Последние «воплощения» эволюционизма

Об идее модернизации можно говорить в трех смыслах. В пер­вом, наиболее общем, смысле модернизация — это синоним всех прогрессивных социальных изменений, когда общество движется вперед соответственно принятой шкале улучшений. Подобное тол­кование применимо к любому историческому периоду. Выход из пещер и строительство первых укрытий — столь же явный пример модернизации, как и приход автомобилей на смену лошадиным повозкам или компьютеров на смену пишущим машинкам, если вспомнить сравнительно недавние перемены. Однако такое значе­ние термина «модернизация» здесь нас интересовать не будет, по­скольку оно недостаточно специфично, а кроме того, существуют более удачные термины. Второй смысл, который вкладывается в данное понятие, тождествен «современности», т. е. означает ком­плекс социальных, политических, экономических, культурных и интеллектуальных трансформаций, происходивших на Западе с XVI в. и достигших своего апогея в XIX—XX вв. Сюда включаются процессы индустриализации, урбанизации, рационализации, бю­рократизации, демократизации, доминирующего влияния капита­лизма, распространения индивидуализма и мотивации успеха, ут­верждения разума и науки и многие другие, подробно обсужден­ные в гл. 5. «Модернизация» в этом смысле означает достижение современности, «процесс превращения традиционного, или дотех-нологического общества, по мере его трансформации, в общество, для которого характерны машинная технология, рациональные и секулярные отношения, а также высоко дифференцированные со­циальные структуры» (318; 13). Классические социологические ра­боты по модернизации в этом смысле принадлежат Конту, Спенсе­ру, Марксу, Веберу, Дюркгейму и Теннису.

Наконец, есть еще одно специфическое значение термина «модернизация», относящееся только к отсталым или слабораз­витым обществам и описывающее их усилия, направленные на

то, чтобы догнать ведущие, наиболее развитые страны, которые сосуществуют с ними в одном историческом времени, в рамках единого глобального общества. Другими словами, в таком случае понятие «модернизация» описывает движение от периферии к центру современного общества. Ряд специфических подходов к социальным изменениям, известных как теории модернизации, неомодернизации и конвергенции, оперирует термином «модер­низация» именно в этом узком смысле*.

Теории модернизации и конвергенции являются продуктом эпохи, начавшейся после Второй мировой войны. Они отразили сложившееся разделение человеческого общества на три «мира»: «первый мир» развитых индустриальных обществ, включая За­падную Европу и США, к которым вскоре присоединились Япо­ния и «индустриализировавшиеся страны» Дальнего Востока; «вто­рой мир» авторитарных «социалистических» обществ во главе с Советским Союзом, продвигавшимся по пути насильственной индустриализации за счет серьезного социального ущерба; и «тре­тий мир» постколониальных обществ юга и востока, многие из которых задержались в своем развитии на доиндустриальной ста­дии. Как теоретически обосновать, объяснить социальные изме­нения в таких неоднородных и совершенно различных глобаль­ных образований, принимая во внимание растущее взаимовлия­ние и взаимозависимость «первого», «второго» и «третьего» ми­ров? Классические теории модернизации сосредоточили свое вни­мание на контрасте между «первым» и «третьим» мирами, а тео­рия конвергенции, как и недавно возникшие теории посткомму­нистического перехода, главной темой анализа выбрали разрыв между «первым» и «вторым» мирами.

Период популярности обеих теорий в их классической, пер­воначальной форме приходится на 50-е и середину 60-х годов, когда широкую известность получили работы Мариона Леви (240), Эверетт Хаген (175), Талкотта Парсонса (323), Нейла Смелзера (359), Даниэля Лернера (238), Дэвида Аптера (18) и Шмуэля Айзенштадта (105), внесших вклад в теорию модернизации, а также работы Кларка Керра (214), Самуэля Хантингтона (198), Уолта Ростоу (342) в области теории конвергенции. Затем, в 70-х и до середины 80-х годов обе теории были подвергнуты сильнейшей критике, которая порой переходила в их полное отрицание. Но в конце 80-х наблюдается некоторое оживление теории модерни-

* В российской социологической литературе используются также понятия «за­паздывающая модернизация» или «модернизация вдогонку». (Ред.)

зации, появляются ее версии под названием «неомодернизация» (411) и «постмодернизация» (14). В начале 90-х годов, после кра­ха коммунизма, теория конвергенции оказалась в центре социо­логических дискуссий в качестве одного из возможных подходов к изучению посткоммунистического периода.

И теория модернизации, и теория конвергенции по праву счи­таются последним словом эволюционистского направления, хотя сначала в поисках теоретических моделей, пригодных для объясне­ния движения от менее развитых к более развитым «мирам», обе теории обратились к эволюционизму, тогда еще доминировавшему в социологических воззрениях на изменения. «Несмотря на новую терминологию, подход теоретиков модернизации к изучению со­циальных изменений в незападных обществах глубоко коренился в теории развития, которая заняла прочное место в социальных на­уках Запада задолго до исхода XIX века» (406; 64).

Представители упомянутых теорий считали, что (1) измене­ния являются однолинейными, и потому менее развитые страны должны пройти тот же путь, по которому идут более развитые государства. Они верили, что (2) изменения необратимы и неиз­бежно ведут процесс развития к определенному финалу — мо­дернизации. С их точки зрения, (3) изменения имеют постепен­ный, накопительный и мирный характер. Они также полагали, что (4) стадии, которые проходят процессы изменения, обяза­тельно последовательны — ни одна из них не может быть пропу­щена, например, «традиционная — переходная — современная» (18), «традиционная — стадия достижения предварительных ус­ловий для начала изменений — начало непрерывного роста — созревание — достижение уровня массового потребления» (342). Теоретики модернизации подчеркивали (5) важность эндогенных, имманентных причин и описывали движущие силы изменений терминами «структурная» и «функциональная дифференциация», «адаптивное совершенствование» и аналогичными эволюционист­скими понятиями. Наконец, (6) они превозносили прогресс, веря, что модернизация принесет всеобщее улучшение социальной жизни и условий человеческого существования. Если суммиро­вать сказанное, то модернизация и конвергенция рассматрива­лись как необходимые, необратимые, эндогенные и в конечном счете благотворные процессы.

Однако уже в этих ранних версиях наблюдались некоторые отклонения от эволюционистских идей, наиболее заметные в теории модернизации. Помимо особого внимания к проблемати­ке «третьего мира» (или «второго мира» в случае теории конвер­генции), большое значение придавалось социальной инженерии

и планированию, и, кроме того, иными были представления о конечном результате. В отличие от трактовки процесса как спон­танной тенденции, саморазвивающейся «снизу», сторонники тео­рии модернизации считали, что он начинается и контролируется «сверху» интеллектуальной и политической элитой, которая стре­мится вытащить свою страну из отсталости с помощью планиру­емых, целенаправленных действий. При этом в качестве ориен­тира рассматривалось не утопическое общество, а реально суще­ствующие развитые страны западного капиталистического мира. Следовательно, модернизация есть нечто совершенно иное, не­жели спонтанное развитие в прогрессивном направлении. Она означает осознанное копирование западных обществ, выступаю­щих в качестве «стран-образцов» (41), «стран, на которые ссыла­ются» и которые «устанавливают скорость движения» (408). «Мо­дернизация не является самоподдерживаемым, самопрогресси­рующим процессом. Скорее, это перенесение образцов, моделей и достижений развитых стран в свои собственные» (77; 257).

Концепция модернизации

Концепция модернизации, специфически адаптированная в 50-х и 60-х годах упомянутыми выше теориями, имела три опре­деления: историческое, релятивистское и аналитическое.

В исторических дефинициях она рассматривается как сино­ним вестернизации или американизации и оценивается как дви­жение к существующим на конкретной территории и в конкрет­ное время обществам. Вот что, например, пишет Шмуэль Айзен-штадт: «Исторически модернизация есть процесс изменений, ве­дущих к двум типам социальных, экономических и политических систем, которые сложились в Западной Европе и Северной Аме­рике в период между XVII и XIX веками и распространились на другие страны и континенты» (104; 1). Аналогичное определение дает Вильберт Мур: «Модернизация является тотальной транс­формацией традиционного домодернистского общества в такую социальную организацию, которая характерна для «продвинутых», экономически процветающих и в политическом плане относи­тельно стабильных наций Запада» (304; 89). Подобный подход наиболее подвержен заблуждениям этноцентризма.

Эта опасность частично минует релятивистские дефиниции, которые не затрагивают специфические пространственные или временные параметры, а сосредоточивают внимание на сущнос­ти процесса, где и когда бы он ни происходил. «Модернизация не

является hic et nunc современности. С точки зрения мирового исторического процесса, она имеет отношение к инновациям в моральных, этических, технологических и социальных установ­ках, которые вносят свой вклад в улучшение условий человечес­кого существования» (408;134). Подобным образом рассуждает Симон Чодак: «Модернизация — это важный момент в развитии обществ — момент, когда предпринимаются совокупные усилия для достижения более высоких желаемых стандартов» (77; 256). В релятивистском смысле модернизация означает целенаправлен­ные попытки, осуществляемые либо большинством населения, либо элитой для того, чтобы превзойти современные стандарты. Но эти стандарты могут варьировать. «Эпицентры» модерниза­ции не закреплены в каких-то обществах раз и навсегда, напро­тив, они меняются. Эдвард Тиракьян прослеживает перемещение таких «эпицентров» от «колыбели цивилизации» — Греции и Из­раиля, через Древний Рим, северную и северо-западную Европу во времена Средневековья к Соединенным Штатам Америки и современным государствам Дальнего Востока. По его мнению, в будущем возможен возврат к объединенной Европе (408).

Дефиниции, используемые в анализе, стали более специфи­ческими, чем дефиниции, с помощью которых пытаются описы­вать параметры современного общества, намеренно помещаемо­го в домодернистское, традиционное окружение. Некоторые ана­литические дефиниции затрагивают структурные аспекты. Так, Нейл Смелзер описывает модернизацию как комплексное, много­мерное смещение, охватывающее шесть областей. В экономике отмечаются (1) появление новых технологий; (2) движение от сель­ского хозяйства как средства к существованию к коммерческому сельскому хозяйству; (3) замена использования мускульной силы человека и животных «неодушевленной» энергией и механизма­ми; (4) распространение городских типов поселений и простран­ственная концентрация рабочей силы. В политической сфере модернизация означает переход от авторитета вождя племени к системе избирательного права, представительства, политических партий и демократического правления. В сфере образования под модернизацией мыслятся ликвидация неграмотности, рост цен­ности знаний и квалифицированного труда. В религиозной сфере она выражается в освобождении от влияния церкви; в области семейно-брачных отношений — в ослаблении внутрисемейных связей и все большей функциональной специализации семьи; в области стратификации — в усилении значения мобильности, индивидуального успеха и ослаблении предписаний в зависимос­ти от занимаемого положения (362; 747—748).

Ряд аналитиков придерживаются скорее психологической по­зиции. Они выводят специфический тип личности, который, по их мнению, характерен для современных обществ. «Современная личность» описана в гл. 5 как особое сочетание свойств, вклю­чающее: (1) независимость от традиционных авторитетов, анти-догматизм мышления, (2) внимание к общественным проблемам, (3) способность приобретать новый опыт, (4) вера в науку и ра­зум, (5) устремленность к будущему, умение воздерживаться от удовольствий, (6) высокий уровень образовательных, культурных и профессиональных притязаний (200; 201). Модернизация в этой сфере (сфере личности) означает приближение к такому сочета­нию свойств, характеристик и предполагает подавление противо­положных, традиционных черт. В итоге современная личность проявляет способность ориентироваться в расширяющемся со­циальном пространстве; внутреннюю гибкость, разнообразие ин­тересов, большее понимание ценности самосовершенствования и осознание настоящего как «особо значимого временного изме­рения человеческого существования» (109; 226).

Механизмы модернизации

Что движет слаборазвитые общества к современности? Каков причинный механизм этого движения? На сей счет существует несколько гипотез.

Некоторые авторы рассуждают с позиций традиционного эво­люционизма (спенсеровского или дюркгеймовского толка), пред­лагая собственную картину роста. Структурная и функциональ­ная дифференциация (а конкретнее, разделение труда) — неиз­бежный «естественный» процесс. Он может быть замедлен или даже временно приостановлен, но в конце концов продолжится вновь. Если принять данную точку зрения, то главной задачей становится выявление факторов, тормозящих дифференциацию слаборазвитых обществ. Собственно, задача политиков и заклю­чается в устранении подобных препятствий. В основе таких умо­заключений лежит предположение о том, что общества спо­собны трансформироваться только в том случае, если этот про­цесс не тормозится. Причем, считается, что толчок к модерниза­ции исходит «снизу», возникая спонтанно. Политической элите остается лишь устранить барьеры, которые охраняют традицион­ные, отсталые структуры, институты и организационные модели. В других гипотезах используются эволюционные рассуждения в духе дарвинизма, т. е. идеи вариативности и выживания наибо-

лее приспособленных. В борьбе обществ (культур, экономик, ор­ганизационных форм, военных систем) модернизация позволяет лучше адаптироваться, действовать эффективнее, удовлетворять более разнообразные потребности большего числа людей и на более высоком уровне. Предпосылкой модернизации является сосуществование различных обществ. Те, кто отстает в своем раз­витии, вынуждены модернизироваться, в противном случае они терпят поражение. Процесс адаптации может подталкиваться «сни­зу» и осуществляться постепенно, но тогда он идет очень медлен­но. Ускорить его способна образованная политическая элита, которая осознает необходимость реформирования общества. Она начинает преобразования «сверху», подкрепляя их пропагандист­скими кампаниями, объясняя широким массам выгоды, которые сулит модернизация.

Осознание преимуществ современной модели бытия по срав­нению с традиционными происходит спонтанно, благодаря «де­монстрационному эффекту» «продвинутых» обществ с их более высокими стандартами жизни, изобилием и личной свободой. Жители отсталых стран постигают плюсы модернизации двояким способом: непосредственно, лично или опосредованно, через пере­дачу опыта миссионерами. Первый способ распространяется в ре­зультате улучшения связей, расширения деловых поездок, туризма и т.д. Что касается второго способа — опосредованного миссио­нерской деятельностью, то здесь огромную роль (особенно в пока­зе преимуществ) играют средства массовой информации и теле­коммуникаций, начиная фильмами Голливуда и кончая спутни­ковым ТВ. Тяга широких масс к модернизации зачастую идет вразрез с интересами облеченной властью политической элиты. В такой ситуации создаются предпосылки для появления новой элиты, которая побеждает консерваторов и приступает к реали­зации накопленного реформаторского потенциала общества.

Весьма специфический механизм модернизации предлагает теория конвергенции. Ее классическая версия (К. Керр, С. Хан­тингтон, У. Ростоу и другие) приближается к технологическому детерминизму. Так, провозглашается, что доминирующая техно­логия обусловливает специфические формы социальной органи­зации, политической жизни, культурных образцов, норм и пра­вил повседневной жизни и даже верований и отношений. Пред­полагается, что технология имеет собственную, имманентную логику развития, которая приводится в действие последователь­ностью открытий и инноваций. Новейшие технологии рано или поздно влекут за собой появление синдрома современности, что выражается во все большем сходстве и даже единообразии раз-

личных обществ и сглаживании местной специфики. Как отмеча­ет Джон Голдторп, «по мере того, как индустриализм продвигает­ся вперед и постепенно становится мировым явлением, диапазон жизнеспособных институциональных структур и столь же жизне­способных систем ценностей и верований неизбежно сокращает­ся. Все общества, независимо от того, каким путем они вошли в индустриальный мир, будут приближаться к чисто индустриаль­ной форме» (158; 263). А вот мнение Хантингтона: «Модерниза­ция — это процесс, ведущий к однородности. Если традицион­ные общества невероятно разнообразны и объединяет их только отсутствие современных черт, то современные общества облада­ют одинаковым набором основных качеств. Модернизация по­рождает тенденцию к сходству обществ» (199;31).

В ходе эмпирических исследований, проведенных в 70-х го­дах, изучались те сферы, в которых наблюдалась подобная уни­фикация. К ним относились: профессиональная структура, при­способленная к потребностям промышленного производства; де­мографическая структура с характерным для нее низким уровнем рождаемости и ростом продолжительности жизни; переход от расширенной к нуклеарной семье; новые формы массового обра­зования; предприятия как общая форма организации рабочей силы; увеличение дохода на душу населения; потребительские рынки; демократизация политической жизни (446; 356). Однако срав­нительные исследования выявили наличие существенных расхож­дений в странах с примерно одинаковым уровнем промышлен­ного развития, особенно с различными политическими система­ми. Некоторые авторы, объясняя данное противоречие, утверж­дают, что конвергенция охватывает лишь центр, сердцевину ин­дустриального общества, оставляя широкие возможности для ди­вергенции. Этот центр включает систему заводского производст­ва, стратификацию, основанную на комплексном и всеобъемлю­щем разделении труда и степени мастерства, широкую коммер­циализацию сферы товаров и услуг и циркуляцию их через ры­нок, образовательную систему, способствующую заполнению раз­нообразных ниш в стратификационной системе и системе заня­тости (127; 146).

Критика идеи модернизации

Идея модернизации подверглась серьезной критике в конце 60-х и в 70-х годах как с эмпирической точки зрения, поскольку многие ее утверждения противоречили очевидным историческим

12-154

фактам, так и в теоретическом плане. Отмечалось, что попытки модернизировать общество чаще всего не приводят к обещанным результатам. Нищету в отсталых странах преодолеть не удалось, более того, ее масштабы даже увеличились. Не только не исчез­ли, но и широко распространились авторитарные и диктаторские режимы, обычным явлением стали войны и народные волнения, возникли и новые формы религиозного фундаментализма, наци­онализма, фракционализма (групповщины) и регионализма, про­должалось идеологическое давление.

Наблюдались также многочисленные негативные побочные эффекты модернизации. Уничтожение традиционных институтов и жизненных укладов нередко влекло за собой социальную дез* организацию, хаос и аномию, рост девиантного поведения и пре* ступности. Дисгармония в экономике и несинхронность измене­ний в различных подсистемах общества приводили к неэффек­тивным, пустым тратам, причиняли ущерб. Как подтверждает информированный наблюдатель, «все это не стимулировало (осо­бенно в политической области) развитие институциональных сис­тем, способных адаптироваться к продолжающимся изменениям; новым проблемам и требованиям» (103;435).

Были признаны неприемлемыми и теоретические обоснования идеи модернизации. Прежде всего подчеркивалась возможность многолинейного развития, когда модернизация осуществляется раз­ными путями в зависимости от стартовых позиций тех или иных обществ и проблем, с которыми они сталкиваются (104; 2).

Критики указывали на ошибочность прямого противопостав­ления традиции и современности и приводили примеры преиму­ществ традиционализма в некоторых областях. «Не только совре­менные общества включают в себя многие традиционные эле­менты, но и традиционные общества, в свою очередь, нередко обладают такими чертами, которые обычно считаются современ­ными. Кроме того, модернизация способна усиливать традицию» (199;36). «Традиционные символы и формы лидерства могут ока­заться жизненно важной частью ценностной системы, на кото­рой основывается модернизация» (170; 352).

Оппоненты теории модернизации отмечали большую роль внеш­него, глобального контекста и внутренних причин. «Любое теоре­тическое обоснование, которое не учитывает такие значимые пере­менные, как влияние войн, завоеваний, колониального господства, международных, политических или военных отношений, торговли и межнационального потока капиталов, не может рассчитывать на объяснение происхождения этих обществ и природы их борьбы за политическую и экономическую независимость» (406; 74).

Была поставлена под сомнение и строгая последовательность стадий модернизации: «Те, что пришли позднее, могут (и это впол­не доказуемо) быстро модернизироваться благодаря революци­онным средствам, а также опыту и технологиям, которые они заимствуют у своих предшественников. Таким образом, весь про­цесс может быть сокращен. Предположение о строгой последо­вательности фаз (предварительное состояние, начальная фаза, переход к зрелости и т. п.), которые должны пройти все общест­ва, похоже, ошибочно» (199; 38).

Наконец, была поставлена под сомнение и этноцентрист-ская, ориентированная на Запад, концепция целей модерниза­ции, поскольку «многие новые современные государства ус­пешно развиваются не по пути европейских национальных го­сударств» (109;236).

Вследствие всей этой критики теория модернизации была от­вергнута, по крайней мере на некоторое время.

Неверными оказались и исторические предсказания теории конвергенции. «Становится все более очевидным тот факт, что разнообразие институтов, существующих в современных общест­вах, причем не только модернизирующихся или переживающих переходный период, но и развитых, и даже высоко развитых, весь­ма велико» (110;422). Доминирующей чертой современных об­ществ является не сходство, а различие, так что модернизация не может рассматриваться как единая и окончательная стадия эво­люции всех обществ.