Единое Трудовое Братство»: путь в Тибет

Начальник Спецотдела при ВЧК-ОГПУ, главный шифровальщик страны и член тайного общества «Единое трудовое братство» Глеб Бокий видел мир как огромную информационную систему, из которой посредством манипуляций с человеческой психикой возможно черпать самую тайную и интимную информацию. Цель, которую ставил Бокий перед лабораторией нейроэнергетики, имела прикладное значение — научиться телепатически читать мысли противника или "снимать" информацию с мозга посредством взгляда.

Бокия покорила весьма неожиданная по тем временам идея Александра Барченко о мозге как абсолютном подобии радиоаппарата.

— Только этим, — говорил учёный, — можно объяснить такие явления как гипноз, телепатия, коллективное внушение, коллективные галлюцинации. И именно такой способностью мозга уже тысячелетия пользуются маги, медиумы, а сегодня — и спириты. А поскольку факт существования N-лучей считается доказанным, должны быть проведены серьёзные лабораторные исследования их свойств.

Официально Александр Барченко числился сотрудником научно-технического отделения Всесоюзного Совета Народного Хозяйства (напомню, что во главе ВСНХ стоял в те годы всесильный Феликс Дзержинский), якобы занимаясь исследованиями гелиодинамики и лекарственными растениями. Круг вопросов, связанных конкретно с деятельностью Барченко и интересовавших шефа Спецотдела Бокия, постепенно расширялся и уже касался не только возможности применения телепатии для получения секретных сведений, но и информации о структуре и идеологии различных оккультных организаций.

Свои лабораторные опыты Барченко совмещает с должностью эксперта Бокия по психологии и парапсихологии. В частности, Александром Васильевичем разрабатывается методика выявления лиц, склонных к криптографической работе и к расшифровке кодов. Учёный выступает и консультантом при обследовании всевозможных знахарей, шаманов, медиумов и гипнотизеров, которых в конце 20-х годов активно использует в своей работе Спецотдел. Для проверки этих деятелей одно из подразделений службы Бокия оборудовало "чёрную комнату" в здании ОГПУ по Фуркасовскому переулку, дом № 1. Одним из медиумов, проверяемых в "чёрной комнате", стал режиссер 2-го МХАТа Смышляев, способный в каталептическое состоянии предсказывать различные политические события. Однако сам Барченко выступал против этих экспериментов и сумел даже убедить Бокия в их "вредности". Поэтому со временем эксперименты в "чёрной комнате" были прекращены [62].

Методика Барченко применялись и в особенно сложных случаях дешифровки вражеских сообщений. В таких ситуациях даже проводились спиритические сеансы.

Интересовал его и шаманизм. В конце 20-х годов в рамках научных программ Спецотдела и опытов, проводившихся Барченко, из Горно-Алтайского краеведческого музея были изъяты отдельные предметы шаманского ритуала по «Особому списку ОГПУ». Любопытно, что изъятие проводилось целенаправленно и не затрагивало всю коллекцию ритуальных предметов.

В середине 20-х годов секретный сотрудник ОГПУ Николай Валеро-Грачёв получил одно из самых экзотических заданий в истории спецслужб — собрать материалы о так называемом "снежном человеке" и попытаться его поймать. В это время секретный агент находился в горах Центрального Тибета. Под видом ламы Валеро-Грачёв кочевал со странствующими монахами между монастырями Биндо и Сэра. В этих обителях знали о существовании "ми-гё" (так здесь называли снежного человека). Монахи утверждали, что при встрече он дико воет, но на людей не нападает. Один знахарь сообщил Валеро-Грачёву об использовании жира и желчи существа в тибетской медицине.

«Тут описывали дикого человека как существо тёмно-коричневого цвета, сутуловатое, питающееся насекомыми, птицами и корнями растений. Говорили, что он забирается высоко в горы, что он очень силён, хотя ростом примерно со среднего человека. Встречались и очевидцы, которые находили и трупы ми-гё, утонувших в горных реках. Нельзя сказать, чтобы ми-гё встречались в Тибете на каждом шагу. Тем не менее почти всякий монах сталкивался в течении жизни с ними хоть один-два раза. Обычно такие встречи происходили в моменты, когда лама сидел тихо, без движений, углубившись в молитву», — писал своим шефам Валеро-Грачёв.

Вернувшись в СССР агент привёз несколько старых скальпов ми-гё и составил подробный доклад о своих наблюдениях. В этом докладе он рассказывал, что хотя его желание доставить в один из тибетских монастырей специальную металлическую клетку для поимки ми-гё и вызвало интерес лам, но вскоре их энтузиазм почему-то спал и снежного человека поймать не удалось.

Вскоре начальник Спецотдела поручает Александру Васильевичу проведение во вверенном ему подразделении лекций по оккультизму. Как правило, лекции происходили в доме № 2 по Большой Лубянке. К этому заданию ученый отнёсся со всей серьезностью и снабжал свои выступления многочисленными чертежами и диаграммами. Люди в униформе, сидевшие в кабинете, подробно конспектировали лекции. Среди слушателей Барченко были практически все руководители других подразделений Спецотдела.

Иногда эти лекции проходили в более приватной обстановке, вне стен ОГПУ. Тогда к постоянным слушателям присоединялись: член ЦК партии товарищ Москвин и заместитель народного комиссара Иностранных дел Борис Стомоняков, курировавший в своём ведомстве направление Синьцзян-Тибет. Эти двое, как мы помним, являлись членами тайного мистического общества «Единое трудовое братство».

Среди других поручений, которые давал начальник Спецотдела Александру Барченко, была, например, задача подготовки большой операции по привлечению на сторону Советской власти различных оккультных организаций. Барченко составил проект воззвания советской власти к мистическим сектам и объединениям, включавшим послания к тибетским и монгольским ламам, к хасидам, суфийским и дервишским Орденам.

По-настоящему же большим проектом из тех, которыми руководил Барченко, стала организация экспедиции в Шамбалу, которая, согласно планам ЕТБ, должна была отправиться в Афганистан и Синьцзян в конце лета 1925-го года.

* * *

Планировалось, что экспедиция под видом паломников, выйдя из района Рушан на советском Памире, преодолеет горные кряжи афганского Гиндукуша и попытается выйти на заповедное место в одном из каньонов Гималаев, где, по утверждению, Барченко, находится искомая Шамбала. Руководителем секретного каравана Спецотдела должен был стать сам Александр Васильевич, а комиссаром — террорист из ЧК Яков Блюмкин. Полиглот, мастер рукопашного боя, получивший к тому времени опыт нелегальной работы на Востоке Блюмкин как нельзя более подходил на роль комиссара экспедиции. Впрочем, есть сведения, что Барченко был против участия Блюмкина в экспедиции и по этому поводу у него даже случился конфликт с начальником Спецотдела [2].

Задачи, которые поставил Бокий перед Блюмкиным, не ограничивались чисто "комиссарством". Как опытный военный разведчик Блюмкин должен был провести рекогносцировку местности, оценить положение на Карокарумском перевале, состояние дорог ведущих к границам СССР, наконец — степень концентрации британских войск в этом районе. Понятно, что подобная операция должна была проводиться под покровом строжайшей секретности. Положение осложнялось тем, что спецслужбы Англии, Франции и китайская разведка вели наблюдение за Блюмкиным, его квартирой в Денежном переулке и даже за его служебными перемещениями. Для того, чтобы скрыть новую миссию Блюмкина, Спецотдел придумал оригинальный ход, и здесь Бокию помог начальник Орграспредотдела ЦК, член «Единого Трудового Братства» Иван Москвин.

Через свою епархию Москвин провёл назначение Блюмкина в Народный комиссариат торговли на должность начальника Экономического управления. В Наркомторге Блюмкин должен был подряд получить две командировки по линии своей официальной работы: в Лендревтрест и "на заводы Украины". Вместо Блюмкина на Украину поедет некто Артоболевский, специалист по тракторам. Были приняты и дополнительные меры от соглядатаев: некоторое время от квартиры Блюмкина в Денежном переулке до Наркомата торговли курсировал двойник Якова [62, 63].

Подготовка экспедиции в Шамбалу шла полным ходом. Барченко вспоминал: «Мне при содействии Бокия удалось добиться организации экспедиции в Афганистан. Экспедиция должна была побывать также в Индии, Синцзяне, Тибете, и на расходы экспедиции Бокию удалось получить около 100 тысяч рублей [по тогдашнему курсу — 600 000 долларов — А.П.]» [62, 63]. Деньги на экспедицию выделялись по линии ВСНХ согласно личному распоряжению Феликса Дзержинского, выступавшего одним из самых горячих сторонником будущего предприятия.

Кроме Барченко и Блюмкина, в число членов экспедиции включили выпускника Института Живых Восточных языков, ответственного референта НКИД и члена «Единого Трудового Братства» Владимира Королёва.

— Я также должен был ехать в составе экспедиции, — рассказывал он, — и мне было предложено пройти курс верховой езды, что я и сделал на курсах усовершенствования в Ленинграде, куда получил доступ при помощи Бокия. Мне было так же предложено Барченко усиленно заняться английским языком. Сам Барченко изучал английский язык и урду (индусский).

Базой для подготовки экспедиции стала арендованная Спецотделом дача в подмосковном поселке Верея [62, 63].

К концу июля 25-го года приготовления в целом были завершены. Наступил наиболее ответственный момент, когда было необходимо провести документы через ряд бюрократических советских учреждений. Чтобы нейтрализовать нежелательную реакцию Народного Комиссара Иностранных Дел Георгия Чичерина, у которого были свои виды на Тибет, Бокий предложил Барченко обратиться к нему с рекомендательным письмом от сотрудника Отдела Международных Связей Коминтерна Забрежнева, являвшегося членом масонской ложи «Великий Восток Франции». Забрежнев ещё с 1919-го года занимался связью с Французской Компартией и был одинаково известен как в Наркомате Иностранных Дел, так и в Спецотделе. Идея оказалась удачной. «Чичерин вначале отнёсся к моим планам доброжелательно,» — будет вспоминать Барченко.

Для того чтобы окончательно закрепить успех, 31 июля Бокий, Барченко и начальник лаборатории Спецотдела Гопиус пришли на приём к Чичерину и после недолгого разговора с ними, тот составил для Политбюро положительное заключение по поводу предстоящей экспедиции. Приведу фрагмент из этого весьма примечательного документа:

«Некто Барченко уже 19 лет изучает вопрос о нахождении остатков доисторической культуры. Его теория заключается в том, что в доисторические времена человечество развило необыкновенно бога­тую культуру, далеко превосходившую в своих научных достижениях переживаемый нами исторический период. Далее он считает, в среднеазиатских центрах умственной культуры, в Лхасе, в тайных братствах, существующих в Афганистане и тому под., сохранились остатки научных познаний этой богатой доисторической культуры. С этой теорией Барченко обратился к тов. Бокию, который ею необыкновенно заинтере­совался и решил использовать аппарат своего Спец. Отдела для нахождения остатков доисторической культуры. Доклад об этом был сделан в Коллегии Президиума ОГПУ, которое точно так же чрезвычай­но заинтересовалось задачей нахождения остатков доисторической культу­ры и решило даже употребить для этого некоторые финансовые средства, которые, по-видимому, у него имеются. Ко мне пришли два товарища из ОГПУ и сам Барченко, для того чтобы заручиться моим содействием для поездки в Афганистан с целью связаться там с тайными братствами.

Я ответил, что о поездке в Афганистан и речи быть не может, ибо не только афганские власти не допустят наших чекистов ни к каким секретным братствам, но самый факт их появления может повести к большим осложнениям и даже к кампаниям в английской прессе, которая не преминет эту экспедицию представить в совершенно ином свете. Мы наживем себе неприятность без всякой пользы, ибо, конечно, ни к каким секретным братствам наши чекисты не будут допущены.

Совершенно иначе я отнёсся к поездке в Лхасу. Если меценаты, поддерживающие Барченко, имеют достаточно денег, чтобы снарядить экспедицию в Лхасу, то я даже приветствовал бы новый шаг по созданию связей с Тибетом при неприменном условии, однако, чтобы, во-первых, относительно личности Барченко были собраны более точные сведения, чтобы, во-вторых, его сопровождали достаточно опытные контролёры из числа серьезных партийных товарищей и, в-­третьих, чтобы он обязался не разговаривать в Тибете о политике и, в особенности, ничего не говорить об отношениях между СССР и восточными странами. Эта экспедиция предполагает наличие больших средств, которые НКИД на эту цель не имеет.

[...] Я безусловно убежден, что никакой богатейшей культуры в доисторическое время не существовало, но исхожу из того, что лишняя поездка в Лхасу может в небольшой степени укрепить связи, создающиеся у нас с Тибетом» [2].

Бокий сообщил наркому, что документы членов экспедиции давно лежат в визовом отделе посольства Афганистана и уже решена дата отъезда. Чичерин удивился такой поспешности и поинтересовался перед самым уходом посетителей, согласованы ли планы экспедиции с начальником разведки Михаилом Трилиссером. Бокий ответил, что ещё на Коллегии в декабре проинформировал Трилиссера о плане этой операции, и глава ИНО голосовал в её поддержку, и что в принципе этого достаточно.

Это заявление насторожило Чичерина, и он, позвонив начальнику разведки, в двух словах пересказал разговор с Бокием. Трилиссер был взбешен.

— Что вообще себе этот Бокий позволяет?! — кричал он в трубку.

Трилиссер попросил Чичерина отозвать своё заключение. И сразу же после этого телефонного звонка посетил заместителя председателя ОГПУ Генриха Ягоду и рассказал о случившемся. Несмотря на то, что Бокий пользовался прямой поддержкой Дзержинского и некоторых членов ЦК, Трилиссер и Ягода договорились о совместных действиях по блокаде экспедиции. Тогда же они навестили Чичерина и заставили его полностью пересмотреть свои взгляды на экспедицию.

В результате всех этих дрязг экспедиция была отменена в самый последний момент: 1 августа 1925-го года Чичерин дал о ней отрицательный отзыв. В новом письме в Политбюро нарком иностранных дел заявлял, что «руководители ОГПУ теперь сомневаются в том, следует ли вообще отправлять экспедицию Барченко, ибо для проникновения в Тибет имеются более надёжные способы. Тов. Ягода и Трилиссер обещали мне, что всякие шаги по организации экспедиции в Тибет будут предварительно исчерпывающим образом обсуждены с НКИДом» [2].

Но несмотря на все козни, один из членов экспедиции всё же отправился в район Шамбалы. Этот человек не нуждался ни в визах, ни в документах; на бюрократические формальности он всегда смотрел свысока. Ему достаточно было устного приказа, чтобы пройти сквозь любые границы. Это был Яков Блюмкин.

Битва за Гималаи,

или Николай Рерих в "святая святых"

Подготовка плацдарма.

В Тибете сошлись интересы трёх империй: России, Великобритании и Китая. Первые связи с Тибетом устанавливала ещё Екатерина II. Через калмыков она посылала дары Далай-ламе, когда они шли в Тибет на поклонение к Живому Богу.

Начиная с конца XIX-го века к Тибету проявляет колоссальный интерес Англия, которая стремилась таким образом обезопасить свои позиции в Индии — "жемчужине британской короны". Здесь в Тибете английским интересам реально противостоял лишь Китай. Англичанам удалось оттеснить своего восточного конкурента, закрепиться в Тибете и переориентировать его экономику на Индию.

В тот момент, когда Россия переживала революцию, Великобритания продолжала свою экспансионистскую политику в Тибете и любое проникновение на его территорию воспринимала неодобрительно. Англичане преграждали путь сюда и японцам. Крайне неохотно пустили они и немецкую экспедицию, которая имела определенно оккультные цели.

Придя к власти, большевики демонстративно аннулировали все "грабительские договоры, заключённые царской Россией с Англией и другими державами в эпоху "империалистического раздела мира". В число этих договоров попала и конвенция по делам Персии, Афганистана и Тибета 1907-го года. Впервые же Тибет привлёк внимание новых правителей России осенью 1918-го года. 27 сентября газета «Известия» опубликовала небольшую заметку, озаглавленную «В Индии и Тибете». В заметке шла речь о борьбе, якобы начатой тибетцами, по примеру индийцев, против "иностранных поработителей": «К северу от Индии, в сердце Азии, в священном Тибете идёт такая же борьба. Пользуясь ослаблением китайской власти, эта забытая всеми страна подняла знамя восстания за самоопределение» [2]. Рассуждения неизвестного большевистского публициста о зреющем среди тибетцев стихийном протесте против своих угнетателей-англичан были чистым вымыслом, поскольку в тот момент никаких признаков национально-освободительного движения в Тибете не наблюдалось.

Появление же этой заметки объясняется тем, что в сентябре 1918-го ЧК освободила из Бутырской тюрьмы уже известного нам представителя Далай-ламы в России, Агвана Доржиева. Последний вместе с двумя спутниками был арестован на железнодорожной станции Урбах (недалеко от Саратова) по подозрению в попытке вывоза ценностей за пределы Советской России. На самом деле это были средства, собранные Доржиевым среди калмыков на строительство обще­жития при буддийском храме в Петрограде. От расстрела, почти неминуемого, Доржиева спасло лишь вмешательство НКИДа.

Условием освобождения тибетского дипломата, очевидно, стало его согласие сотрудничать с советским дипломатическим ведомством — привлечь же Доржиева к такому сотрудничеству было не очень трудно, зная о его давнишней англофобии и активной посреднической деятельности с целью привести Тибет под покровительство России. Таким образом, перед руководителем НКИДа Чичериным открылась заманчи­вая перспектива — завязать через Доржиева дружеские связи с Далай-ламой и другими тибетскими теократами, благодаря чему можно было бы продвинуть революцию в страны буддийского Востока и в то же время приступить к осаде главной цитадели британского империализма в Азии — Индии.

Вскоре после освобождения Доржиева, 19 октября 1918-го года состоялось заседание Русского комитета для исследования Средней и Восточной Азии, находившегося в ведении НКИДа, на котором его председатель академик Сергей Ольденбург выступил с проектом двух экспедиций — в Восточный Туркестан и Кашмир, под его собственным руководством, и в Тибет — под началом профессора Щербатского.

Обе экспедиции, хотя перед ними формально ставились чисто научные задачи, в то же время должны были служить политическим целям большевиков. Так, в проекте Тибетской экспедиции говорилось, что она "между прочим, должна собрать сведения о взаимоотно­шении, взаимном проникновении и влиянии монгольских племён вдоль северной границы Тибета" [2].

Однако из-за начавшейся гражданской войны, отрезавшей "красную" Москву от Восточной Сибири и Монголии, этим экспедициям не суждено было осуществиться.

Более удачливой оказалась экспедиция, организованная при поддержке НКИДа уполномоченным Коминтерна на Дальнем Востоке Шумятским. Вот что Шумятский сообщал Чичерину по поводу подготовки экспедиции в письме от 25 июля 1921-го года:

«Тиб. экспедиция мною спешно снаряжается, я вызвал в Иркутск начальника экспедиции Ямпилова проинструктировать его со­гласно вашим указаниям. Жду присылки радиоаппарата и тех вещей, на которые я оставил вам выписку. Мы выработали маршрут для экспедиции с расчётом обойти все опасные пункты. Весь путь рассчитан на 45-60 дней, считая остановки и возможные задержки. Начальника конвоя ищу из числа калмыков-коммунистов. На днях один из кандидатов приедет ко мне для ознакомления, 22-го июля, в крайнем случае, 4 августа экспедиция выступает в путь. Ранее приобретённые прежними организаторами верб­люды экспедиция не возьмёт, ибо гораздо конспиративнее следовать на наёмных верблюдах, как пилигримы. Сампилон мною уже вызван в Иркутск. Он сейчас с головою увяз в работу в Монголии. Пришлось его оттаскивать от работы. При приезде немного его обработаю и пошлю к Вам для полировки и для того, чтобы Вы познакомились с ним лично, окончательно решим, стоит ли его посылать или нет» [2].

Проблема подбора кандидата на роль "начальника конвоя" разрешилась быстро. Им стал калмык-коммунист Хомутников (настоящее имя — Василий Кикеев), командир Калмыцкого кавалерийского полка Юго-Западного и Кавказского фронтов.

После долгого и трудного путешествия, 9 апреля 1922-го года экспедиция Щербатского-Хомутникова достигла Лхасы. Далай-лама встретил посланцев довольно настороженно. Аудиенция состоялась на следующий же день в зимнем дворце правителя в Потале. В первую очередь Далай-лама поинтересовался судьбой Доржиева:

— Не расстреляли ли Советы Атвана Доржиева? Здоров ли он, чем занят? Говорят, что Советы расстреляли наших единоверцев-калмыков?

Хомутников, конечно же, постарался рассеять подо­зрения тибетского первосвященника, для чего в ход было пущено заранее заготовленное письмо Доржиева.

Но началась аудиенция с ритуала приветствия Наместника Будды и поднесения ему подарков от лица Советского правитель­ства — сто аршин парчи, золотые часы с монограммой «РСФСР», серебряный чайный сервиз и, наконец, "чудесная машина" — небольшой радиотелеграфный аппарат. Вместе с подарками Далай-ламе было вручено официальное послание Советского прави­тельства за подписью Карахана, заместителя Чичерина [2]. Приём продолжался около шести часов.

Каких-то особенных результатов, кроме разведывательных данных, эта экспедиция не принесла. Далай-лама не спешил разрывать договоры с Великобританией, тем более, что британцы поставляли Тибету оружие и военных советников для войны с Китаем. Свой отчёт о путешествии Хомутников подал в НКИД 28 октября. О том, какого рода сведения были добыты им в поездке, говорят хотя бы заголовки основных разделов этого документа: «Далай-лама и его настроение», «Министры «Далай-ламы», «Тибет и Англия», «Тибет и Китай», «Тибетская армия» и так далее.

Почти сразу речь зашла об организации следующей экспедиции, цель которой была, так сказать, закрепление успеха первой. Такая экспедиция под видом каравана паломников состоялась в 1924-ом году, и вошла в Лхасу 1 августа. Возглавлял её сотрудник Восточного отдела НКИДа Борисов.

Однако для нас прежде всего представляет интерес другая экспедиция — экспедиция, цели и обстоятельства которой, несмотря на её давность, до сих пор держатся в глубочайшей тайне. Это знаменитая Трансгималайская экспедиция Николая Константиновича Рериха.