Как писать об исторических деятелях и повседневной жизни народа

Выдающиеся личности

Спор о «героях» и «толпе» – давнишний. Уже располагая работой Г. В. Плеханова о роли личности в истории, наши послеоктябрьские историки в угоду правителю и под его давлением искажали эту роль. Трактовки нередко были противоречивы, но – вследствие лжеученых и демагогических посылок – «личность» понемногу устранялась из историописания, уступая место экономике, производительным силам, производственным отношениям, народным массам и т. д. (В. Розов в автобиографии иронизировал над этим: «В моей судьбе личности... играли, бесспорно, решающую роль, не говоря уже о маме и папе» [177].) Петровское время превращалось в «Россию в первой четверти XVIII в.», а без обстоятельной характеристики личности самодержца, который казнил и миловал по своему усмотрению, это время так же трудно было понять, как реформы 1860–1870-х гг. без Александра II или контрреформы 1880-х гг. без Александра III.

Всё более становясь безымянной, история в широком плане превращалась в безликую.

Поэтому вопрос о том, как писать об исторических деятелях, целесообразно начать с того, что о них надо писать, «ибо какая ж история, если безлюдна» [178]. Безлюдными не могут быть никакие жанры исторического повествования. Это аксиоматично при жизнеописаниях. Но разве можно написать исследование: по истории русской буржуазии без, скажем, колоритных фигур Морозовых или Рябушинских, а труд о французской историографии эпохи Реставрации – без характеристик по-своему ярких личностей – ослепшего Тьерри или будущего министра А. Тьера?

Ю. А. Поляков писал об этом: «Историю нужно лучше «заселить», показать как можно полнее и шире её действующих лиц. Но сделать это не так просто. Унылое перечисление лиц, подобное списку жильцов большой коммунальной квартиры, не оживит и не углубит ваши труды. «Заселить» историю – значит показать полнокровных людей – государственных руководителей и полководцев, деятелей науки и искусства, показать их в движении, с сомнениями и страстями, победами и неудачами. И обязательно найти формы изучения и отражения жизни простых, людей с их думами и взглядами. Показать их не только на тракторе и у станка, но и в повседневной жизни» [179]

Для характеристики исторического деятеля можно критически, использовать его произведения, автобиографию (помня, что это ещё не биография, а лишь то, что автор счёл целесообразным о себе рассказать), воспоминания о нём, его портреты и скульптурные изображения, фотоснимки и фоторепродукции разных его изображений (естественно, не ранее 1839 г., когда фотография была изобретена).

«Портрет Спасовича – не портрет, а биография», – заметил В. О. Ключевский [180]. Согласно рассказу итальянского ученого Э. Раджионери, советский историк А. С. Ерусалимский прибегал и к такому методу исследования, как анализ портретов: «...на его письменном столе были разложены фотографии деятелей, которые играли роль в дипломатии и промышленности, в финансах и культуре Германии конца XIX– начала XX в. Он анализировал их характерные соматические и психологические черты с величайшей тщательностью» [181].

Характеризуя деятеля прошлого с позиций историзма, необходимо учитывать, наряду с изменениями внешнего вида, динамику его воззрений, помня, например, сколь часто иные молодые либералы превращались к старости в заядлых консерваторов (скажем, Александр I времени «кружка молодых друзей» – и периода аракчеевщины).

Нельзя рисовать исторических деятелей упрощенно, только белой или черной краской. Боровшийся за неправое дело реакционер мог быть субъективно честен, обладать многими положительными чертами, и его надлежит охарактеризовать в соответствии с источниками. Поступать так необходимо в соответствии с правдой и вместе с тем – чтобы не лишиться доверия читателей, по собственному опыту знающих, что люди не бывают либо ангелами, либо извергами. Это понимали и учитывали выдающиеся деятели литературы и искусства. К примеру, эмиссар контрреволюционных монархистов маркиз де Лантенак в романе «93-й год» наделён Виктором Гюго храбростью, волей и, по-своему, справедливостью.

Когда молодой К. С. Станиславский играл павловского генерала только как грубого самодура, зритель воспринимал этот образ как ходульный, успех же к исполнителю пришёл после наделения в целом отрицательного персонажа также положительными свойствами, оживившими однобокий штамп, и Станиславский на всю жизнь запомнил: «Играешь злого – ищи, где он добрый!», и наоборот [182]. Так должен восстанавливать облик своих героев и историк, – естественно, в соответствии с источниками и, не допуская разрешенного лишь литератору вымысла, создания образа по прототипам.

Обратившись к рассказу о генеалогическом древе семьи, династии, историк может на ее примере нарисовать более широкое социально-экономическое полотно. Скажем, прослеживая в девяти поколениях историю семьи Бассерман, Л. Галл показал особенности развития немецкой либеральной буржуазии с XVII по начало XX в. [183]

Повседневная жизнь народа

Повествование о прошлом неполно без быта и нравов простых людей, их повседневного образа жизни. Надо рассказать о свершающейся изо дня в день жизнедеятельности людей, об удовлетворении их потребностей в пище, одежде, жилище, лечении, об условиях их труда, отдыхе и развлечениях, о складе их мыслей, идеалах, понимании того, «что такое хорошо и что такое плохо», об атмосфере эпохи.

Без быта и нравов нет полной картины прошлого. Сухой политико-экономический остов оживает при наполнении его мышцами, живым телом человеческих быта и нравов. «Летопись быта с особой резкостью и зримостью приближает к нам прошлое», – писал К. Г. Паустовский [184].

Рассказать о прошлом народных масс возможно не посредством фронтального изложения миллионов биографий, а лишь с помощью обобщающего изложения их повседневной жизни. Доброжелательные или хотя бы в духе терпимости усвоенные взаимные представления народов способствуют их добрососедству и дружбе.

Описание быта и нравов прошлого облегчается тем, что обильные сведения о них содержатся в таких распространенных и легкодоступных источниках, как мемуарная и художественная литература (последняя в тех случаях, когда произведение вышло из-под пера современника описываемых событий). Эти в большинстве случаев второстепенные или даже третьестепенные источники приобретают повышенную ценность при описании быта и нравов.

Вместе с тем следует иметь в виду, что расшифровка и описание прошлого быта и нравов даже своего собственного народа (особенно же другого) трудны в силу ряда причин. Необходимо учитывать социальные, региональные и иные различия внутри народа. Историк должен преодолеть слабую разработанность учеными психологии наций, стереотипы и шаблоны при описании последних («беллетристические предрассудки», по словам Генриха Белля), особенно же – собственные политические, социальные, национальные и другие пристрастия. И, наконец, едва ли не самое сложное – соблюдать историзм и не модернизировать прошлое, например помнить, что Иван Грозный «ел» ещё без вилки и тарелки, а Карл I Стюарт «бежал на север» верхом – обычным способом передвижения здоровых состоятельных людей XVII в.