Историческая концепция в первой завершенной и в окончательной редакции романа

В 60-х годах, когда Толстой писал "Войну и мир", он был в тесной связи со
славянофилами, чье влияние на свое "духовное направление" он отмечал и
впоследствии. Близок он был и к таким консерваторам, как М. Погодин и М. Н.
Катков. Обращение к теме Отечественной войны было при таких настроениях
вполне естественным. Явный перелом в мировоззрении Толстого обозначился уже
в процессе написания "Войны и мира" (первоначально еще не имевшей этого
названия); это особенно бросается в глаза при чтении глав, посвященных 1812
году (начало шестой и седьмой частей первоначальной редакции). Возражая Б.
M. Эйхенбауму и другим авторам, считавшим, что Толстой начал писать роман
как "хронику дворянской жизни", и лишь потом придал ему форму исторической
эпопеи, Э. Е. Зайденшнур отметила, что уже первая редакция последней части
романа (доведенная до конца 1812 года) - "многоплановое произведение", где
"в историко-философских рассуждениях голос автора уже звучит громко и
отчетливо". (*)

(* Зайденшнур Э. Е. 1) "Война и мир" Л. Н. Толстого. Создание великой
книги. М., 1966. С. 66; 2) Как создавалась первая редакция романа "Война и
мир" // Первая завершенная редакция романа "Война и мир". М., 1983. С. 9,
47, 53. (Литературное наследство. Т. 94). *)

Текст первой завершенной редакции, ныне полностью опубликованный,
действительно содержит ряд положений исторической философии Толстого, однако
они еще не приведены в систему. Первоначальная редакция второй половины
романа, посвященной 1812 году (начиная с части, которая была обозначена
сперва как шестая), была написана Толстым уже после того, как была сдана в
"Русский вестник" и стала публиковаться его первая половина, озаглавленная
"1805 год".
Шестая часть начинается перепиской Наполеона и Александра весной 1812 г.,
далее следует первое в романе рассуждение об исторической необходимости:
"Обыкновенно думают, что чем больше власти, тем больше свободы. Историки,
описывая мировые события, говорят, что такое событие произошло от воли
человека - Кесаря, Наполеона, Бисмарка и т. п., хотя сказать, что в России
погибло 100 000 людей... потому что так хотел один или два человека, так же
бессмысленно, как сказать, что подкопанная (гора) в миллион пудов упала
потому, что последний работник Иван ударил под нее лопатой. Наполеон не
привел в Россию Европу, но люди Европы привели его за собой... Отчего мы не
говорим, что Аттила повел свои полчища, а уже понимаем, что народы шли с
востока на запад, но не понимаем этого в новой истории...>" (14, 12). (*)

(* Первая завершенная редакция... С. 577. *)

Тема исторической необходимости развивается далее в седьмой части, где
описывается сражение за Смоленск. Эта часть начинается словами: "Что должно
было совершиться, то должно было совершиться" - и далее Наполеон и
Александр, думавшие, что это они начали войну 1812 года, сравниваются с
лошадью, вращающей колесо: "Лошадь, поставленная на покатое колесо рушилки,
думает, что она совершенно свободно... идет потому, что ей хочется взойти
наверх, так точно думали все те неперечисляемые лица, участники этой
войны... Такова неизменная судьба всех практических деятелей, и тем
несвободнее, чем выше они стоят в людской иерархии, чем выше, тем более они
связаны, чем круче колесо, тем быстрее и несвободнее идет лошадь..." (14,
59-60) (*). Далее следуют общие рассуждения о необходимости и свободе
человека, о порочности всякой войны. Вновь возвращался к той же теме Толстой
в описании Бородинского сражения, опровергая "в кровь и плоть перешедшее
убеждение о гениальности полководцев": "Действия Наполеона к Кутузова в
Бородинском сражении были непроизвольны и бессмысленны". Вновь повторив эту
фразу в конце главки, Толстой прибавил, что "историки под совершившиеся
факты подвели хитросплетенные доказательства предвидения и гениальности
полководцев, которые из всех непроизвольных орудий мировых событий были
самыми рабскими и непроизвольными деятелями", и заключал: "...образцы
героической истории" ("Ромулы, Киры, Кесари") "для нашего человеческого
времени... не имеют смысла" (**). Об этом же в дальнейшем повествовании
говорит и князь Андрей Пьеру, утверждая, что для того, чтобы быть
"главнокомандующим", "нужны не достоинства, а отсутствие честных свойств и
ума", "нужно быть ничтожеством..." {14, 112-113) (***).

(* Там же. С. 627. *)

(** Там же. С. 674. В Полном собрании сочинений этот фрагмент не
опубликован. **)

(*** Там же. С. 688-689. ***)

Такие же сомнения в "глубокомысленности" военного командования высказывал
Толстой и в связи с описанием действий русской армии после отступления
Наполеона из Москвы: "Бенигсен подкапывался под Кутузова, Кутузов под
Бенигсена... Наконец явился гордый Лористон с письмом от Napoleona... Все
боялись, как бы не изменил Кутузов. Но Кутузов как всегда отложил все,
отложил и Лористона... Французы побежали стремглав и удивлялись, что их не
всех забрали, потому что они уже не могли драться по-прежнему. Не забрали же
их всех потому, что Кутузов поручил дело Бенигсену, и потому, чтобы
подкатить Бенигсена, не дал ему войск, но и кроме того, опоздал - и оттого,
что вне цепи, в целом помещичьем доме был кутеж у Шепелева... Все были
хорошие генералы и люди, и рука бы не поднялась рассказывать их пляски и
интриги, но досадно, что сами они писали державинским слогом о любви к царю
и отечеству и т. п. вздор..." (14, 155-156) (*).

(* Там же. С. 722. *)

Но в первой завершенной редакции эти рассуждения не были еще объединены в
некую единую концепцию. Только в окончательной редакции вслед за рассказом о
Бородинском сражении был написан раздел (ныне первый раздел третьей части
третьего тома), где ставился вопрос о "законах исторического движения", и
весь роман в целом был завершен Эпилогом, содержащим развернутое изложение
толстовской философии истории. Изменилась характеристика Кутузова, ставшего
для Толстого воплощонием полководца, не "делающего" историю, а
подчиняющегося ее движению.
Мы не можем сказать, когда именно завершилась эта эволюция во взглядах
Толстого. Но предпосылкой ее несомненно была та особенность толстовского
мышления, о которой шла речь во введении к настоящей книге. "Одни люди в
большинстве случаев... в поступках своих подчиняются чужим мыслям - обычаю,
преданию, закону; другие же, считая свои мысли главными двигателями своей
деятельности, почти всегда прислушиваются к требованиям своего разума и
подчиняются ему..." - писал Толстой в "Воскресении" (32, 369). Сам он
принадлежал именно к этой второй категории людей. Уже в первой завершенной
редакции романа, говоря о фланговом марше русской армии, погубившем, по
мнению историков, Наполеона после ухода из Москвы, Толстой писал, что понять
глубокомыслие этого марша весьма трудно "для человека, не принимающего все
на веру и думающего своим умом" (14, 154). (*) Как и почему начинаются
войны? Почему в одних случаях власть может заставить людей подчиниться ее
повелениям, а в других - не может? Решать все эти вопросы Толстой стремился
не на основе общепринятых мнений, а исходя из "требовании своего разума". В
1868 г. Толстой писал М. П. Погодину, что его "взгляд на историю" - "плод
всей умственной работы" его жизни и составляет "нераздельную часть того
миросозерцания, которое Бог один знает, какими трудами и страданиями
выработалось во мне..." (61, 195).

(* Там же. С. 721. *)