам их крохотные головенки.

Здесь, высоко над городом (по правде, метрах в трех под нами копошатся бездомные, которые живут под мостом), я ощущаю себя стражем древнего захоронения, готовым достойно отразить поползновения любого, кто только осмелится приблизиться к моим господам (которые лежат на соседней балке или как там ее, обернутые в брезент).

Если бы еще не эти порнушники голуби, их тут столько! Извините, один нагадил мне на страницу. Ничего. Проехали. Я должна быть выше этого. Только… бе-э-э-э!

Джаред ускакал домой к папочке за тачкой. Погрузим моих господ в мини-вэн — и в надежное убежище. Джаред оставил мне свой кинжал. Мне даже пришлось его разок обнажить — какой-то тетке вдруг понадобился брезент, в который завернут мой Темный Повелитель. А потом кинжал мне пригодился для соскребания с ногтей остатков лака. У услужающих лак так и летит.

Короче, мои господа встретились с нами возле Музея современного искусства, все такие встревоженные:

— Вы целы? Он на вас не набросился? И косятся на Джареда, как будто он не знает, что мы вампиры.

Ну, я им тут:

— Спокуха, Джаред на побегушках у вашей услужающей.

Тут Флад вынимает из сумки бронзовую ладонь:

— Эбби, узнаешь, что это?

А я ему:

— Ну.

(Хотя надо бы повежливее, типа «Разумеется, сударь».) Это бронзовая рука.

Руку забирает Графиня.

— Эбби, это все, что осталось от оболочки вампира, который меня обратил.

Я такая:

— Прошу прощения. Графиня, хурды-мурды, но это рука статуи.

А Графиня:

— А я о чем?

Да ни о чем. Мне-то откуда знать?

Оказалось, в статую, которая стояла у нас в мансарде, был упрятан вампир, что обратил Графиню, а уже потом Графиня обратила Флада. Так вот, у старого упыря (которого звали Илия) борзометр зашкалило, и он принялся набивать город покойниками, а улики оставлял специально против Графини и даже пытался пришить ее услужающего (в то время им был Флад) — словом, совсем отбился от рук. Да тут еще копы с чуваками из универсама выкурили Илию с собственной яхты и разнесли судно на кусочки. Чтобы выведать древние вампирские тайны, Графиня прикинулась, будто спасла старикашку, а Флад взял и замуровал обоих в бронзу. Правда, Графиню он потом освободил, все по великой любви. Короче, Флад — вовсе не древнее и таинственное порождение ночи, а салага вроде меня — приволок статую к морю и хотел утопить, чтобы старикашка не мозолил Графине глаза. Но тут настал рассвет, и Фладу пришлось бросить скульптуру на Эмбаркадеро, а когда они на следующую ночь вернулись, статуя исчезла. Выходит, этот упырь Илия на свободе; тип в желтом комбинезоне, который вытрясал душу из хозяина гигантского кота, — это он и есть. А сейчас он подстерегает меня, чтобы я вывела его на Графиню, — такое уж он чмо.

Джаред такой:

— Ну, дрова. Жуть кошмарная.

А я Фладу:

— Ты мне лгал.

А Графиня мне:

— Вот поэтому-то, солнышко, я и рассказала тебе все, как было.

Шла бы она со своим сарказмом.

Джаред:

— Рождества круче у меня еще не было.

Я ему:

— Умолкни, педрила. Меня предали.

Графиня мне:

— Не расстраивайся, все перемелется. Пойдем глянем, как там Уильям.

Сейчас-то я вижу, что она была права, но всю дорогу до мансарды мне было очень грустно: не люблю, когда мне втирают очки.

Глядим — а у дома Графини «скорая» и копов целая толпа.

Тут госпожа с Фладом делают «полный назад», а я направляюсь к номеру 411 на разведку.

Нищий, у которого кот, лежит на носилках в кислородной маске.

Ну, я такая:

— Пустите меня к нему, это мой папа. А копы с медиками:

— Не положено.

Я им дам «не положено»!

— Кто вас вызвал? — спрашиваю.

А они:

— Жилец с первого этажа. Скульптор вроде.

Тут с носилок слышится:

— Пропустите ее.

Подводят меня к нему.

— С тобой ничего страшного? — спрашиваю.

А он:

— Голова так и гудит. И нога, похоже, сломана.

Я ему:

— Что мне для тебя сделать?

Так Графиня распорядилась: собрать информацию и предложить помощь.

Он в ответ:

— Позаботься о Чете. Он на лестнице? Голодный небось.

— Будет исполнено, — говорю.

Он типа снимает кислородную маску и просит меня нагнуться пониже.

— Да, папочка. — И я нагибаюсь.

Полиция ведь кругом.

А он мне на ухо:

— Пока меня не унесли, покажи сиськи.

Я ему ногой по ребрам. Весь кодляк на меня так и кидается. Велят убираться вон. Зря волнуются: от моих красных кроссовок и синячка-то не останется.

Травмированного грузят в «скорую», сейчас захлопнут двери. Он умоляюще тянет ко мне руку, будто утопающий, над которым вот-вот сомкнутся черные волны смерти. Что ж, меня не убудет. На мгновение задираю топик с лифчиком — на тебе, умри счастливым. Ведь мы так мало помогаем бездомным. Да и груди-то у меня маленькие и повышенным спросом не пользуются.

Вхожу на лестницу и сгребаю Чета в охапку.

Передо мной тут же вырисовываются два копа. Я их уже видела. Графиня сказала, что они участвовали в сокрушении Илии. Поворачиваюсь к тому, который латинос, и говорю:

— Все пучком, коп?

Ну, тут он начинает:

«Отправляйся домой, что у тебя за дела по ночам, а то заберем тебя в участок и позвоним родителям, бу-бу-бу», — запугивание, порицание и фашистский догматизм, все в одном флаконе.

Даже смешно. Только я не улыбаюсь (хотя зубы у меня прямые и красивые, не зря в детстве три года ходила со скобками) — опасаюсь, как бы клыки не выросли у них на глазах.

Коп, который педик, спрашивает:

— Что ты здесь делаешь?

— Живу я тут, — отвечаю.

— А ты, педрило, что здесь делаешь? Вы же, зайчики, из отдела убийств.

Ну он тут:

— А документик покажи, шурум-бурум, я с вашей мамой был близко знаком.

А я такая:

— Если бы вы разобрались до конца со старым вампиром, когда тырили его коллекцию, не ковырялись бы сейчас в говне.

Тут латинос на пару с педиком:

— Чта-а-а?..

А я им:

— Так-то вот. Вы сюда надолго? А они:

— На полчасика, мисс. Нам надо опросить свидетелей и сдать трусы в чистку, а то мы обделались по полной. Можем подвезти, куда вам надо.

С Четом в руках направляюсь к новой квартире, пока они не опомнились. Оставляю кота на лестнице, выбегаю на улицу и мчусь за угол — доложиться Графине и Фладу.

Джаред пялится на них как прибуревший.

— Эй, Бу! — привожу я его в чувство.

(Лили, Джаред и я типа раз шесть смотрели «Убить пересмешника», и наш любимый момент, когда Скаут видит Бу Редли у дверей и кричит: «Эй, Бу!» Типа спасибо природе, что создала тебя таким тормозом, это для твоей пользы. С Джаредом у меня часто так получается.)

Я типа:

— Купите мне кофе.

Графиня и Флад только качают головой в ответ. Денег нет.

Я такая:

— Ну вы, отсосы и придурки. У самих куча наличных, а на улицу выходят без гроша. Вы мне больше не господа.

Честное слово, не хотела. Это все переживания и головная боль. Кофеина в крови мало.

Тут Джаред говорит:

— Эй, Бу! — И показывает десятку.

В ответ притворяюсь, что порвала колготки.

Графиня говорит, что на Фримонт-стрит есть круглосуточная китайская рыгаловка и, пока копы не ушли, можно туда наведаться. Мы с Джаредом берем по чашке кофе и жареную картошку (отдает, гадость, китайскими креветками).

Флад и Графиня мрачно смотрят на нас.

Я такая:

— Что? Что? Что?

Графиня мне:

— Да ничего.

Ой, брехня.

Смотрю на Графиню. Да она просто глаз не может оторвать от чашки Джареда.

Я типа:

— Блин, Графиня, мать твою, будешь, что ли?

Вытаскиваю кинжал у Джареда из-за голенища, хватаю слюнтяя за руку и колю ему палец.

А вот визжать так совсем не обязательно. Китаец за стойкой начинает страшно суетиться и кричит что-то мне. Разве можно так тараторить, когда кричишь? И откуда мне знать, что ты от меня хочешь, по-китайски я ни бум-бум.

Выжимаю кровь из Джаредова пальца в его чашку, затем — в свою. Пододвигаю чашки вампирской парочке.

Все вдруг успокаиваются, даже китаец. После того как Джаред заплатил ему еще за два кофе.

Можно начинать совещание Бессмертных Королев.

Интересно, Графиня с Фладом ответят наконец хоть на один вопрос насчет образа жизни носферату? Сами, что ли, не знают ни хрена? Это типа как я ходила в школе на занятия для продвинутых кулинаров (хавчик для ботанов). Начинались они после обеда, и я сразу засыпала. Так и продрыхла весь курс про суперпродукты, всякую экзотику и все такое. Оно и для здоровья полезнее. Но вот настал конец семестра — и мамик оттянулась на мне по полной.

— Эллисон, — говорит, — я тут купила продукты, приготовь обед для меня и Ронни. Покажи, чему научилась на занятиях. Это будет забавно.

Всякий раз, когда маман говорит «это будет забавно», можно не сомневаться, что тебя замучают насмерть. Так получилось и на этот раз. Что это было? Артишоки? И какой придурок будет жрать такую дрянь? Лично я их приняла за гранаты, когда увидела в первый раз.

Просидели мы у китайцев целую вечность и еще чуть-чуть, потом отправились на новую квартиру. По словам Графини, там меня ждал рождественский подарок.

Подходим к дому. Ни копов, ни медиков, все вроде чисто.

Графиня открывает навороченную дверь. На ступеньках сидит старый вампир, совершенно голый.

Госпожа и Флад подпрыгивают на шесть метров от земли. Я писаюсь. Чуть-чуть, но все-таки. У Джареда начинается приступ астмы — дыхание перехватывает. Его как заткнет — и тогда привет.

— Мне надо было постирать бельишко, — сообщает старикашка Илия.

Должна сказать со всей определенностью, что за последние двадцать четыре часа я столько нагляделась на старческую наготу, что на моей хрупкой психике наверняка останутся шрамы. Не удивляйтесь, если как-нибудь повстречаете меня в полночь на болотах, бормочущую нечестивые речи про обвислую мужскую задницу. С психически травмированными такое бывает.

Тут Флад кидается на дверь и кричит:

— Бегите, я его задержу!

А я уж начала в нем сомневаться. Мне стало казаться, что никакой он не Темный Повелитель, а обычный лох, нахватавшийся поэзии. И вот он показал себя — мой доблестный вампир-герой.

На бегу слышу слова Илии:

— Он обмочил мне весь комбинезон.

И, наверное, старается выбить дверь. Я не видела. Целых два квартала пробежала не оглядываясь.

Графиня такая:

— Мне надо вернуться за ним.

Только она и шагу сделать не успела, как Темный Повелитель фигарит из-за утла.

— Вперед, вперед, не останавливайтесь! — кричит.

Мы хором:

— Куда? Куда? Куда?

Графиня раскинула руки, поймала Флада и стиснула в объятиях.

— Дыши, парень, дыши, — заладил Джаред.

Тут часы Графини забибикали. И часы Флада тоже.

— Ой-ой-ой, — дружно застонали вампиры.

Оказалось, у нас всего десять минут, чтобы заложить их на хранение в темное место. Денег на гостиницу ни у кого нет.

Мчимся на стройплощадку у Бей-бридж.

Как бы их там в асфальт не закатали! Вот напугаются-то!

Графиня на бегу кричит Фладу:

— Как тебе удалось вырваться?

А Флад ей:

— На сушилке сигнал запищал.

А она:

— И он оставил тебя в живых только потому, что белье высохло?

— Повезло, правда? — И ведь никакой одышки, хотя мчится во весь дух.

Прибегаем на стройплощадку. Спрятаться негде. Завернуться не во что. Начнется работа, все равно раскроют.

Графиня смотрит на балки (стропила?) моста и приказывает:

— Туда!

И мы лезем. Тащу с собой брезентовые чехлы, которые прикрывали генератор. Вместе с нашими вампирами-производителями забираюсь на балку и заворачиваю их в брезент.

Еще чуть — и было бы поздно.

Светает, и мы с Джаредом видим, что это место безопасным никак не назовешь. Под мостом обитают толпы бездомных. Стоит им приметить брезент или унюхать мои конфеты… Да и какие из нас бойцы, в нашем-то нежном возрасте?

Так что Джаред ломится домой за тачкой, мешками для мусора и клейкой лентой (если повезет, вернется на мачехином мини-вэне). Отвезем их в реальное укрывище.

Ах да, прежде чем Графиня погрузилась в мертвый сон, я у нее спросила:

— Так что вы припасли мне на Рождество?

— Десять тысяч долларов, — отвечает.

А я:

— А у меня для вас ничего.

— Не страшно, — говорит.

— Зато ты наша любимая услужающая. Все нормально.

Вот почему я люблю ее и буду охранять до самой смерти.

Она типа поцеловала вампира Флада и отошла. Их любовь переживет века. Если только мы с Джаредом не облажаемся и не поджарим их при перевозке.

ОГ! Мы же забыли покормить Чета!

Двадцать четыре