Атаманы Данила и Степан Ефремовы
Атаман Данила Ефремович Ефремов, сын старшины Ефрема Петрова, казненного Булавиным в 1708 г., был пожалован «настоящим войсковым атаманом» грамотой Анны Ивановны 17-го марта 1738 г., вместо бывшего с 1735 г. «наказного» атамана Ивана Иванова Фролова, внука Фрола Минаева{429}. Императрица в грамоте писала: «Пожаловали мы в. Д. старшину Данилу Ефремова, за долговременный и ревностный его нам и предкам нашим службы, ко оному войску Донскому настоящим Войсковым Атаманом». Далее: «…и во всем, что к службе нашей касатися имеет, быть ему в послушании». И действительно, этот даровитый казак, воспитанный в походах и битвах, в правление свое Войском показал недюжинные военные и административные способности и в военном деле был ревностным исполнителем царских велений. Еще в звании старшины Ефремов обратил на себя внимание русского правительства за выполнение возложенных на него поручений, особенно в переговорах с калмыцким владельцем Дундуком-Омбо. Чрез него этот владелец получил ханское достоинство, присягнул на верность России и принял участие вместе с казаками в походах против кубанцев и турок в армиях Миниха и Ласси. Словом, Ефремов в этих политических делах был незаменим. В1738 г. кубанцы большими силами напали на Дон, разорили и сожгли Быстрянскую станицу (ныне Мариинскую) и обложили Каргальскую, но Ефремов, будучи уже атаманом, быстро собрал оставшиеся от походов войска, разбил и прогнал татар обратно к Кубани. В следующем году набег повторился, но также был отбит.
В предотвращение подобных внезапных набегов, по настоянию атамана на Дон было прислано 67 пушек, которые он и расставил по всем пограничным с татарами станицам. Кроме того, он назначил на случай внезапных тревог сборные места, куда старшины с казаками по первому сигналу должны являться. А чтобы узнать, к какому из сборных пунктов казаки должны спешить, для этого им установлена в степи на сторожевых курганах особая сигнализация, состоявшая в зажигании казачьими пикетами известного числа маяков. Но несмотря на все эти стремления к благоустройству Войска и выполнению царских требований, Данила Ефремов в правление свое перенес от царских вельмож две большие неприятности. Желая оградить г. Черкаск от внезапного набега врагов, а также защитить от разлива весенней воды, он решил обнести город каменною стеною, вместо пришедшего в ветхость деревянного «полисадника»{430}. Постройка была начата. Комендант крепости св. Дмитрия Ростовского усмотрел в этой постройке нечто «регулярное», противное правительству и донес в Петербург. Елизавета тремя грамотами 1743 г. потребовала от атамана немедленного донесения о целях постройки крепости, с угрозой, что если «ответа в самой скорости прислано не будет, то вы, атаман, истязаны будете жестоко»{431}. Ефремова отрешили от атаманства и с старшинами вызвали в столицу. Несмотря на все доводы о необходимости постройки стен, его там задержали и нарядили следствие. От войскового наказного атамана Романа Емельянова, оставшегося вместо Ефремова, потребовали «имеющуюся в войсковой канцелярии о строении в 1741 г. черкасской каменной крепости записку, какова есть, хотя б она и в переплете была, отняв , прислать в Военную коллегию немедленно»{432}. Но тревога оказалась ложной. Ефремова, после многих допросов и мытарств, отпустили обратно на Дон с прежними правами и дело о самовольно начатой постройке крепости прекратили, разрешив достроить каменную стену деревом, но лишь только с турецкой стороны, «со стороны же российской каменнаго строения крепости — повелели строить накрепко запретить»{433}. Вот как Москва, а потом С.-Петербург ценили истинных слуг своих.
Вторую неприятность Данила Ефремов потерпел от страшного пожара, происшедшего в Черкаске 12 августа 1744 г. В полдень загорелся дом одной казачки, и чрез два часа весь город был объят пламенем. Войсковой кирпичный собор, где хранились все войсковые ценности, где помещался войсковой архив и царские грамоты и клейноды, выгорел внутри весь. Пострадал даже иконостас и сребро-позлащенный престол. Богатая ризница и войсковая казна погибли. Медные пушки от огня растопились. Взорвался пороховой погреб, непредусмотрительно помещавшийся под собором, и едва не уничтожил это капитальное и красивое здание. Погибло более 300 человек и почти все имущество жителей. Следствие обнаружило, что все эти бедствия произошли «от слабаго смотрения наказного атамана Романа Емельянова», в виду чего он был предан суду Войска.
По ходатайству Данилы Ефремова Елизавета Петровна приказала возобновить по прежним образцам все прежде жалованные войску клейноды и знамена{434}.
В 1753 г. Данила Ефремов был пожалован чином генерал-майора и уволен, по его просьбе, от занимаемой должности, а сын его Степан Ефремов назначен войсковым атаманом. Курьеру Бунакову царскую грамоту о том велено вручить самому атаману Ефремову, публично в Войсковом Кругу распечатать и прочесть, а потом публиковать по всем станицам{435}.
Чрез два года началось восстание в Башкирии, а потом семилетняя война . На оренбургскую границу послано было с Дона до 3 тыс., а в Пруссию до 16 тыс. казаков. Главное начальствование над казаками в этой кампании было вверено Даниле Ефремову, как старшему по чину в войске. За подвиги донских казаков в Пруссии и Померании Ефремов в 1759 г. был пожалован тайным советником{436}. Ему обязаны были подчиняться и войсковой атаман и все старшины{437}. «Для отправления секретных дел, кои на него возложены, повелено дать ему писаря и адъютанта, тако же сто человек казаков из донских, кого он сам к тому способных выберет».
С назначением царской властью атаманов начинается расхищение войсковых земель как самими атаманами, так и старшинами. На самовольно захваченных, а также с разрешения Войсковой Канцелярии землях они стали поселять бежавших на Дон из всех Украйн малороссийских черкасов, особенно из Слободской. К этому классу «доморощенных» донских помещиков скоро стали примыкать их дети и родственники, именитые казаки и выборные войсковые чиновники: есаулы, сотники и др.
Расхищение войсковых земель началось с самого начала XVIII в., но особенно большие размеры оно приняло при Даниле и Степане Ефремовых, показавших в этом отношении пример другим. Царские указы и грамоты о воспрещении принимать и селить на казачьих землях малороссиян не исполнялись, т. к. никакие меры не могли удержать живой человеческий поток, стремившийся на свободные и плодородные земли, где переселенцы находили ласковый приют, получали разные льготы и чувствовали себя вполне свободными{438}. Наконец, правительство, видя невозможность привести в исполнение раньше изданные свои распоряжения о высылке с Дона беглых и не желая обострять отношений с казачеством, столь ему необходимым в военном деле, вынуждено было в 1763 г. прибегнуть к одной мере — привести в известность всех новопришлых на Дону, т. е. произвести им перепись; кстати, такая же перепись в то время была начата и по всей России (3-я ревизия). Этой переписью выяснено, что на Дону за старшинами и станицами малороссийских черкасов числилось 20 422 души в 232 поселениях (слободах и хуторах). Кроме малороссийских черкасов, на Дону оказались великорусские крестьяне, купленные старшинами у помещиков в русских губерниях.
По повелению Екатерины II все эти «новоприходы» были оставлены на Дону навсегда и обложены в пользу казны семигривенным окладом (по 20 коп. на ассигнации). Наблюдение за исправным поступлением этих денег возложено на владельцев и станичных атаманов, а высшее на Войсковую Канцелярию и обер-коменданта крепости св. Дмитрия, которому и сдавались эти суммы{439}.
Помимо самовольного захвата старшими войсковых земель или по «записям» Войсковой Канцелярии, казачьи земли стали жаловаться и высочайшей властью угодным им лицам; так, например, в 1761 г. Петр III неизвестно за какие заслуги пожаловал полковнику Михаилу Себрякуву весь Кобылянский юрт, будто бы «пустопорожний», но на самом деле оказавшийся заселенный казачьей станицей. Жалоба казаков и ходатайство Войска о возвращении этого юрта Екатериной II были отклонены, как «дерзновенные». Екатерина в грамоте 1764 г. на имя атамана Степана Ефремова и всего Войска Донского писала: «яко вы, не исполняя не токмо велений главной над вами команды, но и в противность уже имяннаго указа (Петра III), ложно представить отважились, подлежите не малому наказанию»… С лиц, подписавших войсковое определение по сему делу, повелено взыскать штраф в 10 тыс. руб.{440}.
Так русские венценосцы дорожили престижем царской власти своих предшественников, хотя бы с позором и свергнутых ими.
Производя перепись черкасам, комиссия натолкнулась на многие злоупотребления правящих сфер. Ввиду чего на Дон скоро был командирован генерал Романус для исследования, на каком праве и на основании каких указов атаманы и старшины завладели казачьими землями, какой они с них получают доход и куда расходуют деньги. Вместе с тем Романусу поручено было отобрать от Степана Ефремова Черногаевский юрт, которым отец его завладел будто бы с разрешения Войска, но на самом деле не имел на это никакого указа и повеления, а также от других старшин и казаков, самовольно захвативших земли. Пока производились об этом исследования, Степан Ефремов, в бытность свою в Петербурге, представил в 1765 г. в Военную коллегию проект о коренном преобразовании внутреннего управления войска. Все статьи этого проекта клонились к усилению власти войскового атамана, в подрыв прав выборных старшин. Проект этот состоял в следующем: 1) в Войсковой Канцелярии, по назначению атамана и под его председательством, должны присутствовать 8 сведущих в законах старшин, для заведывания гражданскими и военными делами; 2) все в. Дон. разделяется на 20 постоянных полков, по 600 чел., готовых выступить во всякое время; названия этим полкам дать по главным казачьим городкам; платье они должны иметь казачье одноцветное. Остальные казаки, во время выхода 20 полков, должны нести службу на Дону и оберегать границы от набегов татар. Назначение полковников, старшин и других чинов в полки предоставлялось власти атамана. Суд и расправа в полках должны производиться по Войсковой Канцелярии. Для содержания выходивших на службу полков Ефремов указывал на следующие источники: 1) назначаемое в подарки зимовой и легким станицам, присылаемым в Петербург, передать в распоряжение Канцелярии; 2) семигривенный с малороссиян оклад, около 14–15 тыс. руб. в год и половину станичных доходов, из 20 тыс., причислять к войсковой казне. Словом, Степан Ефремов, стремясь к неограниченной власти на Дону, желал ведать как гражданскими и военными делами, так и всеми войсковыми доходами, которые с развитием, благодаря трудолюбивым черкасам, земледелия на Дону, садоводства, скотоводства и коневодства, а также богатству края, могли быть в то время очень значительны.
Едва ген. Романус ознакомился с положением дел в войске, как в Петербург стали доходить сведения о многих, вновь открытых злоупотреблениях атамана. И вот в то время, когда Ефремов еще находился в столице и когда ему туда выслали будто бы «по приговору войска» на расходы по утверждению проекта 7 тыс. руб. из войсковых сумм, наказный атаман Сидор Кирсанов и старшина Юдин донесли в Военную коллегию, что атаман расхищает войсковую казну и провиант, берет взятки с казаков деньгами и лошадьми и ведет подозрительную переписку с кумыкским князем Темиром. Ефремов, ничего не подозревая, возвратился на Дон и вступил в отправление своих обязанностей. Между тем донос возымел свое действие, и атамана потребовали в столицу на объяснение. Получался указ за указом, повеление за повелением, но Ефремов, зная хорошо настроение вельмож и фаворитов императрицы и сознавая за собой вину, отъездом медлил. В таком положении прошло около 6–7 лет. Атаман преспокойно жил в своем «Зеленом» или «Красном» дворе, где ныне хутор Краснодворский, Старочеркасской станицы, окруженный преданными ему старшинами и казаками. Наконец в начале 1772 г. на Дон был командирован генерал Черепов под предлогом принятия мер к прекращению появившейся эпидемии и к скорейшей высылке 10 тыс. казаков в разные места для государственной службы, а на самом деле для изучения настроения казачества и замыслов войскового атамана{441}. Дон насторожился. Кляузы и доносы старшин массе казачества были неизвестны. Постоянные походы в дальние места по дорогам того времени для казаков были тягостны и разорительны. На них возлагались, как на пасынков России, «подданных и верных рабов», как именовала их Екатерина II в грамотах своих, самые трудные и несуразные поручения. Среди регулярных войск они были всегда в пренебрежении. Их и их выборных полковников и есаулов всегда обвиняли в мародерстве и грабежах, а между тем для продовольствия донских полков русское высшее командование почти ничего не давало. Словом, произволом царских вельмож Дон был в высшей степени недоволен. Кроме того, незадолго до прибытия Черепова с Дона было без согласия Войска переведено около 1000 семейств в Азовскую и Таганрогскую крепости для образования там двух конных полков{442}. Стали ходить слухи об обращении казаков в солдаты — «регулярство». Дон волновался. Ввиду такого настроения масс, Черепов стал настаивать на скорейшем отъезде атамана в столицу. Ефремов наконец объявил о своем отъезде, но на самом деле поехал по станицам и совещался с атаманами и казаками об отнятых московскими царями казачьих правах и старых вольностях, о намерениях правительства обратить их в солдаты и проч. Чрез насколько недель он возвратился обратно в Черкаск и поселился в своем «Красном» дворе.
В сентябре месяце пришло царское повеление, чтобы «за отзывом атамана Ефремова в Петербург, никаких от него ордеров не принимать и его приказаниям исполнения не чинить». Но было уже поздно. Многие из станиц стали замышлять нечто недоброе и готовиться дать засилью столичных вельмож отпор. В Черкаске получались одно за другим ходатайства об избавлении «регулярства», возвращении казаков из Азова и Таганрога, где они находились в полном подчинении и произволе комендантов крепостей, и, наконец, в сентябре на имя атамана и старшин поступил рапорт от казака Бесергеневской ст. Якова Янченкова с просьбой «за реку стойте крепко, генералу Черепову подписок не давайте, а то узнаете, что вам и генералу с вами будет. Это ведь не Яицкое, а Донское войско»{443}. Предчувствуя грозу, Черепов велел расставить вокруг Черкаска караулы, чтоб не пропустить в город атамана.
Наступило традиционное для войска Донского 1 октября, когда по древнему казачьему обычаю, в память взятия Казани, собирался всенародный Войсковой Круг. Так и на этот раз казаки вспомнили свое древнее право и собрались на всенародный круг, в котором приняли участие, помимо отставных и служилых казаков, выростков и малолетков, даже приписанные к станицам города малороссийские черкасы. Наказный дьяк прочитал присланные из Военной коллегии грамоты и указы об отозвании атамана в столицу и о неисполнении его приказаний. «Страшно шумел казачий круг. Все, как один, стали за своего атамана». Проснулся живучий казачий дух, дух старых казаков-вечников, который не могли угасить ни строгие царские указы и грамоты, ни даже массовые расстрелы и виселицы. Гордый и свободолюбивый дух казачества, воспитанный на преданиях отцов и дедов, не может быть угашен какими-либо искусственными мерами.
В круг вошел походный есаул Перфилов и сказал: «эти грамоты подписаны генералами, а руки государыни на них нет, а атаман же Ефремов пожалован по именному высочайшему указу». Страсти разгорались. Казаки бросились к квартире Черепова и подвергли ее разгрому. Сам генерал выскочил чрез заднее крыльцо и хотел пройти к Дону, чтобы отплыть в крепость св. Дмитрия, но казаки поймали его, привели в круг и потребовали снять расставленные вокруг города караулы, а потом удалиться из города. Черепов на все согласился. Провожая его, толпа кричала: «ты хочешь нас писать в солдаты, мы все помрем, но до этого себя не допустим!» Били его пинками, бросали землей и так проводили до самого загородного атаманского двора.
Узнав об этом, комендант крепости немедленно донес о том в Петербург, откуда вскоре было прислано повеление арестовать Ефремова и заключить в крепость св. Дмитрия.
В ночь под 9 ноября 1772 г. атаман был внезапно арестован в своем Зеленом дворе командой, высланной из крепости с капитан-поручиком Ржевским. Весть о том моментально облетела все черкасские станицы. На соборной колокольне в ту же ночь ударили в набат, звонили «сполох». Раздались выстрелы вестовых пушек.
Казаки взялись за оружие. Наказный атаман Машлыкин и старшины собрались в Канцелярию и там только узнали, в чем дело. Казаки, окружив их, кричали: «вы выдали войскового атамана! всех вас перебить и в воду посадить!» Потом бросились к крепости. К ним присоединились соседние станицы. Все требовали освобождения атамана, в противном случае грозили разорить крепость до основания и гарнизон уничтожить. Есть предание, что комендант крепости Потапов приказал Ефремову под взведенными курками взвода солдат выйти на вал и объяснить казакам, что он едет в Петербург добровольно, по требованию государыни. Услышав это, казаки успокоились и разъехались по своим станицам.
На другой день доносчик Сидор Кирсенов, скрывавшийся в крепости св. Дмитрия, прислал в Черкаск уведомление о причине ареста атамана, т. е. он повторил все те обвинения, какие представил в Военную коллегию. Но казаки этому не хотели верить и решили послать опровержение; об этом запросили все станицы.
Вскоре комендант крепости сообщил для сведения Войска, что Ефремов «взят в силу высочайшего указа за ослушание 3-х присланных к нему из государственной коллегии повелений». Такое извещение положило конец всяким недоразумениям.
В декабре месяце на Дону была получена грамота Екатерины II, объяснявшая причину ареста Ефремова и призывавшая все войско Донское к спокойствию.
«Буде же паче чаяния, — писала Екатерина, — и к возбуждению праведнаго гнева нашего, нашлись бы в Донском войске нашем такие преступники, кои бы и после обнародования сего повеления нашего дерзнули еще продолжать неспокойство и волнение, то да ведают, что тогда не избегнут злодеи и возмутители достойной себе казни; впрочем, все пребывающие в повиновении верные рабы Донское войско наше навсегда пользоваться будут монаршим благоволением нашим, к коим и пребываем императорскою милостию нашею благосклонны »{444}.
На ходатайство войска о прощении всех, принимавших участие в так называемом «Череповском бунте» и в деле Ефремова, Екатерина II, зная, по донесениям Румянцева, как геройски ведут себя донские полки, около 20 тыс., в бывшей тогда войне с турками (первая турецкая война 1768–74 гг.), послала на Дон свой рескрипт, в котором высказала свое монаршее благоволение и всем виновным прощение, добавив, что последние могут загладить вину свою в войне с турками, куда они должны быть отправлены без очереди{445}.
Ефремов был отвезен в Петербург, где над ним был наряжен военный суд, признавший его виновным в следующих преступлениях: «1) в неисполнении многих распоряжений главнокомандующих армиями; 2) в 1769 г., собрав до 10 тыс. казаков, продержал их долгое время без всякой пользы; 3) после разорения станицы Романовской (1771 г.) не велел преследовать татар дальше р. Ей; 4) ослушался шести указов военной коллегии о немедленном выезде в Петербург; 5) этим неповиновением он дал повод к возмущению казаков против ген. Черепова и 6) публично, пред старшинами, с дерзостью и угрозами, забыв подданническую к ея императорскаго величества должность, выговаривал непристойныя слова». Кроме того, «найден и в других противных законах и чести поступках». Суд приговорил его к лишению живота — повесить , но по повелению Екатерины смертная казнь заменена была вечною ссылкою в Пернов.
Для исследования же дела по обвинению Ефремова в расхищении войсковых сумм и других незаконных действиях по войску наряжена была в 1773 г. в крепости св. Дмитрия следственная комиссия из 7 лиц под председательством обер-коменданта. Комиссия эта открыла, что Ефремов, видя себя виновным в большой растрате войсковым сумм, сжег приходо-расходные книги за 1754, 60 и 62 гг., по которым числилось войсковой казны 45 471р. После ареста его и опечатания погреба, где хранилась эта казна, прошло около полугода. Печать и ключи хранились у атаманши Мелании Карповны. По вскрытии комиссией погреба в нем оказалось только 12 тыс. руб. В 1769 г. атаман собрал на р. Несвитае 10 тыс. казаков под предлогом командирования их на службу в разные места России, но многих из них за взнос ему по 1, 70, 80 и по 100 руб. отпускал обратно домой. Там же им собрано до 58 лошадей с сбруей и упряжью. За производство в чин старшины брал «в знак благодарности» по 200 и 300 руб. Имение Ефремова было описано и взято в секвестр на случай могущих оказаться взысканий в пополнение войсковых сумм. Имения этого оказалось, наличных денег, вещей и построек более чем на 302 тыс. руб., крестьян около 300 душ и калмыков 267, большие табуны лошадей, рогатого скота, овец и верблюдов.
По делу «Череповского бунта» привлечено было комиссией в качестве обвиняемых до 30 человек. Следствие и допросы тянулись более года. Члены комиссии взялись за дело усердно и пустили на казачьи спины «для утверждения сущей справедливости» батоги и розги. Наконец, новой грамотой Екатерина II повелела «все вследствия по делу о взятии Ефремова оставить и уничтожить, казаков, содержащихся по сим делам под стражею, выпустить и простить». «И все сие милостивое наше соизволение, — говорилось в грамоте, — учинилось в разсуждении верной и усердной службы войска Донского, нам оказанной в сей (турецкой) войне»{446}.
Все вышеописанные события, разыгравшиеся в правлении атаманов Данилы и Степана Ефремовых, как то: захват войсковых земель и самовольное поселение на них пришлого люда, ничего общего с казачеством не имеющего; стремление этих правителей к самовластию и расхищению войсковой казны, взятки за освобождение от военной службы и подарки «в знак благодарности» за производство в старшины, «Череповскийбунт», кончившийся арестом и ссылкой Степана Ефремова, ясно показывают, что русское правительство, отняв у Донского казачества его исконные народные права по самоуправлению, не могло дать взамен ничего, кроме как массы указов и регламентов, к своеобразному быту казачества совсем не применимых. Произвол сановников и фаворитов Екатерины в управлении делами России сказался и на Дону. Осудив Ефремова, императрица не исправила этим дела, а больше ухудшила. Ефремовых, несмотря на их недостатки, казаки уважали и любили за их простоту и казачью ухватку, стремление к самобытной казачьей жизни. Обвинительные пункты, вынесенные военным судом Ефремову, слишком общи и не могли служить основанием к лишению его жизни чрез повешение. Дело было совсем в другом. Ефремова подозревали в сепаратизме, булавинщине, в стремлении к автономии войска Донского. Вот почему следственная комиссия для «утверждения сущей справедливости» так усердно прибегала на Дону к батогам и розгам, но, видимо, не добилась ничего. Казаки, любившие своего атамана, были тверды и не открыли его тайных замыслов. А что они были, это показывает весь ход событий. На Тереке, Урале и Оренбурге было неспокойно. Всюду пахло «пугачевщиной». Везде причины были одни — засилье и произвол царских вельмож. Казачеством, как боевой силой, дорожили и награждали его бунчуками и знаменами{447}, но всячески старались урезать его вольности, его права по самоуправлению, забывая, вернее не понимая, что все то, что создавалось целыми веками, что составляло духовную основу, нравственный принцип, так сказать, нравственный культ целого народа, не может быть уничтожено кабинетными мудрствованиями случайных правителей, по игре злой судьбы выплывших на поверхность русской жизни из омута житейских треволнений. «Забыв верноподданническую к ея императорскаго величества должность, выговаривал непристойныя слова», говорится в приговоре суда. Это было самое сильное, хотя ни на чем не основанное обвинение. Могло быть, что Ефремову, как истому казаку, противно было выслушивать и похвалу, и упреки от случайно заброшенной в Россию бедной немецкой принцессы, свергнувшей бездарного и развратного немца мужа и завладевшей русским престолом, с правами самодержавной императрицы. Так оно и было. Дух казачества живуч. И Ефремов за это поплатился, пробыв около 12 лет в заточении, и умер в Петербурге, не увидев родного Дона.
Глава IX
Пугачевский бунт
После ареста Степана Ефремова наказным атаманом в. Д. был назначен полковник Семен Никитич Сулин, служивший при Ефремове почти бессменно походным есаулом около 13 лет, командуя его атаманскою сотнею{448}.
Время после ареста Ефремова было самым тяжелым для Дона: 22 тыс. донцов бились с турками за Дунаем, несколько полков были на Кубани, удерживая движение кубанских и крымских татар, другие потребованы в армию, действовавшую против Пугачева; в станицах остались одни старики, раненые и малолетки. 1773 год был неурожайный. На Дону был голод. Расположенные по станицам, «для их спокойствия», русские войска под начальством Багратиона и Бринка съедали последний хлеб. «Мы пришли в крайнее разорение и бедность», писали станицы наказному атаману, но тот ничем не мог им помочь, т. к. крымцы и кубанцы, усиленные ордами вновь переселившихся к ним из Бессарабии ногайцев, были неспокойны. Борьба с ними была перенесена на Кубань. Хотя станица Романовская и сильно пострадала в 1771 и 73 гг. от летучих набегов кубанцев, но это уже были последние вспышки этих хищников. Кубанцев и ногайцев подстрекал к набегам союзник турок, крымский хан Девлет-Гирей, двинувший и сам часть своих войск на Дон. Но донцы жестоко отомстили за эту попытку, нанеся жестокое поражение в верховьях р. Ей брату хана Шаббас-Гирею, а потом в 1774 г. на речке Калалы, впадающей в Егор лык. Эта последняя битва была выиграна благодаря твердости и мужеству молодого, двадцатилетнего полковника Матвея Платова.
Турецкая война продолжалась. Бунт Пугачева разгорался. Вся Волга была объята пламенем восстания. Шайки бунтовщиков уже приближались к границам Дона. Трон Екатерины шатался. Пугачев назвал себя императором Петром III и его именем поднял Урал и весь восток, обещая крестьянству прежнюю свободу и волю. Повторилась та же «разиновщина». Обессиленный борьбой с внешними врагами и голодающий Дон, помня «булавинщину», должен был напрячь последние усилия к отражению новых врагов и объявил поголовное ополчение, хотя не было ни оружия, ни снаряжения. Начальствование над этим ополчением было вверено полковнику Луковкину. В короткое время он собрал в пяти станицах около 550 чел., большею частью малолетков, и в трех схватках с шайками грабителей, состоявшими из всякого сброда, разорявшими помещичьи усадьбы и казачьи станицы, принуждая всех присягать мнимому Петру III, нанес им жестокое поражение при ст. Етеревской, Медведицкой и на р. Болоде. Кроме того, 14 донских полков, взятых из действующей армии, сражались с Пугачевым вне пределов войска и способствовали окончательному усмирению этого мятежа.
Еще в самом начале этого движения Екатерина II с тревогой прислала на Дон грамоту, полагаясь на «несомненную и известную ей верность и усердие Донского войска» к пресечению и отвращению «злодейских замыслов этого бездельника». Также, объявляя войску «свое монаршее благоволение за должную ревность к службе и усердие к отечеству», предписывала, чтоб находящихся в Зимовейской станице «злодея Пугачева, жену и детей (3-х малолетних), и буде есть, родных братьев, без оказания им наималейшаго огорчения, яко не имеющих участия в злодейских делах его, отправить за пристойным присмотром в крепость св. Дмитрия, к обер коменданту г. м. Потапову», для выдачи их посланному для этого генералу Бибикову. Кроме того, Екатерина повелевала собрать при присланном от обер коменданта крепости офицере «священный той станицы (Зимовейской) чин, старейшин и жителей, при всех при них сжечь (курень Пугачева) и на том месте, чрез палача или профоса, пепел разсеять, потом то место огородить надолбами или окопать рвом, оставя на вечные времена без поселения, яко оскверненнаго жительством злодея, котораго гнусное имя останется мерзостию навеки, а особливо для донского общества, яко оскорбленнаго ношением тем злодеем казацкаго на себе имени, хотя отнюдь одним таким богомерзким чудовищем ни слава войска Донского, ни усердие онаго, ни ревность к нам и отечеству помрачиться и ни малейшаго потерпеть не могут нарекания»{449}.
Глава X